Текст книги "Русский агент Аненербе (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шмокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Константин за это время уже более или менее освоился со своей, так сказать, ролью и теперь больше испытывал любопытство. Ведь ему довелось разговаривать с людьми из эпохи прошлого века, в период, когда шла самая ужасная война двадцатого столетия. Тем более опыт оказался более чем экстремальный: он, с другой стороны, оказался в теле фашистского ученого. Оба его прадеда погибли в Великой Отечественной войне: один – сразу в сорок первом, другой – в составе армии 3-го Украинского фронта во время освобождения Будапешта.

Он лежал, слушая приемник, который Гиммлер называл «народным радио», и размышлял над тем, почему судьба избрала для него такой путь. И, честно говоря, в этот момент он едва находил в себе силы абстрагироваться от всей ситуации.

По радио шли восторженные реляции Гитлера об успехах на Восточном фронте. Константин, будучи историком, знал, что стоит за этими радостными воплями фюрера: сотни тысяч советских солдат, возможно, среди которых был и его прадед, сейчас гибнут в окружении, попадают в плен, наполняя концлагеря; города СССР горят от бомбежек, а колонны беженцев тянутся на восток Советского Союза. Эти мысли терзали его душу, временами заставляя от бессилия скрипеть зубами и забывать, что он историк, лишая его в такие моменты интереса, свойственного ученому.

Любопытно, что Марта Шмидт равнодушно реагировала на сводки с фронтов, не выражая особых радостных эмоций и, как он отметил, даже демонстрировала некую холодность. После очередных бравурных сводок она поджимала губы и незаметно вздыхала. Константин как-то не выдержал и спросил ее об этом, но она пробормотала что-то невразумительное и ушла от ответа со свойственным ей простодушием. Однако причины ее странного поведения открылись ему немного позже.

В этот день, ближе к полудню, он имел пространный разговор по телефону с Вольфрамом Зиверсом.

– Добрый день, доктор Тулле. Я рад, что вы, несмотря ни на что, остались живы и продемонстрировали всем нам пример несгибаемой германской воли.

Константин поздоровался:

– Благодарю вас, господин генеральный секретарь.

Зиверс со свойственной ему прямолинейностью начал посвящать его в свои планы:

– Франц, как только позволит ваше состояние, я хотел бы вместе с вами сосредоточиться на экспериментах, которые мы планируем с гауптштурмфюрером Августом Хиртом. Очень хочу привлечь вас к работе. Ваши разработки новых методологий для наших антропологических исследований прекрасны. Знаю, вы недолюбливаете Августа, считаете его работу слишком жестокой. Но, мой друг, суровая правда истинной сути исследований иногда обязана переходить этические рамки в поиске зерна знаний. Вспомните великих ученых древности…

– Гауптштурмфюрер Август Хирт – чудовище, – не выдержал Константин Лебедев. – Я говорил и еще раз повторю: его методы и действия неприемлемы для настоящего ученого.

«Еще один проклятый упырь!» – подумал он, едва не озвучив свои мысли вслух, но вовремя одернул себя. – «Зря он тогда не подох от иприта, а предпочел ставить эксперименты на заключенных концлагерей».

По-видимому, эскапада Лебедева привела Зиверса в замешательство, потому что лишь после секундной паузы он сказал:

– Франц, вы добрый немец и великодушный человек, но мы должны быть беспощадны к врагам фюрера и Рейха. Мы в кольце врагов, и поэтому никакой пощады и угрызений совести!

– Гауптштурмфюрер, после удара, под который попала моя машина, кроме ранений я получил тяжелую контузию и, к сожалению, потерял часть своих воспоминаний. Я абсолютно не помню многих важных вещей. Поэтому вряд ли в ближайшее время могу быть полезен вам. Увы, я даже не знаю, когда смогу принять ваше любезное предложение, но доктор Нейдер дает положительные прогнозы. Мне требуется время, чтобы восстановиться.

Тот снова пришел в некоторое замешательство от того, что Константин Лебедев в образе и личности Франца Тулле потерял память, но выразил уверенность в его скором «обретении и выздоровлении». Когда он узнал, что Нейдер попросил Эрнста Рюдина осмотреть его, то пришел в восторг и посоветовал прибегнуть к помощи его чудодейственных сеансов гипноза.

