Текст книги "Провидец. Город мертвецов (СИ)"

Автор книги: Динар Шагалиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Как только я выпрямился, тут же, сзади, получил удар бутылкой по макушке. Толстое стекло разлетелось, а в глазах моих заискрились звезды. Я схватился за мокрую голову, отшагнул в сторону и своевременно развернулся: второй пьяница бросился на меня с разбитым горлышком в руках.

Я нырнул под его руку и вставил кулак под дых. Тот глухо крякнул, тут же получив левой в слабую печень. Этого хватило, чтобы тот свалился кулем и стал корчиться от боли.

Вокруг воцарилась тишина.

– Возьмите, господин хороший, – подал мне полотенце конопатый Егорка. – У вас кровь идёт.

Я кивнул благодарно и направился к выходу, зажимая полотенцем ушибленную макушку. Есть уже не хотелось, от того что мне сделалось дурно: голова гудела, а к горлу подступала тошнота.

Глава 10

В полдень следующего дня, из Рязанской губернии пришла телеграмма со списком крестьян. Их набралось аж двести человек, опросить следовало каждого и никак иначе.

Дабы провернуть подобное дело, я разбил город на участки, и десятки агентов принялись порайонно допрашивать всех помещенных в списке рязанцев. Их подробно расспрашивали о жизни и работе в Петербурге, будто ненароком справляясь и об убитом земляке. Конечно, предпринятая работа могла оказаться стрельбой по воробьям из пушки, но иного способа у меня не было и волей – неволей я остановился на этом.

Прошло уже несколько дней, а результата всё не было. Давеча, звонил Фёдор Михайлович, лишь чудом застав меня на месте, справлялся об успехах, и, дав пару ценных наставлений бросил трубку. После Купцова, тут же позвонил один из агентов и сообщил, что при опросе рязанцев, проживавших во Втором Парголово, выяснилось, что одна из чайных была недавно продана старым владельцем – рязанским крестьянином Михаилом Бобровым. Причем чайная эта носила громкое название «Европа».

Услышав это название, нутро моё затрепетало, словно у ищейки, взявшей след.

Европа – это было уже ценное указание, принимая во внимание бред приказчика.

Я принялся за поиски этого самого Боброва. Во Втором Парголово его знали почти все и в один голос говорили, что, продав чайную, он уехал на родину, в деревню. Но агент, снова посланный в Рязанскую губернию, выяснил, что Бобров туда не появлялся.

Однако, через три дня пронесся слух, якобы в том же Парголово, Бобров приобрел один кабак и, отремонтировав его, открыл под той же вывеской – «Европа». Слух подтвердился. Бобров был немедленно арестован и привезен в контору. Он оказался крошечным человечком с птичьей физиономией и с черными бегающими глазками.

Конечно, вину свою он упорно отрицал. Обыск на его квартире ничего не дал, но детальный осмотр его белья, платья и обуви лишь усилил мои подозрения, так как в рубце между заготовкой и подошвой сапога были обнаружены следы старой, запекшейся крови. Присутствие ее Бобров объяснил своими нередкими посещениями бойни. Между тем химический и микроскопический анализы, который я направил в лабораторию к Настеньке показали, что кровь человеческая. Полуистлевший воротник рубашки, найденный в печке, несмотря на свой крохотный, чисто детский размер, приходился Боброву впору.

Наконец, сравнение почерков хитроумной записки и торговых книг трактира «Европа» подтвердило их тождество. Но несмотря на эти улики, Бобров продолжал все отрицать.

Потребовав точного отчета об его местожительстве со дня убийства до дня открытия трактира, я получил адреса трех углов, последовательно им перемененных за этот промежуток времени.

Сделав в них обыски, мы ничего не нашли. Однако, в первой квартире хозяйка указала, что до того, как поселиться у нее, Бобров жил месяца три напротив, у сапожника, снимая там комнатку.

Сделали обыск и у сапожника. Здесь мы обрели ценную находку: в чуланчике, примыкавшем к комнатушке, некогда занимаемой Бобровым, была найдена отпиленная короткая часть штанги с шаром, которой недоставало у орудия преступника, обнаруженного в печке, на месте убийства.

Под тяжестью этой новой неопровержимой улики преступник наконец сознался.

