Текст книги "Провидец. Город мертвецов (СИ)"

Автор книги: Динар Шагалиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 23

Свет фонаря Пахома упал на шаткую груду сломанных ящиков, которые кто-то накидал друг на друга, да так и оставил вязнуть в грязи.

– Сначала я, – сказал здоровяк. – Мы сейчас уже довольно-таки далеко отошли от «Мольберта». Думается, основная их масса сейчас там. Эти гадины никогда не устают. Они будут царапать пол, пока руки не сотрут до костей. И чем больше будет шума, тем больше их туда набежит.

– И тем меньше останется рядом с нами, – сделал я вывод.

– На это вся надежда. Дайте-ка я сперва осмотрюсь наверху на всякий такой случай.

Он придавил ножищей самый нижний ящик и, убедившись в его устойчивости, не спеша полез наверх. Металлические обручи, придававшие сей конструкции жесткость, ответили пронзительным скрежетом, который в глухой утробе подземелья казался громче всяких выстрелов.

Все невольно поежились и притихли. Только Агафья спросила:

– Слышишь что-нибудь?

– Нет, – ответил Пахом, – но нужно еще оглядеться.

Ветхие сосновые ящики застонали под его ногами, грязь отвратительно зачавкала, угрожая обрушить всю груду. Однако конструкция выдержала, а Пахом спохватился, стараясь поднять люк без лишнего шуму.

– Кажется, чисто, – произнес Пахом.

Уверенности в его голосе не ощущалось, но до ушей не доносилось ни шарканья, ни царапанья, ни стонов. Думается, все сочли тишину за добрый знак.

Пахом опустил крышку и заговорил, до предела понизив голос:

– Мы в аптечной лавке на Второй Лиховской, прямо над нами подземный склад. Насколько мне известно, напрямую этот подвал с баром не сообщается. Госпожа Агафья, ты ведь знаешь, как добраться отсюда до хранилищ? Я то, дурья башка, запамятовал.

– Один квартал прямо, один направо.

– Замечательно. Теперь послушайте меня вы, Николай Александрович. По пути никаких перенырок не будет, так что не отставайте от других и бегите со всех ног, если вдруг какая беда.

– Полагаю, перенырками вы зовете входы в убежища? – уточнил я.

– Верно полагаете, – кивнул Пахом. – Как только выйдем на улицу, то никуда уже не будем заходить до самых Хранилищ. Это самое безопасное место и ближайшее к нам. Не считая «Мольберта». А туда мы теперь сможем наведаться не раньше, чем через день-другой.

– Черт-те знает что! – проворчала Агафья. – Я ведь только-только навела порядок после прошлого раза.

– Не волнуйся на сей счет, Агафья, – поспешила её успокоить Пелагея. – Вернем всё, как и было. Чай не впервой.

Пахом крепко схватил за ручки люка и спросил:

– Ну, все готовы?

Приняв молчание за знак согласия, он отворил крышку и первым полез наверх.

Один за другим осиротевшие завсегдатаи кабачка взбирались по хлипкой горе из ящиков и попадали из плесневелых земных недр в подвал старой аптеки.

Огонек в фонаре Пахома уже подрагивал и готов был потухнуть, но юркая Пелагея очень кстати раздобыла где-то парочку свечей, так что остаться в темноте нам не грозило. Каждую разломили пополам, дабы света было больше, однако Агафья предостерегла соратников:

– Держите свечи повыше. В старых ящиках полным-полно боеприпасов, переложенных опилками. Так что хватит и одной-единственной искры. Все в сборе? – спросила она в завершение.

– Все, госпожа, – отозвался пианист, шедший последним, и захлопнул за собой люк.

– С масками у всех порядок?

По кругу прошла волна кивков. Кто-то проверил застежки, кто-то потуже затянул ремешки. Пока шли последние приготовления, Пахом прокрался к выходу из подвала и потрогал засов на двери. Отодвинул его и тут же взял револьвер на уровень груди. Дверь немного приотворилась; здоровяк просунул голову в проем, поглядел налево, затем направо, заключил, что путь свободен, и поспешил поделиться своими умозаключениями:

– Не мешкаем, не шумим, не высовываемся. Окна тут заколочены тяп-ляп, какой-нибудь кадавр может взять и заглянуть в щелку. Не давайте им на себя полюбоваться. – Он первым вошел в аптечную подсобку и отступил в сторону, давая пройти остальным. – Живей, граждане. Сейчас все идут дальше, я прикрываю сзади. Нам нужно добраться до черного входа. Видите дверь? Вон, за прилавком. Старайтесь не поднимать головы выше его уровня. А свечи попрошу загасить. Ну как, готовы?