«Да уж, мне сейчас еще сеансов гипноза не хватало. Неизвестно, что я там наболтаю этому упырю… Окажусь прямиком в Гестапо в гостях у папаши Мюллера!» – подумал Лебедев, кладя трубку на рычажок.

Примерно через час Марта Шмидт снова пригласила его к телефону. Константин никогда не слышал голос этого человека, даже в записях, но по вкрадчивой, нравоучительной и одновременно надменной манере говорить он сразу понял, кто ему позвонил. Константин Лебедев с трудом нашел в себе силы произнести в ответ известное всем нацистское приветствие…

Гиммлер говорил именно так, как его пародировал Эрнст Шефер:

– Франц, очень прискорбно, что вы стали жертвой этой подлой бомбежки. Фюрер уже выразил Герингу свое крайнее недовольство и подверг его резкой критике, не сдерживаясь в выражениях, по поводу состояния защиты Берлина. Тем более, Батюшка Герри клятвенно обещал, что Luftwaffe не допустят, чтобы хоть одна бомба упала на улицы столицы. Сами понимаете, такая неэффективность может подорвать мораль среди населения и войск. Я уверен, что скоро все закончится нашей победой, и этот инцидент больше не повторится, уйдет в прошлое, не оставив следа.

Константин отметил про себя, что Гиммлер пренебрежительно назвал Геринга уничижительным прозвищем, демонстрируя к нему свое отношение.

– Доктор Тулле, я понимаю, что ваше состояние не позволяет вам со всем рвением отдаться работе… Есть одно весьма любопытное дело, требующее, чтобы с ним познакомился человек, обладающий знаниями и интуицией, присущими именно вам. Полиция обнаружила на улице женщину с явными признаками помешательства. Однако отчасти было замечено, что женщина обладает знаниями ведуньи, провидицы. Люди Блюме хотели сначала отправить ее в психиатрическую лечебницу, но все осложнено тем, что она не относится к линии древних матерей немецкой нации. Более того, она расово чужда нам, поэтому после всех допросов ее поместили в Заксенхаузен. Франц, как только позволит ваше состояние, прошу разобраться в этом деле. И если сочтете ее существование для Рейха полезным, оставьте для дальнейших исследований. Если же она не представляет интереса, пусть ее судьба решится на общих условиях заключенных лагеря.

«А я довольно востребованный человек среди этих вурдалаков!» – подумал Константин.

– Хорошо, рейхсфюрер. Я разберусь.

Они еще проговорили с Гиммлером по телефону около пяти минут на разные темы, большая часть из которых касалась быстрейшего выздоровления Франца Тулле и его значимости для работы в «Аненербе». Лебедев после беседы сделал заключение, что Гиммлер весьма хорошо осведомлен о его здоровье, особенно о проблемах с памятью, и поэтому ограничился общими вопросами.

Ближе к вечеру приехал доктор Эрнст Рюдин. Седовласый, респектабельного вида джентльмен с такой же седой бородкой, как у доктора Айболита, только от доброго литературного героя его отличал костюм темно-серого цвета и круглый значок со свастикой на лацкане, свидетельствующий о его принадлежности к нацистской партии. Его цепкий взгляд из-под нависших век и характерно сжатые губы свидетельствовали о сильной воле и принципиальном характере, где иногда убеждения рационального разума властвуют над здравым рассудком. Константин каким-то невероятным чутьем понял, что они с ним неплохо знакомы, предполагая, что его, Франца Тулле, исторические, антропологические и культурные изыскания не раз сводили с этим человеком в стенах «Аненербе».

Рюдин не стал церемониться и начал беседовать с Константином, как настоящий врач-психиатр, начав с общих вопросов о самочувствии:

– Как вы себя чувствуете сегодня?

Константин развел руками.

– Намного лучше, чем раньше. Раны почти зажили, дыхание спокойное, вся гарь с мокротой практически вышла.

– Есть ли какие-то определенные симптомы, которые вызывают беспокойство?

– Нет, кроме потери части воспоминаний.