Оказалось, что убитый приказчик давно уже решил купить у него чайную «Европа», во Втором Парголово, и в день смерти взял пять тысяч рублей, накопленные за долгую службу, намереваясь на следующий же день свершить купчую. Вечером к нему зашел Бобров, не раз навещавший его за эти месяцы.

Сделку заблаговременно «вспрыснули», и Бобров угостил, кстати, и проживавших в той же комнате двух других приказчиков.

В этот вечер он не раз бегал в соседний трактир за «подкреплением».

Наконец, когда хозяева отяжелели от вина, он распрощался и ушел, но через час вернулся, прошел по коридору опять в большую комнату и, подкравшись к спящим приказчикам, уложил их обоих на месте; затем в следующей комнате смертельно ранил и покупателя, думая что с тем покончено. Со дна его сундука он извлек злополучные пять тысяч и намеревался скрыться, как вдруг его взяло сомнение. Дословно его дальнейшее показание звучало так:

«Нет, Мишка, – сказал я себе, – не валяй дурака, покончи и с остальными. Ведь все они мне земляки, стало быть, и по деревне молва пойдет, да и полиции расскажут, что вот, мол, такой -то вчерась водку вместях с ними пил, и будет мне крышка».

Тогда я взял свою культяпку и прошел обратно в прихожую, а из нее сначала в одну, а потом и в другие две комнаты. Жалко было пробивать детские черепочки, да что же поделаешь? Своя рубашка ближе к телу. Расходилась рука, и пошел я пощелкивать головами, что орехами, опять же вид крови распалил меня: течет она алыми, теплыми струйками по пальцам моим, и на сердце как – то щекотно и забористо стало.

Прикончив всех, я заодно перерыл сундуки, да одна дрянь оказалась.

Кстати, переодел чистую рубаху, а свою, кровавую, пожег в печке для верности; туда же и гирьку запрятал».

Жутко было слушать исповедь этого человека – зверя, с таким спокойствием излагавшего историю своего кошмарного преступления.

В этот же день я передал Боброва судебным властям, с требованием для него бессрочной каторги.

Глава 11

Следующим днем, кончив с бумажной волокитой, я вернулся от судебных властей в контору, и застал Фёдора Михайловича на своем привычном месте. Он сиял от радости и выглядел весьма недурно, однако, правая его рука была перебинтована.

– Николай Александрович, голубчик, – принял он меня в свои объятия. – Я уже видел рапорт. Поздравляю!

– Рад видеть вас в добром здравии, Ваше высокородие, – похлопал я Купцова по спине и положил на стол вечерний номер «Петербургского листка». – Ваша слава идёт впереди вас, – сказал я с улыбкой.

– Господа газетчики не задарма едят свой хлеб, – сказал Купцов, пробежавшись глазами по первой странице. – Правда, Николай Александрович?

В заголовке было сказано:

«Раскрыто страшное ритуальное убийство в Минске! Слава Купцову!»

Действительно, если верить статье, радость всех евреев не только Минска, но и всего юго – западного края была безгранична.

Имя Купцова, сумевшего снять покров тайны с якобы ритуального убийства, прогремело и, надо полагать, покрылось неувядающей славой.

В Минске Фёдора Михайловича засыпали цветами. Евреи даже хотели выпрячь из коляски лошадей и везти его на себе, но Купцов этому воспротивился.

–Что вы скажете на это, Николай Александрович? – спросил меня Купцов.

– Я думаю, Фёдор Михайлович, что газетчики сильно преуменьшили ваши заслуги.

– Да нет же, голубчик, – покачал головой Купцов, – имею ввиду ритуальные убийства в целом, как проявление...

– Что я могу ответить, Ваше высокородие? – пожал я плечами. – Я одного взгляда на ритуальные убийства: их нет, их не может быть, ибо это идет в корне вразрез с известным отвращением иудеев к христианам. Величайший нонсенс – допускать мысль об употреблении евреями христианской крови в качестве пасхального причастия. На мой взгляд, это – одно из самых страшных наследий – пережитков средних веков, когда ликующее христианство в бешеном гонении «избранного народа» возвело на него такой безумно – ужасный извет. Это разгул изуверского фанатизма. Слова «кровь моя на вас и на детях ваших» извращены в смысле: кровь моя, великого пророка Нового учения, будет в вас и в детях ваших. Отсюда страшная легенда об употреблении христианской крови.

