Текст книги "Бродячий цирк (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Избавившись от кувалды, он понёсся дальше, и притормозил только чтобы ответить на наши вопросы. Пёс, высунув язык, по инерции и проскочил мимо. Ему нравилось изображать делового пса.

– Юнга! – сказал мне Аксель. – Ты вполне можешь сойти за боцмана. Был бы у меня капитанский мостик, ты бы заслужил право там стоять.

Отношение ко мне у Акселя изменилось. Конечно, его шуточки и добродушные заигрывания никуда не делись, но он словно принял для себя моё существование к сведению. Записал в какую-то свою сокровенную тетрадь. До Берлина мне часто казалось, что ему всё равно, есть я, или меня нет, и он обращает на меня внимание, только когда ищет, на чём бы остановить взгляд. Вроде как скучающий за уроками школьник-второклассник оглядывается и с удовольствием видит любимую игрушку.

Конечно, то, что Аксель некогда полетел искать меня по всему Кракову, стало приятной неожиданностью.

Следы вчерашних событий намертво въелись в его лицо. Рот подёргивался, как у сумасшедшего, стёкла очков, всегда прозрачные и позволяющие в любой момент разглядеть его глаза и зачерпнуть из них ласки и одобрения – для всех, не важно, знает ли он вообще, кто ты такой! – теперь отчаянно бликовали. Он стал под другим углом держать голову. Нет, это был тот самый жизнерадостный Акс, но внутри него как будто переставили мебель.

Позже, когда мы двинулись в путь, я отметил и другие перемены. Было страшновато бродить по этой тёмной комнате, натыкаясь на новые предметы обстановки там, где ты их не ждёшь. Он стал больше болтать не по делу (к тому, чтобы не лезть в дела больших дяденек меня приучили ещё в приюте, но даже я понимал, что Аксель болтает о какой-то ерунде). Мало того, он вполне серьёзно разговаривал сам с собой, не нуждаясь даже в бесконечных кивках и поддакиваниях со стороны собеседника. Была бы здесь Анна, мы бы спросили у неё об этих переменах в характере Акселя. Всё-таки никто так давно и так глубоко не знает Капитана как она. Хотя до самого дна его узнать невозможно. Как пересохший колодец, куда можно заглянуть с фонариком или даже спуститься на какую-то глубину в ведре, если ты маленький и если у тебя есть приятели, которые подначивают тебя пройти дурацкое «испытание на храбрость».

Но Анны с нами не было. Анна самолётом переправлялась на свою тёплую родину.

– Никакого винограда там не было, – сказала мне однажды Марина.

– Что?

– У Анны. Аксель сказал, что купил виноград.

Я и сам уже понял. После несчастного случая они не виделись. Ждала ли его Анна? Не мудрено, если Аксель уже сейчас, по прошествии нескольких дней, действительно думает, что навещал подругу. Что она ему сказала там, в его мыслях? Что он ей ответил?.. Я наблюдал как Аксель, заглядывая в небо, словно в горшок с золотом, вслепую правит лошадьми. Судя по тому, что он такой весёлый, скандала у них не было.

Анна уговорила Марину повременить с поездкой до тех пор, пока она не поправится, и та согласилась, но непременно обещала приехать в гости. Марина больше не заговаривала со мной о доме, и мне это казалось хорошим знаком. Она целиком отдала себя цирку, стараясь обеспечить троим мужчинам комфорт на каждой остановке. Словно после многочисленных потерь решила во что бы то ни стало убедить нас, что уж её-то мы не потеряем, и я иногда чувствовал за пазухой ответственность, которую я взял за неё тогда, на крыше, когда позволил немного выговориться. Возможно, благодаря тому, что у кого-то такая ответственность есть, Марина чувствовала себя легче. Я был за неё рад.

Выступали мы во множестве небольших городов, что усыпали западную часть Германии, и иногда даже забирались «в Германию» так далеко, что с удивлением слышали французскую речь.