– Готовы, – прошелестел хор голосов, приглушенных тревогой.

– Ну, тогда с Богом.

Первой двинулась Агафья, замыкал цепочку Пахом. Револьверы он держал наготове, на спине подпрыгивало «Глушило», как у Пелагеи.

Скрючившись, почти ничего не различая вокруг себя, я чуть ли не на корточках пробирался через заброшенную лавку.

Света в аптеке, по сути, не было: запыленные окна покрывал слой грязи. Все свечи, кроме одной, что не могла разогнать тьму, были потушены и скрылись с глаз. Я то и дело ловил блики на раскуроченных прилавках: поблескивала влага, которой в заброшенном здании было предостаточно. Доски пола и оконные рамы давно перекорежило от сырости и тумана, что вонзал в древесину ядовитые зубы, разъедавшие всё и вся.

– Госпожа Агафья, вы у двери? – шепнул здоровяк, хотя так его голос и звучал ненамного тише обычного.

Кивнув, женщина взялась за большой деревянный засов, навешенный на дверь, и склонила голову:

– Ничего не слышу.

– Хорошо. Расступитесь. Я иду.

Согнувшись в три погибели, он обошел цепочку с фланга и встал у двери, во главе отряда.

Пахом еще разок взглянул на нас и произнес:

– Коли сильно прижмет… – И кивком показал на Глушило, торчавшее у него за плечом. – Но сначала попробуем по-тихому – быть может, и выгорит. Тут всего два квартала. Ходу, граждане. Не задерживаемся.

Мир за порогом был черен как смоль.

Я мог бы догадаться и раньше, но искренне полагал, что в заполонившей аптеку темени повинны окна, заваленные всяким хламом, и немытые стекла. У меня и в мыслях не было, какой теперь час.

– Ночь, – изумленно выговорил я.

Агафья сжала мое плечо и зашептала:

– К этому не сразу привыкаешь. Под землей за временем не так-то легко уследить, а зимой, Бог свидетель, дни у нас короткие. А нам сейчас вперед, на горку. Может, в Хранилищах кто-нибудь видел вашу сестрицу. Пришлые частенько бросаются в глаза. Только для начала нам еще надобно туда попасть. Все по порядку, верно я говорю?

– Верно, – согласился я.

– Веселей, Николай Александрович – сейчас еще суббота.

Суббота... Эх, взять бы сейчас, по обыкновению, и завалиться в какой трактир. Зацепить вилочкой маринованный грибочек и непременно облагородить его сметанкой; далее взять ароматный дуэт ржаного хлебушка да жирной бочковой селедочки; букетик зеленого лука, для достойного аромату, да соленый огурчик из дубовой кадушки. А после, с чувством, употребить поочередно, запив сие благолепие рюмашкой стылой анисовки. А не вот это вот всё. Вместо того, приходится теперь водить дружбу с малознакомым людом в мертвом городе, где каждый первый жаждет свежей крови...

Пахом нехотя взялся за фитиль свечи и затушил его. Когда он отворил дверь пошире, я затаил дыхание и напряг все силы, крепко сжав винтовку, ожидая что ночь хлынет сюда и проглотит всех до единого. Однако ничего не происходило.

Здоровяк вытолкнул всех за дверь и с еле слышным щелчком притворил её. Затем обернулся и пророкотал таким низким тоном, что его едва можно было понять:

– Держитесь рядом друг с дружкой. Возьмитесь за руки, если не противно. Николай Александрович, вы с вашей винтовкой замыкаете колонну.

Передо мной плелся Илья и, похоже, засыпал на ходу. Я старался поглядывать и в ту, и в другую сторону, но пианист постоянно терял темп и выпадал из цепочки; приходилось водворять его обратно.

