Текст книги "Русский агент Аненербе (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шмокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

«К черту все…», – неопределенно подумал он.

Голова от никотина немного закружилась.

– На рассвете. Поэтому иди ужинай и ложись отдыхать. Нам предстоит поездка из обратно в Берлин, и снова в Тюрингию… И благодарю за сигарету.

– Слушаюсь гауптштурмфюрер! – вытянулся Густав Ланге, – разрешите идти?

Лебедев выкурил чуть больше половины сигареты и выбросил окурок в сторону.

– Да, иди.

Темная ночь накрыла Вевельсбург плотным шлейфом тумана, отрезав замок от окружающего мира. По стенам центрального Зала Северной Башни, известной как Зал обергруппенфюреров, плясали отблески света от факелов и толстых свечей из черного воска. Комната, рассчитанная на торжественные собрания, вызывала в каждом из присутствующих здесь людей, чувство странного величия, а её круглое пространство, несмотря и суровый каменный декор трепет и ощущение единения со всеми членами черного братства СС. Это действовало даже на Константина Лебедева, который находился в числе присутствующих. Он смотрел на пол, выложенный серым шероховатым камнем, украшенным в центре загадочным узором – двенадцати лучевым символом, названым «Черное солнце».

«Schwarze Sonne», – произнес про себя Константин Лебедев, – «Двенадцать 'солнечных героических добродетелей»

Часть нацистской идеологии, разработанной Гиммлером и его окружением – странная концепция, связанная с эзотерикой, мистическими учениями, а также интерпретациями героических идеалов, которые ассоциировали с символом загадочного «Чёрного солнца». Они считали в свой нацистской эзотерике и неоязыческих кругах, этот мифический символ, олицетворением сверхчеловеческих идеалов, связь прошлого с будущим, или даже вечный источник силы. Сами «солнечные добродетели» строились на идеализированных образах воина, героя и праведника, впитавших в себя принципы древних арийских и индоевропейских мировоззрений.

Которые Гиммлер считал обязательными для каждого члена СС «Двенадцать солнечных добродетелей»:

Мужество, храбрость – способность преодолевать страх, встречать вызовы судьбы лицом к лицу. Связано с героическим поведением в бою и перед лицом неизбежных испытаний.

Честь – преданность моральным принципам, верность долгу и своим убеждениям, даже перед лицом смерти или поражения.

Верность, преданность – лояльность своим товарищам, семье, своему народу или высшей цели. Эта добродетель символизирует связь с традицией и коллективом.

Мудрость – умение принимать разумные решения, основанные на понимании высших законов бытия, а не на эмоциях или сиюминутных страстях.

Умеренность – способность контролировать свои желания и инстинкты. Это качество предполагает баланс между земным и духовным, между разумом и страстями.

Чистота – физическая, духовная и нравственная чистота как отражение высших ценностей. Может включать как личное саморазвитие, так и стремление поддерживать связь с высшими силами.

Жертвенность – готовность жертвовать своими интересами, а иногда и жизнью, ради великой цели, ради общего блага.

Справедливость – стремление к правде и честности, готовность защищать слабых и бороться с несправедливостью и хаосом.

Доблесть – призыв к активной борьбе за свои убеждения и ценности, даже в лице кажущейся невозможности победы.

Терпение, Выдержка – умение с достоинством переносить трудности и тяготы, оставаясь верным своим принципам в любых обстоятельствах.

Сострадание – способность проявлять великодушие к ближнему, помогать тем, кто нуждается, и сочувствовать окружающим.

Гармония с природой – ощущение единства с миром природы, умение черпать силу в её ритмах и законах.

Идеальные качества для настоящего «героического человека». Но на сколько сам Гиммлер им соответствовал? Или тот же его вождь, Гитлер, и все его окружение? Они все это взяли из упрощённой концепции «сверхчеловека» Фридриха Ницше приплели сюда древних мифологических героев, из германского и скандинавского эпоса, всех этих Генрихов Птицеловов, Беовульфов или Сигурдов и на этом неоязыческом симбиозе попытались реконструировать древние этические традиции и в конце концов выпестовать новый идеал личности устремленной к совершенству. Конечно, в этом контексте символика Черного солнца выражает источник света, жизни, тепла, а потому и связана с качествами силы, могущества и вечной энергии…. Но на деле – ужас войны, миллионы убитых и искалеченных, разрушенные города и обездоленные люди, газовые камеры концлагерей, черный дым крематориев, застилающий солнце и делающий его по-настоящему черным.

