Текст книги "Бродячий цирк (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Глава 5
Где мы с Акселем и Мышиком заставляем дождливый город улыбаться. Где вновь появляются живые статуи, и я пытаюсь разобраться в их намерениях

Утро началось со стука капель по крыше автобуса, с недовольного голоса сверху. В моём сне он низвергался дождём через прореху в крыше автобуса. Я перевернулся на другой бок, разгребая локтями воображаемые потоки воды, и попытался заползти под сиденье. Как я здесь оказался, интересно?.. Засыпал же, вроде, на сидении.

Хотя нет, не интересно. Всё тело ноет после бессонной ночи. Когда же в конце концов закончится этот крикливый дождь?

Получил чувствительный тычок под рёбра и наконец окончательно проснулся.

– Я тебе дам «сходи на завтрак за меня!». Я тебе не «Кирилл», и «бутер» тебе не «притащу», понял?

– Я так говорил? Извини… – Я сел, отчаянно пытаясь выковырять костяшками пальцев из-под век глаза. – На Кирилла ты не похожа.

Марина возвышалась надо мной, уперев руки в бока. Мешковатые рабочие штаны на лямках, в которых тонуло её долговязое тело, казались мне космическим скафандром. Ноги упакованы в блестящие резиновые сапоги, в которых, наверное, можно запросто гулять по Венере, а вот на плечах, помимо мокрой маечки, никакой защиты от непогоды не было.

– То-то же.

– Никак не похожа, – протянул я заунывно. – Он добрый. Он бы принёс мне бутерброд.

Сопровождаемый пинками и руганью, я вылетел наружу.

Кроссовки тут же промокли от влаги. Лужи цветом были похожи на блестящие шарики ртути, которые получаются, когда ненароком разобьёшь градусник. Свинцовое небо в них было уныло-беспросветным. Кажется, некий исполинский портной, одевающий планету в её мешковатый наряд, заметил дыру над праздничным городом и решил её заштопать.

Пан Жернович, неунывающий, в панаме и с торчащими накрахмаленными усами, вытаскивал под крышу шатра подносы с едой. Несмотря на дождь, было очень тепло. Городской воздух, нагретый праздником и людскими эмоциями, дышал сырой духотой.

– Эгей, – закричал мне хозяин лавки, пухлые щёки его затряслись, – малец! Разбуди мне всех этих животных, я вас покормлю! Охохо! Поднял повара ещё затемно, чтобы всё это приготовить.

– Тигра? – не понял я.

– Тигра тоже веди, – толстяк бухнул посередине стола кувшин с дымящимся кофе. – Я про пана Акселя и компанию. Иначе эти пингвины опять будут дрыхнуть до обеда.

Он махнул рукой и, хрюкая над собственной шуткой, удалился.

Пропустив мимо ушей его слова, мы с Мариной накормили зверей, бросили тигру через прутья клетки мяса. Я, пряча голову под капюшон ветровки, натаскал лошадям воды. Марина, утонув в джинсовой куртке Кости, распоряжалась животными в зверином фургоне. Нужно было вычистить клетку обезьянам, наполнить миски кошкам. Потники, сбруя, седло и плюмаж Цирели, сохнущие на спинках скамеек, теперь бесформенной грудой покоились посреди автобуса. Несмотря на то, что Марина бросилась убирать их в первую очередь, вся эта хитрая лошадиная утварь успела намокнуть. Я робко предложил покормить змей, на что Марина язвительным голосом отправила меня ловить мышей.

– Злюка, – буркнул я в ответ.

Девочка фыркнула, но сказала:

– Извини. Это всё дождь. Если он будет продолжаться, то мы сегодня ничего не заработаем. А завтра уже закрытие.

Мне стало стыдно. Она поднялась вскоре после того, как пришли мы с Анной, когда утро перевалило через гребень туч и понеслось, словно моторная лодка по серой воде, и с тех пор успела порядком умаяться. Сделала кучу работы, прежде чем отправиться будить меня. А я ещё хотел заползти от неё под лавку…

Я вдруг подумал, что Анна и Марина близкие подруги потому, что невозможно не быть подругами, когда вокруг такая малая толика мира остаётся неизменной. Они похожи друг на друга как ночь и день. Одна встаёт с рассветом, чтобы выловить блох из шерсти обезьянки, другая же ложится запоздно, и вся её работа по хозяйству заключается в том, чтобы доплыть до шаткого буйка сна через море веселья, цветных бликов и алкоголя.