Он ужасно отставал, а я не мог позволить себе подобной роскоши. Сам я дороги в Хранилища не сыщу, а уж ночью, в темноте, и подавно. Тьма стояла, хоть глаз коли – я не различал даже формы тех, кто шел впереди. Никакого неба над головой – не видно было даже желтых труб, которые наверняка торчали тут на каждом шагу; и только прищурившись что есть мочи, в заляпанных линзах очков начинали проступать неровные очертания крыш и шпилей, чернеющих на фоне туч.

Но глазеть по сторонам сейчас некогда: моего тощего попутчика пошатывало все сильнее – он уже натыкался на стены.

Я перехватил Илью и при помощи винтовки стал пытаться вернуть его в стоячее положение.

– Да что с тобой такое, голубчик? – прошептал я, больше себе, чем ему.

Мне показалось что Илья моей помощью и вовсе брезговал, потому как он отпихнул вдруг мою руку и привалился к стене.

– Что у вас тут за возня? – прошипела подскочившая Пелагея.

– С ним что – то не ладно... – покачал я головой.

– Так вас перетак. Давай подсоблю.

– Ступайте вперёд, Пелагея. Разберемся.

Снова застонав, Илья схватил меня за руку. Я помог ему встать в строй позади товарищей, еле волочивших ноги от страха. Вот только стон этот засел у меня в голове и отозвался зудом, словно в нем был еще какой-то смысл, упорно ускользавший от меня. Пианист опять оступился, и я дал опереться себе на плечо. Какое-то время он еще семенил вперед, потом одна нога у него зашла за другую, и он рухнул на тротуар, утянув меня за собою. Шаркающие звуки шагов неумолимо тонули в тумане.

– Стойте! – позвал я громким шепотом.

Судя по возникшей суете, меня услышали. Вереница остановилась.

– Что такое? – послышался взволнованный голос Агафьи. – Где вы?

– Позади, с Ильей. С ним что-то неладно, – пояснил я, обращаясь к его шевелюре.

Бедолага уткнулся лицом мне в ключицу.

Агафья зачертыхалась во мраке:

– Илюша, пьянь ты старая, дубина этакая! Если из-за тебя нас сожрут, то, ей-богу, я откручу тебе дурную голову.

По мере того, как нарастал нетерпеливый стук ее каблуков, прибавлял в силе и притушенный поток весьма занимательных ругательств. Наконец, какой-то заплутавший пучок света ударил в неприкрытый участок механической руки, и та блеснула, выдавая свою хозяйку.

Я едва это заметил от того, что внимание моё было приковано к ремешкам на голове пианиста с притупленным чувством самосохранения.

– Стойте, – шепнул я в темноту.

– Я слышу вас! – откликнулась Агафья. – Я здесь.

– Нет. Стойте… не подходите.

Я провел по его затылку ладонью, и мне все стало ясно: вот сломанная пряжка, вот болтается ремешок, который должен бы плотно прижимать маску к лицу.

Илья похрипывал, легонько ударяя головой мне в плечо. Он все крепче и крепче сжимал мою руку, а потом и вовсе взялся за бок и стал подтягивать к себе. Опомнившись, я подсунул под него винтовку и мягко повалил на мостовую.

Агафья присела рядом на корточки и потянулась к нему:

– Илюша, да неужто ты так наглотался, что уже пристаешь к нашему гостю?

Однако, я перехватил её руку.

– Не надо... – Поднявшись, я отвел Агафью чуть подальше. – Не надо, госпожа. У него слетела маска. Он этим дышал.

– О, Господи! Да что у вас там творится?

– Идите дальше, – ответила хозяйка кабака. – Мы вас догоним.

– Ну уж нет, – буркнул Пахом, и шорох его платьев заверил, что он развернулся и спешит теперича к нам.

– Мы прямо позади вас. А ну, живо уводи остальных, – не сдавалась Агафья.

Последнюю фразу она произнесла скороговоркой, потому что Илья встал с мостовой и потихоньку разгибался. Тень в двух шагах от нас неохотно распрямила спину и вздрогнула.

– Слишком быстро, – покачала она головой. – Такого раньше не случалось...

Бывший пианист просто стоял, не делая попыток приблизиться.

– Что будем делать, госпожа? – спросил я.

– Придется его пристрелить. Прости, Илюшенька, – с горечью ответила Агафья и вскинула арбалет.