– Я абсолютно того же мнения, голубчик, – задумчиво кивнул Купцов, – Оттого и взялся раскрыть это страшное дело, ведь мне не ни разу ещё не приходилось принимать участия в разрешении и проверке этой проклятой загадки человеческой жизни.

– Надо полагать, Ваше высокородие, удалось это вам с лихвой, – сказал я, протягивая Купцову свежезаваренный кофий. – Как решилось дело на самом деле?

– Всё было очень просто и прозрачно, Николай Александрович, – ответил Купцов, с шумом потягивая горячий напиток. – Банальная месть, голубчик. Убийцей оказался Яков Рощин, мещанин, запутавшийся в тройной бухгалтерии комиссионера Михельсона. Только и всего. Желая ему отомстить, он придумал дьявольски зверский способ: украл у бедной вдовы девочку и, убив её по легенде ритуальных убийств, то есть варварским способом выпустив из нее всю кровь, труп её ночью подбросил в переднюю квартиры своего заклятого врага.

– Меня не перестают удивлять мотивы, толкающие людей на подобное...

– Скудоумие, невежество и чувство безнаказанности за деяния. Вот где корень всех зол, Николай Александрович. Ничего удивительного в этом нет. Таков уж, в большинстве своем человек – вершина эволюции.

– И то верно, – согласился я. – А что с рукой, Ваше высокородие?

– А! – отмахнулся Купцов. – Не смертельно.

– Расскажите, Фёдор Михайлович, прошу...

– Ваша взяла, голубчик, – сказал Купцов, поудобнее рассаживаясь в своем кресле и закуривая папироску. – Когда я напал на след негодяя, он привел меня в небольшой домик за высоким забором. Прямо возле дома Михельсона! Вы только представьте, Николай Александрович, под самым носом. Дело было ночью.

Дверь была закрыта на засов, на нем болтался большой висячий замок. Со мной не было инструментов, которыми я мог бы открыть дверь. Мне не оставалось ничего более, как влезть в таинственный домик через окно. Я так и поступил: тихо разбил окно и через секунду очутился в темной комнате. При свете моего фонаря я огляделся. Большая, грязная комната, в которой, кроме стола, трех стульев и постели, не было ровно ничего. Рядом с этой комнатой находилась другая, поменьше, совершенно пустая.

Быстрым взглядом окинув все это, я поспешно спустил над разбитым окном жалкое подобие занавески – кусок выцветшего ситца. Я вновь с удвоенной энергией принялся осматривать две жалкие конуры. Ничего, абсолютно ничего подозрительного. А между тем... между тем ведь мужские следы совершенно ясно были замечены мною от выпертой нарочным путем доски михельсонского дома вплоть до дверей этого домика. Кому было надо совершать путешествие этим пустырем? И почему обитатель таинственного жилища проник столь необычайным образом во двор еврея – ростовщика?

Размышляя об этом, я вдруг запнулся ногой о какой – то неровный, скользкий предмет.

Это было железное кольцо подпольного люка. Сердце радостно, забилось у меня в груди. Я рванул за кольцо и приподнял люк. Лесенка маленькая, узенькая. Не раздумывая ни секунды, я стал спускаться в подполье. Одна, две, три, четыре ступени... Я – на земляном полу!

Но лишь только я осветил фонарем пространство подполья, как крик ужаса вырвался у меня. Представьте, моя нога стояла в большом жестяном тазу, полном крови. Я выхватил ногу.

С нее сбегала капля за каплей кровь... Дрожь пронизала меня всего. Я низко склонился над страшной чашей, и тут мне бросились в глаза маленькие желтые туфельки, белое платьице, синяя жакетка и шляпка. У меня, старого, опытного волка, видевшего всяческие виды и ужасы, горло перехватил спазм. Я не мог отвести взгляда от этих вещей. Передо мной с какой – то поразительной наглядностью встал образ бедной белокурой девочки с ее страшными проколами и образ моей дочки, что была убита таким же способом...

Купцов вдруг замолчал, подбирая слова, а я корил себя за то, что по неосторожности своей затронул незаживающую рану на сердце Фёдора Михайловича.

– Еще минута, и я разрыдался бы, – продолжил Купцов. – Я – не знавший, что такое нервы и слабость воли!