«Может быть я очутился здесь, чтобы каким-то образом все прекратить? Может в этом весь смысл моего фантастического перемещения?», – думал Лебедев, стоя в главном круглом зале и рассматривая мозаику Черного солнца.

Внезапно раздался приглушенный звук рога, потом он стал чуть громче и протяжнее.

В зал в оглушающей тишине зашли двенадцать фигур, облаченных в черные парадные мундиры СС. Их серебристые руны на петлицах и массивные перстни с черепами отсвечивали тусклым светом факелов, установленных по кругу. Глава церемонии, высокий человек с ледяным взглядом, выступил вперед и встал прямо в центре узора. Позади него один за другим зажигались факелы, которые несмотря на огонь усиливали ощущение неземного холода и тишины.

– Братья, – его голос разлетелся рокочущим эхом в замке, – сегодня мы подтверждаем наше предназначение и клятву. Здесь, в сердце нового порядка, который мы строим, «Солнце» ведет нас. Оно зажигает не мерцающее звезды на небе, а заставляет пылать внутренний свет расы, арийский дух, заключенный внутри каждого из нас!

Он сделал паузу и обвел всех присутствующих взглядом.

– Сегодня мы принимаем в наше священное братство германского духа, новых членов, которые станут нашими братьями.

Торжество не сопровождалось магическими действиями или псевдо-ритуальными манипуляциями. Все выглядело строго и упорядоченно. Каждый из присутствующих шагнул к центру круга, к символу, и поднимал правую руку салютуя. Слова обета звучали сухо, мертво, словно зарифмованные командные строфы, но одновременно эмоционально:

– Я клянусь верностью новому миру. Верностью братству. Верностью нашему пути…

После каждого произнесенного текста лидер делал шаг вперед, держа руку на небольшой металлической чаше с углями. Он подходил к каждому новому адепту и протягивал ее вперед. Тот клал в нее небольшую пергаментная ленту с выжженными рунами, ее сгорание в углях символизировало «очищение» от слабостей прошлого. Это был их акт «единения» и «прощания со старыми мирами».

Никакого мистицизма в этом не было: лишь показная строгость, дисциплинированность и фанатичная фетишизация древних символов, которые они, переосмысляя, стремились возвести в официальный ритуал, как дань своей концепции расового превосходства.

Глава церемонии вышел в центр комнаты и поставил чашу с углями. Факелы догорели, почти одновременно погружая все в непроглядную темноту. Но в центре зала, там, где находилась чаша с углями и мозаика «Черного солнца» по его контуру стали появляться небольшие язычки пламени и через несколько секунд весь контур покрылся огнем.

Просто огонь, ничего сверхъестественного, но эмоциональное воздействие всей композиции и торжественности было таким мощным, что казалось зал погрузился в странный, едва уловимый, поток энергии, хлынувший через каменный пол вверх, наполняя символ внутри круга тёмным, живым светом. На мгновение Лебедеву казалось, что само «Черное солнце» ожило, вращаясь или вибрируя, открывая дверь в измерение, которое могло быть либо вечной тайной, либо вечной тьмой.

Когда пламя утратило свою яркость, участники опустили головы в молчаливом благоговении. Они знали: сегодня произошло их перерождение и единение с этим символом и силами, которые он представлял. Возможно большую часть церемонии они ещё не поняли и не осознали, или, возможно, не должны были. Но в тишине Зала Северной Башни осталось ощущение чего-то древнего и превосходящего человеческую жизнь и это осталось с каждым из них.