Он задал еще несколько общих вопросов и перешел к сбору анамнеза:

– Франц, как долго вы замечаете потерю памяти?

– Сразу после того, как попал под бомбежку.

– Вы помните хоть что-нибудь после удара бомбы, до того момента, пока не потеряли сознание?

– Я помню лицо полицейского, который вытащил меня из горящего помещения… Простите, конечно же, из горящей машины. Из-за проклятой контузии я немного путаюсь.

Константин почувствовал, как бешено заколотилось его сердце, когда он вот так просто едва не проговорился об истинных обстоятельствах дела.

– Можете описать, какие именно события или информация забываются?

– Это воспоминания из моей прошлой жизни, то, что происходило со мной до удара бомбы. Сейчас все, что я узнаю, не забываю, и даже возвращается часть утраченных воспоминаний.

Психиатр аккуратно погладил бородку и спросил:

– Франц, вернувшиеся воспоминания у вас вызывают удивление или, может быть, как-то озадачивают?

– Нет, – ответил как можно увереннее Константин.

«Сука! Ты куда клонишь?» – подумал он, понимая, что за кажущейся простотой вопросов кроется какой-то скрытый смысл.

Эрнст Рюдин очень внимательно следил за Константином. Потом пошли вопросы о жизненных обстоятельствах: может ли он рассказать о повседневной жизни и работе? Сложно ли ему выполнять обычные задачи? Наряду с потерей памяти, замечал ли он изменения в настроении, поведении или когнитивных способностях?

Их было много. Лебедев не давал себе расслабиться и держал под контролем каждый ответ, при этом стараясь не выдать свое внутреннее напряжение. В какой-то момент Эрнст Рюдин совершенно неожиданно спросил:

– Замечали ли вы изменения в письме или других личных проявлениях, которые вы не можете объяснить?

– Пока что я не могу толком писать, – ответил, усмехаясь, Константин Лебедев и поднял две перебинтованные руки, не понимая, куда клонит Рюдин. – Надеюсь, завтра утром Марта снимет мне повязки, и я это проверю.

– Хорошо, – не унимался врач. – Скажем так, были ли ситуации, когда вы обнаруживали у себя предметы, происхождение которых не можете вспомнить?

«Ну, если исключить тот случай в Тибете, о котором мне говорил Шефер, то нет», – подумал Константин и твердо ответил:

– Нет.

Эрнст Рюдин многозначительно промолчал и спросил:

– Бывали ли моменты, когда вы чувствовали себя как кто-то другой? Я не спрашиваю, испытывали ли вы ощущение, что внутри вас говорят разные «голоса» или «личности». А именно, как кто-то другой?

Лебедев почувствовал, как по спине побежали мурашки.

– Нет, – жестко ответил он. – Ничего подобного я не чувствовал.

Эрнст Рюдин удовлетворенно кивнул:

– Замечательно. Дело в том, что у вас очень любопытная потеря памяти… И если бы я не знал вас так хорошо раньше, то предположил бы в вас наличие двух личностей. Или же другого человека под идентичным образом. Подчеркиваю, дорогой Франц, это лишь предположение, основанное, как говорили древние греки, на enthousiasmos, это именно мое наитие врача. Вы не хотите попробовать сеанс гипноза? Он может дать самые позитивные результаты в вашем случае.

«Ага, упырь, разбежался!» – подумал Константин Лебедев. – «Сейчас!»

– Нет, Эрнст, у меня нет такого желания. Я очень благодарю вас за заботу, но верю, что со временем ко мне вернется вся моя память, благодаря моей воле и упорству. Я усердно работаю над этим, дайте только время.

Они еще немного побеседовали. Рюдин одобрил прописанный Нейдером покой, капли кокаина и уехал. После его ухода Лебедев сидел некоторое время, приходя в себя. Потом встал и, сняв пижаму, сменил майку, которая стала влажной за короткий период беседы с психиатром.

«От этого дьявола нужно держаться подальше», – заметил он про себя.

После ужина Константин, несмотря на все протесты Марты Шмидт, поднялся к себе в комнату, намереваясь заняться делами. Ее он решил отпустить домой на сутки. Но это вызвало еще больше протестов. И чтобы хоть как-то избавиться от ее назойливой опеки, попросил съездить в Тюрингию, в их родовой дом, проверить «на всякий случай, как там дела».