Страшным усилием я взял себя в руки и стал искать дальше. Рядом с чашей на дощечке лежал блестящий предмет. Я взял его, и он задрожал в моих руках. Это было длинное, круглое, прямое шило, все темное от запекшейся крови.

И тут меня пронизала мысль: «Так какое же это убийство? Ритуальное, действительно ритуальное или же подделка под него?»

Но сейчас же я осудил нелепость этой мысли. Легенда о ритуальных убийствах гласит, что выпускаемая кровь употребляется евреями. А тут... тут целая чаша. Стало быть, я был прав...

Вдруг, я услыхал, что скрип входной двери. Быстрее молнии я бросился по лестнице и закрыл над собой дверцу люка и потушил фонарь.

«А-а, дьяволы, хорошую я вам заварил кашу! – донесся до меня резкий мужской голос. – Будете помнить меня вовеки!»

Никто ему не отвечал. Он, значит, был один – обитатель страшного домика.

«Ха-ха-ха!.. – вдруг опять послышался исступленно – безумный хохот. – Сидишь в остроге, проклятый жид? Что? Небось весь твой кагал не спас тебя? Ловко я тебе отомстил! Будешь помнить, как разорять людей... Всего меня разорил... По миру пустил меня, благородного...»

Я услышал приближающиеся шаги этого изверга к подполью. Только тут я понял, какой я сделал промах, оставшись так долго в страшном подполье. Что мне с ним сделать, если он спустится сюда? Убить его? О, для меня это было крайне нежелательно... Мертвое тело не расскажет ничего о содеянном им преступлении, и тайна убийства девочки останется тайной. Кто сможет доказать, что Михельсон сам не совершил здесь, в этом подполье, ритуального убийства христианской девочки? Один я, но этого мало.

То, чего я так страшился, сбылось. Изверг подошел к подполью и поднял люк. Я прижался в угол, затаив дыхание.

«Страшно... страшно... кровь... целый таз...» – В голосе его я уловил нотки неподдельного ужаса. Кровь убиенной замученной девочки вопила об отмщении. Эта кровь, очевидно, душила его, заливала ему глаза багряным светом.

«Надо... надо покончить... сжечь... засыпать... закопать... Страшно мне, страшно...»

Вычиркивая дрожащей рукой спичку, он стал медленно, осторожно спускаться в подполье.

– Я помогу вам, здесь темно! – загремел я, чувствуя, что больше мне ничего не остается сделать, ибо скрыться здесь некуда.

Крик, полный безумного ужаса, вырвался из груди страшного злодея.

Я направил на его лицо фонарь, хотел выхватить револьвер... но его не оказалось. Первый раз в моей жизни я очутился без моего верного друга, столько раз спасавшего мою жизнь!

– Сдавайтесь, любезный, вы пойманы! – не теряя хладнокровия, продолжал я говорить.

– А будь ты хоть сам Сатана, я не отдамся тебе добровольно! – исступленно заревел он, бросаясь на меня.

Между нами началась отчаянная борьба. Спичка, брошенная им, упала на белое платьице... Рядом лежала груда сухого сена и соломы.

Послышался сухой треск, забегали языки пламени. «Все погибло!» – мелькнула у меня мысль. Я напрягал все усилия, чтобы не поддаться злодею, но, увы, чувствовал, что он неизмеримо сильнее меня. Он сдавливал мою грудь железными тисками и ударил перочинным ножом. На мое счастье, моя правая рука была свободна, и я схватился за лезвие что есть мочи.

Чудом освободил я левую руку и, нащупав фонарь, ударил им по его лицу. Удар пришелся по глазам. Он завыл от боли и на секунду выпустил меня из своих ужасных объятий. Я бросился к лесенке, пробиваясь сквозь пламя. Я чувствовал, что горю. Дыхание спирало от дыма, языки пламени охватили мое верхнее платье. Лишь только я выскочил из страшного подземелья, как он, тоже успевший оправиться от удара, набросился на меня сзади. Я потащил его к выходной двери, и в эту минуту подоспела помощь, что я оставил за забором.

Изверга связали и передали властям. Вину его полностью признали и сослали на пожизненное заключение. Как – то так всё и было, Николай Александрович, – подытожил статский советник.

– Вы – целованный Богом человек, Фёдор Михайлович, – сказал я, придя в себя от рассказа.

– Уж точно не больше вашего, голубчик, – парировал Купцов.

