Текст книги "Провидец. Город мертвецов (СИ)"

Автор книги: Динар Шагалиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Как только мир прекратил ходить ходуном и корабль улегся набок, Настя шатко поднялась с пола и сразу же схватилась за голову.

Густая кровь текла из рваной, пульсирующей раны на голове. Ноги решительно отказывались её держать. Настя пошатывалась, не отнимая руки от кровоточившей раны, а другой искала опору, или выход.

При посадке корабль изрядно завалился на левый борт, и боковую дверь, через которую она попала в кабину, попросту смяло. Все они очутились в западне.

По крайней мере, так она думала, пока не приоткрылся нижний люк и не подарил ей надежду.

Глава 25

После непроглядного мрака, царившего на улицах, свет в Хранилище показался невыносимо ярким; несколько мгновений я ничего не различал вокруг себя, кроме пышущей жаром топки в дальнем углу.

– Мы потеряли Илюшу, – тихо вымолвила Агафья.

Дальнейших разъяснений Пахому не потребовалось. Хоть его плечи и поникли, он нашел в себе силы потянуться ко входной двери и повернуть стальную рукоять. Створки начали медленно опускаться, затем с резким стуком встали на место. Поверх разделявшей их щели легла полоска вощеной ткани. Напоследок он поднял здоровенную балку, стоявшую у стены, и навесил на двери.

– Остальные целы? – спросил он устало.

– Кажется.

Как только глаза привыкли к свету, я стал озираться по сторонам. И точно, все остальные были здесь – в помещении находилось не меньше пятнадцати человек. Кроме посетителей «Мольберта», тут гнездилась горстка вездесущих цыган, что сложив руки на груди, шептались возле печи.

– Это Котляры. Мы водим дружбу с этим кланом ромалэ, Николай Александрович, – пояснила Агафья, видя как я стал пружиться. – Не стоит их опасаться.

– Разве есть и другие?

– Имеются и другие: Влахи и Ловари. Или взять хоть бы и Плащунов. Эти нелюди обосновались в третьем секторе второго кольца и держат в страхе город. Будто нам и без них бед не хватает. Промышляют убийствами, продажей людей, торговлей морфином и прочей дрянью. Они вяжут головы красным платком. Коли вдруг их завидишь – обходи стороной. Разговоров с гаджо, с белыми, стало быть, они не ведут.

– Спасибо, госпожа, – кивнул я. – Намотаю на ус.

Вдруг заклубилась темными облачками угольная пыль, с шумом загуляли по комнате воздушные потоки – это заработали мехи рядом с печкой, наполняя свежим воздухом трубу, откуда тот устремлялся в туннели: совсем как в той, первой котельной. Разве что печь была поменьше, а механизмы, приводившие могучие устройства в движение, выглядели несколько иначе. Ощущалось в них нечто до странности знакомое, и это тревожило.

От кучки цыган отделилась фигура почтительных лет и подошла к Агафье, принимая её в свои объятия. Однако в движениях её ощущалась сила и грация, не присущие ни старикам, ни молодым.

– Здравствуй, моя хорошая, – говорила цыганка, целуясь в щеки. – Сколько лет, сколько зим. Ты совершенно перестала нас баловать своим присутствием. Не хорошо.

– И тебе не хворать, Рубиночка, – устало улыбнулась Агафья. – Выглядишь чудесно, точно майское утро.

– Ох, лиса! – Махнула та рукой. – Какими судьбами?

– На "Мольберт" напали кадавры. Пришлось спасаться бегством.

– Мерзкие твари, чтоб им пусто было! Совершенно не дают житья приличным людям. Надо же, – картинно удивилась цыганка, завидев меня, – погляжу, у вас пополнение. Это что за жеребец?

– Николай Александрович, знакомьтесь, это Рубина, – сказала Агафья. – Рубиночка, это Николай Александрович – наш гость.