Церемония закончилась так же тихо, как началась. зазвучал звук рога… Члены собрания один за другим, в отсветах огня покидали зал, их шаги отскакивали от стен, подчеркивая пустоту пространства. А в тени центрального круга постепенно угасало «Черное солнце». Его лучи исказилось в отблеске последних угасших углей, оставаясь неподвижным символом крови невинных, фанатизма и в конечном итоге забвения.

Рано утром Константин Лебедев был приглашен на завтрак к Рейхсфюреру. Ничего примечательного в этой встрече не было. Гиммлер пребывал в прекрасном настроении: германские войска подступали почти к Москве, англичане «трусливо сидели на своём проклятом острове» окруженные со всех сторон немецкими подлодками, численность СС росла – поэтому источал благодушие.

С удовольствием рассуждал на философские темы, касательно расовых вопросов, много и монотонно транслировал свои мысли и идеи насчет древней истории Германцев. Константину временами хотелось подойти к нему и воткнуть нож для сливочного масла прямо в его тщедушную грудь.

Наконец Лебедев сел в машину.

«Проклятый Куринный герцог, а не реинкарнация Генриха I Птицелова», – подумал он, окинув взглядом стены Вевельсбурга, потом откинулся на сиденье и закрыл глаза.

Густав Ланге завел мотор и повез шефа обратно в Берлин. Константин добился своей цели, но вместо радости он чувствовал сильнейшее физическое и моральное опустошение, дикая усталость давила на плечи словно он сутки таскал тяжести.

Глава 15

В Берлине он застал Маргариту все в том же заторможенном состоянии прострации.

– Как можно было сотворить такое с бедной девочкой? – прошептала Марта Шмидт, встречая его.

«Ты не поверишь, это происходит не так далеко от Берлина… Там тысячи таких. И это только начало. Просто вы не хотите этого знать. Или делаете вид, что не знаете», – подумал он.

Лебедев не стал ей отвечать на вопрос, только махнул рукой:

– Позже, я тебе все объясню. Как она?

Он едва переставлял ноги, будто каждое движение давалось ценой переломанных костей. Усталость навалилась свинцовой пеленой – веки слипались, мысли путались как в клубке ниток, где невозможно отыскать конец и начало, поэтому решил, что форсированная реабилитация Маргариты, «с ходу», не приведет ни к чему хорошему. У него разрывалось сердце, но как бы ему этого не хотелось: обнять ее, прижать к себе – пока стоит проявить терпение и выдержку.

Но ноги сами направились к двери её комнаты, а он сжал кулак и вонзив ногти в ладонь остановил себя.Он вспомнил лагерные фото из досье… Тут же из подсознания всплыли образы концлагерей из книги по Нюрнбергскому процессу – груды очков, спутанные волосы в мешках, заскорузлая обувь, абажуры из человеческой кожи, топки печей, забитые дистрофическими трупами… Без имени. Без прошлого. Просто номера. И её лицо на одном из снимков.

«Нет. Не сейчас», – всплыл возглас разума, где-то в глубине сознания, – «Я вырвал ее из жерновов системы, созданной чтобы перемалывать кости и души… Что я от нее хочу?»

Он не психиатр и не знает, что делать, поэтому прежде стоит обдумать все свои действия. Он несет за нее всю ответственность и на время, должен, ради нее, позабыть о своих чувствах. Для него уже было важно, что удалось вырвать Маргариту из лап безжалостной машины уничтожения, созданной Третьим Рейхом для таких, как она.

Марта Шмидт доложила шепотом:

– Сначала ела только крошки. Но потом я смогла ее уговорить нормально поесть… Лежит, смотрит в стену. А ночью…

Экономка сжала фартук, будто пытаясь сдержать дрожь и слезы.

– Первую ночь кричала, как раненый зверёныш. Я зашла, а она ищет, ищет руки, чтобы спрятаться, так она и просидела всю ночь прижимаясь ко мне.