– С вами трудно спорить.

– Каков уж есть, – улыбнулся Купцов, – обратно не затолкаешь... Ну да ладно, – хлопнул он ладонью по столу. – Отправляйтесь – ка вы домой, Николай Александрович, а ещё лучше – возьмите отпуск на недельку. Заслужили.

Глава 12

Следующее утро не задалось.

Оно огорошило меня страшной находкой: на кухонном столе, я нашел короткую записку следующего содержания:

«Прости меня, Коленька. Я должна...»

Как гром среди ясного неба, поразило меня это известие. Вчера ночью, по возвращению в квартиру, я не стал зажигать свеч, и лишь на ощупь добрался до своей тахты, и, конечно же, не мог обратить никакого внимания на окружающую обстановку. Теперь же, при свете дня, было видно, что ветхий буфет, в котором хранилось немного консервы, сухарей и крупы, теперь зиял пустотой. Посреди комнаты, на полу, блеснул отраженным светом кусочек металла – пуля. Это была пуля от нагана, который я подарил сестрице сразу по переезду в эту квартиру. В комнате Настеньки так же царил форменный беспорядок: шкафы открыты, всюду разбросаны платья и прочие предметы дамского туалета, а в самом углу, лежала маска из муслиновой ткани.

От волнения, от гнева, гнева самого страшного – гнева за свое бессилие, я в сердцах схватил старенький стул и с криком швырнул его в стену. Тот разлетелся на мелкие части, а я упал на колени, тяжело дыша. Чувства беспросветной тоски и одиночества терзали уставшую душу. Как странно, как непостижимо играет порой нами судьба. Получаем ли мы когда – нибудь то, чего желаем? Достигаем ли мы того, к чему, кажется, нарочно приготовлены наши силы? Всё происходит наоборот...

Немного успокоившись, я вылетел из квартиры, на бегу застегивая пиджак.

Низкое небо нависало над самой головой. Ветер раскачивал ветви деревьев и завывал в дымоходах. Приближалось ненастье. Очень скоро резкие порывы и проливной дождь оборвут белые лепестки цветущих яблонь и смешают их с грязью. Заодно они смоют с домов пыль и свежий нагар. В этом городе нет плохого и хорошего, отвратительного и ужасного, черного и белого. Одни лишь полутона и оттенки серого, плавные переходы между дурным и приемлемым.

Проливной дождь застал меня у самых ворот конторы. Придерживая рукой головной убор, я вбежал по лестнице, прямиком в кабинет Купцова.

По обыкновению, Фёдор Михайлович встретил меня весьма ласково, однако, после моего рассказа, стал хмурнее тучи.

– К великому сожалению, подсобить вам не в моих силах, Николай Александрович, – сказал Купцов, потирая виски. – Военные дирижабли находятся под ведомством самого обер – полицмейстера, а полеты над Новым Петроградом запрещены. К тому же, – продолжил он, закуривая папиросу, – я не смогу долго покрывать вашего отсутствия перед высшими чинами.

– Понимаю, Ваше высокородие, – ответил я, опустив взгляд. – Я напишу рапорт об увольнении.

– После этого, я не смогу принять вас обратно на службу, голубчик. Вы знаете законы, – напомнил статский советник.

– Знаю...

– Тем не менее, в моих силах кое – чем вам подсобить, – хлопнул рукой об стол Купцов и поднялся с места. – Найдите меня вечером, а покамест, займитесь необходимыми приготовлениями и не горячитесь. Приступите к делу с холодной головой. Рапорт напишите после. Ступайте!

Фёдор Михайлович был прав, как, впрочем, и всегда. Мне ничего не оставалось, как подчиниться.

Первым делом я направился на оружейный склад конторы, что находился в подвале дома. Мне потребуется нечто большее, чем мой верный «Браунинг №2», служивший мне верой и правдой все эти годы.

Перед оружейной комнатой, сидел за низким столом, что – то помечая в амбарной книге, бывший подпоручик Абрамчук, в пыльном кителе и с взъерошенными волосами, нежно поглаживая свои густые, висевшие сосульками усы. Говоривший с хохлацким выговором, причем весьма громко, был он любителем беспрестанно о чем – нибудь желчно поспорить и имел резкие движения. Человек он был простой и малограмотный до наивности; убежден был, что Лондон стоит на устье Волги и что есть в мире народ, называемый хверы, который исключительно занят выделкой мази для рощения волос. Но несмотря на эти особенности, он все-таки был отличнейший мужик: хороший, чрезвычайно добрый, не лишенный, однако, хозяйственной хватки. Был Абрамчук честнейшей души человеком. Если и врал, то только попу на исповеди.