– Когда-нибудь, – сказал Костя, – больше не будет ни Франции, ни Германии, ни какого другого государства. Будет одна большая страна, в которой будут говорить на всех языках мира сразу. Люди стремятся к объединению, и отсюда, как не парадоксально это звучит, все войны, и конфликты, и противоречия на Земле. Люди так стремятся объединиться, что просто забывают, что они не комки шерсти, а комки шипов. Как дикобразы. Каждому хочется сохранить свои культурные традиции, но при этом все хотят быть вместе. Куда это годится?

– Джагиту бы это понравилось, – сказал внезапно Аксель, и мы загрустили.

Мы катили и катили дальше, вращающийся в сердце урагана домик Полли из сказки, потерявший одну из стен и выпустивший наружу, словно открытая клетка канареек, мебель, плюшевые игрушки и множество любимых предметов.

Я грустил и слушал, как препираются Алекс и Костя.

– Ты как будто умеешь водить лошадь? – спрашивал первый.

– Я умею водить всё, что движется.

– Там нет ключа зажигания.

– Там есть хвост зажигания. А у меня есть зажигалка.

– Не подпускай его к лошади! – кричала Марина так, что закладывало уши.

Вчетвером мы мало разговаривали. Возможно, потому, что всем вместе удавалось собраться только на стоянках или перед выступлениями, а в остальное время ехали по двое в разных повозках, чтобы при необходимости сменять друг друга за козлами. Но и вдвоём мы в основном молчали или разговаривали на какие-то отвлечённые темы. Я уже достаточно большой и понимаю, чем отвлечённая болтовня, «smalltalk», как говорят англичане, отличается от настоящей тёплой беседы.

Акс всё больше разговаривал сам с собой, и под его бормотание было очень приятно засыпать. Казалось, он всё чаще стал забывать о нашем присутствии. Точнее, о нашем присутствии он помнил, но именно что только о присутствии: о том, чтобы по душам разговаривать с нами или как-то иначе поддерживать боевой дух команды не было и речи.

Однажды, когда была наша с Костей очередь управлять звериной повозкой, и разговор зашёл об Акселе, он вытянул голые лодыжки и сказал:

– Я, кажется, отъездился. Посмотри на мои ноги. Это ноги старого пса, хромого на все возможные амбиции. А этот – скачет, как будто молодой. Мне за ним уже не угнаться. Ты, может быть, сможешь. Если тебе это нужно.

– И что ты будешь делать?

Я почувствовал, как голос становится от слёз всё солонее и солонее.

– Наверное, вернусь в Берлин. Выкуплю ту старую почту, построю там кафе, назову его «У Джагита», и все будут думать, что Джагит – это я. В Берлине полно русских и все они будут считать меня шарлатаном. Там, на крыше обязательно будет открытая веранда и столик рядом с Джагитом, который останется всегда зарезервирован для нашей бродячей компании.

Я молчал. Я никогда не слышал от Кости подобных сентиментальностей. Впрочем, нельзя сказать, что сама эта идея не заставила несколько раз перевернуться кверху тормашками сердце в груди.

Марина считала, что Капитан готовит к отплытию свою шлюпку. Однажды ночью после выступления в безымянной французской деревеньке, где жители смотрели на нас козьими и воробьиными глазами, а козы и воробьи по-человечески восторженными, я выбрался из повозки утянуть что-нибудь съестное из продуктовой корзины, и едва не споткнулся о Марину.

Она сидела прямо на земле среди наших раскиданных пожитков и грустно подкидывала веточки в затухающий костёр. Веточки были совсем сырые, вместо того чтобы гореть, они извивались на углях, будто живые существа. От этого ей становилось ещё грустнее.

– Кого ты караулишь? – спросил я. – Можно убрать вещи в фургон, чтобы по ним не лазали собаки. Хочешь, помогу. Вообще-то нет. Их отгонит Мышик.

Услышав своё имя, прибежал сонный пёс. Я потрепал его по загривку и с удовлетворением подумал, что за последний год он вырос в настоящего льва. Вот что значит жизнь на воле! Пусть местные собаки ростом с доброю козу, но мой пёс всё равно выглядел внушительнее.

– Мышик тут не при чём, – сказала Мара. Вряд ли она вообще слышала, что я говорил.

Я плюхнулся рядом и обнаружил доброе соседство продуктовой корзины. Шмат сыра из неё будто сам прыгнул в руку.