Марта Шмидт, обладая невероятным обаянием и добротой, смогла расположить к себе искореженную душу Маргариты Беловой. Поэтому, по словам Марты, «гостья», как она стала называть девушку, сегодня уже ведет себя вполне спокойно, и ест хорошо, но мало, больше просто лежит комнате. Она взялась за нее со свойственной ей энергией и окружила теплой и заботой: отмыла девушку, расчесала, подстригла ногти, предварительно отмыв их в горячей воде и переодела в одно из своих старых платьев, которое носила, будучи моложе. Платье висело на Маргарите мешком, еще больше подчеркивая ее истощённость. А так как с началом войны карточки ввели не только на продукты, но и на одежду, то купить ее можно было только по специальным купонам. Но Марта пообещала отнести несколько своих старых платьев портнихе, перешить их по размеру и возможно изменить фасон «более модная одежда скорее вылечит ее» утверждала она. Или, как вариант, предложила сходить на специальный аукцион, организованный местными отделением партии НСДАП и ее подразделением по делам евреев Judenreferate. Там достаточно дешево продавалась «приличная одежда» конфискованную у врагов Рейха. Константин строжайше запретил ей это делать и согласился на перешив одежды, пообещав в дальнейшем выделить средства на ее покупку в специальном магазине для офицеров СС и их семей.

Все это она рассказала ему между делом собираясь провернуть еще одно важное дело, пока он здесь. Поэтому пока Константин приводил себя в порядок с дороги, Марта заставила Густав Ланге отвезти ее «Службу доверительного управления имуществом» (Verwaltung von jüdischem Vermögen) организации, которая была ответственна за управление конфискованной еврейской собственностью и чтобы там раздобыть небольшую кровать для «гостьи».

Как только Марта Шмидт уехала Константин, несколько раз подходил к двери в ее комнату, но уходил, потом снова возвращался, прислушивался… Наконец не выдержал, спустился из своего кабинета в комнату Марты Шмидт, где находилась Маргарита, чтобы хотя бы, как он думал «посмотреть на нее».

Комната Марты Шмидт была небольшой и аскетичной: узкая кровать с выцветшим одеялом, комод с потрескавшейся эмалью, на стене – икона и фотография мужчины в форме царской армии. Воздух пропитался запахом ромашкового отвара и воска – похоже Марта пыталась лечить раны тем, что имела. Маргарита лежала на спине, руки вдоль тела, будто прикованные. Солнечный свет, полосами пробивавшийся сквозь щели в тяжелых шторах, подсвечивал её худое тело, подчёркивая рёбра, выпирающие, как у голодающей птицы. Синяки на бёдрах, ссадины на запястьях, шрамы от ударов плетью – каждый след кричал о пытках громче, чем она сама.

Лебедев замер на пороге, задохнувшись от вида. Но дверь скрипнула – Маргарита вздрогнула, подняла голову и увидела мундир с рунами СС. Её глаза расширились, дыхание участилось, пальцы судорожно впились в край одеяла. Она поднялась, словно марионетка на нитях, и начала расстёгивать платье дрожащими руками. Пуговицы отскакивали, ткань скользила с плеч, падая на пол беззвучно, как опадающие лепестки мёртвого цветка.

Константин растерялся, он беспомощно стоял, не успев ее остановить. Он никогда не видел ее такой измученной и потерянной.

– Нет… Маргарита, остановись! – хрипло вырвалось у Лебедева, но она уже стояла перед ним обнажённая.

Её кожа, бледная и прозрачная, мерцала в полумраке, а рёбра поднимались частыми, мелкими рывками. Синяк в форме сапога расцвёл на животе, фиолетовый и зловещий.

– Bitte schlag mich nicht… – прошептала она, съёживаясь и прикрывая грудь руками. Голос звучал как треск тонкого льда – будто ещё одно слово, и он рассыплется на осколки.

Лебедев почувствовал, как что-то рвётся внутри него. Слёзы хлынули прежде, чем он успел сглотнуть ком в горле. А сердце колотилось так, что казалось – вот-вот разорвёт рёбра, грудную клетку, вырвется наружу и упадёт к её ногам, окровавленное и бесполезное. Он рванулся вперёд, подхватил платье с пола, обернул в него Маргариту, как в бинты. Ткань была холодной, пропитанной запахом пыли и страха, ее тело было настолько измучено, что не могло даже согреть ткань.