На столе всех ждала яичница с беконом, исходящая паром рулька и, для желающих, вино в высоких кувшинах с узким горлышком.

Аксель спустился, посмотрел на нас так, будто в первый раз видит, и сразу уселся за еду. Глаза у него были сонные, вид помятый. Всё те же красные шаровары, колени в тёмных пятнах от керосина. Следом появились Костя и Джагит, весело болтая, принялись рассаживаться по столикам. Джагит что-то рассказывал глубоким хриплым басом, из-за акцента казалось, что он произносит заклинание. Бородка его торчала не менее воинственно, чем усы нашего гостеприимного хозяина. Горбатый огромный нос напоминал клюв орла и, казалось, тянулся за едой. Поглядывая на него, я подумал: вот, кто выспался-то!

Костя выглядел сонным, но вполне довольным жизнью. Он подошёл потрепать меня по голове.

– Как ты, малыш? Добрался вчера? Извини, что бросил ночью. Надо было попросить у Луизы воды и вылить мне на голову – остудить. Она у меня горячая, и иногда увлекается.

– Ладно. Только, думаю, пани Луиза попыталась бы откупиться от меня содовой. Она это и сделала.

– Твоя правда, – рассмеялся Костя. – Но всё равно, извини.

Анна спустилась последней, когда еда уже большей частью успокоилась в наших желудках, а я, желая оттянуть выход из-под уютного шатра, клевал носом над чашкой кофе и остатками цукатов. Анна подмигнула мне, и я, предварительно вспыхнув, как красный сигнал светофора, улыбнулся в ответ и вновь погрузился в свои давешние мысли.

– Что случилось? – спросила Марина.

– Ничего. Ничего, – очнулся я. – А что?

– Ты уже половину кувшина пролил мимо кружки, – сказала девушка. – Наверняка что-то натворил.

Я помчался за тряпкой.

Наружу никто не торопился. Развлекаясь байками пана Жерновича, смотрели, как вскипает в чаше фонтана вода, когда дождю вздумывалось припустить посильнее.

Аксель, дожевав свой завтрак и заметно подобрев, разрешил всем идти осматривать достопримечательности. Если погода не наладится, выступать сегодня не будем, сказал он, но если кто-нибудь из вас, господа фокусники, сподобится совершить настоящее волшебство, в духе старика Гарри Гудини, и разгонит тучи, я буду только рад. А пока меня ждут кое-какие дела в городе…

Он поискал меня глазами.

– Мне понадобится твоя помощь. Твоя и Мышика. Пойдём, прошвырнемся по болоту.

Кажется, меня мечтали прогулять все члены труппы по очереди, и я с грустной улыбкой представил, с каким страхом буду ждать очереди Мары и Джагита. Первая обязательно придумает какую-нибудь пакость, а второй мне до сих пор не слишком нравился. Правда, я так и не поговорил с ним ни разу с глазу на глаз…

– Собакам нельзя на площадь, – вспомнил я.

– Что за бред! – возмутился Аксель. – Конечно, мы возьмём Мышика на поводок. Но так, чтобы ему было не обидно. Сделаем вид, что это он нас прогуливает, а не мы его.

Он заговорщески мне подмигнул. Я засмеялся.

– Мышик умный пёс. Он умеет ходить на поводке.

Мы довольно долго плутали по городу, старательно избегая главной площади, иногда резко меняя направление и петляя между лужами. К полудню народ вновь повалил на улицы, мокрый тротуар расцвёл зонтиками всех фасонов. Мимо ехали велосипедисты в дождевиках, тренькая друг на друга и на прохожих звонками.

Аксель вышагивал рядом и развлекал меня историями из кочевой жизни. Я слушал его в пол уха, и как заведённый крутил головой – вдруг откуда-нибудь выскочит Элвис и компания?

У лавочника, пахнущего свежей выпечкой и карамелью, купили пирожки и содовой, съели на скамейке здесь же, под козырьком, потом двинулись дальше. На одной из следующих улиц на нас набросилась стая голубей. Они бестолково хлопали крыльями, садились на плечи, руки и голову. Мышик пугался этих толстых, ленивых и очень наглых птиц, рычал и жался к ногам.