– Аксель собирается сбежать, – наконец сказала она.

– Да ладно.

– Он ведь не протянет один. Скорее, протянет ноги.

– Погоди-погоди… С чего ты вообще взяла, что он уйдёт?

– Он уйдёт. Разве ты не видишь? Он собрал сегодня булавы не в ящик, а в сумку. Мне кажется, он возьмёт Марса, Костя вчера пошёл его привязывать, и привязал его дальше остальных.

– А Костя?

– Они в сговоре. Они в сговоре! Может, он возьмёт Костю, но мне кажется, нет.

Я затряс головой.

Мара вскочила, костёр выбросил ей вслед руку – столб искр – не желая отпускать.

– Послушай, я вытащила сумку. Посмотри, что у него там. Иди сюда, посмотри…

Там и правда оказались булавы. По две каждого размера, хоть магазин открывай. А ещё мячи, кружка, кое-что из одежды, зубной порошок и носовые платки, ворох документов, выглядящих так, как будто здесь это самая ненужная вещь, пара воняющих керосином поев и пластиковая бутылка из-под керосина. Пустая. Ещё кассетный плеер с наушниками и несколько кассет.

– Он взял документы…

– К чёрту документы! Он взял своего Басё.

Я как раз докопался до потрёпанного томика и вздохнул. Сказал:

– Давай караулить посменно. Ты не спишь уже полночи.

– Я не хочу никуда идти.

– Значит, спи прямо здесь. Ночь тёплая. А я покараулю.

Засыпая, Марина пробормотала:

– Я хочу уйти с ним. Я хочу остаться. Но кто поведёт нас, если не он? Что мы можем – одни?

Небо казалось огромной чёрной гранитной плитой. Даже и не скажешь, что через месяц зима. Когда же первый снег?

Ближе к утру уснул и я, зарывшись с головой в груду вещей, с Марой мы проснулись одновременно. Аксель никуда не исчез. Пока никто не проснулся, мы вернули спасательную шлюпку Капитана на место – в пассажирский фургон.

– Будем следить, – решили мы, и утром долго крались за Акселем по пролеску. Оказалось, что он отлучался в туалет. Вернулись смущённые и обескураженные.

Весь день он вёл себя как обычно, но во всём подряд мы видели зловещие знаки. Слишком тихи его разговоры с Костей, слишком молчалив наш русский друг, хотя сам Аксель как обычно весел и потрясающе-снисходителен, но это ничего не значит. Наверняка он даже не размышляет на тему того, где и с кем он встретит завтрашний день. Как обычно следует порывам души.

Так и случилось. После того, как очередной вечер затушил в слюнявых пальцах низких кучевых облаков костёр, меня, засыпающего, растолкала Марина, и мы подкрались к повозке, откуда только что выпала на траву сумка. Аксель уже готовился спрыгнуть следом, когда увидел нас.

– Не уходи. Пожалуйста, – сказала Мара.

Аксель втянул нас внутрь, где с задумчивым выражением лица уместился на одном из ящиков, служивших стулом. Посадил Марину к себе на колени, словно маленькую девочку.

– Вы, ребята, довольно проницательны.

– Мы нашли твою сумку, – сказал я.

Аксель провёл пальцами левой руки по лицу, будто надеялся разгладить хмурые складки. Точно так же он привык поглаживать обложку любимой книги, которая покрылась сеточкой изломов и морщинок, так, что уже не разберёшь, какой рисунок был там когда-то. Может, гравюра какого-то японского художника. Может, только название книги и имя автора. А может, портрет нашего Капитана. Кто знает?

– Да, вы правы. Мне хотелось снова топтать ногами только-только выпавший снег, шагая ранним утром к горизонту. Как в молодости. Ловить машину на шоссе, выступать ни для кого, в лесной глуши, и пройти насквозь приятный городок, улыбаясь девушкам. Стянуть где-нибудь буханку хлеба… Но история с Анной и Борисом кое-чему меня научила. И сейчас вы двое снова мне это доказываете. Там, в этой сумке – всего лишь куча моих скелетов, – он обезоруживающе улыбнулся мне.