– Демьян Аскольдович, моё почтение, – сказал я, снимая картуз.

– А, Верховский! – бросил он. – Чего надо? Иди куда шел.

– Помощь твоя нужна, Демьян Аскольдович, – пояснил я, усевшись на табурет напротив. – Лишь в твоих непомерных силах оказать мне услугу.

– Ишь, чего захотел... – ответил мне Абрамчук, потирая рябую щеку. – А что мне за это будет?

– Во век обяжешь.

– И? Ну?

– Винтовка мне нужна, в личное пользование. Чтоб магазин большой и стреляла шустро.

Старый хохол рассмеялся.

– Таких не держим.

– Ты ведь размениваешь на лево казенное имущество, Демьян Аскольдович, – слукавил я. – Неужто ничего не сыщешь?

Абрамчук отложил книгу, сложил руки и внимательно поглядел на меня единственным бледно – зеленым глазом.

– Ох и хитер ты, Николай Александрович, – сказал он. – Откуда прознал? Отчего не сдал?

– Хороших людей сдавать привычки не имею, Демьян Аскольдович, – пояснил я. – От того и пришёл к тебе с мольбою. Знаю, что не откажешь.

– Ох и плут, ох плут, – покачал головой Абрамчук. – Пойдём. Что с тобой ещё делать...

Мы прошли в темное нутро склада и вскоре, при свете керосиновой лампы, на столе лежала винтовка Винчестера, образца 1882 года с пачкой патронов калибра 44-40.

– Вот, как и просил, Николай Александрович! – заявил Абрамчук. – Пятнадцать патронов в подствольном трубчатом магазине. Скорострельность, при должном умении, шестьдесят выстрелов в минутку. Сгодится?

– Сгодится, – ответил я, забирая винтовку с семи патронным держателем на прикладе. – Где взял?

– Где взял, там ужо и нету, – лаконично ответил хохол. – Получите и распишитесь. Только с возвратом.

– Разумеется...

Я обернул винтовку куском масляной ткани и отправился на квартиру. Времени оставалось не позволительно мало, а мне ещё предстояло посетить одного старого знакомца.

***

В одной из подворотен Апраксинского двора, куда я вскоре прибыл, красовалась скромная вывеска:

«Комиссионерная контора Л. Копельмана».

Какие функции, какие комиссии выполняла эта контора, кроме нашего отдела, никто доподлинно не знал. А занималась она крупной контрабандой и торговлей людьми, но ввиду недостатка улик им каждый раз удавалось ускользнуть из рук правосудия.

Те, которые поднимались по лестнице этого дома, видели, что в контору звонились молодые люди, больше семитического типа, одетые со щегольством дурного тона, а также толстые дамы, «в шелках и бархатах», увешенные чудовищно толстыми цепочками и браслетами.

Ввиду того, что контора вела себя изумительно тихо и благородно, то скоро на нее махнули рукой и она перестала интересовать местных аборигенов.

У крыльца там уже стояла самоходная коляска с опущенным кожаным верхом, рядом дымил шофер в темно – синей тужурке, фуражке с начищенным козырьком и белых перчатках. Охранителя нигде видно не было.

Маячить на всеобщем обозрении я не стал, отступил за угол и опустился на одно колено, делая вид, будто затягиваю развязавшийся шнурок. Почти сразу хлопнула задняя дверь, и на крыльце появился невысокий еврей в неброском парусиновом костюме и традиционном лапсердаке, из-под которого длинными завитушками – локонами опускались пейсы. Он осмотрелся и вновь скрылся в доме.

Тут уж я медлить не стал, выпрямился и зашагал через двор, на ходу охлопывая себя по карманам, якобы в поисках спичечного коробка. Не нашел, прищелкнул пальцами и двинулся к самоходной коляске, начисто вымытой и сверкавшей.

– Огоньку не найдется, любезный? – спросил я шофера.

В это время на крыльце показался охранитель и медленно зашагал ко мне с подозревающим прищуром.

