Текст книги "Человек в проходном дворе"

Автор книги: Дмитрий Тарасенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 23 ГДЕ БЫЛ ВОЙТИН?

Я действительно решил заскочить на минуту в «Пордус»: может, Войтин объявился? Меня серьезно беспокоило его отсутствие. Но ключ от номера висел на щитке, а когда я отпер дверь, то увидел, что в номер никто не заходил.

Я сел на койку и тупо уперся взглядом в стену. Комната была залита солнцем. Стояла тишина. Только где-то в конце коридора гудел пылесос.

В этом деле было слишком много совпадений. Убитый Ищенко был в пиджаке Пухальского. Потолок в квартире Буша протек в момент убийства. В это же время Войтин спускался за сигаретами. У Суркина был кастет, как две капли воды похожий на тот, которым проломили голову Ищенко. Быстрицкая следила за Ищенко за несколько минут до убийства. Суркин тоже шел за ним. Водитель радзутского автобуса? Здесь целых два совпадения: расписание и пятого – ездка вне очереди. Даже три: Черкиз скрывает знание немецкого языка. Но у него алиби: Ленька. Твердое алиби. А главное, случайное, оно не могло быть подстроено. Н-да… «Пойду на площадь, – решил я. – Посмотрю еще раз на месте». Площадь притягивала меня, как магнит. Кстати, я хотел взглянуть на Черкиза. Я посмотрел на часы: автобус уже пришел. Я выскочил из номера. Быстро спустился по лестнице. Вышел на улицу. «Направо», – сориентировался я. И, завернув за угол, лицом к лицу столкнулся с Войтиным.

Он что-то бормотал себе под нос и глядел мимо меня.

Я окликнул его:

– Алле!

– А, студент, – вяло ответил он.

– Привет! – сказал я и сразу напал на него: – Куда вы пропали? Я уж начал беспокоиться: что-то случилось!

– Что со мной может случиться?

– Хоть бы предупредили, что не будете ночевать.

– Я уже сто лет никого не предупреждаю. Вышел из этого возраста.

– Уезжали куда-нибудь?

– Уезжал.

– Надоело здесь сидеть?

– Ага.

– Ну и как?

– Никак.

Я зашел в тупик. И решил начать с другого конца.

– Хотел выпить, а сосед наш трезвенник. Его святейшеству врачи запретили. Вот я и ждал вас. Может, составите компанию?

– У тебя же был принцип: не пить с утра, – проворчал моряк.

– Какое удовольствие от принципов, если их не нарушать! Это не я, а кто-то из классиков. Но я целиком присоединяюсь. Так что, опрокинем?

– За углом есть автомат. Портвейн «Три семерки» в разлив.

– Идет. А заесть чем?

– Конфетку купишь, если без закуски не научился. Там дают.

Было четверть двенадцатого, и на стоянку автобусов я мог пойти позже. Сейчас важнее был Войтин. Поэтому я побренчал мелочью в кармане, и мы отправились в «автомат».

– Угощаю я! – заявил я категорично.

– Не прыгай. Тебе денежки пригодятся.

– Всем пригодятся.

– Вот не люблю я этих счетов! – сказал Войтин. – Просто терпеть не могу! И молод ты еще со мной спорить и меня угощать. Или у тебя опять принцип?

– Тогда пополам, – сдался я.

Мы зашли в «Пиво-воды», где стояли автоматы. В окошечки были засунуты этикетки от бутылок; они соответствовали содержимому, которым заправляли автоматы. «Портвейн», «Виньяк», «Вермут»… Войтин взял в кассе жетоны. Один сунул мне.

– Потом. – Он отвел мою руку с деньгами. – Потом посчитаемся. Э, стаканы опять грязные?

– Вот привереда! – воскликнула кассирша за стойкой. – Вот Мишка-аристократ! – В ее голосе слышалась явная симпатия к Войтину. – Бывает, почитай, два раза на дню, и кажный раз ему грязные! Вчера только пропустил. А то ведь как на работу ходит!

Он, казалось, не обратил внимания на последние фразы.

– Да? Вообще верно. Алкоголь уничтожает бациллы. – Он нажал кнопку. Внутри автомата что-то заурчало. Из крана пролилась жидкая струйка вина. Войтин поглядел через стакан на свет и чокнулся со мной.

– На пляж не собираетесь? – спросил я и поставил стакан на стойку.

– Чего я там не видел.

– Солнышко, песок горячий. Природа сейчас на высоте.