– Чудеса то какие! – всплеснула руками цыганка. – Давеча вырвала я из лап негодяя одного Николая Александровича. Хотите верьте, хотите нет.

От этих слов, вспыхнула в моей груди не то надежда, не то страх; сердце вдруг бешено заколотилось и я поспешил спросить:

– Госпожа Рубина, вы сказали второй?

– Именно так я и сказала, мой хороший.

– Как он выглядел?

– Не кормленый совершенно, щупленький, – пожала та плечами. – Желторотый совсем.

– Вы уверены, что это была не девица? – ковал я железо, пока горячо.

– Я, мой хороший, ни в чем не уверена, – заявила Рубина. – Тем более, нынче всякий люд ходит в масках. Поди узнай, барин это какой, или девица румяная. Не знаю, под подол не лезла. Этот глупец во дворец всё рвался, только я его отвадила. Нечего по руинам шататься.

– Госпожа Рубина, вы уж простите мою наглость, – сказал я дрожащим голосом, – Но, куда он делся?

– Уж больно ты любопытный, мой хороший. Ручку позолотишь – гляди и скажу, – хитро покачала головой цыганка.

– Рубиночка, перестань стращать нашего гостя, – вступилась за меня Агафья. – За сестрицей он своей явился, что старым тоннелем в город прошла.

– Так ведь он рухнул той ночью... – прищурилась цыганка. – Тогда, мой хороший, как ты проник в город?

– По воздуху.

– Поди, в трубу старой котельной высадили тебя ироды?

Я кивнул, но тут же в мыслях стал бранить себя за своё скудоумие и беспечность.

– Вот оно как... – брови цыганки поползли вверх, а в глазах вспыхнул огонёк ярости.

Надо признать, бросок был восхитительный: Рубина лишь коротко вскинула руку и короткий нож с треском вонзился мне в глазницу, вышибая дух из тела...

Когда видение схлынуло, я круто развернул плечи и клинок со свистом пролетел возле моего лица. Ромалэ, что стояли возле печей, выхватили было ножи, но направленные на них стволы огромных револьверов Пахома их остановили.

– Спокойно, друзья! – сказал здоровяк, водя пистолетами. – Случилась оказия. Сейчас всё решиться.

– Это не человек, – стала со страхом пятиться цыганка. – Как он это сделал?! Это демон во плоти! Сгинь!

С этими словами Рубина прыгнула к двери и скрылась в темной утробе коридора.

Пахом же показательно убрал револьверы, вскинул руки в примирительном жесте и направился к цыганам, что – то ласково говоря на их диалекте.

– Простите, Николай Александрович, простите, – затараторила Агафья. – Уж не знаю, что на неё нашло.

– Это лишь страшное стечение обстоятельств, госпожа, – ответил я, пытаясь успокоить дыхание. – Вашей вины в том нет. Я утаил от вас, что защищаясь, убил по незнанию четверых её родичей, когда оказался в городе.

– Но вы не могли того знать...

– Не мог, – покачал я головой. – Но у Рубины своё мнение на сей счёт. Простите. Не хотел доставлять вам хлопоты.

– Ничего, всё проходит. И это пройдёт.

– Порядок, – объявил подошедший к нам Пахом, – Они не станут держать на нас зла.

– Слава богу, – выдохнула Агафья, отошла в сторонку и тяжело опустилась на массивный деревянный стол, разместившийся неподалеку от топки. – Выходит, Николай Александрович, жива ваша сестрица.

– Уверен, это была она, – кивнул я.

– Слава богу, – повторила Агафья. – Это благая весть и, к слову, Анастасия ваша не глупа, Николай Александрович – очень умно юной деве рядиться мужчиной. Быть может, кучу бед от себя отвела.

– А ты не так прост, – заявила Пелагея, подкравшись. – Ой как не прост.

Я не нашелся что ответить. Тем временем, в свете пламени Агафья принялась за осмотр своей руки, которая окончательно вышла из повиновения, дергаясь и постукивая хозяйку по бедру.

