Текст книги "Солнце над рекой Сангань"

Автор книги: Дин Лин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА XI
Люди из района

Августовским вечером, около середины седьмой луны по старому календарю[16]16
  До введения европейского летоисчисления в Китае действовал лунный календарь, которого многие крестьяне придерживаются до сих пор. – Прим. перев.


[Закрыть], бригада из района вошла в деревню через решетчатые ворота с северо-восточной стороны. Член бригады Дун, председатель районного комитета профсоюза, тридцать лет проработавший в батраках, направился к зданию кооператива искать Чжан Юй-миня. Трое его спутников – по внешнему виду это были люди из уезда или, может быть, даже из центра провинции – остались дожидаться у ворот школы. Они сняли вещевые мешки, вытерли потные лица и стали с интересом озираться вокруг, читая расклеенные на стенах лозунги, заглядывая во двор школы.

Напротив школы, под деревьями, сидели, отдыхая, крестьяне. Они с любопытством рассматривали вновь прибывших и втихомолку обменивались замечаниями. Возвращавшиеся с полей тоже задерживались, приглядываясь к незнакомцам. Всеобщее внимание привлек молодой человек среднего роста с высокомерным лицом, который попытался было пошутить с вертевшимся тут же мальчиком. Но тот, непривычный к чужим, смущенно закрыл лицо руками и убежал.

Второй, ростом пониже, постоял немного и пошел вслед за Дуном к кооперативу, спросив на ходу:

– Эй, земляки, Чжан Юй-минь в кооперативе?

Третий, самый худощавый из них, спокойно продолжал стаять у ворот, вторя песне, доносившейся из школы: «Восток алеет, солнце встает. Родился в Китае Мао Цзэ-дун…»

Из кооператива вышли Чжан Юй-минь со старым Дуном и Ли Чан с Лю Манем, загорелым дочерна молодым парнем. У школы они поздоровались с прибывшими, вскинули на спину их вещевые мешки и повели гостей в южную часть деревни. Худощавый бросился за своим мешком, но споткнулся о камень и еле удержался на ногах. Кругом засмеялись. Смущенный парень снова кинулся было догонять, но Ли Чан с Лю Манем отошли уже довольно далеко, и он только крикнул им вслед:

– Нет, нет, я сам понесу свой мешок!

Чжан Юй-минь привел бригаду в дом старика Ханя, бедняка, этой весной вступившего в партию. Он занимал один из домов Сюй Юу, который ему выделили по предложению Чжан Юй-миня. Сын старого Ханя только недавно, после демобилизации, вернулся из провинции Шаньдун. Восьмилетний внук Ханя уже ходил в школу. Старый Хань поместил приезжих в пустовавшей западной комнате, опрятной и тихой, и стал вместе со своей старухой хлопотать на кухне, чтобы накормить и напоить их. Ли Чан с хозяйским видом сразу предложил усесться на кане и, обведя всех дружелюбным взглядом, с удивлением заметил хуцинь[17]17
  Хуцинь – струнный музыкальный инструмент. – Прим. перев.


[Закрыть], привязанный к вещевому мешку одного из прибывших.

Старый Дун перезнакомил товарищей:

– Это Чжан Юй-минь, секретарь партийной ячейки. А это, – указал он на человека с высокомерным лицом, у которого за поясом торчал револьвер, – Вэнь Цай, а тот, сухощавый, – Ху Ли-гун, а вот этот, самый младший, – товарищ Ян Лян.

Затем Дун вытащил из-за пазухи и передал Чжан Юй-миню пакет с письмом секретаря районного партийного комитета, в котором он уполномочивал бригаду провести земельную реформу в Теплых Водах.

– Сколько у вас членов партии? – тоном следователя задал вопрос Вэнь Цай, не обращая внимание на предостерегающий взгляд Ян Ляна.

– Товарищи, наверно, проголодались, надо сначала накормить их, – сдержанно ответил Чжан Юй-минь. – Хань Тин-шуй, помоги отцу поскорее приготовить ужин, а ты, Лю Мань, беги в кооператив, отвесь муки.

Не слушая протестов Ян Ляна, заявившего, что они будут столоваться у крестьян, как полагается командированным, получая зерно по талонам, а приварок за деньги, Чжан Юй-минь пошел в комнату хозяйского сына, принес оттуда лампу на высокой ножке и зажег ее.

– Отдохните немного, я скоро приду, – сказал он старому Дуну и торопливо вышел.

С приезжими остался один Ли Чан. Он отвязал от мешка хуцинь и, настраивая его, стал расспрашивать Ху Ли-гуна, умеет ли тот петь шэньсийские песни.