– Настроения нет. Давай пей!

– Не идет что-то… А настроение появится! Поехали?

– Нет.

– Завтра дождь пойдет! – пообещал я. – Захотите позагорать, будет поздно.

«Да. Завтра… – подумал я. – Завтра будет десять дней как убит Ищенко».

– Я загадывать разучился. Что будет завтра, одному Богу известно. Впрочем, мне тоже, – мрачно сказал Войтин, уставясь себе под ноги в грязный кафельный пол.

– Может, поделитесь? Тогда мы будем знать втроем: Бог, вы и я.

– Что?

– Что будет завтра, спрашиваю?

Он вскинул голову и, прищурясь, посмотрел на меня.

– Много будешь знать, скоро состаришься.

– Стариться не хочу.

– Тогда не спрашивай. И вообще, был бы ты матросом на моем траулере, я б тебя живо вышколил.

– «…ходит рыба-кит, а за ней на сейнере ходят рыбаки», – пропел я.

– Это верно, – грустно сказал Войтин. – Еще будешь?

– Пропускаю. Куда вы торопитесь?

– На кудыкину гору. К лучшим людям. На тот свет. Удовлетворяет?

– Вроде рано собрались.

– В самый раз.

– Если так запивать будете, долго не проживете, – не выдержала кассирша и сочувственно потрясла пышной прической. – Враз ножки протянете!

– Не каркай, – отрезал он. И вдруг обратился ко мне: – Понимаешь, студент, надо терпение иметь. Это великая вещь. Я был юнгой на «торгаше», мы в Порт-Саид зашли. У трапа стоял полицейский. Босой, на плече ружье. Ружью – лет двести, стреляет на пятьдесят шагов круглыми пулями. Я прошу: «Дай посмотреть». А он щеки надул, сделал страшное лицо и головой качает: «Нет. Нельзя». Я опять прошу, а он гонит меня. Но в полдень он постелил коврик, положил ружье и встал на молитву. Он говорил с Богом. Я спер ружье и разобрал его. Интере-есное ружье… Соль в чем? Я терпенье проявил… Понимаешь, к чему я клоню? А?

Я не понимал, но промолчал.

Кассирша слушала, навалившись грудью на стойку и подперев руками толстые щеки.

– Поставлю точку. Терпенье – великая вещь. Давно пора поставить, – невнятно пробормотал Войтин и посмотрел на свою руку. Сжал в пальцах стакан. Стакан выскользнул на пол. Брызнули осколки. – Эх!

– Я подберу! – закричала кассирша. – Я подберу, не беспокойтесь!

– Впрочем, тебе этого не понять, – сказал Войтин. – Лежи на солнышке. Загорай.

– С этим связано ваше ночное исчезновение? – серьезным тоном спросил я.

Он опять взглянул на меня с прищуром. Оглядел с ног до головы. Я явно пришелся ему не по вкусу.

– Извините, – сказал я, – если что не так.

– Опять за свое? Ты все время извиняешься. Ты пить еще будешь? Нет? Тогда пошли. Я в гостиницу, а ты отправляйся на свой пляж. И не обижайся, не люблю. Привет, толстуха! – крикнул он продавщице.

Мы вышли.

– Вы не слишком оптимистично смотрите на жизнь, – заметил я.

– Ерунда! – он махнул рукой и пошел прочь.

«Слава богу, – размышлял я, направляясь туда, куда шел до встречи с Войтиным. – С ним ничего не случилось. А что могло случиться? Не знаю. Я ничего не знаю. Я ничего, ничего не знаю…» У меня начинали сдавать нервы. Плохо.

Спустя несколько минут я выбрался на площадь. Автобусы стояли впритык друг к другу – огромные, гладкие. Они напоминали стадо доисторических животных.

Возле красного автобуса, стоявшего на отшибе, топтался перед боковым зеркальцем шофер в синей холстинной куртке – плотный лысый человек. Пальцем он раздирал рот, пытаясь заглянуть поглубже. Потом что-то недовольно промычал и сплюнул.

У меня кончились спички, и я подошел прикурить.

– Болит?

– Всю ночь дергал, сволочь!

– К врачу надо.

– А вкалывать за меня кто будет? Дядя? – Он опять сплюнул. Ему было лет пятьдесят.

– Огоньку не найдется?

Он похлопал по карманам куртки и вынул коробок. Я прикурил.

– Благодарствую.