Дождь изредка давал нам передышку, но потом припускал с новой силой. У меня был капюшон, хотя ветровка уже пропиталась влагой настолько, что начало казаться, будто я закутался в мокрую половую тряпку. Аксель с истинно северным безразличием позволял дождю течь по лицу, и только снимал и протирал поминутно очки, улыбаясь и сцеживая уголками рта на язык капли.

– Здесь, – сказал он и потянул меня за рукав на утопающий в траве пустырь. – Подождёшь меня?.. А хотя ладно, пойдём.

Некогда здесь, наверное, был парк, а может просто двор. От скамеек остались поросшие мхом ножки, в стороне я увидел остатки карусели. Редкие строения стояли заброшенными и таращились на нас из окон без стёкол голыми, ободранными стенами.

Кроссовки и низ джинсов у меня сразу же промокли от осевшей на траве воды.

– В каждом городе каждой страны, какой бы он ни был ухоженный и умытый, есть такие вот места, – сказал Аксель, уверено продвигаясь по пустырю. – Можно назвать их изнанкой города.

– Изнанкой?

– Ну, как например у рубашки. Когда-то здесь был симпатичный дворик. В этих халупах, – он повёл рукой вокруг – доживали свой век старики. Их дети разъехались по новостройкам. Когда-нибудь здесь все снесут, построят трёхэтажки в духе старого города или торговый центр. Или автостоянку. Но пока что это просто тёмный угол в светлой комнате. В таких удобно прятать сокровища.

Старый спортивный автомобиль стоял на спущенных шинах и печально смотрел в дождь разбитыми фарами, молоденькие тополя обступали его, стремясь укрыть от посторонних глаз. Зелёная краска слезала с него хлопьями, будто обгорелая на солнце кожа, оголяя проржавевшие бока. Мышик оббежал вокруг машины и недоумённо сел на задницу. Потом вдруг навострил уши и залаял.

– Что это с ним? Может быть, кошки? Мышик иногда пасует перед кошками…

Я замолчал, увидев через стекло, что за рулём кто-то сидит. Аксель распахнул дверцу со стороны водителя. Заглядывая через его плечо, я зажал в горсти крик.

– Что это?

Человеческое тело навалилось на руль. Грязная, мятая одежда, руки большие, в застарелых порезах и шрамах. Видимая нам половина лица выглядела жутко – бледная в переплетениях крупных синих, а также белых, как черви, вен. Оттопыренные уши смотрелись уродливыми ненужными придатками. В чёрной курчавой бороде запутался какой-то мусор, на синюшных губах засохла слюна. Глаза смотрели полосками белков, зрачки закатились куда-то под набухшие веки.

Аксель невозмутимо спихнул тело на соседнее сидение, оно перевалилось через рычаг переключения скоростей. Мышик тявкнул и, пожав хвост, прижался к моим ногам… Я почувствовал тяжёлый застарелый и смрадный запах.

– Обычный труп.

– А?

В горле у меня стало сухо и горячо, слова вязли там, не достигая выхода.

– Страж. Когда где-то прячут сокровища, оставляют стража, чтобы его дух охранял богатство. Ты что, книжек не читал? Обычно члена команды, но этого типа я не знаю. Должно быть, обыкновенный бродяга.

Аксель сунул руку в бардачок, крышка которого осталась где-то в прошлом автомобиля, осторожно и с благоговением вытащил оттуда что-то, завёрнутое в газету. Сунул под мышку, брезгливо ткнул тело кончиком ногтя.

– Жуткий анахронизм. Я сам не больно-то верю в подобные предрассудки. Мертвец – есть мертвец. Но вот те, кто его здесь оставил… Ай!

Труп в машине вдруг зашевелился, спина его затряслась. Повернул к нам лицо, цепляясь бородой, будто клубком спутанных щупалец, за облупленные внутренности салона. Один глаз у него был белым и тусклым, как пластмассовый шарик. Другой сфокусировался на нас из-под вальяжно приспущенного века. Аксель открывал и закрывал рот, не издавая ни звука. Мышик зашёлся визгливым лаем, пятясь и оскальзываясь на траве.