Выстрел сбил кадавра с ног, однако угодил тому в грудь. Гадина тут же вскочила на ноги и её вой гулким эхом отозвался во всей округе. Не теряя более времени, я подскочил к нему и коротко, от бедра, с силою ударил прикладом по голове. Тот свалился кулем и затих.

Агафья схватила меня за локоть и потащила прочь. Через несколько шагов мы налетели на стену, которой держались от самой аптеки, и снова к ней прилипли, да так тяжело дыша, что найти нас теперича ничего бы не стоило.

Пахом на дальнем конце квартала из кожи вон лез, только бы не допустить неразберихи и паники. Собрав людей в одно место и приперев всей своей мощью к зданию, он объявил с таким расчетом, дабы услышали и мы:

– Мы на углу. За ним свернете направо.

– Знаю, – отозвалась Агафья, не утруждая себя шепотом. В голосе ее читались усталость и страх. – Нас услышали, как пить дать. Не стой на месте, увалень, уводи людей. Мы с Коленькой замыкаем.

В ночи зазвучали хриплые стоны. Черпая друг в друге силу, они стекались на шум, ведомые неутолимой жаждой плоти, и кромешная тьма нисколько им не мешала.

Мы с Агафьей рванули к перекрестку, откуда еще доносился, перекрывая мертвячий гомон, топот Пахома и других сидельцев «Мольберта». С каждой минутой они все больше отдалялись, но, по всей видимости, Агафья знала дорогу.

Как там они говорили – всего два квартала; только, очевидно, это были два самых длинных квартала на всем белом свете, а кадавры уже учуяли наш запах или вышли на след…

– Сейчас нагоним своих, – пыхтела на бегу Агафья и свернула за угол, врезавшись в стайку кадавров, что неслась навстречу.

К моему удивлению, она тут же пустила в ход свою чудо-руку, не щадя ни одной незадачливой головы, что оказывалась на её пути. Одной твари она размозжила голову о стену, другой вышибла мозги кулаком. Я же вскинул винтовку, и открыл пальбу, раз за разом щелкая скобой.

– Осторожней! – крикнула Агафья.

Не то чтобы она беспокоилась без меры, просто один из залпов прогремел рядом с ее ухом.

– Простите!

Я в сердцах дернул скобу еще разок и нажал на спусковой крючок. Винтовка глухо щелкнула и встала в задержку. Схватившись за ствол, словно дубиной, я стал крушить головы буйных мертвецов, словно переспелые тыквы.

Вдруг, какая – то не первой свежести баба повисла на моей руке и впилась гнилыми зубами в кисть не хуже той кобылы, что цапнула меня в отрочестве. Ужас, с родни тому, что посетил меня, когда я впервые услышал надтреснутый мертвенный клекот, завладел мной. Следом, механический кулак обрушился на хрупкую и облезлую голову этой гадины, и та безвольным уже трупом сползла на мокрую землю.

– Держитесь! – послышалось в ночи. – Сейчас шарахнет!

Чудовищная пушка уже гудела в полную мощь. Едва рванула звуковая мина, я одной рукой обхватил свою голову, а другой – голову Агафьи, поскольку та не могла прикрыть оба уха сразу. Вторым же ухом я прижался к ее плечу.

Ударная волна повалила нас на мостовую. Так мы и лежали, прижавшись друг к дружке, пока мир вокруг шатало и трясло. Все руки, что с жадностью тянулись к нам, точно сдуло, и когда от разряда осталось трепещущее воспоминание, зависшее в зыбком воздухе, раскатистый голос Пахома начал отсчет.

Мы кое-как обосновались на дрожащих ногах. Я, как и в прошлый раз, напрочь утратил чувство направления, но Агафья все-таки сказала:

– Нам сюда!

Тут раздался треск, и грязную, запруженную телами улицу осветила вспышка красно-белого света, едва всех не ослепив.

– Теперь нам потемки ни к чему, правда? – хохотнул Пахом, подлетев к нам. В руке его шипел сигнальный факел. – Живы, здоровы?

– Кто ж его знает, – ответила Агафья.

– Хорошо. Тогда тикаем отсюда. До Хранилища всего ничего осталось.