– Я не ударю… Никогда, – его пальцы дрожали, удерживая платье, которое норовило снова упасть, – Ты в безопасности. Понимаешь? Безопасности.

Она не отвечала. Её стеклянный взгляд уставился куда-то за его спину, в прошлое, где эсэсовцы смеялись, а её крики тонули в стенах барака. Лебедев прижал её к себе, игнорируя то, как она окаменела в его объятиях. Ему казалось, что ее волосы пахли дымом и болью.

– Прости! Это все я! – сказал он по-русски, – Прости! Это я!

Сколько он стоял и вот так держал ее, Лебедев не знал. Маргарита сначала никак не реагировала, но через несколько секунд она посмотрела на него. Где-то в глубине ее глаз вспыхнул слабый, едва тлевший огонек осмысленного сознания.

– Маргарита, это я… Я! Посмотри внимательно на меня! Видишь⁈ Я немного изменился, но если ты присмотришься, то увидишь, что это я!

Он бережно обхватил ладонями ее лицо. Девушка вздрогнула и задрожала, лицо исказила гримаса страха.

– Прости! Прости! – он убрал руки, – Просто посмотри на меня! Это я Костя. Твой Индиана Джонс! Помнишь? Ты меня так называла всегда! Помнишь наше любимое кафе NIQA pâtisserie café? Где мы с тобой ели самые вкусные поражённое в Москве… Помнишь, как мы жили у твоей бабушки в Алуште? Она была такая смешная, ругалась на нас матом… У меня тогда обгорело лицо на солнце, а под очками кожа осталась белой, и ты смеялась надо мной и звала Зоро. А еще…

Маргарита, услышав родную речь смотрела на него нахмурившись, словно пыталась что-то вспомнить, губы с засохшими кровяными ранами дрожали.

– Посмотри внимательно, – умолял Константин, – я немного изменился, но если ты внимательно посмотришь, то увидишь меня!

– Кто вы? – спросила она, заикаясь.

– Я твой Костя, – посмотри, посмотри внимательно… Помнишь, как мы с тобой были в архиве и начался пожар? Я вытолкнул тебя через стену пламени в дверной проем, а сам остался? И вот мы оказались здесь.

Маргарита оттолкнула его, и зажав ладонью рот попятилась. Он сделал шаг к ней. Девушка закричала и начала биться в истерике. Лебедев бросился к ней и схватив прижал к себе.

– Марго, это я! – он бросился к ней, хватая за плечи, но она выкрутилась с силой, которой не могло быть в её хрупком теле.

Её кулак ударил его в грудь, потом в шею – слепо, отчаянно, будто он был не человеком, а огнём, лапами чудовища, тенью с эсэсовским жетоном.

– Bitte, bitte… Ich will nicht zurück… – она билась в его руках, слёзы брызгали на его мундир, оставляя тёмные пятна.

Ее тело сотрясалось в состоянии аффекта от болезненных судорог. Константин сильнее прижал ее к себе:

– Все пройдет… Все пройдет… Верь мне. Я вытащу нас отсюда… – повторял он одну и ту же фразу целуя ее волосы.

Он повторял это как мантру, даже когда её крики стихли, превратившись в прерывистые всхлипы. Её пальцы вцепились в его спину, словно боясь, что он исчезнет, если разожмут хватку. Маргариту «колотило» довольно долго, Лебедев опасался, что приедет Марта Шмидт и застанет эту сцену. Но пронесло. Девушка затихла в его объятьях и то, что она еще жива говорили лишь ее вздохи похожие на жалобные всхлипы.

– Ты даже представить себе не можешь, что я видела, – наконец прошептала она.

– Я знаю, – ответил Лебедев, не выпуская ее из своих рук.