– Эй. – Бородатый прокашлялся, как будто бы желая вытряхнуть из глотки застрявшие там слова. – Вы трое – кто такие? Есть чем промочить горло?

– Нет…

– Нет, – он явно расстроился. Провёл рукой по волосам. Один его глаз плавал в глазнице, гуляя по нам, по подёрнутому дымкой дождя миру, ни на чём не останавливаясь. – Тогда чего надо? Грабить пришли, а? Я вам сейчас покажу грабить…

Он сделал попытку выбраться из машины. Аксель поспешно спрятал свёрток за спину.

– Нет, мы… мы уже уходим.

– То-то же, – человек сразу успокоился и заскрёб бороду. – То-то. А может, добежите до ларька, возьмёте мне пива? А? Ради Христа, угостите доброго человека. А? Приятель?

Теперь он обращался к Мышику. Пёс слушал его, не зная, вилять ли ему хвостом или скалить зубы.

Аксель поспешно сгрёб пса в охапку, и мы ретировались через облака мокрой листвы тополей. Выбрались на дорогу, где дождь милостиво втянул в пористые тучи свои длинные пальцы. Прохожие шарахнулись от нас, прижимая к себе сумки. Оценив своё отражение в мутной луже, я пришёл к выводу, что с листвой в волосах и исцарапанной шеей как никогда похож на беглеца из приюта. А поглядев на Акселя, который снимал с очков паутину, и на мокрого Мышика, напоминающего миниатюрную английскую борзую, к горлу подкатил комок нервного смеха.

Из пекарни неподалёку доносился восхитительный аромат, из парикмахерской на углу лилась весёлая музыка. Мы были, выражаясь языком Акселя, в одном из светлых углов комнаты.

– Пошли отсюда, – сказал он, взяв меня за запястье.

– Вы думали он на самом деле мёртвый?

Аксель курил. Пальцы заметно дрожали, и пепел падал в широкие рукава куртки.

– Ну, вообще должен быть. Хотя живой оказался куда эффективнее, что и говорить. Испугался, а, Шелест?

Я безнадёжно подумал, что, должно быть, сплю сейчас дома, в приюте, беседую сквозь сон со сбрендившим взрослым из бродячего цирка, а Арон, Кирилл и другие мальчишки слушают и вовсю потешаются. А ещё, возможно, готовят какую-нибудь шутку вроде падающего потолка.

Аксель успокоился, лицо снова приобрело беспечную невозмутимость. Когда он двигал локтем, дирижируя сигаретой, под обширными пологами куртки похрустывал пакет.

– А кто их там спрятал? Эти сокровища?

– Одни мои стародавние дружки, – Аксель улыбнулся уголком рта. – Было время, когда мы вместе ходили на дело. Впрочем, те дела, как и наш славный союз, уже в прошлом. Точнее, во вчерашнем. Теперь только чайки пересказывают мне былые афёры. Тебе, наверное, не терпится узнать, что там внутри, о молодой пытливый ум?

Я пытался угадать, что же такое могли спрятать в бардачке, и при этом оставить охранять свёрток мертвеца. Но кроме денег ничего на ум не приходило.

– Может быть, деньги?

Капитан задумчиво передвинул сигарету из одного угла рта в другой.

– Деньги сейчас уже не прячут таким образом. Раньше – может быть. Теперь в сундуках хранят то, что может менять судьбы людей и судьбы мира. Понимаешь меня? Какая-то мелочь, которая для одного не значит ничего, для другого вроде бы тоже. Но в третьем заронит какие-то мысли, ассоциации, которые затем, со временем поменяют его жизнь, а вместе с тем и жизни людей, которые его окружают. Таким образом, поменяется всё вокруг. Я надеюсь, что там именно такая вещь.

Он говорил это так, будто излагал предпочитаемые на завтрак блюда – без пафоса, я имею ввиду, без лишнего пафоса, потому как я, кажется, уже научился видеть тощее хвостатое тельце Пафоса на плече Капитана. Они всё время вместе, ладят друг с другом, как будто старые верные друзья, и один неизбежно встревает в монолог другого.

– Звучит довольно убедительно, – заметил я.

