Текст книги "Ускользающие тени"
Автор книги: Дина Лампитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Как всегда, Эйвбери был тихой гаванью, целебным местом, и Сидония откровенно порадовалась перерыву в своем расписании и возможности провести несколько дней с родителями. Она не была дома с Рождества, созванивалась с родителями только после концерта в зале Перселла, и теперь ее радость при возвращении в чудесный старый дом чувствовалась еще острее. Открыв дверь собственным ключом, Сидония громко крикнула:
– Привет! А где все?
Как всегда, она немедленно погрузилась в круг интересов своих родителей. Джордж Брукс, ныне пребывающий в отставке, подолгу пропадал в консультационном бюро, а Джейн много рисовала, хотя и без значительных успехов, как отметила Сидония. У нее создавалось ощущение, что родители живут в ином мире, почти другом времени, которого не коснулись перемены и падение нравов, несмотря на то что их любимый дом и сад находился в стране, кишащей наркоманами, преступниками и претерпевающей период всеобщего ожесточения. Но Сидония не задумывалась над этим, просто радуясь возможности побыть с ними вдали от жестких требований своей профессиональной жизни.
– В Мальборо намечается аукцион, который может заинтересовать тебя, – заметила Джейн в первый их совместный вечер.
– В самом деле? И что же?
– В каталоге среди выставленных на продажу вещей указаны документы из Холленд-Хауса, Кенсингтон. Их продает частный коллекционер.
Сидония моментально оживилась:
– Интересно, какие именно? Мы сможем поехать на аукцион?
– Я надеялась, что ты спросишь об этом. Там будет одно зеркало, от которого бы я не отказалась.
– Отлично!
Мальборо в пятницу утром был наводнен покупателями и туристами, и помещение, где проходил аукцион, было переполнено как жаждущими добычи коллекционерами, так и обычным народом, который приходит на распродажи, только чтобы поглазеть и послушать торги. Бумаги из Холленд-Хауса были выставлены как лот 216. Заинтригованная Сидония подошла осмотреть их.
Это было собрание писем, тщательно упакованных в пластик. На некоторых из писем виднелась подпись Генри Фокса, два были подписаны Кэролайн и еще несколько – от Эмили и Луизы. Но внимание Сидонии привлекло то, что на первый взгляд ей показалось объемной книжицей и в действительности было дневником. На первой странице значилось: «Дневник Сары Леннокс, 25 февраля 1755 года, Килдер-Хаус, Дублин. В честь десятого дня рождения». Сидония едва удержалась от восторженного вскрика и крепко прижала переплетенный в кожу дневник к груди.
– Что там? – с любопытством поинтересовалась Джейн. – Ты выглядишь так, как будто увидела призрак.
– Так оно и есть. Помнишь, я говорила тебе, что интересуюсь жизнью людей, которые некогда жили в Холленд-Хаусе, особенно жизнью Сары Леннокс?
– И что же?
– Не могу поверить своим глазам, но это ее дневник! Боже мой, мне он просто необходим!
Ее мать повела себя так умно, что Сидония не удержалась от нежного поцелуя в щеку. Обведя взглядом помещение, Джейн полушепотом предупредила.
– Немедленно смени выражение лица. Здесь повсюду перекупщики. Веди себя так, как будто тебе он безразличен.
Ее дочь разразилась хохотом:
– Я обязательно сделаю все, что в моих силах. Спасибо за помощь.
– Отойди, – прошипела ей Джейн уголком рта. – Вон тот красавчик уставился на нас.
– О Господи! – захихикала Сидония.
Как и ожидала Джейн, на дневник нашлось еще двое претендентов: красавчик, чье внимание привлекала скорее сама Сидония, нежели торги, и сухой, как вяленая рыба, лысый мужчина с унылым лицом. Сидония решила, что это сотрудник одного из музеев. Американка в брюках в обтяжку и пластиковой шляпке попыталась торговаться, очевидно, желая приобрести кусочек английской истории, но остановилась, дойдя до сотни фунтов. Сотрудник музея дошел до пятисот и остановился, видимо, потеряв интерес. Сидония подняла руку и, подмигнув аукционеру, что позабавило ее мать, стала обладательницей документов из Холленд-Хауса за пятьсот пять фунтов.