– Ах ты, это форменное гадство...

Пахом присел рядышком, взял механическую конечность в руки и стал на разные лады ее переворачивать, разглядывая под разными углами.

– Сломала, что ли? Ох и тяжелая, наверное… Смотри-ка, ты еще арбалет потеряла.

– Знаю...

– Ну да будь спокойна, починим. Сносим её к Кулибину – добавил он. – В миг починит. Тут уж недолече до норы его.

– Только не сегодня – Рука сама собой растопырила пальцы, затем резко сжалась в кулак. – Придется потерпеть. Покамест подвяжи-ка её, не сочти за труд. Не хочу кого-нибудь пристукнуть ненароком.

Пахом начал возиться с перевязью. Агафья между тем нашла меня глазами и тихо сказала:

– Пора, Николай Александрович. Итак, по дурости своей, протянули.

Стянув с головы маску и засунув её под мышку, Пахом поинтересовался:

– О чем это вы, госпожа Агафья?

– Его укусили, – пояснила она, – Сейчас пусть снимет перчатку, и мы посмотрим.

– Снимайте, Николай Александрович, – приказал, поднимаясь Пахом. – Ну же. Коли повреждена кожа, то чем больше мы бездействуем, тем неприятнее будет лечение.

– Пахом дело говорит, – с дрожью в голосе сказала подскочившая Пелагея.

Я лишь кивнул и побрел к печи.

Остановившись на почтенном расстоянии, преклонил колени на перепачканной копотью ступеньке, снял маску, очки и котелок. А потом, зубами распутав завязки на запястье, стащил перчатку. На тыльной стороне кисти, чуть ниже мизинца, проступил багрово-синим полумесяцем синяк. Я поднес кисть к глазам, повернул к свету и пристально стал разглядывать.

– Ну и как? – подал голос Пахом.

– Как по мне – весьма недурно, – откликнулся я.

– Позвольте убедиться, Николай Александрович...

Вся комната затаила дыхание, только беспокойные мехи раздувались и сопели, гоняя воздух по трубам.

После паузы Пахом сказал:

– Вам повезло, Николай Александрович. И перчатки у вас просто отличные.

– Отличные, – согласился я. Меня охватило такое облегчение, что больше ничего в голову и не пришло.

Баюкая пострадавшую руку, я привстал с колен и как следует уселся на ступеньку. Пелагея ободрительно похлопала меня по плечу и подошла к Агафье.

– С Ильей Федоровичем скверно вышло, – обняла она женщину. – Не падайте духом.

– Приложу все усилия, спасибо тебе.

Темноглазые цыгане отирались у печи, поджидая, когда можно будет вернуться к своим хлопотам. Пахом ощутил их молчаливое нетерпение первым и обратился к товарищам:

– Так, граждане. Хватит мешать нашим кучерявым друзьм. Чтобы свежего воздуха под землей хватило на всю ночь, мехи должны поработать еще пару часов.

Здоровяк пригнул голову – то ли поклон, то ли кивок – и произнес несколько слов на цыганском. Было ясно, что он сейчас поблагодарил хозяев и извинился перед ними.

Когда мы направились к одному из боковых туннелей, они натянуто заулыбались и закачали головами, неумело скрывая облегчение.

Со чмоканьем, словно забитые воздушные шлюзы, открывались и закрывались двери. Плавно изгибаясь, коридор, освещенный ржавыми канделябрами, уводил куда-то вниз.

– Так это и есть Хранилища? – поинтересовался я.

– Не совсем, – отозвался Пахом. – На самом деле тут всего одно хранилище – просто имя прижилось. Все остальное, по сути своей, спальные места. Не шибко чисто и удобно, зато вполне себе безопасно. Собственно, вот ваша комната, Николай Александрович.