Через минут эдак пять бега трусцой, я увидел вход в подземелье. У подножия лестницы, уставленной по бокам грязными мешками с песком, ярко горел прямоугольник желтого света. Опираясь для равновесия на мешки, я стал спускаться, однако первой шла Агафья, и с рукой у нее что-то не ладилось. Даже в полумраке, даже в лихорадочной спешке нетрудно было заметить, что механика истекает жидкостью, не говоря уж о странном тиканье.

Моя же собственная рука пульсировала, и при мысли о том, что перчатку придется снять, меня пробирала дрожь, словно девицу на выданье. Если перчатка прокушена насквозь, то времени у меня осталось мало.

Глава 24

«Руска Рома» отвалилась от башни со всей грацией бройлера, и ухнувший заодно с ней вниз желудок Насти исторг из себя порцию рвоты. Удержав ее во рту, она сделала героический глоток, от которого заслезилось в глазах, и еще крепче вцепилась в строп, хотя и без всякой пользы – разве что было на чем болтаться.

Дирижабль зарылся носом, подскочил и на предельной скорости понесся над затопленными бродячими мертвецами улицами.

– С правого борта атакуют! – проорал Бартош.

– Маневр уклонения! – скомандовал Анхель.

С силой за что-то потянув, он опустил с потолка установку с рядом трапециевидных рычагов. Затем рванул один из них, и водородные баллоны отозвались пронзительным гулом, переходящим в визг.

– У нас перегрев! – крикнул помощник.

– Ну и пусть, – отмахнулся капитан.

Сквозь лобовое стекло, полуовалом обегавшее кабину, Настя разглядела кошмарный призрак другого дирижабля – поменьше этого, но ненамного, – на всех парах несущийся на «Руска Рому».

– Вверх уйдут, – буркнул Бартош. – Уйдут, никуда не денутся.

– Не уходят! – рявкнул Анхель. – Будь проклята эта посудина! Эти двигатели никак не...

Оборвав объяснения на полуслове, капитан саданул локтем по рубильнику толщиной с его кулак.

«Руска Рома» скакнула ввысь, будто перепуганная лань, а все ее содержимое, не исключая экипаж, качнуло назад, потом вбок и вверх; и все же полностью избежать столкновения не удалось – второй корабль налетел на них. С ужасающим скрежетом металла и стоном рвущейся материи огромные машины сцепились корпусами, но через несколько секунд дирижабль выровнялся и готов уже был ускользнуть.

– Ушли! – объявил капитан. – Мы ушли… видит кто-нибудь их? Куда они подевались?

Все глаза были прикованы к переднему стеклу, выискивая малейшие признаки врага.

– Не вижу, – проворчал Бартош. – Не могли же мы взять и потерять их!

Старший помощник, мерными порциями заглатывая воздух, предположил:

– У них же не такой крупный корабль. Может, не стоило нас таранить. Не справились с повреждениями, и всего делов.

Побелевшие как мел костяшки не давали пальцам Насти отпустить ремень, и ей пришлось вытянуть шею, чтобы глянуть в окно. Она никогда не была прилежна в молитвах, но сейчас неистово, той бессловной молитвою, просила Бога, чтобы тот дирижабль больше не вернулся.

Однако голос капитана ничуть не обнадеживал:

– Нет, нет, нет, нет!

– Где?

– Внизу?

– Да где же? Никого не вижу! – воскликнул Анхель.

И тут корабль сотряс еще один увесистый удар, послав «Руска Рому» в крен. Строп разорвало, Настя рухнула на пол, мешком прокатилась до стены и тут же обратно на середину кабины. Девица встала на четвереньки и поползла вперед, но её вдруг понесло к двери грузового отсека.

Где-то внизу выгибалась и трещала сталь, вылетали заклепки; где-то сбоку шипел и фыркал двигатель, издавая звуки, которых нормально работающим двигателям издавать не полагается.

Прямо по курсу раскинулся пейзаж, сглаженный туманом, и до Насти не сразу дошло, что наслаждаться этим зрелищем она может по одной единственной причине: дирижабль смотрел носом вниз и мчался навстречу горохово-желтой пелене, под которой могло скрываться что угодно.

– Мы сейчас разобьемся! – заверещала Настя, но её никто не услышал.

Команду всецело занимал обмен бранными репликами и даже крики пассажира не могли их отвлечь.

– Левый двигатель!

– Вышел из строя, или заело, или… не знаю! Не могу найти подушку стабилизатора!