– Конечно, убедительно. Там может оказаться, к примеру, старинная мышеловка, в которую случайно залезет пальцами Джагит. Уйдёт из нашей безалаберной организации и станет великим мыслителем, что приведёт мир или свой отдельно взятый Алжир к процветанию. Но, прости меня, доверенное лицо моё, я предпочту это никому не показывать – чтобы ружьё, так сказать, не выстрелило раньше времени, и не в того человека. Усёк?

– Ты хочешь использовать это на Джагите?

Я всё ещё вспоминал свёрток. На мой взгляд, для мышеловки он был слишком увесистым, а для ружья – слишком маленьким. Наверняка там что-то среднее.

– В первую очередь на себе.

Мы остановились на перекрёстке подождать зелёного сигнала светофора. Мимо следовала вереница разноцветных такси, маленьких и похожих на шустрых жучков. Одна машина, красная – ну точь-в-точь божья коровка, даже пятна грязи там, где нужно.

Казалось, Аксель втягивал через сигарету какое-то вселенское знание, которое тут же и озвучивал, выдыхая вместе с клубами дыма.

– Я ожидаю знаков от судьбы. Видишь ли, я жадный, и люблю чувствовать на себе её внимание. И когда можно его на себя как-то обратить, стараюсь не упускать шанс.

Не давая мне осмыслить всё сказанное, он снова перешел на беспечный тон:

– А теперь самое время поработать, приятель. Наши там вовсю гребут деньги, чем мы хуже?..

– Мы пойдём на площадь?

Я подумал, что ещё слишком рано для заработков, а наши доблестные рыцари уличных искусств наверняка пошли отсыпаться дальше.

– А зачем? Там и так много народу. Мы не гонимся за прибылью. – Он внезапно засмеялся. – Мы от неё убегаем. Хватает на жизнь, и ладно. А вот если ты сумеешь залезть на какую-нибудь пустую крышу и сделать так, что через час народ будет спихивать друг друга оттуда, чтобы посмотреть на нас – это и есть настоящее искусство. Кстати, отличная идея. Почему бы не попробовать? Ночью изнанка Кракова похожа на почерневшее от времени золото. Думаю, рубиновое ожерелье, каким она кажется днём, тебя тоже не разочарует.

Один из встречных домов – архаичная трёхэтажная постройка со стенами, похожими на пряник из тёмной карамели, с декоративными окошками и флигелем в виде гончей собаки – опускает перед нами перекидной мост подъездной двери, и я вдруг понимаю, что чердак, на котором вчера с Костей нашли монетку, где-то совсем рядом. Если честно, я про монетку совершенно забыл, но теперь она словно снова накалилась в заднем кармане брюк. Даже сквозь джинсу, сквозь носовой платок я чувствую её металлические округлости и внезапно даю зарок навестить сегодня же её родину.

Мышик дотащился за нами до площадки третьего этажа и отказался лезть выше. Его, привыкшего чувствовать на зубах песок и землицу, заставляют чуть ли не отрастить когти (как у белки, которую он облаивал, прислонив подбородок к толстому стволу каштана) и карабкаться по стержню мироздания.

Аксель присел перед ним на корточки. Извлёк из кармана куртки кость. У нас с псом глаза полезли на лоб.

– Видал? Ты же теперь цирковой пёс. Знаешь, где обитают цирковые собаки?

Мышик всем своим видом изображал внимание. Розовый язык вывалился из пасти и трепетал между зубами, словно листик на осеннем ветру.

– Там же, где и тигры, – удовлетворённо заметил Аксель. – Там, где скажет дрессировщик. Хотя бы и на крыше.

С этими словами он зашвырнул кость в открытый люк чердака. Мышик встопорщил загривок и бросился следом, неловко цепляясь лапами за перекладины винтовой лестницы.