Я заглянул внутрь и увидел ровно то, что было обещано: худо-бедно прибранную, более или менее удобную на вид каморку с двумя кроватями, столом и рукомойником. У дальней стены протянулись три трубы, исходивших паром, а в углу висел облезлый киот с распятием, который смотрелся в этой комнате весьма чуждо.

– Обратите внимание на трубы, – сказал Пахом. – Они здесь для тепла, но прикасаться к ним не советую. Сразу получите ожог.

– Спасибо, что предупредили.

– Клозет у нас в конце коридора. Толком не запирается, да и пахнет там не луговыми цветами. Воду можно найти рядом с котельной. Она хранится в бочках сразу за дверью.

– Прямо царские палаты, – сказал я, разглядывая обстановку, что походила на грязную келью.

– Располагайтесь, – кивнул Пахом и удалился прочь.

Выскочив из сапог, я переместился на койку и улегся на затхлую подушку. Сил не осталось даже на то, чтобы уснуть, оттого я просто глядел в потолок, слушая тяжелую, угнетающую тишину, изредка прерываемую странными звуками.

Через некоторое время дверь моих "покоев" скрипнула и в проеме показалась голова Пелагеи.

– Николай Александрович, ну ты как?

– Жить можно. Проходите, милости просим, – сказал я поднявшись. Настроение моё как – то само собою приподнялось и мне сделалось не столь одиноко.

– Это можно, – ответила девушка, присаживаясь на край соседней койки. – Ты ничего худого не подумай, просто не хочу коротать ночь в компании этих старых дурней. Они-то ко мне со всей душой, да только я такую опеку вряд ли вынесу.

– Даже и в мыслях не было.

– Вот и славно.

– Как там госпожа Агафья?

– Горюет, но она сильная.

– Не сочтите за наглость, – сказал я, смутившись, – но меня гложит любопытство...

– Хочется знать как она потеряла руки?

Я кивнул.

– Собственно, это не секрет, – пожала плечами Пелагея. – Правую она потеряла, когда все мы бежали из города, потому что остаться означало смерть, а то и хуже. Жили мы в девятом секторе третьего кольца – на Третьей Портовой.

– Мы?

– Да, мы. Агафья подобрала меня со свалки совсем крохой, и с тех пор она мне как мать. Родная моя семья вся померла от кори: отец, мать, и пятеро братьев.

– Прости, ради бога. Я не знал...

– Не бери в голову. Так вот, Агафья со своим супругом, Василием Егоровичем, держали там одно заведеньице, туда много кто заглядывал – по большей части мужчины. Старые портовые крысы, рыбаки в промасленных дождевиках, старатели со своими пожитками, бренчащими на спине, и дела шли весьма неплохо. Подавали в основном пиво. Откашлявшись, она продолжила:

– И вот, в один из погожих деньков пришла беда: мертвые пришли дабы питаться живыми. Эта зараза застала нас с Агафьей на рынке – мы как раз закупали продукты, когда началась паника. Василий Егорович остался в тот день в трактире.

Везде уже сооружали временные преграды из хлама всякого толку. Помогали они плохо, но все-таки помогали, так что рабочие трудились вовсю. При первой же возможности, как только прошла основная волна паники, мы пробрались через ограждения и побежали в трактир.

Но там его было не видать. Трактир казался пустым, окна выломаны. Люди разбивали стекла и промышляли грабежом. Мне даже не верилось: воровать в такое время!

Зайдя внутрь, я начала его звать, пока он не откликнулся откуда-то из задней части дома. Тогда я перемахнула через прилавок, вломилась в кухню и увидела его на полу, всего истерзанного и залитого кровью. Агафья вбежала следом.

Кровь в основном была не его. Он застрелил троих безумцев, которые загнали его в угол – как волки оленя, вы же знакомы с их повадками, – и сидел теперь в компании трупов, но его сильно покусали. У Василия Егоровича откусили ухо и часть ступни, а глотку ему наполовину вырвали...

Она вздохнула и еще разок прочистила горло.