Несмотря на страстное желание немедленно перечитать дневник Сары от корки до корки, Сидония сдержалась. Эйвбери был домом, а дом означал совместные обеды и коктейли, а также обмен сплетнями, и Сидония не желала разочаровывать родителей, проводя время в обществе дневника. Отлично понимая, что следующего визита домой ей придется ждать еще долго, Сидония очаровала гостей, приглашенных сегодня на ужин к Джейн, умело разыгрывая роль знаменитости, как того и хотела ее мать, а после ужина поиграла на фортепиано. Одной ей удалось остаться только поздней ночью.
Намереваясь прочесть всего несколько страниц, Сидония открыла дневник и с трудом начала расшифровывать написание букв, принятое в восемнадцатом веке. Но вскоре она освоилась с рукописным текстом и по-настоящему заинтересовалась. Вся жизнь Сары от впечатлений милого ребенка до первых здравых замечаний подростка живо прошла перед глазами Сидонии в этих искренних словах.
«Красавец так и не узнает, чего лишился, – подумала она, вспомнив об аукционе. – Это настоящее живое прошлое!»
«Я определенно решила написать леди Сьюзен о том, что не любила Е.В., что он мне просто нравился, несмотря на то что это неправда. Хотя он бесчувственный; недостойный и бесчестный человек, я по-прежнему люблю его».
«Боже мой, наконец-то я узнаю правду», – подумала Сидония, но уже следующие слова заставили ее похолодеть:
«Случилось невероятное: я теряюсь в догадках, не зная, как объяснить это событие. Несколько дней шел снег, но сегодня распогодилось, и мы вышли в парк. Пока мы в Чаще возились с Чарльзом Джеймсом, я случайно взглянула в сторону и увидела существо, которое до сих пор считала служанкой или крестьянкой, видела несколько раз в доме и в саду и о коем, несмотря на его странный облик, я раньше мало задумывалась. Но сегодня, рассердившись на ее грубый взгляд, я бросилась в погоню. Моя добыча скрылась в вихре снежных хлопьев, и все же я успела заметить в ее поведении нечто удивительное, будто существо было духом или призраком, а не смертным человеком из плоти и крови».
Читая слова, написанные о ней самой за двести лет до ее рождения, Сидония испытала ошеломляющий страх, но в то же время была совершенно зачарована. Вздрагивая, она продолжила чтение:
«Холленд-Хаус, 11 июня, 1768 год. Сегодня я написала леди Сьюзен, но ничего не сообщила ей, не упомянула ни слова о моем позоре, таком ужасном, что только Его существование удерживает меня от того, чтобы не свести счеты с жизнью. У меня будет ребенок от Него, и вскоре об этом узнает весь мир, ибо как можно скрыть такое? Все те, кто долгие годы насмехался над моим супругом, говоря, что он слишком слаб, чтобы зачать дитя, а также издевался над моим поведением, не впадут в заблуждение, ибо правда предстанет перед ними во всей своей наготе. Все решат, что у леди Сары Банбери внебрачный ребенок, и ее репутация распутной женщины получит значительное подкрепление».
Сидония обнаружила, что больше всего сейчас ей хочется повидать леди Сару и ободрить ее, объяснить, что в современном мире все эти предрассудки не имеют большого значения, хотя в любом веке положение замужней женщины, ждущей ребенка от своего любовника, было не из самых приятных.
«Вернусь в Лондон и сразу же отправлюсь в Холленд-Хаус», – решила она и поняла, что ее связь с давно умершей женщиной принимает новое направление, что она стремится поддержать Сару и будет удовлетворена только тогда, когда увидит ее хотя бы еще раз.
Она плакала, дописывая эти строки – настолько перепуганной и обеспокоенной она была уже несколько дней. Ее губы застыли, не давая возможности не только улыбаться, но и разговаривать.