* * *

Мы начали представление для плоской крыши, для хмурого неба, для антенн, что ловили промокшие газеты, для пташек, для кошки в одном из ближайших окон соседнего дома и для жестяной борзой, что неловко растопырив лапы замерла в своей бесконечной погоне за ветром. Руки Акселя выхватывали комки воздуха, подкидывали вверх и ловили, он жонглировал невидимыми предметами с безмятежной улыбкой. Я некоторое время недоумённо наблюдал за ним, потом, когда Мышик с весёлым лаем принялся прыгать вокруг Капитана и пытаться поймать клочки воздуха раньше него, а Аксель со смехом уворачивался, сам включился в игру. Больше для того, чтобы согреться – пальцы холодного воздуха забирались под куртку, трогали кончики ушей и щипали за нос – сам принялся ловить пропитанный влагой туман, перебрасывать из руки в руку. Двумя предметами я уже умею жонглировать, поэтому, закрыв глаза, легко было представить в руках их шершавость и вес.

Аксель улыбнулся мне, швырнул один из своих невидимых мячиков. Я ловко поймал, присовокупил к своим двум. Бросил ему свой. Мышик прыгал между нами, щёлкая пастью, бешено крутя хвостом и сбивая в воздухе крупные дождевые капли. В соседних домах открывались окна, люди выставляли на подоконник кружки с чаем или кофе, поглядывали на нас с улыбкой. Кто-то даже вытащил подзорную трубу.

– Хэй!

Аксель подбросил в воздух все свои предметы, последним поделился со мной, хлопнул в ладоши – и в этот же момент я моргнул. А когда распахнул глаза, между нами носились разноцветные шары, в точности такие, какими меня учила вчера жонглировать Марина. Со всех сторон звучали аплодисменты, ободряющий свист и весёлый гомон. Открывались всё новые и новые окна. Я занервничал, пытаясь удержать буйную радугу в руках, и на этот раз мне это удалось.

На крышу через люк, привлечённые шумом, выбрались любопытные мальчишки. Следом – молодая парочка, восхищённо оглядываются, будто бы не на крыше оказались, а на обратной стороне тучи, возле самого неба. Прижимаются друг к другу и глядят на нас большими глазами; я попытался им улыбнуться и едва не упустил свои мячи. Потом ещё люди. Туристы с огромными чёрными фотоаппаратами на шее, похожими на ружья. Какой-то не то кореец, не то китаец, невозмутимо расстелил плащ и уселся, скрестив ноги и положив на колени руки.

Новый хлопок эхом раздался среди крыш, мячи пропали, и я вновь жонглировал воздухом.

Потом были ещё фокусы и волшебные превращения. Всё закончилось тем, что небо просыпало на нас конфетти в виде мокрых снежных хлопьев.

Аксель подманил Мышика, и когда тот уселся перед ним, принялся что-то втолковывать в подставленное ухо. Пёс тявкнул, зубами принял у Капитана из рук потрепанную панаму, поднялся на задние лапы и, трогательно сложив на груди передние, стал обходить публику. Скоро в шапке приятно звенело. Люди, что смотрели на представление из окон, исчезали на минуту, потом возвращались и бросали к нам на крышу мелочь.

Через некоторое время по лестнице вскарабкался одутловатый торговец с мальчишкой-помощником едва помладше меня. Вдвоём они втянули бочонок, коробку с дымящимися хот-догами и варёной кукурузой. С симпатией поглядывая на нас и лениво журя пацана за нерасторопность, пан принялся выстраивать пирамиды деревянных кружек.

Когда представление закончилось и мы перебрались на соседнюю крышу подальше от назойливых зрителей, обогатившись закуской: стаканчиком кофе для меня и кружкой пива для Акселя (ему пришлось уверять торговца, что мы не сбежим с его драгоценной кружкой, а как настоящие фокусники заставим её материализоваться прямо в корзине), я рискнул отпроситься.

– Да, пожалуйста, – заверил меня Аксель, бряцая панамой с мелочью. – Наша часть работы на сегодня сделана.

Смутное желание увидеть тот чердак ещё раз оформилось во что-то непоколебимое, зачесалось отметиной на ладони. Волдырь сошёл ещё вчера, остался только едва различимый след, который неприятно зудел, когда я соизволял о нём подумать. Я чувствовал, что смогу отсюда добраться – места эти робко махали мне, они, ночные знакомые, спрашивали: «Эй, парень, не ты ли проходил здесь вчера ночью? Не у тебя ли вчера соскользнула нога вон в ту щель, и не после того ли, как ты прошёл вон там, среди леса антенн, вороны ещё долго не могли успокоиться?»