– Он умирал… и, как оказалось, обращался. В ту пору мы совсем еще не знали про эту болезнь, так что Агафья не побоялась к нему подойти. Василий Егорович вяло покачивал головой, глаза у него высохли и стали желто-серого оттенка.

Вместе мы попытались поднять его с пола – хотели дотащить до госпиталя. До чего же глупая мысль была. К тому времени все улицы перегородили, и помощи было бы негде искать. И все-таки мы поставили его на ноги. Он был не особенно крупный мужчина.

И тут он полез драться. Сцепившись, мы рухнули у прилавка. Когда снова удалось поднять его, с ним уже было кончено. Он начал постанывать и пускать слюни – яд, проникший в его тело через укусы, сделал свое дело.

Вот тогда-то все и случилось. Тогда он Агафью и цапнул.

Всего лишь прокусил большой палец – совсем неглубоко, но этого хватило. И тогда наконец стало ясно, что его больше нет, будто мало было пожелтевших глаз и невообразимой вони изо рта, как от дохлой лошади на улице. Василий Егорович никогда бы не причинил нам зла...

Она опять закашлялась, однако глаза ее, мерцавшие в свете свечей, оставались сухими.

Тут снова засвистели трубы, и Пелагея притворилась, что замолчала из-за них. Затем она продолжила рассказ:

– Надобно было его сразу убить. Он заслуживал, чтобы с ним поступили по-человечески. Но я тогда слишком перепугалась – и ненавижу себя за это. Ну да что уж говорить, дело-то сделано, точнее, не сделано, и ничего уже не поправишь. В общем, мы оставили его, и бегом добежали до церкви Святого Петра, где нам дали отлежаться и выплакаться.

– А как же укус?

– От укуса началось гниение и стало расползаться по руке. Три монашки, и я держали Агафью, а батюшка Феофан провел первую ампутацию. Никогда более в жизни я не слыхала, чтобы человек так кричал.

Я поежился:

– Первую?

– Ага. Потому что одной оказалось мало. Они отрезали только кисть, по запястье. Во второй раз пришли с пилой и взяли выше локтя, а в третий отхватили по самое плечо. Ну и что ж, зато помогло. Все три раза после ампутации она была на грани смерти. Каждая рана не затягивалась неделями, и Агафья уже искала спасение в петле, но я ей не дала.

Она замялась.

– А что случилось потом?

– Через три месяца она пошла на поправку. Вот и весь сказ.

– Но… – я покачал головой. – Как насчет второй руки? И протеза?

– Второй-то? Ну… – Пелагея опять заворочалась, и матрас, набитый сеном, с одеялом хором зашуршали. Зевнув во весь рот, она на выдохе затушила свечу возле кровати.

– Вторую руку она потеряла спустя пол года, в подполье. Взорвалась одна из новых печей; трех цыганят, которые ее охаживали, сразу убило насмерть, четвертый остался слеп. Агафье же зацепило руку раскаленным обломком металла, и дело с концом.

– Господи… – вымолвил я и, подавшись вперед, загасил оставшуюся свечку. – Это ужасно. Мне очень жаль. Сколько же силы в этой госпоже…

Из темноты донесся голос:

– Это уж точно... В общем, тогда у нас уже был наш проказник-доктор, Кулибин стало быть, и он то привел её в порядок.

Я услышал шелест фланели – моя соседка укладывала ноги поудобнее.

Пелагея издала еще один зевок, увенчав его довольно высокой нотой, словно свистулька. Тут же вспомнился мне один юродивый, Ефимка Пострел, известный мастер свистулечных дел, что на рынке своими изделиями торговал. Он в моменте тронулся головой и налепил свистулек в виде голых попов, солдат, да и про нашего царя не позабыл. Дуть в эти свистульки надо было понятно с какой стороны… Сраму тогда было… Забрали Ефимку агенты Императорской жандармерии с торга и никто больше его не видел...