Впервые Сара заподозрила самое худшее в начале апреля, когда ее ежемесячные недомогания так и не наступили. Ее грудь отяжелела, стала более чувствительной, и, хотя Сара была совсем неопытной в подобных вопросах, она сразу предположила, что беременна. Когда недомогания не наступили и в мае, отрицать страшную истину было уже невозможно.
Она была совершенно потрясена, до сих пор твердо веря и даже сообщив об этом Уильяму Пауэллу, что на ее семью пала кара бесплодия и что она сама вместе с сестрой Луизой Конолли оказались ее жертвами. Она не допускала и мысли, что в ее бесплодии виноват сэр Чарльз, что это его семя было безжизненным, и никак не связывала причину с их редкими супружескими соитиями. Но теперь невероятная истина была налицо. Связь с неистовым мужчиной дала невероятные результаты, и Сара благодарила Бога уже за то, что отцом ее ребенка будет человек, дорогой ее сердцу, а не один из множества ловеласов, которых она допустила до своего тела.
Сначала она написала Уильяму, что не желает его видеть. Но вскоре она почувствовала, как тяжело ей нести эту ношу в одиночку, и неожиданно сама приехала к возлюбленному. Ее заплаканное лицо рассказало обо всем яснее, чем смогли бы сделать любые слова.
– Ты беременна, – немедленно предположил он и бросился целовать Сару.
Сара не ответила, просто кивнула головой, а потом разразилась настоящим потоком слез, обильно орошая ими грудь Уильяма.
– Что же мне делать? О Боже, помоги мне решить, что делать? – рыдала несчастная женщина.
– Давай по порядку, – радостно пришел ей на помощь Уильям. – Прежде всего, ты должна поздравить счастливого отца, то есть меня. Во-вторых, решить, когда и куда мы сбежим. А в-третьих, хорошенько поцеловать меня и прекратить шмыгать носом.
Он буквально сиял, обрадованный новостью, его бледное лицо оживилось, в глубоких глазах появилось умиротворенное и восторженное выражение.
– Я ничего не могу решить, – скорбно отозвалась Сара. – Я просто не знаю, что предпринять.
Ее кузен задумался.
– Возможно, самое лучшее, что мы можем сделать, – позволить ребенку родиться в браке. По крайней мере, так он избежит репутации незаконнорожденного.
– Но что я скажу сэру Чарльзу?
– А ты не могла…
– Нет, это невозможно. Наши отношения в этом смысле были кончены раз и навсегда. Кроме того, Чарльз считает меня блудницей и едва удостаивает взглядом.
– Тогда тебе необходимо приложить все свое умение и проявить настойчивость, – решительно заявил Уильям, и Саре пришлось удовлетвориться этими словами.
Но вечером, делая новую запись в своем дневнике и видя написанные черным по белому слова «внебрачный ребенок», она вновь испытала тошноту и зарыдала, с ужасом размышляя, сколько времени пройдет прежде, чем весь мир узнает о ее позоре.
Дневник заканчивался неожиданной и удивительной записью:
«Гудвуд, 25 августа, 1781 год. Я была в Холленд-Хаусе, где случилось странное событие. Я готова поклясться чем угодно, что видела Нечто, испытала удивительные чувства, но там совершенно ничего не было! Больше я не могу писать об этом. Через два дня начинается моя новая жизнь. Сара Леннокс».
Пробило час ночи, когда Сидония сидела, уставившись на эти слова и размышляя об их туманном значении. Ни одна из предыдущих записей не проливала ни луча света на это «странное событие», каким бы оно ни было, и, очевидно, с этого момента Сара начала новый дневник.
«Боже мой, как бы я хотела приложить к этому руку», – подумала Сидония, а потом поняла, что ее родители уже давно спят, и погасила лампу у постели.
Она лежала в темноте, и в ее голове проносились невероятные мысли. Ей вновь предстоит увидеть Сару – причем не менее трех раз, и последняя встреча будет совершенно особенной. Почему-то подтверждение ее путешествий в прошлое уже не вызывало страха. Сидония помнила тошноту, которую испытывала, возвращаясь с поля, зябкий ужас, от которого не могла избавиться, пробегая по коридору в Шато-де-Сидре, и теперь была рада, что прошлое больше не принесет ей эмоциональных травм.