– Да, может, на этой кретинской машине ее и нет. Тяга правая, жми пневмотормоза. О бесы, да если мы сейчас не уйдем на подъем, то уже не уйдем никогда.

– Они снова идут на нас!

– Они там что, ума лишились? Мы же отправимся к праотцам!

– Не уверен, что их это так волнует…

– Попробуй вон ту педаль… нет, другую! Вдави и не отпускай!

– Не работает!

– Мы сейчас напоремся на…

– Слишком медленно!

Настя прикрыла веки и почувствовала, как от стремительного спуска уходят в череп глазные яблоки, не справляясь с давлением.

– Я умру здесь, умру… или там, на земле… Я ведь совсем не… – сказала она себе самой, потому как никто больше не слушал. – Я ведь совсем не так хотела. Господи.

Днище гондолы заскребло по какой-то новой поверхности – на сей раз кирпичной, не металлической. По обшивке глухо застучали камни, отскакивая и осыпаясь на землю.

– Во что врезались? – спросил Анхель.

– Крыши брюхом скребем!

Дирижабль вело по беспорядочной траектории, швыряло то и дело на препятствия и острые углы, но в конце концов он начал замедлять движение… и внезапно ушел вверх – до того резко, что рот Насти вновь заполнился желчью.

Вдруг воздушный корабль рывком остановился, словно кто-то натянул собачий поводок, и Настя ничком свалилась на пол.

– Подцепили, – угрюмо произнес капитан. – Нас берут на абордаж.

Кто-то наступил девице на руку, заставив вскрикнуть, но времени на жалобы уже не оставалось. По входной двери принялся отбивать барабанную дробь немаленький и, видимо, прибывающий в сильно расстроенных чувствах господин. Настя поднялась с пола и юркнула в нишу рядом с грузовым отсеком. Там она и затаилась, пока капитан и его команда выхватывали клинки с пистолетами.

Отстегнув ремни, матросы повскакивали с мест и кинулись отстаивать дверь, но та уже едва держалась на петлях. Как бы они ни налегали на неё, как ни упирались ногами, силы – а может, усердия – у их противника было больше.

Насте некуда было податься и нечем помочь экипажу; съежившись на полу, она наблюдала, как справа, в образовавшуюся брешь пролезла толстая рука, схватила Бартоша за волоса и стала молотить того головой об дверной косяк. Тем временем ещё одна рука появилась снизу двери, сграбастала ближайший сапог и дернула на себя. Повалившись на пол, Анхель отчаянно залягался, колошматя ногой по вражьей конечности, по двери и по чему ни попадя. На долю секунды лапа исчезла, а вернулась с револьвером и тут же пальнула капитану в подошву.

Пуля пробила сапог насквозь, по прямой прошила бедро и впилась в нежную плоть предплечья. Анхель взвыл и принялся поливать свинцом руку, дверь и все, что только шевелилось в проеме. Однако, пули были бессильны перед стальной обшивкой и не наносили совершенно вреда.

Уступая напору атакующих, дверь прогнулась пуще прежнего. Капитан сорвался с места и заковылял к грузовому отсеку, оставляя за собой кровавый след. Пинком отшвырнув с дороги Настю и угодив ей в аккурат под ребра, он начал вертеть колесо на стальной двери грузового отсека.

– Держите вход! – рычал Анхель.

Его подчиненные старались изо всех сил, но получалось у них весьма скверно.

Пару цыган навалились спинами на искореженную дверь и упорно держали оборону перед наступающими захватчиками.

На противоположном конце рубки послышался скрип петель, которые давно не были в деле: открылся аварийный люк. На глазах у Насти капитан выскользнул наружу, зацепился за корпус и, словно паук, пополз вверх. Вскоре на обшивке послышались стуки колен и сапогов.

Настя и представить боялась, каково это – ползать бог знает на какой высоте по корпусу дирижабля, без страховки и без гарантий, что приземлишься на что-нибудь мягкое. Однако капитан упрямо перебирал руками и ногами, и каждое его движение отдавалось бряцанием маленького гонга.

– Что он делает?! – взревел Бартош.

Девица едва расслышал его: в ушах до сих пор звенело от выстрелов, которые в замкнутом пространстве звучали вдвойне оглушительнее.