– Прежде чем приступить, он хорошенько пораскинул мозгами, – продолжила Пелагея. – Схемы чертил, рисунки непонятные. Для него собрать Агафью заново было вроде игры. Когда работы завершились, он показал мне готовую штуковину, я даже ахнула. Она выглядела такой странной, такой тяжеленой… Казалось, что Агафья поднять-то её не сможет, не то что управляться с ней.

Дальше, с её слов, Кулибин предложил ей выпить, и она согласилась. И сразу в обморок, а проснулась от собственных криков. Доктор, или кто уж он там, пристегнул её ремнями к столу, вроде как у хирургов, и сверлил деревянным буром дырку в кости.

– Уму не постижимо…

– Ага, а ещё как-то хитро мышцы руки с механикой сшил... Агафья рассказывала, что это было куда хуже, чем все ампутации, – да что уж, хуже даже, чем обе руки потерять. Но теперь она рада, что она у нее есть... – Она то ли повернулась на бок, то ли снова улеглась на спину. – Ну всё, Николай Александрович, пора и честь знать. Не знаю как ты, а я, пожалуй, вздремну чуток.

Пока я боролся со своим беспокойным разумом, вдруг забурчал желудок – и я понял, что не могу припомнить, когда в последний раз ел. От одной только этой мысли живот порывался самостоятельно отправиться на поиски пищи. Но я понятия не имел, куда идти, так что лишь крепко обхватил его и свернулся в клубочек, решив для себя, что утром обязательно справлюсь насчет завтрака.

Тут же вспомнилась сестричка. Я, к сожалению, или к счастью, не был из тех, кто много молится, и не мог сказать, так уж ли верю в того Бога, имя которого поминаю временами. И все же, закрыв глаза и стараясь не обращать внимания на прерывистый писк отопительных труб, я попросил небеса помочь Настеньке.

С этими мыслями я провалился в объятия Морфея, однако, среди ночи проснулся от того, что кто-то залез ко мне под одеяло...

Глава 26

Мучась от звона в ушах, Настя молотила ногой по люку, пока зазор не стал достаточно широк, чтобы пропустить её в город, куда совершенно не хотелось. Но при прочих условиях она предпочла бы раствориться во мгле, а не сидеть в гондоле с воздушниками, которые уже расстегивали ремни на креслах и со стонами пересчитывали ушибы.

Загадочного тихони было не видать, пока девица не обнаружила, что тот стоит рядом с капитаном и поглядывает на нежданного пассажира одним глазом.

– И куда это ты направился? – спросил капитан.

– Прошу меня простить, господа, но мне пора, – отозвалась Настя, старательно изображая невозмутимость и удаль.

По её мнению, фраза прекрасно годилась на роль прощальной, однако ширины люка все-таки не хватило. Она просунула ноги в щель и заработала ими, как рычагами.

Капитан поднялся с перекошенного кресла и шепнул что-то этому худому господину; тот кивнул. Затем хозяин корабля поинтересовался:

– Как тебя зовут, мальчик?

Настя не ответила – она как раз перелезала через край люка, оставляя кровавые отпечатки на каждой поверхности, которой касались руки.

– Мальчик! Кузмич, хватай его, он ранен… мальчик, ты что?

Но она уже была снаружи. Спрыгнув на землю, Настя плечами налегла на дверцу, и ту снова заклинило – лишь на время, но ей большего и не требовалось, чтобы неровной побежкой кинуться прочь.

Вслед ей из нутра искалеченного дирижабля понеслись крики.

Девица завертела головой по сторонам, и перед глазами у неё все поплыло, однако ничего особенного разглядеть не удалось – её окружали лишь вековые стены.

Порывшись в памяти, Настя припомнила карту города, а затем и Императорскую гимназию, что высилась мрачным исполином с мраморными изваяниями античных богов на фронтоне и атлантами, державшими карнизы боковых стен.