«Тем не менее, – размышляла она, погрузившись в первую зыбкую дремоту, предвестницу сна, – обо мне наверняка есть записи в других дневниках. Но о них я никогда не узнаю».
Она быстро заснула и во сне видела графа Келли, но была полностью уверена, что на этот раз видит всего лишь сон, а не совершает путешествие в прошлое.
Проснувшись на следующее утро, Сидония пришла к твердому убеждению, что сама судьба предназначила ей поселиться близ Холленд-Хауса, ибо только благодаря Саре она научилась исполнять музыку восемнадцатого века. Она знала, что этот эпизод ее жизни, каким бы сверхъестественным он ни был, стал настоящим переломным моментом. Холленд-Хаус и его обитатели подвели ее к решающей черте – и в ее карьере, и на всей жизни.
– Ты сможешь выступить в Силбери-Эббас на концерте в пользу исследований рака? – крикнул с нижнего этажа ее отец.
– Конечно! – отозвалась Сидония и, охваченная удручающими, но трогательными воспоминаниями о Финнане, задумалась о том, сколько времени ещеосталось до его возвращения из Канады.
– Как мне нравится здесь! – невольно воскликнула она за завтраком.
– А нам нравится, когда здесь бываешь ты, – ответила Джейн. – Ты уезжаешь в понедельник?
– Боюсь, что да.
– Что ты хочешь сыграть для них? – спросил отец, еще продолжая говорить по телефону.
– Скажи, что избранные произведения восемнадцатого века – главным образом сочинения графа Келли, в том числе недавно обнаруженную мной пьесу под названием «Леди Сара Банбери».
– Банбери? Она имеет отношение к владельцу жеребца-победителя на первом Дерби? – спросил Джордж Брукс, прикрывая трубку ладонью.
– Вот именно! – откликнулась Сидония, улыбнувшись самой себе и всем этим странным совпадениям.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
С тех пор как Сара Леннокс вышла замуж за Чарльза Банбери, над ним зависла небольшая, но всегда присутствующая туча. Затем, казалось бы, безо всяких причин, началась болезнь – по-видимому, обычная простуда, но с невероятно серьезными симптомами и осложнениями. Врачи щупали его пульс каждые несколько минут, как казалось Георгу, делали ему обильные кровопускания и пользовали клистиром так, что ему приходилось почти не вставая жить на мраморном сиденье своей уборной. Его состояние было достаточно серьезным для издания Указа о регентстве, и к середине мая этот указ был принят.
Король понимал, что вскоре поправился бы, если бы его министры, воспользовавшись преимуществами его временной слабости, не мучили бы его своими увертками и хитростями. Придя в ярость, Георг разогнал добрую их половину, не сделав новых назначений на посты, и, в конце концов, был вынужден унижаться и умолять их вернуться к исполнению своих обязанностей. Именно в этом случае имя Банбери вновь привлекло внимание короля: муж Сары предлагался в качестве секретаря нового лорда-губернатора Ирландии, должности, от которой он, к счастью, вскоре отделался.
Только тогда Георг впервые понял, насколько его эмоции влияют на его же физическое состояние. В нем развивалась склонность к несдержанности, он легко впадал в возбуждение. Его режим сна в целом претерпел изменения, и теперь он приобрел странное обыкновение спать всего два-три часа за всю ночь. Не только усталость, но и чрезвычайная слабость привели к тому, что он стал раздражительным и часто впадал в уныние.
Хотя болезнь и трагедии 1765 года прошли под неусыпным Божьим взором, они оставили неизгладимый след у короля. По словам его врачей, король Георг стал страдать «временными волнениями». Причем ничто не могло с такой достоверностью вызвать приступ сильнейшего волнения, как упоминание при короле имени Джона Уилкса.