Вэнь Цай подошел к раскрытой двери и выглянул во двор. Уже темнело; двор был пуст, в кухне напротив суетились старик с женой и сыном, раздувая огонь мехами, лампа тускло светила сквозь пар, поднимающийся над котлом.

Вэнь Цай снова вернулся в комнату и, стараясь рассеять неприятное чувство, вызванное уклончивым ответом Чжан Юй-миня, подозвал старого Дуна. Дун что-то писал, лежа на кане. Старый батрак гордился тем, что, вступив в партию, научился грамоте и теперь умел сам писать письма. Все хвалили его за это. При первой возможности он принимался писать, никогда, не забывал брать с собой бланки профсоюза и собственную печать. Но он не прочь был и поговорить, если к тому представлялся случай.

Когда Чжан Юй-минь вернулся, все уже сидели за ужином. Молча покуривая, он присел сбоку к столу. Ян Лян попенял ему за излишние хлопоты, за белую муку. От раскрытой волосатой груди Чжан Юй-миня несло потом, но Вэнь Цаю почудился и запах вина. В его памяти сразу всплыл рассказ секретаря районного комитета о том, что одно время Чжан Юй-минь, заразившись дурным примером, пил и играл в кости; но Вэнь Цай намеренно пренебрег другой, положительной характеристикой Чжан Юй-миня как секретаря партийной ячейки в Теплых Водах: батрак, дельный работник.

После ужина Ян Лян и Ху Ли-гун предложили поговорить об обстановке в деревне, еще не совсем ясной им, несмотря на общую оценку, которую дали ей секретарь районного комитета и старый Дун. Чжан Юй-минь и Ли Чан выразили свое согласие, но Вэнь Цай нашел собрание слишком малолюдным и предложил ввиду серьезности вопроса созвать весь актив.

– Надо идти вместе с народом, – пояснил он. Чжан Юй-минь и Ли Чан отправились на розыски. Скоро все восемь активистов оказались в сборе: заместитель старосты Чжао Дэ-лу, милиционер Чжан Чжэн-дянь, командир отряда народного ополчения Чжан Чжэн-го, председатель Крестьянского союза Чэн Жэнь, председатель местного профсоюза батраков Цянь Вэнь-ху, заведующий орготделом партийной ячейки Чжао Цюань-гун, агитатор партийной ячейки Ли Чан я секретарь ее Чжан Юй-минь. Не пригласили лишь старосту деревни – Цзян Ши-жуна. Весной его снова вернули на этот пост по предложению Чжао Дэ-лу. «Человек он богатый, – объяснил Чжао Дэ-лу, – времени у него много, пусть побегает по общественным делам. Только большой власти ему нельзя давать». Деревенский актив не протестовал – и Цзян Ши-жун вернулся на старое место.

Активисты не подготовились к собранию и, несмотря на то, что приход бригады обрадовал их, боялись высказываться перед новыми людьми; даже такой испытанный член партии, как Чжан Чжэн-го – командир ополченцев, – о котором говорили, что он не боится ни воды, ни огня и готов все свои силы и самую жизнь отдать на служение бедноте, чувствовал себя связанным; в голове у него теснилось много мыслей, но высказать он их не умел, слова не шли с языка. Не решаясь присесть с другими на кан, он остался стоять в дверях.

Первым заговорил старый Дун.

– Земельная реформа направлена на уничтожение феодальных эксплуататоров, помещиков… – начал он, – крестьяне не должны бояться…

Словоохотливый Дун так увлекся, что заговорил о забастовках канадских рабочих, об итальянских моряках… Слушатели перестали его понимать, а он все более уклонялся от предмета своего выступления – земельной реформы.

Наконец, Вэнь Цай прервал его и предложил собранию перейти к обсуждению конкретных вопросов и прежде всего уяснить себе сущность реформы. Взяв слово, он стал объяснять собранию инструкцию Шаньси-Чахар-Хэбэйского бюро ЦК, которую знал наизусть. Так они беседовали до поздней ночи, пока не убедились, что все они ясно представляют себе стоящую перед ними задачу.

Предполагалось, что вся работа по проведению реформы будет закончена в течение недели или самое большее десяти дней, так как необходимо было считаться и с угрозой гоминдана снова пустить в ход оружие, и с острым положением на Бэйпин-Суйюаньской железной дороге. Вэнь Цай решил назначить на следующий вечер собрания во всех общественных организациях с тем, чтобы все члены бригады выступили с разъяснением политики партии. Крестьян надо было оповестить с утра, прежде чем они выйдут в поле.