– Нет ты не можешь знать… Я жила в бараке, где человек низведет до такого состояния, что любой червь в куске грязи живет лучше в тысячи раз… Да… Хуже червя, который хотя бы не знает, что его раздавят сапогом. Человек… он становится хуже крысы. Хуже личинки в гниющем мясе. Там, в том бараке, нас стирали в пыль. День за днём. С утра до ночи. Там жизнь человека обесценена настолько, что лучше лишиться разума, чтобы не видеть себя и не чувствовать себя…

– Я знаю, прости…

Ее взгляд скользнул куда-то за пределы реальности, словно глаза, широко раскрытые, отражали не комнату с обоями в цветочек, а длинный барак с протекающей крышей.

– Нет ты не знаешь…

Она резко встала, задев опрокинутую чашку с небольшой прикроватной тумбочки. Фарфор разбился с мелодичным звоном, но Маргарита даже не вздрогнула.

– Ты хочешь, чтобы я «вспомнила себя»? – горькая усмешка исказила её губы. – Я помню. Как девочка из соседнего блока отгрызла себе вены, лишь бы не идти в «медицинский кабинет». Как старик лизал ржавые гвозди, надеясь умереть от столбняка. – Она схватила Лебедева за рукав, тряся так, что пуговицы СС зазвенели. – А ты знаешь, что происходит, когда человек перестаёт бояться смерти? Он начинает бояться себя.

Слёзы текли по её лицу, но голос звучал сухо, будто пепел:

– Я молилась чтобы сойти с ума. Убежать в туман, где нет ни имени, ни тела. Где нельзя чувствовать, как твоя душа гниёт заживо.

Она упала на колени, обхватив голову руками. Её спину сотрясали рыдания без звука – концлагерь научил её плакать молча.

Лебедев молча смотрел на нее. Она через некоторое время подняла к нему лицо.

– Почему ты это сделал?

– В этом нет моей вины… Я не знаю, что произошло, какая сила нас сюда отправила.

Она продолжала пристально смотреть на него.

– Раньше я боялась умереть, но сейчас у меня нет страха, потому что есть вещи намного, намного страшнее смерти.

Лебедев потянулся и поцеловал ее волосы. Девушка рефлексивно дернулась, как от боли.

– Не делай так больше… Не надо делать этого… не трогай меня, – она отползла от него.

– Хорошо, хорошо… Через два или три дня я увезу тебя отсюда в одно спокойное место, там тебе будет хорошо.

Он увидел, как по ее телу волной прошло напряжение мышц, закончившейся легкой дрожью.

– Нет, не бойся, это дом в сельской местности… Поверь, там тихо и спокойно, никого в округе на пару километров. Марта будет тебе помогать.

– А ты?

– Я должен разобраться с тем, как мы с тобой попали сюда.

Наступило долгое молчание.

– Мы правда в прошлом? – наконец спросила она.

– К сожалению да. Мы каким-то непостижимым образом попали в нацистскую Германию в самое начало войны. Помнишь, мы нашли наконечник копья в архиве? Я думаю, что это какой-то ключ между эпохами… Мы в самом ужасном прошлом.

– Мне все равно ключ это или еще что-то… Моя жизнь уже никогда не будет прежней, даже если мы вернемся.

– Так же, как и моя… Но поверь мы с тобой сейчас можем оказаться в большой опасности и во чтобы то ни стало, я должен найти этот проклятый наконечник Гугнир.

– А что будет если это не сработает?

– Мы сбежим с тобой сначала в Южную Америку, а потом в США. Мы будем жить…

– А в Россию?

– Маргарита, мы сразу отправимся в лагеря НКВД. Они не лучше, чем… Мы не в том времени, чтобы найти безопасное место на Родине.

Тело Маргариты снова напряглось, как камень.

– Прости, что говорю тебе страшные вещи.

– Ты расскажешь мне что с тобой произошло? Ну… Когда я вытолкнул тебя сквозь огонь, в дверной проем.

Девушка долго молчала, а Константин терпеливо ждал, не смея нарушить тишину.