Она в ответ обиженно поджала губы, сложила на груди руки и, высоко подняв голову, уставилась куда-то в сторону.

– Старина Вальтер хорошо присматривает за домом. Вы, герр Тулле, могли придумать другую причину, более честную, чтобы на время избавиться от меня, – сказала она после секундного молчания.

– Марта, – Лебедев пошел на мировую, – прошу прощения, я просто очень хочу побыть один. Хотя бы пару дней… На меня в последнее время столько всего навалилось… И, как рекомендовал доктор Рюдин, «тишина и уединение, лишив человека различных раздражающих факторов, великолепно помогают нашей психике найти естественные пути восстановления», – соврал он, выдавая свои слова за слова известного берлинского психиатра.

По-видимому, авторитет доктора возымел свое воздействие.

– Это уже другой разговор, Франтишек, – оттаяла Марта Шмидт. – Я верю тебе, но ты после ранения стал совсем другим. Впрочем, если доктор Рюдин так считает, то я и в самом деле съезжу в поместье, оставив тебя одного. Через пять-шесть дней я закончу делать перевязки твоих рук и уеду. Как раз нужно помочь Вальтеру собрать яблоки, груши и овощи, сделать заготовки. Когда идет такая война, нужно создавать запасы. Я пережила Великую войну и знаю: надо заранее заботиться. Мне тогда было двадцать семь лет, когда мы бежали в Европу, но я хорошо помню, что такое голод и нужда, когда нечего есть и голод лишает тебя рассудка…

– Бежали в Европу? – переспросил Лебедев.

Марта сначала посмотрела на него удивленно, потом понимающе кивнула:

– Мой первый муж был офицером императорской армии, служил в Добровольческой армии Петра Николаевича Врангеля. Он в их рядах страстно боролся против большевиков и погиб во время боев у поселка Хорлы. Я осталась одна в непростой ситуации. Вокруг война, голод, озлобление… Но Бог не оставил меня. У нас был друг семьи, Эрих Шмидт. Он через начальника штаба Макса Бауэра занимался поставками немецких товаров через Стамбул… Наверное, предосудительно вот так сразу после гибели мужа выходить замуж за его друга, но времена были тяжелые, без мужского плеча и защиты одной молодой женщине не выжить. Я вышла замуж за Эриха, и после завоевания Крыма большевиками мы бежали на одном из кораблей сначала в Стамбул, а потом в Германию. Но и здесь несчастья не оставили меня. Через некоторое время Эрих умер от испанки, я же, тяжело переболев, осталась жива, но потеряла новорожденного сына. Благодаря вашему отцу, который не только имел общие дела, но и дружил с Эрихом, я обрела дом и защиту. Тем более тогда же случилась весьма прискорбная утрата в вашей семье – умерла ваша матушка.

– То есть получается, что вы русская?

«Вот так дела!» – ошарашенный Константин сел в кресло и откинулся на спинку.

– Да, урожденная Мария Красновская. Германия стала моей второй родиной. Я взяла фамилию мужа и изменила имя, став Мартой Шмидт.

Глава 5

Оставшись один, Константин Лебедев в полной мере осознал своё положение попаданца. Во-первых, он остался наедине со своими мыслями и мог спокойно и трезво размышлять о своём положении. Во-вторых, у него появилась возможность тщательно исследовать свой дом, чтобы как можно точнее имитировать Франца Тулле. Всё это привело его к мысли, что, как бы фантастично ни выглядело происходящее, теперь это его окончательная реальность. Будет ли в будущем у него возможность вернуться обратно или нет, покажет время. А сейчас он – Франц Тулле, нацистский учёный, сотрудник «Аненербе», близко знакомый почти со всеми ключевыми идеологами расовой теории.

«Хреново, бля… – размышлял он, провожая взглядом Марту Шмидт, которая отправилась на вокзал. – По-видимому, у вселенских механизмов судьбы на меня определённые планы». Он вздохнул и помахал домоправительнице рукой, стоя у окна.