Под подошвой у меня что-то лежало, напоминающее камешек. Я отодвинул ногу. Ключ. Я поднял его.

– Не вы потеряли?

– У меня, парень, ключи на брелочке. Вот. Не такой я человек, чтобы ключи терять.

Я хотел бросить ключ, но что-то заставило меня приглядеться повнимательней: он был необычной формы. Господи, Войтина ключ! Значит, он был сегодня здесь.

Я опустил ключ в карман и подмигнул шоферу:

– Зачем добру пропадать! Может, сгодится в хозяйстве.

Мы стояли возле передних дверей автобуса. Я перевел взгляд на табличку. Автобус был из Радзуте. У окон уже сидели пассажиры.

– Прямо здесь пассажиров выпускаете, когда приезжаете из Радзуте? Не разворачиватесь? – спросил я тоном, показывающим уважение к шоферской профессии. Видимо, это и был Черкиз. У него было крупное открытое лицо, которое портила гримаса: щека дергалась от зубной боли.

– На кой ляд еще разворачиваться!

– Очередь сомнет выходящих.

– Не сомне-ет. Ох!

– Скоро едете?

– Через пять минут. Влезай, ждать не буду.

Та-ак. Ключ Войтина. Это значило… А черт его знает, что это значило! Ясно было одно: Войтину что-то понадобилось в Радзуте. Но что? Что? Еще одно совпадение!

В то утро Черкиз дважды копался в моторе. Мотор расположен в кабине: если поднять капот, с улицы тебя не видно. Он сделал это как бы нарочно, – шоферы не могут сказать, что он был вне поля их зрения один раз. Нет, несколько. Уходил, приходил. Хоть всех опроси. Ну, вертелся тут. Ну, видели: одни – здесь, другие – в диспетчерской. Иллюзия постоянного присутствия. Но мальчик-то в самом деле видел его все время. И когда Черкиз проверял мотор – тоже: пол в салоне выше, чем в кабине. «Я начинаю запутываться в деталях, – подумал я, – и теряю способность отделять главное от второстепенного. Это оттого, что я слишком боюсь упустить его. Так тоже нельзя. Так я и в самом деле его упущу…»

Черкиз снова охнул и повернулся к проходившему мимо шоферу – тот был в такой же синей куртке.

– Здорово, Петр Карпыч! Зуб вот у меня разболелся, паразит, прямо криком кричи. Ночь не спал понимаешь!..

Я отошел от автобуса. Заглянул в диспетчерскую будку: выход один, прямо против стоянки. Тут никуда не скроешься. Все шоферы в синих куртках. «Ну и что? – уныло подумал я. – Это ж не шапки-невидимки». Мальчик видел его все время. Мороженое ждал, а не мяч гонял. Кстати, гонять он не умеет. То есть водит, а по воротам мажет. Мажет? Стоп. Читает запоем, очень много читает. Родители на него не обращают внимания. По воротам мажет. А? Да ну, ерунда. А все же… Это могло быть единственной «прорехой» в алиби водителя, который скрывал знание немецкого языка и пятого ездил не в очередь.

Я вернулся к столбу с расписанием и проводил взглядом автобус, отошедший на Радзуте. Ни Пухальского, ни сопровождавшего его человека Валдманиса среди пассажиров не было.

«Один шанс из тысячи, – думал я, уходя с площади. – Но и его я должен иметь в виду…»

Глава 24 КТО КОГО?

Я поднимался по лестнице медленно: жара чувствовалась и здесь.

На площадке между первым и вторым этажами знакомая уже мне уборщица («Пес такой! – вспомнил я. – Ущипнул меня…») посыпала ковровую дорожку спитым чаем и мела веником. Выше, на ступеньках, играл оловянным солдатиком мальчуган лет девяти – наверное, ее сын.

– Добрый день, – сказал я.

– Вы с какого номера?

– Из триста пятого.

– А, у вас я прибрала. Я думала, с триста девятого: они ушли и ключ унесли.

– В нашем номере народ дисциплинированный, – сказал я. И пошел к себе.

Номер был заперт. Я спустился на второй этаж.

Дежурная – дамочка с выщипанными бровями – подала ключ и сообщила:

– К вам приходили. Ждали вас, а потом ушли.

– Много человек? – удивился я.

– Зачем много? Один. Толстенький такой. Все глазами хлопает. Скажет слово – хлопнет, скажет – хлопнет.

«Буш», – догадался я.

– Он здесь ждал?

– Нет, он ключ принес.