Казалось, частокол, которым теперь было обнесено здание, можно было повалить одним щелчком. Бревна мариновались в сыром, а впоследствии и ядовитом воздухе целых два года – если одуревшая вконец Настя не ошибалась с датой.

В щели виднелись аккуратные двух и трехэтажными дома, которые, в былые времена, были наполнены неизменными книжными лавками, недорогими трактирами, булочными, прачечными и магазинчиками, торгующими всякого рода канцелярией. Теперь же, они тонули в ядовитом тумане, и слишком наглядная печать запустения лежала на всем.

Насте опять не хватало воздуха; сбившись с ритма, она часто и хрипло дышала под ненавистной маской. Как и прежде, чесалось лицо, а каждый вдох отдавал желчью и тем, что было у неё в последний раз на обед.

Среди непроглядного мрака, она разглядела тусклый луч света, примерно на втором этаже гимназии, который манил её, словно маяк, указывающий путь затерявшимся кораблям.

Где-то за спиной, во мгле, дубасили ногами по металлу и со всех сторон стали слышны мертвые голоса. Скоро матросы вышибут люк и нагонят её, или она попусту станет кормом для кадавров.

Все эти «скоро» нагоняли панику, а Настя всё так же беспомощно шарила руками по дереву, растопырив пальцы, хотя те и болели нещадно то ли от ушибов и переломов, то ли просто от перенапряжения. Пальцы исследовали каждую трещинку, выискивая прощелину, дверь или еще какой-нибудь способ попасть на ту сторону. Она смогла бы протиснуться в самое узкое отверстие, если бы возникла такая необходимость. Но вдруг, без лишнего шума, такая необходимость отпала.

Маску Насти сграбастала чья-то рука – до того сильная, что даже не верилось, – оторвала от земли и прямо за голову втянула в укромную нишу во мраке.

Она ухватилась за руки, которые при всей их пухлости, были словно железные. Сквозь перчатку, поверх кистей, ощущались металлические стержни, что тихо щелкали при каждом движении.

– Не шуми, сынок, – послышался тихий, глухой голос. Звук его дыхания, видимо вырываясь из фильтрующих трубок, превращался в мелодичную череду посвистываний и шорохов. – Я не причиню тебе вреда.

От сопротивления Настя отказалась ещё по двум причинам. Во-первых, она понимала, что толку из этого не выйдет: державший её человек был сильнее, и дышал ровно, не борясь с тошнотой или обмороком. А во-вторых, её ведь сейчас и впрямь могли спасать. Она ведь сама не хотела, чтобы её нашли люди с дирижабля, а меж тем они выбрались из кабины и с руганью приступили к осмотру повреждений. От ниши их отделяло аршинов двадцать.

Когда Настя уже смирилась с мыслью, что сейчас они пустятся на поиски, найдут и уволокут на свою подбитую посудину, руки потащили её куда-то назад и вбок.

Настя старалась облегчить их задачу, но лучше всего у неё получилось спотыкаться и запинаться, поскольку вокруг было черным-черно. Послышался тихий скрип, и плеч её коснулся холодный сквозняк.

Осталось сделать еще несколько шагов, еще разок запутаться в собственных ногах… и дверь закрылась за ними. Она очутилась в небольшом помещении с лестничным маршем и парой свечей, мерцавших над перилами.

Похититель или спаситель – поди разбери – отпустил её и позволил обернуться.

Искусно собранная маска этого невысокого человека закрывала всю его голову, от макушки до ключиц. Личина его напоминала стальной череп, собранный из мелких трубочек и клапанов. В переднюю часть были встроены очки с плоскими линзами, окрашенными в насыщенный синий цвет и светящимися изнутри.

Сколько Настя ни вглядывалась, его лицо оставалось загадкой. Одет он был в длиннополый купеческий сюртук из черного кастора, шаровары и грязные сапоги с "гармошкой" на голенище.