Перед отъездом Марта сняла повязки и с удовлетворением заметила, что за две недели, прошедшие с момента его тяжёлого ранения, ожоги затянулись, образовав слой новой, ещё очень тонкой и ранимой кожи. И она наложила небольшие повязки лишь прикрыв кожу от внешнего воздействия. В благодарность он обнял «свою кормилицу», но, честно говоря, Лебедев с нетерпением ждал, когда она покинет его.

До этого момента Константин много времени проводил у окна: наблюдал за жизнью нацистской Германии, запечатлевая в своём сознании образы людей той эпохи. Несколько раз он выходил из дома, прогуливаясь по тихим берлинским улочкам старого города. Он дышал воздухом, наполненным лёгкими волнами гари от паровозных дымов с железнодорожного вокзала, расположенного в паре километров. Впрочем, от этого запаха ему становилось «нехорошо», и подкатывала дурнота. Но зато колоритность образов людей и вещей той эпохи не шла ни в какое сравнение с кинохроникой, которую он видел. Он уже в полной мере ощущал себя частью эпохи. Иногда накатывала острая печаль по дому, но Лебедев гнал от себя эти мысли, понимая, что сейчас ему не подвластны изменения в жизни. Самыми тяжёлыми были мысли о матери и отце, оставшихся в «той» эпохе.

«Наверное, – думал он с тоской, – мой обгорелый труп, или то, что от него осталось, похоронили в закрытом гробу. Представляю, как убивалась мать, как отец стоял, едва сдерживая слёзы. Он всегда был кремень, настоящий старый морской волк, офицер-подводник… А Маргарита? Она меня так любила. Наверное, тоже плакала».

Однажды во время прогулки он вдруг отчаянно решил, что всё это – безумные декорации, фантасмагория, и решил пройти по улицам, чтобы выйти «из проклятого портала» и снова оказаться в своей эпохе. Он шёл наугад, словно пёс, потерявший след, не обращая внимания на немцев, которые приветствовали его, принимая за раненого на фронте. Шёл мимо магазинов, кафе, мимо солдат в форме вермахта и военных патрулей. Шёл, шёл… Пока не дошёл до вокзала, который имел странное название для крупного железнодорожного узла – «Зоологический сад».

Там он увидел десятки паровозов, пышущих паром и угольным дымом. Сотни солдат в пилотках «фельдмютце» (которые впоследствии западные коллекционеры окрестили М34 или М35) готовились к погрузке в вагоны. Между вагонами для людей находились платформы с военной техникой. У каждого солдата за спиной – винтовка Mauser 98k. А на самой посадочной платформе, как говорится в таких случаях, «яблоку негде упасть». Сотни вещмешков, ребристых газбаков, к ним прикреплены кожаные плоские мешочки с противоипритной накидкой, чемоданы, свёртки и даже портфели с коробками, перевязанные верёвками, – всё это колыхалось в серо-зелёных волнах сукна цвета «фельдграу». Между ними мелькали редкие чёрные островки, устаревшей и почти вышедшей из употребления, эсэсовской формы, поблёскивали тусклым светом кокарды с «мёртвой головой». В воздухе стоял стойкий запах гуталина, смешанный с горьковатым ароматом дешёвых жировых средств для чистки солдатской обуви.

Солдаты курили, шутили и громко смеялись. Наверное, они предвкушали лёгкую победу над Советской Россией. Константин, не в силах больше терпеть охватившее его нервное напряжение, зашёл в привокзальное кафе, сел за стол и закрыл лицо руками.

«Надо научиться абстрагироваться от всего этого… Но как? Чёрт возьми, как этому научиться, если всюду эта свастика, фашистские орлы, а я с детства впитал ненависть ко всему этому!» – подумал он и пояснил сам себе: «Так же, как относился ко всему этому профессиональный разведчик… Например, Штирлиц…»

Константин внутренне рассмеялся.

«Какой нафиг Штирлиц!» – но тут же одернул себя: «Лебедев, пойми, вымышленный он или нет, в любом случае это лучший пример для тебя. Другого примера у тебя нет».

Он пришёл в себя, когда кто-то рядом произнёс:

– Herr, geht es Ihnen gut?

– Что вы сказали? – Лебедев поднял голову.