– Какой ключ? Вы бы по порядку рассказали.

– Ну от номера от вашего! Приносит ключ и дает мне. Я его спрашиваю: «Вы разве у нас проживаете?» А он говорит: «Нет, я молодого человека из триста пятого ждал, а больше ждать не буду, может, он только вечером придет, возьмите ключ». Вы не беспокойтесь, ежели насчет вещей. Я его знаю. Он приходил тут к одному. Которого убили. Слышали?

– А где он ключ взял?

– Ему моряк оставил. Вот пьяница, прости господи!

«Завтра будет дежурить Быстрицкая», – почему-то вспомнил я. И спросил:

– Толстенький ничего не передавал?

– Нет. Присел здесь, журнальчик вон полистал, а потом вздохнул, сказал: «Скушно жить на белом свете» – и ушел.

Я поднялся в номер.

Времени было час дня. Жара, воскресенье. Я решил взять плавки и махнуть на пляж: там я мог сейчас встретить почти всех, кто интересовал меня. Нужно было запастись деньгами.

Я выдвинул из-под кровати чемодан (он был у меня не заперт) и откинул крышку. Среди вещей чего-то не хватало. Чего? Я не сразу сообразил, что не было фотоаппарата. Нет, в тумбочку я его не клал. Вчера, когда я доставал бритву, он был на месте. Сегодня утром я его тоже видел. Украли?

Бумажник был цел.

– Очень странно, – сказал я вслух.

Моряк? Нет, конечно. Пухальский? Он не пойдет на кражу в номере. Остается Буш? Ерунда какая-то.

– Итак, потерпевшая сторона: студент. Что вам стоит провести следствие, товарищ старший лейтенант, и помочь бедному студенту? – опять сказал я вслух. – Помогите, пожалуйста.

Я закурил. Придется бежать к дежурной и, размахивая руками, делиться несчастьем. «Все-таки я крепко "вошел в образ"», – подумал я. Мне очень не хотелось привлекать к себе внимание, но для студента фотоаппарат – целое состояние.

Я опять спустился на второй этаж.

Когда я шел по коридору, то чуть не упал на сваленные у стены доски: на туфле развязался шнурок, а я наступил на него. Я нагнулся. Между досками что-то лежало. Я слегка приподнял верхнюю доску. Под ней лежала моя «Смена-2» в расстегнутом футляре из кожзаменителя. Так! Я сразу подвинул доску на место. Не я положил сюда аппарат, не мне брать. Столик дежурной отсюда не виден: коридор заворачивает вправо. Значит, она тоже не могла ничего увидеть.

Я завязал шнурок и снова поднялся в номер. Лег на койку.

Кто-то украл фотоаппарат. И спрятал. Но какой же вор будет так нелепо прятать украденную вещь? Взял – и уноси подальше. Помешали? Чепуха. Если уж ты вынес фотоаппарат из номера и спустился на второй этаж, то самое правдоподобное: притвориться, что аппарат твой.

Я лег поудобнее и стал думать дальше. А если кто-то хотел убедить меня в том, что совершена кража? Я должен был обнаружить пропажу фотоаппарата. И только. Мне просто повезло. Здорово повезло. Но опять – почему аппарат спрятан в досках? Сегодня воскресенье. Завтра могут прийти рабочие. Ладно. Пока остановимся на гипотезе: вор не был вором. А зачем эта инсценировка? Кто-то написал анонимное письмо, чтобы отвлечь наше внимание. Тут все ясно. Но при чем тут я, московский студент, посторонний человек?

«Кто-то сомневается в том, что я студент», – подумал я. Зачем кража? Чтобы проверить, как я буду реагировать. А как я могу реагировать? Очень просто: либо подниму шум, либо не подниму шума. Если студент – подниму. Но если я очень молодой (моя внешность могла обмануть кого угодно) и неопытный работник следственных органов, то могу сделать ошибку. Не захочу привлекать к себе внимание. Так? Так. Это была моя первая мысль, когда я обнаружил кражу. Но странный способ проверки. Какой-то примитивный. Надо выяснить, должны ли прийти завтра рабочие. Если нет, кому об этом может быть известно.

Ладно. Иду вниз и делаю заявление о пропаже.