Когда активисты разошлись, Чжан Юй-минь задержался, собираясь, видимо, что-то сказать, но Вэнь Цай, не замечая этого, еще раз напомнил ему, что необходимо смелее привлекать массы и развязывать их инициативу. Он высказал удивление, что в деревне так мало членов партии.

Чжан Юй-минь молча выслушал эти упреки. Члены бригады громко зевали от усталости, и ему пришлось уйти. Перед самым уходом Чжан Юй-минь сообщил, что вокруг дома расставлены патрули, а в переулке, за стеной, живут свои люди и что вообще в деревне все спокойно.

Едва Чжан Юй-минь шагнул через порог, Вэнь Цай заметил:

– К чему такие предосторожности? Можно подумать, что это заговорщик из старого тайного общества.

ГЛАВА XII
Споры

С чувством неудовлетворения, разочарования и досады вышел Чжан Юй-минь во двор. Старый Хань, отдыхавший в прохладе у дверей кухни, окликнул его:

– Ты еще вернешься?

– Нет, запирай ворота.

Провожая его на улицу, старик шепнул Чжан Юй-миню:

– Всем уже известно, вся деревня нас спрашивает о прибывших: откуда они – из района или уезда? А может быть, даже из центра?

– Отвечай, что из района.

Не оглядываясь, Чжан Юй-минь свернул из переулка на южную улицу. Увидев уже стоявшего на посту с винтовкой на плече Чжан Чжэн-го, он подумал про себя: «Вот это парень надежный!»

Во время собрания в душной комнате Чжан Чжэн-го сильно клонило ко сну. На улице повеяло прохладой, и сон у него как рукой сняло. Заметив Чжан Юй-миня, он задел его локтем и шепотом произнес «в кооперативе». Чжан Юй-минь молча кивнул головой и свернул к площади. Ворота кооператива не были заперты и раскрылись от первого толчка. Уже во дворике он отчетливо услышал голоса; из дверей на него пахнуло жаром. Перед прилавком у входа, скрестив на груди руки, стоял только один полуголый Лю Мань с сигаретой во рту. Он сердито оглядел Чжан Юй-миня, но тот, словно не замечая его, стал прислушиваться к словам, доносившимся из комнаты.

– Ты говоришь, Чжан Чжэн-дянь, что у Гу Юна много земли, что он помещик! Но ведь он работает сам, он трудящийся помещик, – доносился голос Чжао Цюань-гуна, – постоянных батраков он не держит, берет только на поденщину.

– Гу Юн трудящийся помещик? И ты считаешь его помещиком? Вот-те на! – подхватил Чэн Жэнь. – Но что общего у него с Ли Цзы-цзюнем? Ли Цзы-цзюнь посиживает, палец о палец не ударяет, сладко ест, одевается франтом, играет в азартные игры… А старый Гу добыл все по́том и кровью! Жизнь у него нелегкая, он отказывает себе во всем. Скажу прямо – многим не понравится, если мы сравняем его с Ли Цзы-цзюнем.

– Отобрать землю у Ли Цзы-цзюня, – вмешался заведующий кооперативом Жэнь Тянь-хуа, – значит пустить его по миру! Ведь он слабосильный, больной. Как-то случилось ему самому пойти за водой к колодцу. Он понес на коромысле два полведра, дошел до ворот, свалился и два месяца проболел.

– К чорту такого председателя Крестьянского союза, как Чэн Жэнь! – вдруг заорал Чжан Чжэн-дянь. – Вы вот кричите: все для народа, все для народа! А когда дошло до дела, когда настал час забрать у помещиков землю, вы разжалобились, размякли! Эх вы, мягкотелые!

Раньше милиционер Чжан Чжэн-дянь пользовался доверием деревни. Уважал его и Чжан Юй-минь. Но за последние полгода он все чаще расходился во мнениях с другими и, чувствуя на себе косые взгляды, стал реже вмешиваться в общественные дела. И сейчас, хотя в его словах была правда, они заставили Чжан Юй-миня насторожиться.

Однако он все еще не входил в комнату, куда сошлись почти все, кто был на собрании в доме старого Ханя; там они молчали, сидели сонные, но теперь у всех нашлось, о чем поговорить. Все были взволнованы, домой не хотелось; и все отправились в кооператив и разбудили заведующего Жэнь Тянь-хуа. Особых разногласий у них как будто не было, но не было и единого плана действий. Никто не знал толком, как приступить к переделу земли. Чжао Дэ-лу молча сидел на ящике с мукой; он чувствовал себя особенно скверно. Вэнь Цай назвал его поведение оппортунистическим и сказал, что оставлять Цзян Ши-жуна в старостах было очень опасно.