Мы с Марой держали ушки на макушке, стараясь углядеть во всей этой поэтике всходы, которые дали наши подозрения. Аксель всё говорил и говорил, глядя в пустоту и поглаживая Марину по голове.

– Я хотел уйти, но теперь понимаю, что это вы уедете вперёд, а я так и останусь буксовать на месте. В течение всей моей жизни кто-то рядом старается научить меня, что такое ребячество. Был один парень, который рисовал мне спицей от зонта на песке мир, а потом рисовал меня в этом мире, в этом схематичном круге, как маленького человечка… Сказал, что сейчас я в любом другом месте этого круга, только не там, где ждёт меня маленький человечек из пяти палочек, мой двойник. Настоящий я, так он говорил. «Настоящий ты». Вы – моё место в этом мире. Поэтому сейчас, – он ссадил Марину с колен, поставил её перед собой. – Сейчас я торжественно прошу, не покидайте меня. Не оставляйте меня одного, снова бродить внутри замкнутого круга в обречённом ожидании, пока прибой размоет его и унесёт меня с собой.

Он вдруг плюхнулся на колени и протянул к нам руки. Всё это выглядело очень по-дурацки, так, что мы с Марой переглянулись и, давясь от смеха и чувствуя на душе колоссальное облегчение, шагнули в объятья, спрятали лица в его немытой, изрядно отросшей и пахнущей соломой шевелюре. Из семян подозрений – из семян полыни – совершенно неожиданно выросли великолепные цветы.

– Можешь положить под голову его сумку, – пошутил я, когда мы с Мариной укладывались спать в спальниках возле костра. Листья дуба, под которым мы остановились, уже начала разъедать ржа, но тепло продержится ещё добрую половину месяца.

– Это не нужно, – пробормотала Мара. – Мне теперь спокойно, как никогда. Будто бы я и правда написала письмо маме и папе. Нет, будто бы я съездила увидеться с ними…

Этой ночью Аксель исчез, не взяв с собой ничего. Сумка так и осталась валяться на сундуках, наполовину разобранная. Лошади так и остались на привязи мирно щипать жухлую травку. Вместе с ним исчез Мышик. Сторожевой пёс, который не мог уберечь даже объедки в мусорном баке от кошек и от себя самого, решил попробовать на зуб новую жизнь.

Эпилог

Вот и кончилась первая в моей жизни самостоятельная, одинокая зима. По календарю она ещё длится, ещё четырнадцать февральских дней, но солнце уже жарит так, что под вязаной шапкой обливаешься потом. Плюс восемь, или даже плюс десять. Хорошо! Есть повод пойти и постричься. Если бы Мара или Анна увидели мои космы, они бы в один голос воскликнули: «Знакомство с Аксом не пошло тебе на пользу, малыш!»

В одном дне пути французско-германская граница, то же место, где мы встали как вкопанные почти на неделю в конце октября девяносто третьего года. Ну, плюс-минус полсотни километров… Шоссе гудит за деревьями, а здесь маленькая солнечная полянка в окружении сосёнок, где в тени глубоких логов залегает мёрзлая хвоя. Французы любят туннели, один из таких где-то рядом, и мне кажется, что земля под ногами вибрирует, будто бы ползёт куда-то, как большая змея, неся нас с Марсом на своей спине.

Сейчас я один, вернее, почти один. Со мной меланхоличный Марс, Луша и фургон, пропитанный дымом сотен ночей с долгими весёлыми посиделками. Не верите, что такой малыш как я может править целым бродячим цирком, бродяжничать туда и сюда по всей Европе? Хотите верьте, хотите нет, но вот он я, и вот моя повозка. В дороге возникли проблемы с колесом, и я ловлю машину, чтобы попросить водителя, какого-нибудь проезжающего мимо француза, подсобить мне с ремонтом. Сначала у меня даже не было паспорта, но мне повезло наткнуться на одного прохиндея в Мюнхене, который уже через два дня принёс документ с моей фотографией и обобрал меня почти на все цирковые сбережения. Не знаю, каким образом у него получилось. Наверное, он тоже волшебник в своём деле. Вокруг полным-полно волшебников.