– С вами всё в порядке? Вам помощь не нужна?

– Благодарю, всё хорошо.

Константин встал и хотел уйти, но собеседник улыбнулся и, легонько тронув его за локоть, спросил:

– Я могу угостить вас рюмочкой шнапса и парой брауншвейгских колбасок?

– Да, почему бы и нет, – неопределённо ответил Константин.

– Гюнтер Штайн, – представился его собеседник, глядя ему прямо в глаза.

– Франц Тулле.

– Я заметил, что ваши руки обожжены. Прошу прощения за свою навязчивость… Восточный фронт?

– Нет. Я попал под недавнюю бомбёжку, едва остался жив.

– Весьма, весьма прискорбно, – сказал Гюнтер. – А мой сын недавно погиб на Восточном фронте.

Лебедев не знал, как поступить. Сочувствовать? Радоваться? Он просто промолчал.

– Да, получили «Todesnachricht» – письмо-извещение о смерти. Я запомнил его наизусть: «Уважаемые господин и госпожа Штайн. С глубоким сожалением я сообщаю вам о том, что ваш сын, ефрейтор Юлиус Штайн, пал смертью храбрых в бою за Родину и Фюрера 14 сентября 1941 года. Его смерть является тяжёлой утратой для нашего подразделения. Он служил с невероятной отвагой и преданностью, став примером для своих товарищей. Ваша семья может гордиться его заслугами и мужеством, проявленными на поле боя. Обстоятельства его гибели облегчают наше сердце: он ушёл внезапно, исполняя свой долг перед своими товарищами и Родиной. Мы чтим его память и уверены, что его вклад в нашу общую борьбу не будет забыт. Пожалуйста, примите мои искренние соболезнования в это тяжёлое время. Наши мысли и молитвы с вами и вашей семьёй».

Он поднял рюмку шнапса и медленно пригубил её.

– Но я не чувствую гордости… Всё, что я хочу, – это чтобы вернули моего Юлиуса. Его последним местом упокоения является кладбище где-то под Смоленском, где с честью похоронены многие героические воины.

Гюнтер помолчал пару минут:

– Я провожал его прямо с этого вокзала. И теперь часто прихожу сюда, сижу и жду, словно сейчас подойдёт поезд и с подножки вагона спрыгнет мой смеющийся Юлиус.

Он ещё немного помолчал.

– Я инженер, занимаюсь обслуживанием локомотивов. Люблю их с детства. Сейчас они для меня – единственная отдушина.

Он поставил на столик рюмку и спросил:

– А вы чем занимаетесь?

– Я учёный.

– Учёный? – переспросил Гюнтер.

– Я гауптштурмфюрер СС, занимаюсь исследованиями.

Гюнтер мгновенно изменился, превратившись из человека, ищущего сострадания, в образ немца, излучающего несгибаемую арийскую волю и всецело преданного делу Фюрера.

– Хайль Гитлер! – Он поднял правую руку, демонстрируя одним жестом верность нацистской идеологии, преданность национал-социалистической партии и выражая лояльность Гитлеру.

Потом он немного, как бы между делом, распахнул пальто и продемонстрировал небольшой круглый значок со свастикой на лацкане пиджака.

«Ну вот, бл*ть, и все страдания», – разочарованно вздохнул про себя Константин Лебедев, забыв в ответ вскинуть руку в ответном «нацистском салюте».

На прощание Гюнтер Штайн повторил Лебедеву ещё раз фразу:

– Я люблю локомотивы с детства.

И при этом внимательно посмотрел ему в глаза. Лебедев учтиво кивнул, развернулся и ушёл.

После этого случая он дважды приходил к вокзалу, сам не понимая зачем. То ли гонимый скрытой в душе глупой надеждой, что локомотивы, тянущие вагоны, могут каким-то чудесным образом унести его обратно в своё время, то ли хотел скрыться от своего чуждого ему образа. Но, скорее всего, железнодорожный вокзал стал для него бурлящим источником концентрированных человеческих образов. Здесь всего за час или два перед его взором происходил колоритный срез немецкого общества времён нацистской Германии.