– Крюки! – выдавил один из смуглых матросов, задыхаясь от боли и пытаясь хоть как совладать с ранами, не отнимая спины от двери. – Абордажные крюки он отцепляет.

Настя хотела бы помочь, да не знала как; еще больше она желала сбежать отсюда, но пути было два – в небо и вниз, а превратиться в мокрое место ей вовсе не улыбалось.

У ног Бартоша валялся брошенный охотничий длинный нож с острым концом. Настя вытянула ногу и подтолкнула его поближе к себе. Возражать никто не стал. Тогда она взяла оружие в руки и крепко прижала к груди.

Тут что-то громко щелкнуло и с прытью, переворачивающей внутренности, корабль ушел вверх.

Дверь, отделявшая команду от врага, мгновенно захлопнулась и чуть не улетела в небеса, потому как снаружи ничего уже не было; второй дирижабль отбросило назад, и суда быстро разошлись.

– Есть! – воскликнул капитан, хотя в кабине его голос был едва различим.

Снизу донеслись вскрики. Возможно, кто-то из неизвестных выпал за борт, когда «Руска Рома» сорвалась с крючка.

– Всем отойти от двери! – завопил мистер Бартош, после чего ринулся к своему креслу и с горем пополам залез на него.

Дверь искорежило напрочь, и оставалось ей недолго. Наконец не выдержала под ее весом последняя петля, и стальная плита с тоненьким свистом понеслась навстречу мостовой.

Все напрягли слух, считая секунды, пока по улицам не покатилось грохочущее эхо.

В люк на дальнем конце гондолы ввалился капитан. Закрыв за собой створку, он кинулся в рубку и занял свое кресло – ни качка, ни солидный крен, ни потеря двери, с которой кабина осталась беззащитной перед зловонными небесами, его не смущали.

– Ходу, ходу давай, – прохрипел Анхель. Он вконец выдохся и дрожал от перенапряжения сил.

Перегнувшись через осевшего на кресле помощника, капитан дернул рычаг, затем просунул здоровую ногу под пульт и нажал на педаль. Дирижабль подпрыгнул в воздухе и сделал бодрый полуоборот, выбив Настю с безопасного местечка, и она кувырком полетела в открытую дверь.

Не выпуская ножа, девица выбросила вторую руку в надежде зацепиться за раму, петлю, за что угодно еще, но корабль кренился все сильнее, а на помощь ей никто не спешил. Тут искореженный обломок петли пропорол ей ладонь, и от боли и ужаса она разжала пальцы.

И упала.

…Но ударилась о твердую поверхность куда быстрей, чем ожидала. В следующее мгновенье здоровая лапища, которую Настя уже видела, схватила её за руку и сдавила со всей мощью столярных тисков.

В разом помутневшей голове пронеслось что-то насчет огня и неразлучного с ним полымя.

Она никак не могла решить, сопротивляться ей или нет, но тело решило само. Настя принялась извиваться и брыкаться, пытаясь выскользнуть из чудовищных пальцев, хотя под ногами девицы не было ничего, кроме зараженного воздуха.

– Ты что, дурной? – прорычал голос, достойный руки таких размером. – Неужели ты и вправду хочешь, чтобы я тебя выпустил?

Настя проворчала что-то в ответ, но её не услышали. Рука подтянула добычу повыше, к самому краю палубы второго дирижабля. Её держал за запястье мужчина, крупнее которого Настя не видела – да что там, не слышала. Он сидел на корточках, иначе не уместился бы во входном проеме собственного корабля. Дверь здесь не отворялась наружу, а уезжала вбок по специальному пазу. Маска на мужчине была облегающего типа, без громоздких дыхательных приспособлений.

Позади него пререкались чьи-то раздосадованные голоса:

– Отцепились! Сукин сын отцепил нас! Голыми руками!

– Ну да, хитрый попался вор; это мы и так знали.

– Поднимай эту колымагу в воздух! Сейчас же поднимай! Мой корабль ускользает от меня с каждой секундой, а его я терять не намерен, слышишь меня? Я свой корабль не отдам!

Гигант отвлекся от Насти и бросил через плечо:

– Лаврентий, ты свой чертов корабль уже продул. Мы же попытались, так? И попытаемся еще разок, только позже.