Кто бы он ни был, он тоже смотрел ей в глаза.

– Приглашаю вас к себе погостить, голубчик, – сказал незнакомец и тут же пошаркал прочь.

Походка его была словно журавлиная – он двигался не сгибая ног, точно шел на ходулях. Насте не оставалось ничего как подчиниться.

В самом конце тоннеля незнакомец повернул рычаг, что скрывался в нише. Послышался легкий щелчок, и левая стена со скрежетом пришла в движение, открывая небольшую комнату с единственным рубильником. Тот включил диковинного вида фонарь на груди и перевёл рубильник в нижнее положение. Где-то внизу глухо заходили шестерни, пол под ногами дрогнул, и площадка медленно поехала вниз, рывками, увлекая всё глубже в недра земли. Лишь свет от фонаря бросал на стены пресловутые тени. Всё это действо казалось Насте столь абсурдным, что она не в силах была проронить хоть слова.

И вот, платформа остановилась, поднимая в воздух облако пыли.

Пол здесь был замощен обычным плоским камнем без намека на полировку или мозаику, и шаги отдавались предательским эхом. Наконец пустота разбилась о красные двойные двери, запломбированные по краям лоснящимися черными полосками. Настя потрогала одну из них, присмотрелась. В отличие от того, что попадалось ей раньше, резина казалась довольно чистой и не несла явных следов кустарщины.

Отворив массивные двери, незнакомец потянул ещё один рычаг. Десятки электрических фонарей осветили залу, своды которой прятались во тьме, едва не ослепив Настю. Вдоль гладких, словно стекло стен, стояли всякого рода стеллажи. Куда ни глянь, на колоннах и столбах сияли лампы всевозможных размеров и форм. В мерцающем их свете ее взгляду предстало устрашающее множество деталей, инструментов и таинственных устройств, о предназначении которых Настя и гадать не бралась. Но она потеряла всякий дар речи, увидев с боку от платформы причудливый генератор. Двигатель его соединялся трубками с колбой, в которой плескалась ярко – желтая жидкость. Провода от генератора, словно паутины, тянулись ко всем механизмам и фонарям.

– Господи, – прошептала она дрожащим голосом. – Септикон!

Незнакомец тут же развернулся и с нескрываемым интересом уставился на Настю сквозь синие линзы маски.

– О, погляжу, вы недурно осведомлены. Отчего бы это?

– Я сам его разработал, – гордо ответила Настя.

Плечи незнакомца тихо задрожали. Было ясно, что он смеётся.

– Да вы, голубчик, фантазер.

– Негоже напраслину на людей наводить, любезный, – надулась Настя.

– Ну что вы, – покачал тот головой. – Даже не думал... Тут дело в том, что я знал человека, который открыл его.

– Знали? – сердце Насти затрепыхалось, словно голубка в руках. – Кто вы?

– Зовите меня Кулибиным. Маску, к слову, можете снять. Здесь безопасно.

– Сначала вы, – с подозрением заявила Настя.

На это ушло некоторое время, и процедура оказалась весьма замысловатой – сначала еще нужно было совладать с целым сонмом пряжек и застежек. Но вот пала последняя из них, увесистая стальная конструкция легла на стол, и выяснилось, что под ней все-таки скрывался старик с густыми белыми бакенбардами.

Некогда красивое и приятное лицо, с одной стороны, от уха до верхней губы, теперь представляло собой сплошной пузырчатый шрам размером с ладонь, намертво запечатавший правую ноздрю и стянувший мышцы вокруг рта. Один глаз открывался и закрывался с трудом, потому как поврежденная кожа вплотную подходила к веку. Весь его внешний вид своею черствостью наводил на мысль о пережитой нужде, бездолье, об утомлении жизнью и людьми, но во взгляде его все ещё трепетался мягкий, ласковый огонёк.

Все эти жуткие увечья не могли скрыть родной лик, завидев который Настя тотчас упала без чувств.