Развратник, сатанист, член клуба «Адское пламя», дуэлянт, подвергающий резкой критике королевскую фамилию в своей газете «Норт Бритен», Джон Уилкс, член парламента от Эйлсбери, был постоянным бельмом на глазу короля, пока, наконец, не был выслан с Британских островов и не бежал во Францию, чтобы избежать обвинения в диффамации.
Но теперь, летом 1768 года, поклонник дьявола не только дернулся, но и вызвал множество неприятностей и скандалов как настоящий «вождь мятежа и волнений». Имея наглость выдвинуть Уилкса в парламент от округа Миддлсекс – и он был избран! – приверженцы нового парламентария прошли от Брентфорда до Лондона, выкрикивая лозунги Уилкса, разбивая окна и нанося огромный ущерб особняку лорд-мэра, который, как известно, выступал решительно против народного героя и всех его идеалов.
Ситуация ухудшалась. Уилкс, призванный отвечать за свое беззаконие, наконец был арестован. Но, пока его везли в королевскую тюрьму Бенч, толпа мятежников остановила лошадей и сама прогнала экипаж по Стрэнду, привезя Уилкса в таверну «Три бочонка» на Спайтелфилдс.
Мятежники устроили демонстрацию возле тюрьмы в Сент-Джордж-Филдс, Саутуорк, когда Уилкс был наконец-то приговорен к двадцатидвухмесячному заключению, хотя никто из смертных еще не проводил столь комфортно и приятно время в тюрьме. Поселенному в апартаментах на втором этаже, откуда открывался чудесный вид, Уилксу было разрешено иметь свою свиту. Каждый день поклонники осыпали его дарами, в том числе присланными из далекой Америки. Ему слали изысканные яства: лосося, фазанов и прочую дичь, ветчину, пирожные, фляги вина и бочонки пива. Из Мэриленда прислали сорок пять мер табака, а уж денежные подношения просто не иссякали.
Имея возможность принимать посетителей любого пола, Уилкс мог удовлетворять свои сексуальные потребности с помощью целой очереди пылких поклонниц, в том числе жены городского главы, для которой Уилкс был сущим идолом. Но все то время, пока сатанист купался в роскоши, жизнь в других покоях оставалась неспокойной, и мало радости было в том, что королю пришлось на все теплые месяцы уехать в свое излюбленное убежище, Ричмонд-Лодж, расположенное посреди старого парка.
В начале лета 1768 года чернь под предводительством наглых моряков с Темзы направилась в сторону убежища Георга и уже дошла до Кью-Бриджа, когда ворота захлопнулись прямо перед нею. Ввиду осложненного положения король был вынужден вернуться в Лондон, поспешно был издан Указ о мятежах, собрано ополчение, и несколько человек у тюрьмы Уилкса потеряли жизнь в событии, известном под названием Резня Сент-Джордж-Филдс.
К 15 мая мятеж был подавлен, однако ситуация недвусмысленно давала понять королю, что необходимо призвать к ответственности похотливого и развращенного подстрекателя. В таком состоянии Георг вновь отправился из Лондона в свое убежище, желая подольше пробыть там, удалившись от утомительного долга, шума и волнений беспокойного и грязного города.
Видимо, против собственной воли, но из лучших побуждений он просил свою мать, принцессу Августу, сопровождать его, считая Лондон не самым безопасным для нее местом, особенно ввиду общего пренебрежения и ненависти в отношении вдовствующей принцессы. Во время майского мятежа башмак и юбка – не слишком деликатные намеки на принцессу и ее возлюбленного Бьюта – были пронесены на виселицах к Корнхиллу, но даже теперь, после того как законность и порядок были восстановлены, оставаться одной в городе этой женщине было просто невозможно. Хотя к этому времени ей исполнилось всего сорок девять лет, здоровье вдовствующей принцессы уже начало выказывать признаки ухудшения. Она скрыла вздох облегчения, когда ее сын поместил ее в Уайт-Хаус в Кью и через парк направился к Ричмонд-Лодж.
– Я заеду к вам завтра, – почтительно пообещал король при расставании.
– Не забудьте, – ответила Августа таким тоном, от которого любая просьба превращалась в приказ.
– Не забуду, мадам, – поклонился король.