Прежде чем вывести на знакомый чердак, город на добрые пятнадцать минут затянул меня в свой лабиринт. С потаёнными местечками, минотаврами и путеводными нитями. Я улыбался, вспоминая эту легенду. Одно время сборник мифов древней Греции был моей любимой книгой.

Днём всё казалось совершенно другим. Нагромождения крыш, антенн и старых печных труб выстраивались в странную, пугающую архитектуру, где город будущего сливался с городом прошлого. Я вновь сидел на плечах у старого пана Кракова, держался за бороду, стараясь ненароком не сбить с его носа модные очки спутниковых тарелок. Тут и там встречалось что-то выходящее за грань понимания. Пара кроссовок, непонятно как попавших наверх, выцветших под солнцем и разбухших под дождями. Ворох ярко-жёлтых листьев в месте, где одна крыша сходится с другой, образуя впадину. Чёрная кошка под флигелем, проводившая меня наглым, сердитым взглядом. На плоском пятачке возле чердачного окна – продавленное кресло, стопка книг и телевизор под линялым навесом.

В промежутках между крышами кипела жизнь, а я возвышался над ней, чувствуя себя не то гордым орлом над кроликами и ящерицами, не то водителем подъёмного крана. На шаги над своей головой несколько раз выглядывали из окон верхних этажей люди. Один сердитый пан даже вытащил швабру, и попытался меня достать, но я дал стрекача.

Мимо, словно брёвна по реке, проплывали размышления, как я повешу моё сокровище на какой-нибудь верёвочке на шею. Хорошо бы, конечно, цепочку, но где ту цепочку найдёшь?.. Поэтому я счёл, что вполне хватит верёвочки. Вряд ли небесный талисман обидится – всё лучше, чем лежать на чердаке, никому не нужным.

Вот и знакомое оконце, всё ещё открытое, каким мы вчера его с Костей оставили. Внутрь натекла вода. Старинная мебель и картонные коробки как будто обсуждали что-то важное – так внезапно они замолкли при моём появлении. Бормоча извинения – я чувствовал себя неловко, что прервал их беседу – протиснулся внутрь. По усопшим листьям пробежала дрожь, где-то совсем рядом ворковали голуби.

Здесь пахло как и на любом чердаке – кислой гнильцой и пылью. Появилась вдруг странная мысль: «Я же во рту у старика!». Вот это кресло и вот тот поваленный шкаф – почерневшие корешки зубов; красный ковёр, собирающийся в одном конце морщинами, – язык. Под потолком на нитках громоздятся засохшие останки грибов, ночью я принял их за паутину. Также здесь были скрючившиеся в горшках цветы, которые я ночью не заметил, местами ещё живые, хотя свет здесь, должно быть, можно собрать в чайную ложку, а земля превратилась в белесый песчаник.

Тем не менее, следы человеческого пребывания здесь были. Несколько пластиковых бутылок из-под содовой, вроде той, что я пил вчера у пани Луизы. Обёртки от бутербродов – наверное, местные мальчишки тоже любят полазать по крышам.

Столбик света, словно потерявшийся в тумане маяк, маячил посреди комнаты, и я устремился туда. Взглянул через дырочку в крыше на пасмурное небо, склонился над тёмным пятном на полу, и с удовлетворением отметил, что оно не горелое. Нечто вроде родимого пятна на коже здания, его могла оставить какая-нибудь мебель, которая стояла здесь продолжительное время. Ага, вот и мебель: торшер с точно подходящей по размеру ножкой. Я поднял его двумя руками, кашляя от пыли, и торшер с грациозностью цапли шагнул на круг. Всё верно. Упавшей звездой тут и не пахнет. А что до ожога – наверное, почудилось. Сколько я к тому времени не спал?.. Сутки не спал уж точно, всякое могло привидеться. Тем более от того волдыря осталось только тёмное пятнышко, как, собственно, и от подпаленного пола.

Не знаю почему, но меня это здорово раздосадовало. В настоящие чудеса впору верить только сопливой малышне. «Так и думал, – бормотал я, – Так и думал».

От полноты чувств я принялся ковыряться в сложенных в картонной коробке вещах. Таких коробок здесь было несколько, они громоздились в сторонке, будто отыгравшие свое шахматные фигуры. Не запакованные, распахивающие душу любому, кто позарится на их содержимое.