– Нет, мы попытаемся прямо сейчас, – не унимался хриплый голос.

Однако другой, не такой низкий и чуть ли не жеманный, возразил:

– Да нельзя сейчас! Мы и так еле ползем.

– Ну вот, как раз и взлетим!

– Какое там взлетать – мы высоту теряем!

И снова гигант обратился к ним через плечо, напоминавшее формой горный хребет:

– Митрич прав. Мы еле плетемся и теряем высоту. Голубку надобно сажать, иначе, не ровен час, разобьемся.

– Да чтоб тебя, Семён, мне нужен мой корабль!

– Надобно было его стеречь, Лаврентий, а не зенки заливать. Однако, мне тут хотят намекнуть, куда же он направился. – И он перевел взгляд на Настю, которая все так же болталась над вихрящейся пеной тумана, оседавшей на город. – Верно же я говорю?

– Нет, – отозвалась Настя. Её голос звучал сердито, хотя на деле ей всего лишь не хватало дыхания, а сдавленная рука нещадно ныла. – Я не знаю ничего.

– Твои песни принесут тебе несчастье, – заметил мужчина и расслабил запястье.

– Не надо! – взмолилась Настя. – Не надо! Клянусь, не знаю!

– Но ты ведь был в их команде, правда?

– Нет! Я просто пассажир! Хотел выбраться за город! И всё!

Он без всяких усилий втащил Настю в гондолу, словно перекладывал котенка из корзины в корзину. Наставив палец ей между глаз, он произнес:

– Не шевелись, коли сам себе не враг.

– Да пристрели ты этого гаденыша, раз не хочет беседы вести! – потребовал голос, разъяренный больше прочих.

– Остынь, Лаврентий. Через пару минут он нам что-нибудь да скажет. А пока нам нужно посадить судно, не то само упадет.

Он задвинул боковую дверь на место и уселся на очень большое кресло перед очень большим лобовым стеклом, затем оглянулся и сказал Насте:

– С тобой тут не в игры играют, юнец. Нож ты выронил, я сам видел. И для тебя же лучше, если ты ничего больше не припрятал. Через несколько минут потолкуем.

Настя стояла на четвереньках, потирая руку и разминая измученные шейные мышцы.

– Мне не ведомо, куда они там удрали с этим кораблем, вот вам крест. Я только на борт поднялся, часа не прошло.

– Серьезно? – хмыкнул верзила. Судя по величине его кресла и тому, что остальные позволяли ему говорить за всех, он-то и был капитаном судна. – Кузмич, будь так добр, присмотри за ним.

Из тени плавно выступил стройный господин, которого Настя заметила лишь сейчас. Даже когда корабль дернулся и тоскливо завалился носом, начиная путь к земле, человечек остался неподвижен. Его ноги словно приросли к полу.

Девица заговорила сама с собой, потому что другие вроде бы не слушали:

– Я всего лишь пытался выбраться из города. Хотел…

– Держитесь крепче, – посоветовал капитан.

Это был не столько приказ, сколько совет – и хороший, поскольку дирижабль начал двигаться по нисходящей спирали.

– Отказали пневмотормоза, – сказал кто-то с деланым бесстрастием.

– Совсем? – уточнил капитан.

– Нет, но…

С мерзким звуком корпус корабля заскрежетал по кирпичной стене какого-то здания. С дребезгом взрывались окна, лишаясь рам: машина утаскивала их за собой.

– Раз так, включай двигатели.

– Правый не хочет.

– Значит, при посадке ввинтимся в землю; ничего страшного. Давай выполняй.

Кабину заполнил рев.

– Падаем, ребята, – спокойно произнес капитан.

Усатый господин в синем кителе – Лаврентий, надо думать, – воскликнул:

– Два в один день! Проклятие!

– Коли бы знал, что ты такой везучий, – откликнулся капитан, – ни за что бы не стал помогать.

Улица приближалась быстро. Стоило дирижаблю выйти на очередной виток спирали, в окне возникала земля – и посадку она сулила на редкость суровую.

Капитан потянул рычаг у себя над головой и дирижабль начал тормозить по-настоящему, чуть ли не вставая "на попа". Днище корабля соприкоснулось с землей. От удара он едва не отскочил обратно, но завяз в грунте и пропорол борозду, пока наконец не застыл на месте.