Все дети короля и королевы отправились с ними в это путешествие: шестилетний Георг, принц Уэльский, пятилетний Фредерик, трехлетний Уильям, двухлетняя Шарлотта, годовалый Эдвард и совсем крошка Августа. В этот момент королева не была беременна. Как бы ни любил Георг свою семью, он испытывал сильную потребность в одиночестве, в возможности выйти и прикрыть за собой дверь, чтобы не слышать тонкие писклявые голоса. Поэтому на следующее утро он направился верхом в лес, помня о свидании с матерью, но больше радуясь самой прогулке.
Отец короля, Фредерик, обычно снимал на лето Уайт-Хаус в Кью, и только недавно этот дом стал одной из резиденций его величества, которую теперь занимала Августа. Помимо деревушек Кью и Грин, самым приятным был подъезд к дому со стороны реки, и именно этот путь избрал сейчас король, наслаждаясь свежим ветром с реки и острым, чистым и сырым ее запахом.
Уже наступила середина лета, стоял прекрасный июльский день, и солнце с высоты отбрасывало блики на волны Темзы. Небо приобрело сияющий голубой оттенок, под цвет глаз короля, по нему были разбросаны мелкие, как цветочные бутоны, белые облачка, неспешно плывущие и не встречающие препятствий в виде высоких зданий или колокольных шпилей. Георгу казалось, что день впитал в себя все, что только могло доставить ему удовольствие, – все оттенки душистого горошка, розовых, белых и голубых теней. Поля и леса на дальнем берегу реки казались необозримыми, вода в реке – чистой и прохладной, и, как только король свернул в сторону от реки и ее влажных зефиров, воздух наполнился ароматом полевых цветов.
Очарованный красотой дня, король Англии пришел в спокойное и умиротворенное состояние, в котором не был уже несколько месяцев. Пока он спешивался во дворе Уайт-Хауса, привязывал поводья к коновязи и неторопливо шел на поиски матери, король почти надеялся, что ее не окажется поблизости и он сможет провести время до ее прихода, в одиночестве любуясь прелестью природы. Но его надежды не оправдались.
Он обнаружил Августу в саду, сидящей под вязом в огромном муслиновом чепце. С годами принцесса не похорошела, и ее естественная суровость ничуть не уменьшилась, когда принцесса величественно повернулась к своему коронованному сыну, приглашая его сесть.
– Прелестный день, мадам, – сказал он, запечатлев поцелуй на ее морщинистой щеке.
– В самом деле, только слишком уж жаркий, на мой вкус.
– Но даже в жару здесь гораздо приятнее, чем в Лондоне.
– Это верно. Эффи, то есть леди Эффингем, которая только что прибыла из города, рассказала, что на улицах после недавнего мятежа стоит такое зловоние, которое способно лишить чувств даже крепкого мужчину.
– В самом деле? – Георг не слушал, разглядывая очаровательную аллею впереди себя и желая быть не королем, а простым фермером, чтобы остаться здесь и грезить на берегу реки до конца жизни.
– Да. Бомонд разъезжается. Столица – не подходящее время для культурных людей летом, – ворчала принцесса, и Георг позволил себе погрузиться в томное созерцание, пока знакомое имя не привлекло его внимания. – …Даже этот повеса, сын Фокса, выступил против него.
– Что вы сказали?
Августа нахмурилась.
– Я так и знала, что вы не слушаете. Мне не улыбается говорить в пустоту.
– Простите. Мое внимание временно отвлекли вон те чудесные бабочки над цветником. Так что вы говорили о Чарльзе Джеймсе?
– Эффи утверждает, что даже этот негодный мальчишка выступил против Уилкса и его своры.
– Боже мой! Я думал, что для этого у него самого слишком, мятежная натура.
– Я тоже была в этом уверена.
Мать и сын ненадолго замолчали, думая о среднем сыне лорда Холленда, который вместе со своим братом Сте вернулся в парламент после недавних общих выборов: старший брат представлял Солсбери, а девятнадцатилетний Чарльз Джеймс стал членом парламента от Мидхерста в Сассексе.