Однажды он пришёл на железнодорожный вокзал рано утром. Там, на дальних путях, Константин Лебедев увидел поезд, состоящий из товарных вагонов, который охраняли часовые с собаками. Состав стоял чуть в стороне от всех пассажирских и товарных поездов, изредка нарушая тишину пасмурного утра лаем собак, сдавленными стонами и криками. Вагоны с непривычно для немецкой педантичности грязными колёсами, местами обшитые грубо обтёсанными досками, с узкими, почти крохотными зарешечёнными оконцами, чернели на фоне густого белесого тумана и тёмной паровозной копоти, оседающей чёрными точками. Иногда из-за железных прутьев, из тёмной глубины вагона, вырывались руки, и тогда на мгновение появлялись лица, искажённые страхом и страданием. Часовые кричали на несчастных узников и били длинными палками по побелевшим от напряжения костяшкам пальцев. Лай, стук, стоны и смрадная вонь, распространявшаяся вокруг состава на несколько метров, – удушающий, с тяжёлыми, приторными нотками запах смерти и отчаяния. Некоторые немцы брезгливо зажимали нос или отворачивались. Но не от ужасного зрелища – им просто досаждал неприятный запах.

Как только путь освободился, раздался протяжный, унылый гудок паровоза. Состав конвульсивно дёрнулся и медленно ушёл в туман, словно его проглотил ад.

И это были не фотографии «поезда смерти» из учебников истории или книги про Нюрнбергский процесс, не кадры из фильма «Обыкновенный фашизм». Это были самые настоящие вагоны, наполненные ещё живыми людьми, которые вскоре, испытывая ужасные муки, сгинут навсегда в печах и газовых камерах фашистских фабрик смерти.

Этот случай оставил в сознании Лебедева неизгладимое впечатление и впоследствии стал своеобразным маркером, не позволявшим ему расслабляться.

Ещё одно очень полезное знание извлёк Константин Лебедев из своих прогулок к вокзалу – он стал неплохо разбираться в основных типах немецких локомотивов:

BR-01: один из самых известных и успешных паровозов, классический экспресс-паровоз с передаточной системой «2−10−0». Использовался для пассажирских и грузовых перевозок, отличался высокой мощностью и отличной скоростью.

BR-04 (или 040): высокоскоростной паровоз с колеёй 1,435 м, использовался в основном для скоростных поездов. Имел повышенные характеристики и мог развивать весьма высокую скорость.

BR-44: грузовой «двухвальный» паровоз с передаточной системой, аналогичной BR-01. Был предназначен для тяжёлых грузов и стал основным паровозом для грузовых перевозок, использовался как на фронте, так и в тылу.

BR-52: простая и экономичная модель грузового паровоза, предназначенная для массового производства. Был особенно востребован во время войны благодаря своей простой конструкции, что облегчало ремонт и эксплуатацию. Именно этот локомотив тянул «поезд смерти», который видел Константин на отдалённых путях.

BR-65: паровоз, использовавшийся на коротких расстояниях и для локомотивных служб. Был относительно компактным и подходил для работы на менее загруженных линиях.

Он ещё пару раз замечал Гюнтера Штайна в том же кафе и за тем же столиком, но желания говорить с ним больше не возникало, и поэтому Лебедев всегда ограничивался вежливым кивком головы.

Марта Шмидт поручила заботиться о его питании своей приятельнице, владелице небольшого кафе на соседней улице. Несмотря на то что в стране действовала карточная система распределения продуктов, существовали кафе и рестораны, где можно было поесть за рейхсмарки. Её сын должен был приносить ему еду в лотках из нержавеющей стали и забирать пустые. Либо Константин сам мог приходить в кафе, чтобы поесть. Думая об этом, Лебедев почему-то вспомнил знаменитое берлинское кафе «Элефант».

Сразу после её отъезда он, позавтракав, достал дневник Франца Тулле и погрузился в его чтение. Он читал внимательно, желая как можно скорее понять этого человека и соответствовать его образу. Быстрое чтение вскользь, «по диагонали», для этого не годилось, поэтому наиболее важные места Константин перечитывал по несколько раз, анализируя каждое слово и выбирал значимые записи. В дневнике содержались записи за несколько лет, и поэтому чтение в перспективе затягивалось:

Апрель… 1937 года.