И тут меня осенило. Фотоаппарат лежит за досками. Я этого не знаю. Если я заглотну наживку, что предпримет он? Ведь эту проверку он устраивал не из простого любопытства, он понимает, что рано или поздно должен попасть в поле нашего зрения. Самая пассивная реакция: будет опасаться меня, а не всего мира. Второе – скроется. Но я его хорошо знаю, а круг таких людей ограничен. И Валдманис будет настороже. Третье. Если я, по его предположениям, на верном пути и стал опасен, он может попытаться убрать меня. Хм, новое убийство – новые улики. Такой вариант мог быть ему полезен только в одном случае: если все удастся обставить так, что подозрение падет на кого-то другого. Тогда и убийство Ищенко будет приписано не ему. С другой стороны, он, может быть, думает, что я уже знаю: он – это он. Он считает, что чем-то выдал себя. Тогда он может пойти на все, предполагая, что я еще не поделился ни с кем своими подозрениями, – ведь он на свободе, – а хочу прежде окончательно во всем убедиться. «Это, в общем, нереально, – прикидывает он. – Но это единственный шанс». Для него что одно убийство, что два: «вышка» обеспечена. Да еще старые «грехи». Тут мне стало на момент страшно. Не за себя. Нет. По улицам городка ходил человек, готовый убить в любую минуту. Но если я раскроюсь, у меня есть шанс ускорить расследование. Так не стать ли мне приманкой? Козленком, которого привязали к дереву? Козленком – и одновременно охотником. Вызвать огонь на себя и засечь противника. Так? Только не спешить. Обдумать все по порядку. «Законсервируйся, как болгарские помидорчики, – сказал мне на прощанье начальник отдела Шимкус. – Расшифровка в крайнем случае». Может быть, это тот самый случай? Чем я рискую? Ничем.

Почти ничем.

Потому что, если у него есть пистолет или обрез, он может стрелять вечером в спину. Вряд ли он пойдет на это, Но если пойдет, моим товарищам придется начинать все сначала. Я не имею, права, рисковать в одиночку. Значит, опять-таки не обойтись без Валдманиса. «Если я ошибся, мне не дадут прохода в комитете», – машинально подумал я. Впрочем, Шимкус всегда говорил: «Не бойтесь ошибаться, не ошибаются бездельники. Умейте исправлять ошибки». Так или иначе, сейчас Кентавр находится в «состоянии покоя», говоря языком физики. «Открыв» во мне работника КГБ, он должен будет прореагировать на это открытие. А я должен буду уловить его реакцию. Просто, как в задачнике. «Мне придется быть чем-то вроде сейсмографа, – подумал я. – Или мишенью».

Я принял решение. Потушил в пепельнице окурок и встал с койки. Вышел в коридор.

В коридоре было пусто.

Я попробовал открыть 309-й номер своим ключом: уборщица говорила, что там никого нет. Если я смогу войти туда, то войти в 305-й номер мог кто-то и посторонний. Не Буш, не Пухальский и не моряк. Замок не поддавался. Я подошел к 307-му и прислушался. За дверью стояла тишина. Дверь заперта, а ключа в скважине нет. В крайнем случае скажу, что ошибся номером. Я вставил ключ. Нажал. Ключ повернулся!

Я спустился к дежурной.

– Послушайте, долго еще такая грязь будет? Начали ремонт, а потом бросили!

– Рабочие в среду придут. «Так», – подумал я.

– Но ведь безобразие!

– Конечно, конечно. Вы уж извините… Директор в исполком звонил, а они уперлись: только в среду дадим рабочих обратно. Нам, дескать, надо – это они говорят – веранду для танцев в городском саду открывать, сезон начался, а она не крашена, и столбы погнили.

– Порядочки! – Я не очень любил говорить в таком тоне с людьми, но сейчас это было нужно для дела.

– Сегодня ваш сосед уже учинил скандал: наткнулся на козлы и стал меня ругать. Я директора позвала. Тот говорит: «В среду, дорогой товарищ, начнем». А он кричит: «Меня в среду, может, уже не будет. А ногу я или кто другой вполне свободно можем до среды поломать». Ну, директор велел козлы в подвал снести.

– Мудро. Это какой же сосед – в очках?

– Моряк. В очках – тот тоже шел по коридору. Но он постоял молча, взял ключ и ушел наверх.

Выходит, про среду знали все, кроме меня. Н-да!

В вестибюле я чуть не налетел на директора гостиницы.

– Стоп! – он ткнул меня в грудь указательным пальцем. – Почему не заходишь, дорогой? Я тебя приглашал. Как делишки, москвич?

Черт! Он умел встречаться удивительно не вовремя.