Прыткая семейка, что и говорить, – жестко произнесла принцесса.
Убаюканный теплом дня, король попался в ее ловушку и задал естественный вопрос:
– Почему вы так говорите?
– Старик Холленд извлек всю возможную пользу из своего поста казначея, его сыновья – отъявленные игроки и любимцы фортуны, а что касается их родственницы, вашей драгоценной леди Сары…
– В чем дело?
– Она беременна от другого мужчины, – торжествующе заключила Августа. – Она изменила сэру Чарльзу Банбери и теперь вынашивает дитя любви.
Сердце Георга ускорило ритм, и он почти раздраженно повернулся к своей матери:
– Откуда это известно? Кто-нибудь держал свечу у их постели?
– Сэр, вы забываетесь. С вами разговаривает ваша мать!
Он вскочил.
– Мне все равно, кому и что я говорю! Что меня интересует – это как столь интимная подробность стала общим достоянием. Бедная леди Сара! Чем она заслужила такое отношение?
– Тем, что она грешница. Это известно по обе стороны Ла-Манша. Она доступна, как уличная девица.
И в этом была его вина! Посреди прелестного полдня, когда солнце только начинало снижаться, озаряя кристальные воды реки, король испытал такое чувство эмоционального неравновесия, такое яростное безумие, что у него вырвался оглушительный крик.
– Нет, она не такая! – кричал он. – Она хорошая женщина, и если с ней что-то случилось, то не по ее вине. Жестокие обстоятельства, мадам, вынуждают людей совершать такие поступки, каких они не могли бы себе позволить в другом случае. Грязные волокиты и завистливые сплетники изливают этот яд, в них нет ничего святого! – Он вскочил на ноги, побагровев и сверкая глазами, сжав кулаки. – Не желаю больше говорить об этом, вы слышите?
– Как вы смеете! – злобно отозвалась Августа, но выражение на лице сына заставило ее похолодеть.
– Ни слова больше, ни слова! – в крайнем возбуждении выкрикнул король. – О Боже, если бы я только был обычным человеком и смог бы защитить леди Сару!
И король Англии бросился в глубь сада, заливаясь потоками слез, способными вызвать жалость у любого, кто бы увидел их.
Топор палача упал. Сара была вынуждена приехать из Бартон-холл в Холленд-Хаус на семейный совет, и еще прежде, чем ее карета повернула на величественную аллею вязов, она уже знала, чем был вызван такой совет. Стоял июль, Сара была на четвертом месяце беременности и уже начала полнеть, и каким-то непонятным образом новость быстро распространилась. Гораций Уолпол написал в Париж мадам де Деффан, упомянув о беременности Сары, и получил ответ: «Верно, верно – мне известно положение миледи С.». Сара терялась в догадках о том, каким образом новость стала известной всему свету.
А ответ был весьма прост: ее смелое увлечение Уильямом Гордоном вместе со скандальным поведением предыдущей зимой оказались достаточными причинами, чтобы встревожить всех и вся. Общеизвестного факта о том, что за столько лет супружеской жизни чета Банбери не произвела ребенка, хватило, чтобы подтвердить самые худшие из подозрений. Сара Банбери ожидала внебрачного ребенка и, по-видимому, уехала из Лондона именно для того, чтобы скрыть свой позор. Сплетня мало-помалу достигла Кенсингтона, и лорд и леди Холленд пожелали немедленно увидеть Сару. С ужасным предчувствием она поднялась по ступеням, пересекла площадку, следуя за лакеем, и вошла в дом своего девичества.
Проходя в парадную дверь и вестибюль, леди Банбери была убеждена, что предпочла бы смерть такому наказанию, ибо ее встретило множество слуг. Очевидно, семья решила принять все меры предосторожности, чтобы избежать распространения новости о семейной ссоре.
Почти понимая значение настороженной тишины дома, Сара медленно последовала за горничной со строгим лицом в ее собственную старую спальню в восточном крыле, бросила отчаянный взгляд на летний парк за окном и позволила горничной помочь ей сменить дорожную одежду на утренний туалет, пышное белое платье, обшитое алыми лентами. Зная, что в такой одежде ее стыд менее заметен, Сара все же критически оглядела себя в зеркало.