– Разве теперь это важно? – наконец сказала она, – я не хочу вспоминать тот момент… Страх, надрывный кашель, слезы в вперемешку с сажей жгли нестерпимо глаза, я задыхалась от нехватки воздуха и запаха горелых волос… Вокруг стоял грохот… Меня подхватили за руки и вытащили из какого-то горящего дома, где я лежала на пороге, корчась от удушающих спазмов легких. Мне дали воды, но меня вырвало, потом я пила и не могла остановиться… Но, как только я начала говорить, люди, которые дали воду, меня сразу отправили в полицию. Там допрашивали, но я не могла понять, что происходит! Я кричала им, чтобы они прекратили свой жестокий розыгрыш или что там еще… Но меня начали избивать…

Она снова замолчала, а потом тихо сказала:

– Я не хочу об этом говорить. Может быть позже когда-нибудь.

Снаружи раздался звук подъезжающей машины. Маргарита задрожала.

– Не бойся, это Марта приехала, – сказал Константин, – мне жаль, но, нам придется какое-то время играть каждый свою роль. Я офицер СС ты заключенная… еврейская прорицательница, которая может быть полезна нацистам. Главное, что ты сейчас в полной безопасности, запомни в полной безопасности, и я сделаю все чтобы так было дальше.

– Хорошо, я буду стараться, – она медленно встала, – дай мне слово, поклянись, что ты меня больше никогда не оставишь.

Лебедев сделал шаг, желая обнять ее, но девушка подняла руки словно защищаясь.

– Нет, нет… Не надо этого делать. Пойми, я не могу.

– Да, я понимаю, – сказал Лебедев, – Я клянусь тебе, что бы не произошло, я тебя не оставлю. Ты не вернешься в… Потерпи пару дней, и ты уедешь отсюда.

Он вышел.

– Франтишек, – Марта приехала довольная и радостно прощебетала, – так все удачно сложилось. Небольшая, замечательная кровать для нашей гостьи. Сейчас ее доставят сюда парочка дюжих грузчиков. Как она?

– Все нормально, – ответил Лебедев, – приходит в себя, но сколько это займет времени, я не знаю. Я решил отвезти ее в Тюрингию в дом моих родителей, где ей будет намного спокойней.

– Может быть пригласить хорошего врача? Франтишек помнишь, того доктора Рюдина, ты говорил, что он лучший мозгоправ во всей Германии. Ей надо помочь! Ах так довести бедняжку! У него есть лекарства…

– Марта! Какой на хуй Рюдин? Это безжалостная сволочь, как и какой-нибудь другой нацистский доктор Хирт, сделает из нее пособие для нацистских студентов в университете, а потом, когда из нее выжмут всю жизнь, останки сожгут в крематории или закопают в безымянной яме с негашеной известью! Или нет! Ее тело выварят в кипящем растворе, чтобы из костей сделать пособие по анатомии! Вот что сделают с ней!

Наступила звенящая тишина. Константин Лебедев увидел, как Марта Шмидт вытаращила глаза и сжав свой пухлый кулачок прикусила его мелкими ровными зубами. До него вдруг дошло, что все это он сказал ей по-русски. У него буквально подкосились от слабости ноги.

Глава 16

Но действовать необходимо быстро и убедительно, чтобы минимизировать подозрения. Он стал лихорадочно перебирать в уме все возможные стратегии выхода из опасной ситуации, но к его великому изумлению, на помощь пришла сама Марта Шмидт.

– Франтишек! – она всплеснула руками, – Удивительно! Ты говоришь без акцента! Я думала ты все забыл. И никогда не порадуешь свою кормилицу! Лебедев прекратил размышлять над поиском решения и сам удивленно уставился на нее. Несколько секунд он просто не знал, что сказать, а потом решил, что самым наилучшим выходом, сейчас будет это простой вероломный блеф.

– Почему ты решила, что я забыл? Просто ты сама со мной давно не говорила по-русски.

– Но ты никогда не любил мой родной язык. Я все твое детство учила тебя ему. Я так хотела, чтобы твоим вторым, близким тебе, языком был именно язык твоей кормилицы. Ты так любил сказки…

«Охуеть и не встать… Как же хорошо, что ты ему меня обучала… Моя ты Арина Родионовна. Что даже мои маты тебе в радость… Иначе сейчас бы я уже ехал в гестапо», – подумал он, выдыхая, про себя, все еще не веря счастливое развитие ситуации.