Я очень вежливо сказал ему, что обязательно зайду, и как-нибудь мы с ним отлично проведем время, но сейчас мне недосуг.

– Люблю, понимаешь, культурную беседу! – сказал он. – Давеча с артистом выпивал, он в сто седьмом остановился. Он в кино немецкого полковника играет. Та-ак умеет зубами скрипеть! Талант!

Опять мне показалось, что он умнее того, что говорит. У него были насмешливые, искушенные глаза и рот кривился в усмешке. Какое-то несоответствие формы и содержания, как говорят литературоведы.

– Но я же не артист!

– Я знаю, – отвечал Иван Сергеевич. – Но ты бойкий парень. Язык у тебя как бритва. Студент. Очень уважаю таких. Только насчет Айвазовского ты ошибочку допускаешь…

Я отвязался от него и вышел на улицу.

Автомат за углом не работал.

Пришлось пройти по бульвару. Весь город был на море, и на бульваре я увидел только двух стариков в кепках: они играли в шахматы в тени под развесистым тополем. Наконец я нашел исправный автомат и набрал номер.

К телефону подошел начальник горотдела: у него тоже сейчас не было выходных. «Мальчик много читает, – сказал я. – При большой нагрузке можно испортить зрение». Догадка, которая мелькнула у меня на площади, теперь вовсе не казалась мне стоящей – фотоаппарат все перевернул, – но я привык быть добросовестным. «Он не носит очков, – возразил Валдманис. – Янкаускас не упустил бы такой детали в докладе». – «Но родители не обращают на него внимания». – «А в школе?» – «Он может сидеть на первой парте… Если он близорук, Черкиз мог смешаться с толпой шоферов в таких же синих куртках, как на нем, исчезнуть с площади, а мальчику казалось, что он видит его по-прежнему». – «Гм, остроумно, – с сомнением сказал Валдманис. – Ладно, попробуем». Я подумал: «Интересно, что ты скажешь, когда услышишь про фотоаппарат?» – и сказал: «Меня смущает достаток в доме Генриха Осиповича. Он живет не по средствам. Откуда деньги? Проверьте, пожалуйста». – «Уже», – сказал Валдманис. «Что уже?» – «Проверил. Все очень просто. Он был раньше отличным краснодеревцем и теперь изредка подрабатывает по этому делу». – «Что ж, – сказал я. – Тогда все в порядке». Я нарочно тянул время. Ладно, решил я. В нескольких словах я рассказал Валдманису историю с фотоаппаратом. «Проверьте уборщицу», – попросил я. «Ее зовут Марта?» – спросил Валдманис. «Да». – «Я ее знаю. Она нам как-то помогла. Абсолютно честный человек». Я хотел попросить начальника горотдела поинтересоваться директором гостиницы Иваном Сергеевичем. Но передумал. И ничего не сказал. «Может, вы перемудрили и это простая кража?» – спросил Валдманис. «Почему украден только фотоаппарат? Почему он спрятан в досках?» – возразил я. «Вот это меня и смущает». – «Ставка на мою неопытность. Другого варианта не вижу». Теперь я рассказал о своей затее. «Ладно. Где вы находитесь?» – спросил Валдманис. Я сказал, что сейчас еще рано: мне должно быть дано время на обнаружение пропажи. «Лучше подстраховаться, – твердо сказал Валдманис. – Где вы?» Я объяснил. «Пришлю Красухина, – сказал он. – Вы его знаете. Он встречал вас в первый раз». – «Хорошо». – «Но вообще что-то тут не так. Я сомневаюсь». Я и сам сомневался. «Поживем – увидим», – бодро сказал я. И повесил трубку.

Через десять минут на соседнюю скамейку опустился Красухин. Он был в соломенной шляпе. «Он слишком выделяется, – мельком подумал я. – Молодые парни таких шляп теперь не носят». Я бросил сигарету и встал. Младший лейтенант не шелохнулся, ожидая, пока между нами образуется интервал.

Я попробовал позвонить Бушу, но никто не подошел. Я свернул в один переулок. В другой. Младший лейтенант следовал позади. В руках у него очутилась авоська. В ней свернутые в трубку газеты, какой-то кулек. Нет, в таком «оформлении» шляпа не нарушала типажа. Семья, дети. Воскресный день. Идет в магазин за продуктами. «Зря я к нему придрался», – подумал я.

Я шел по городу.

«Если б Владимир Игнатьевич Малин остался тогда жив, этой прогулки не было бы», – думал я.