И внезапно призраки прошлого заметались во мне, устроив в своих клетках настоящую истерику.

По вашему, они могут водиться только у героев вестернов, у какого-нибудь Хэна Соло, ведущего свой корабль к чужим звёздным системам?.. Неет, у такого пацана как я призраки прошлого тоже могут быть. Не обязательно дурные, всё-таки детство у меня было относительно счастливое, по подвалам и ночлежкам я не шлялся. Одно из первых моих воспоминаний связано с празднованием Рождества не то в восемьдесят втором не то в восемьдесят первом году. К нам, к малышне, пришёл настоящий Дед Мороз с настоящими подарками, и я, тогда ещё едва научившийся ходить, успел посидеть у него на коленях. Этот светлый день влился в мою мягкую ещё память, словно водяной знак на банкноте в десять злотых.

Но были воспоминания и такие, которые иначе как призраками не обзовёшь.

И тоже связанные с явлением в мою жизнь персонажа уровня рождественского деда. Правда, у него не было колпака, бороды и посоха, зато был клетчатый берет с картонным козырьком, наподобие тех, что носят машинисты, и зонт-тросточка.

У него была седоватая шевелюра, высокие, похожие на крылья старинного автомобиля, брови и вытянутое лицо с печатью усталости, которая, казалось, ладонью провела по лицу, сглаживая черты. Квадратный подбородок и стекающий к верхней губе нос. И подарков с собой он не принёс, только наследил в прихожей своими непомерно длинными туфлями, на носочке каждого из которых мог, наверное, поместиться тогдашний я целиком. То была осень восемьдесят восьмого. Не так уж и давно, если разобраться.

Он говорил, что ехал из Кракова. Надо же… а я совершенно забыл.

Вещи этого человека я сейчас зачарованно извлекал из коробки.

Такая же кепка, только с поломанным козырьком, похожий зонт, только с прорехой и погнутыми спицами… Или все мужчины в то время носили одинаковые головные уборы и зонты? Нет, не помню… не модой я интересовался в конце восьмидесятых.

Но вот кофеиновые таблетки, россыпь которых обнаружилась на самом дне, и трубочный табак того самого сорта не спутаешь ни с чем. Таблетки тот человек клал под язык и задумчиво рассасывал, обдумывая и обнося строительными лесами новую фразу. Слова он ронял редко, и будто бы случайно. Я почему-то думал, что это таблетки для слюны, которую он потом использует, чтобы выпустить наружу новые слова.

Он долго смотрел, как мы играли во дворе, за низенькой оградой. Невдалеке старшие мальчишки репетировали птичьи крики, и резкое «уии-ип!» разносилось по округе. Поставил между ног чемодан, зацепил за ручку зонт – почему-то память рисует мне то кучевые, похожие на барашков облака на фоне закатного красного полотна, то одеяло чернявых, как измазанная в йоде вата, туч, сквозь которые проглядывает белизна утра.

Насмотревшись на детей, он подходит к воспитательнице, что-то обстоятельно втолковывает, завинчивая каждое слово, словно саморез, затягивая и закрепляя его внимательным взглядом. Воспитательница растерянно улыбается, а человек, по-хозяйски оглянувшись, идёт прямиком ко мне. На нём длинный плащ, и я, когда соизволил обратить на нового дядю внимание, вообразил, что он похож в своей одёжке на космонавта.

– Я решил тебя усыновить, – заявляет он, и смотрит долгим совиным взглядом. Садится на краешек песочницы, как будто у нас целый вагон времени – в принципе, так и есть, до завтрака ещё минут сорок, а для ребёнка время может проплывать мимо бесконечно, как гружёный состав, вагон за вагоном волочащий своё тело через переезд. – Сейчас я еду из Кракова по делам.

Достаёт из чемодана кожаный чехол, вроде как для очков, только больших размеров, из чехла – кисет, оттуда появляется, словно волшебная палочка, трубка и портсигар с горьким табаком. Много позже я, помня этот запах, пытался пристраститься к курению, но ничего не вышло. Обычные дешёвые сигареты вызывали в желудке настоящий пожар, а тот самый запах я так и не смог отыскать.