В новеньком паспорте мне подвинули возраст до восемнадцати лет. Настоящие пятнадцать играют в по-прежнему бесщетинном подбородке и маленьких, совсем ещё детской формы ушах. Ненавижу свои уши. Хорошо, что их не видно за длинными волосами. Я высокий, и тренировки с гантелями и жонглёрскими снарядами сделали своё дело. Я почти-почти тяну на взрослого!

Во всяком случае, мне самому так кажется. Может, дело в том, что люди редко обращают внимание на что-то, что выходит за круг их обыденной жизни. Может, именно это позволяет мне преодолевать любые посты, просачиваться через любые границы. Кто поверит, что по миру в запряжённой лошадьми повозке колесит мальчик-циркач из приюта с поддельными документами… С другой стороны, для того и существует наш цирк, чтобы показать им, что есть что-то большее, чем их увлечения по выходным, семья и их работа.

Хотя семья – это тоже немало. Вообще-то, семья – это самое важное, что должно быть у человека. По своей я частенько скучаю.

…Тогда, в октябре, оставшийся без Капитана корабль лёг на дрейф, вокруг нас стихийно образовался городок из деревенских детей и бродячих собак, но мы ещё не дали ни одного представления. В конце концов Костя сказал нам с Марой:

– Кажется, наше путешествие окончено. Деньги ещё остались, и я могу обеспечить вам благополучное возвращение по домам. До Польши идёт прямой поезд, и…

– Я обещала Анне навестить её, – сказала Марина, и по своей привычке взяла его за левый рукав.

Я взял за правый и сказал, что в приют я не вернусь.

Костя оставался среди нас единственным взрослым, но убедить его, что я смогу вести цирк и смогу о себе позаботиться (до тех пор, пока не вернётся Марина и может, Анна не отлежит на родине все бока и не съест все апельсины, чтобы снова начать думать о большой дороге) не составило труда. Он взлохматил мне волосы и сказал:

– Из тебя выйдет неплохой капитан, юнга.

Сам Костя собрался навестить Джагита, посмотреть, нет ли подвижек в его патетической позе, а потом навестить кое-кого на родине. Я звал его обратно, обещал, что мы заработаем на новый «Фольксваген», и он сказал:

– Может быть, малыш, через пару лет я вас и найду. Но не больно-то на это надейся. Снова водить автобус?.. Нет уж, увольте! В мире полно работёнки и получше.

Костя взял с собой Марину и обещал посадить её на самолёт до Валенсии, откуда она без проблем доберётся до городка, давшего жизнь одной замечательной рыжей акробатке. Вторую повозку, мартышек и Джагитовых змей они должны были отдать на хранение в один из окрестных зоопарков, о которых нам с восторгом рассказали дети. Любой ребёнок вам подскажет, как далеко от него находится ближайший зоопарк. Если не верите – попробуйте спросить сами.

Так что сейчас я один. Умудряюсь перебиваться в больших городах мелкой и средней монетой, чтобы купить немного корма Марсику и запастись едой себе на ближайшие пару дней. Подростку, который так ловко управляется сразу с пятью булавами, подают весьма охотно, кроме того, всегда можно договориться с местными уличными артистами и музыкантами, сколотить на одно выступление труппу, а потом разделить выручку. Это наилучший вариант – так на тебя с гораздо меньшей неприязнью косятся местные, те, которые выходят на одно и то же место петь и играть, и показывать фокусы вот уже не первый год. Я, который в своё время так дерзко ворвался в жизнь бродячего цирка, терпеть не могу причинять другим людям беспокойство.

Я направляюсь кратчайшей дорогой в Краков. Может быть, двое моих рыжих приятелей захотят присоединиться к труппе. Потом – за Мариной, где бы она ни была, и, может быть, за Анной. Хотя насчёт неё я серьёзно сомневаюсь – захочет ли она снова оставить своего зверя? И снова исследовать новые городки и вслушиваться в чужой язык. Снова в погоню за прошлым и на поиски будущего, каждый раз другого сорта вкуса и цвета; будто стоишь перед витриной сыров, перебираешь их один за другим и нюхаешь – какой пахнет приятнее?.. Слава богу, там больше не было сыра с ароматом песчаного карьера.

Как и раньше, провожаемый петухами, бродячий цирк громыхал прямо в восходящее солнце.

Конец