'Сегодня я удостоился высокой чести. Меня принял рейхсфюрер Генрих Гиммлер. Торжество, приуроченное к началу экспедиции, организованной Эрнстом, проходило в замке Вевельсбург – священном месте для всех членов СС, что для меня почётно вдвойне. Эрнст уговаривает меня вступить в СС, говоря, что это очень поможет карьерному росту благодаря тем возможностям, которые есть у рейхсфюрера. Честно говоря, я думаю над этим, но пока ещё не принял окончательного решения. Скорее всего, приму его после экспедиции.

Основная церемония проходила в главном зале замка – огромной круглой комнате, расположенной под сводом в северной башне и украшенной гербом группенфюрера СС. Хотя обычно повседневные церемонии проводились ниже, в зале обергруппенфюреров СС, рядом с флигелями замка, где располагались учебные комнаты, оформленные в честь героев нордической мифологии: Видукинда, короля Генриха, Генриха Льва, короля Артура и Грааля.

Я впервые находился в замке Вевельсбург. Сама крепость, известная как Вевельсбург, по словам рейхсфюрера, была заложена гуннами. Но своё название получила от рыцаря по имени Вевель фон Бюрен. Во время средневековых междоусобиц в замке скрывались падерборнские епископы, а в XVII веке крепость была перестроена и приняла современный вид. Рейхсфюрер, очарованный замком, который напоминал наконечник копья Одина, в 1934 году арендовал его и земли за символическую плату в одну марку в год и намеревается полностью восстановить его, а затем произвести перепланировку всей прилегающей местности, добавив целый комплекс дополнительных строений к 1960 году.

Интересен сам выбор места. К нему подтолкнул рейхсфюрера Карл Вилигут, сопровождавший Гиммлера во время его первого визита в замок. Странная личность… Он предсказывал, что замку суждено стать магическим местом в будущей борьбе между Европой и Азией. Его идея опиралась на старую вестфальскую легенду, нашедшую романтическое выражение в одноимённой поэме XIX века. В ней описывалось видение старого пастуха о «битве у березы», в которой огромная армия с Востока будет окончательно разбита Западом. Вилигут сообщил эту легенду Гиммлеру, утверждая, что Вевельсбург станет бастионом, о который разобьётся «нашествие новых гуннов с Востока», исполнив тем самым старое пророчество. Ещё раз повторю, любопытная личность этот Карл Мария Вилигут. Он утверждает, что владеет особой родовой памятью, которая позволяет помнить события из жизни его племени. А он, естественно, из древнейшего германского племени, но какого – сам не помнит. Немаловажно, что он приписывал древним германцам культуру, хронология которой начиналась где-то около 228 000 года до нашей эры!

Ещё в 1924 году Вилигут был направлен в клинику душевных болезней Зальцбурга, где его квалифицировали как патологического психического больного. Он провёл примерно три года в клинике, пока суд города Зальцбурга не признал его недееспособным к ведению собственных дел на основании медицинского заключения. После этого «родовой предсказатель германского народа» в начале тридцатых годов эмигрировал в Германию, где его старый друг Рихард Андерс, уже будучи офицером СС, представил его Гиммлеру. Рейхсфюрер был настолько потрясён родовыми видениями Карла Вилигута, что решил использовать этот уникальный источник информации о древней немецкой традиции и религии. Эрнст как-то спросил меня, насколько научны видения Вилигута. На что я ответил ему, что они никак не могут быть связаны с наукой – это бред сумасшедшего. Но это не помешало Вилигуту получить звание гауптштурмфюрера СС. Правда, вступил он в СС под псевдонимом Карл Мария Вейстхор и был назначен главой отделения древней и ранней истории Главного управления расы и переселения в Мюнхене. Высокая должность и большие возможности. Но его обязанности состояли в том, чтобы излагать на бумагу свои родовые воспоминания (болезненный бред). А ещё через год его повысили до штандартенфюрера СС. Я умолчу о достоверности этих «родовых воспоминаний», но Карл Вилигут имеет очень сильное влияние на рейхсфюрера, что приводит в бешенство многих авторитетных учёных. Но я уже достаточно уделил места на бумаге этому проходимцу.