И тут ему пришла в голову совершенно иная мысль – Франц Тулле отправился в Тибет через СССР, но ни где в дневнике он не говорил о переводчиках или о том, что сам способен говорить на русском. Наоборот будучи в Москве, он совершенно спокойно разгуливал по улицам в одиночку… Ни одной записи о языковых трудностях в дневнике. Ни одного упоминания.

«Как же я упустил этот момент? Или мой немецкий „прототип“ прокололся?», – мельком подумал Константин.

Он еще раз подумал о некой «недосказанности», присутствующей в дневнике Франца Тулле.

– Твоя речь очень чистая, без акцента. Вот только слова… Эти грязные ругательства. Я никогда тебя не учила им, – сказала она, глядя на Константина, и иронично улыбаясь, – как это не прилично…

– У меня была возможность хорошо попрактиковаться и узнать новые слова, споря с пьяными большевистскими комиссарами, когда проезжал через Советскую Россию, – парировал он, обнимая ее, – а контузия, не только отшибла часть памяти, но и чудесным образом, хорошенько подправила произношение. Такое объяснение тебя устраивает?

Она, счастливо засмеялась в ответ и погрозила ему указательным пальцем:

– Да ты говоришь чище московского метрдотеля! Как же так? Я думала, всё забыл, мой соколик!

Для Лебедева этот «прокол», стал хорошим уроком, который преподал ему очень важное правило – надо всегда быть на чеку, надо всегда себя контролировать. Судьба счастливо «разрулила на первый раз» опасную ситуацию, но в следующая такая оговорка или ошибка приведет к весьма печальным результатам.

Лебедева поджимали сроки – он в скором времени должен отправиться на Восток, в Советскую Россию, чтобы заняться изучением склепа ганзейского купца и хоть как-то, для себя, внести ясность в свое фантастическое перемещение. Он дал Густаву Ланге отдохнуть двое суток и повидаться с семьей. Марта занялась одеждой для Маргариты. А он сам начал готовится к поездке на Восточный фронт. А это, как оказалось, не совсем простое занятие. Страна вела войну и поездка в оккупированную зону, где шли жестокие бои требовала основательной подготовки.

Утром он отправился на Пюклерштрассе 14, где лично Вольфрам Зиверс, во главе административного аппарата Аненербе, занялись подготовкой целого ряда документов, чтобы отправить своего сотрудника в район боевых действий.

Первым, он издал приказ о предстоящей миссии. Так как Лужский район находится на оккупированной территории и под контролем немецкой армии Вермахта, любое появление специалистов из Берлина должно быть четко согласовано с верховным командованием на уровне оберкомандования Вермахта OKW. А так как его миссия была санкционирована Гиммлером, то уже в течение дня курьер из военного ведомства доставил официальный приказ и мандат от штаба Вермахта, подтверждающие его полномочия работать в зоне боевых действий. Еще до этого Зиверс написал официальное письмо из Аненербе, в котором Франц Тулле, как учёный организации, он был обеспечен распоряжением от руководства Аненербе за подписью его руководителя – Вольфрама Зиверса. В документе обосновывалась большая ценность этой миссии, ее связь с исследованиями о «германском прошлом», а также подчёркивалась её «культурная и научная» значимость – детали его поездки не раскрывались и оставались засекреченными.

Беспрепятственное перемещение через линию фронта и передвижение по зоне боевых действий или на оккупированных территориях Константину Лебедеву обеспечивал специальный пропуск в зону оккупации «Passierschein», выданный от армейских властей. В пару к нему, он получил специальное удостоверение «Сonderausweis», указывающее на его высокий статус и право находиться там на важной миссии. Он также получил военную аккредитацию, как представитель тылового отдела СС и представитель культурно-исторической миссии рейха. Военная аккредитация, важная вещь, которая позволит ему сотрудничать с различными военными структурами, в том числе с командованием тех частей, которые контролируют Лужский район. К ней, еще прилагалось сопроводительное письмо для взаимодействия с Вермахтом и местной администрацией.