– Леди Холленд ждет вас в гостиной, миледи, – с едва уловимой усмешкой произнесла горничная.
– Сейчас я приду туда, – с достоинством ответила Сара и величественно спустилась по большой лестнице.
Еще никогда она не видела свою сестру такой бледной и потрясенной. Рядом с бледным лицом темные волосы Кэролайн выглядели траурным покрывалом, в ее глазах застыла печаль, как будто они уже излили целые реки слез.
-Итак, – без предисловий начала леди Холленд, – весь Лондон говорит о том, что у тебя будет ребенок не от твоего мужа. Это правда?
– Да, – ответила ее сестра, вздернутый подбородок которой заметно дрожал, – это правда. Я вышла замуж без любви, Кэро. Чарльз предоставил мне все удобства, кроме одного – тепла своего сердца. Выйдя замуж по любви, не испугавшись семейного гнева, ты должна хорошо знать, что это означает. Поверь, я не осуждаю своего мужа. Все, что я могу сказать, – он не годится на роль женатого мужчины. Он предпочитает вольную жизнь, когда он все время может отдавать своим лошадям, своим приятелям, и больше ему ничего не надо. Наша физическая связь становилась все менее прочной, и в конце концов мне пришлось искать любви на стороне. К своему стыду, я недавно позволила себе ввязаться в любовное приключение, последствие которого сейчас растет внутри меня. Я ношу ребенка от лорда Уильяма Гордона, и, хотя меня гложет стыд за те волнения, которые я могла причинить тебе и лорду Холленду, я не стыжусь того, что мы с лордом Гордоном любим друг друга.
Последовало многозначительное молчание, и Кэролайн отвернулась к окну.
– Наш род угасает, – в конце концов произнесла она тихим, горьким голосом. – Даже у моих мальчиков я замечаю проявления семейных слабостей. Как же я могу порицать тебя за то, что заложено в нашей крови?
– Если в моей крови заложена потребность в любви, тогда я виновна, – ответила Сара, – но по всей правде, я не понимаю, в чем состоит мое преступление.
После очередной долгой паузы Сара взглянула на дрожащую спину Кэролайн и поняла, что ее сестра плачет.
– Прошу тебя, дорогая, – воскликнула она, подходя к сестре, – не тревожься. Я безнравственная женщина, и этим все сказано, но мне совершенно необходимо, чтобы меня любили.
Сестры взялись за руки, и леди Холленд крепко сжала кисть Сары, как она делала, когда Сара еще была ребенком.
– Все будет в порядке, – примирительно произнесла она, – мы постараемся все уладить.
– Но что скажет лорд Холленд?
– Предоставь его мне, – решительно заявила Кэролайн.
Именно в разгар сцены сестринской любви, спустя десять минут, появился Генри Фокс и был очень обрадован увиденным. Он сильно постарел, его здоровье пошатнулось. Убежденный, что огромные долги сыновей – единственная достойная его внимания проблема, Генри произнес:
– Ну, и что же?
– Сара беременна от лорда Уильяма Гордона, – объявила Кэролайн.
– А Банбери?..
– Он не разговаривал со мной с Рождества, – ответила Сара, едва сдерживаясь от слез.
– Он выгнал тебя?
– Нет, я осталась в Бартоне, а он поселился с друзьями в Ньюмаркете.
– Значит, он готов дать ребенку свое имя?
– Этого я не знаю.
– Похоже, мне придется выяснить, каковы его намерения, – мрачно произнес лорд Холленд.
– Но каким образом?
– Не беспокойся, я найду способ.
В этих словах прозвучало нечто утешительное, и обе женщины пришли к убеждению, что Генри Фокс все поправит. Предполагаемая безобразная сцена превратилась в мирную беседу.
– Ребенок должен родиться здесь, в Холленд-Хаусе, – твердо сказала Кэролайн., – Я хочу, чтобы ты собрала вещи и перебралась к нам немедленно.