Я поднял руку, вынимая заложенную за ухо папироску, а когда шофер полез в карман за спичками, открытой ладонью врезал ему по уху и сразу развернулся к охранителю.

Тот с шумным выдохом дал наотмашь короткой дубинкой; я перехватил жилистую руку и, продолжая движение, крутанул вокруг себя, одновременно подбив ботинком его опорную ногу. Охранитель влетел головой в стену дома и рухнул на землю без памяти.

К этому времени, оглушенный шофер уже отлип от капота коляски. Прежде чем он успел заголосить во всё горло, я шагнул к нему и со всего маху пнул промеж ног. Бедолага сложился надвое, получил коленом в лицо и опрокинулся на спину.

Наскоро связав этих голубчиков по рукам и ногам заранее припасенными веревками, и закрыв рты кляпами, я погрузил их на сиденья экипажа, дабы скрыть от любопытных глаз случайных зевак.

Кончив дело, я стряхнул пыль со слетевшего с головы картуза, прикрыл им вынутый из кармана пистолет и решительно переступил порог конторы. Стрелять не собирался, лишь хотел начать разговор на своих условиях.

Контора состояла всего из двух комнат, обставленных почти убого: несколько столов, крытых черной клеенкой, широкий диван, венские стулья, счета на крючках да висячие лампы. Вот и всё убранство.

Владелец её – это был Копельман – испуганно отстранился, тревожно и пытливо оглядывая меня своими круглыми глазами.

– Что вам нужно? Кто вы? – спросил он с сильным еврейским акцентом.

– Вы – Копельман?

– Ну, я. А вы кто? И как сюда попали!?

– Это не важно, Лазарь Борухович.

– Откуда же вы меня таки знаете? В конце то концов!

Я рассмеялся громким смехом.

– Я давно слежу за вами.

При слове «слежу» Копельман вдруг задрожал, как банный лист. А завидев пистолет в моих руках, и вовсе, смертельная бледность покрыла багровые щеки еврея – комиссионера.

– След... следите? Вы хотите ограбить меня?

Я снова рассмеялся, стараясь нагнать загадочности и страха пуще прежнего.

– Нет, господин Копельман, мне нужна информация.

– Какого роду? – только и выдавил из себя комиссионер.

– Мне надобно знать, Лазарь Борухович, каким путем контрабанда из Нового Петрограда попадает в ваши руки?

– Зачем это вам, господин? Вы затеяли крайне опасную игру... Видно, вы не знаете с кем связались.

– Знаю замечательно, – ответил я как можно спокойнее. – Мне повторить вопрос?

Зловещий щелчок затвора, усиленный эхом от полупустой комнаты, чуть было не лишил бедного еврея чувств.

– Пом... Помилуйте, г... господин, – затрепетал он. – Они убьют меня...

– Если вы пойдете мне на встречу, мой милый Копельман, – сказал я ласково, – никто о нашей встрече не прознает. Информация мне нужна для нужд личного характера. Ваши дела мне не интересны. В противном случае, я пристрелю вас, как бешеного пса, прямо сейчас.

– Какие гарантии? – осмелился уточнить хитрый комиссионер.

– Никаких.

– Был единственный подземный ход, под самым Западным маяком, – взволнованно ответил Копельман. – Старая канализация. У кого нужда имеется, тот знает. По неписанным правилам, проход по ней свободен. Остальные лазейки, что были раньше, власти таки обнаружили и завалили на совесть.

– Был? – уточнил я, нахмурившись.

– Был, – кивнул старый еврей. – Прошлой ночью обвалился. Как скоро его расчистят, мне не ведомо.

Сердце моё провалилось в пятки. Оставалось уповать на то, что Настенька успела по нему пройти, или же, не успела войти. Мысли о том, что сестрица могла остаться под завалами, я гнал от себя прочь. Выходит, что остается только один путь – по воздуху.

– Иногда, в крайнем случае, товар доставляют на воздушных судах контрабандисты, что обитаются в форте "Граф Милютин", – словно читая мои мысли продолжил Копельман. – Братия там независимая, себе на уме. Возят всегда разные люди, инкогнито, и за разные деньги. Имен не знаю – клянусь, не моего ума дело...

– Надеюсь, вы со мной откровенны, господин Копельман, – вздохнул я устало. – Иначе, мы встретимся снова. Прощайте.