«Ведь решал не я один, – думал он. – Я стал старостой еще при японцах, и сейчас я заместитель. Уже больше года как мне приходится постоянно упускать заработок. Ведь я бедняк, у меня пять ртов и всего три му земли на косогоре. Без поденщины мне не прокормиться, а при переделе мне ничего не досталось. У Цзян Ши-жуна всего вдоволь, человек он умный, что тут плохого, если он побегает по общественным делам? А теперь говорят, что я передал рукоять меча в руки врагу… Чепуха! Цзян Ши-жун не посмеет и пошевелиться. Ведь до сих пор он во всем нам послушен. Да и я не дурак, меня не проведешь!»

Чжао Дэ-лу вспомнил, как Цзян Ши-жун, зная о его нужде, потихоньку, через подставное лицо, дал ему взаймы два даня зерна. Если бы не это зерно, его семья давно бы голодала.

В кооперативе оказался и Цянь Вэнь-ху, человек скромный и честный.

Целый десяток лет проработал он батраком, но теперь вынужден был перейти на поденщину, так как после освобождения никто больше не держал постоянных батраков. Всем было известно о его дальнем родстве с Цянь Вэнь-гуем, но знали также, что они не в ладах: о Цянь Вэнь-гуе даже родственники отзывались дурно.

Тем временем спор между активистами разгорался все сильнее. Ли Чан не соглашался с Жэнь Тянь-хуа, но резко возражал Чжан Чжэн-дяню, обвинившему всех в мягкотелости.

– Вот увидишь! – кричал Ли Чан. – Теперь мы не те, какими были в прошлом году. Тогда Сюй Юу сам удрал в Пекин, и семья его уехала. С кем же было бороться? Предков его обвинять? Весной накинулись на старого Хоу. Сам Хоу лежал больной, сын у него малолетний. Взяли с него сто даней зерна и на этом покончили! Эй, Чэн Жэнь! Ты ведь председатель Крестьянского союза, вот и скажи: с кем нам теперь бороться?

– Будем ли мы только землю делить или за все рассчитаемся? – добавил Чжао Цюань-гун.

– Земельная реформа – это, прежде всего, конечно, передел земли. Но без борьбы не обойтись, – ответил Чэн Жэнь, вспомнив суд в Мынцзягоу.

– Какая же реформа без борьбы? – уверенно вставил Ли Чан.

– Но ведь в Мынцзягоу был помещик-злодей, а у нас нет насильников, нет даже крупных помещиков, – подал голос Чжан Чжэн-дянь. – Вот и в деревне Байхуай у помещиков было по нескольку сот цинов[18]18
  Цин – 6 гектаров. – Прим. перев.


[Закрыть] земли. Было из-за чего бороться. Там еще и до передела не дошло, а сколько шелковых одеял очутилось на канах у тамошних активистов! – с явной завистью воскликнул Чжан Чжэн-дянь и, наклонившись к мрачно насупившемуся Чжао Дэ-лу, зашептал:

– Да, наша деревня освобождена, но разве мы, коммунисты, можем чувствовать себя вольно, как рыба в океане? У нас семьи. Из своей деревни нам не уйти. Обидим всех богачей, восстановим их против себя… А вдруг Восьмая армия не удержится? Пришлые люди быстро скроются. А мы куда денемся? Будем метаться, как гольцы в высохшем пруду.

Чжао Дэ-лу с презрением слушал его. «Трусишь! Ну, и не брался бы, – думал он, – колеблющихся нам не надо». Но вслух своего мнения не высказал.

Чжан Чжэнь-дянь знал, что товарищи не одобряют его женитьбы на дочери Цянь Вэнь-гуя, считают, что Цянь Вэнь-гуй поймал его, в ловушку. А ему самому казалось, что они несправедливы к его тестю. Цянь Вэнь-гуй – вовсе не реакционер. И не помещик. У него даже сын в Восьмой армии. Почему же ему, Чжан Чжэн-дяню, нельзя было жениться на его дочери? Пройдет несколько лет, и Цянь И получит большой чин. А что они тогда скажут?

Опасаясь нападок, он то прикидывался крайним левым, то отмалчивался, изливая свою злость за спиной активистов.

Ли Чан настойчиво повторял:

– С кем же нам теперь бороться?

Все были в затруднении. Богатеев выходило то слишком много, то слишком мало. У всех на языке было одно имя – «Цянь Вэнь-гуй», но никто не решался произнести его в присутствии Чжан Чжэн-дяня.

А тот вдруг решительно заявил:

– Нечего голову ломать! Выберем самого богатого! Эх, сладок хлеб у Ли Цзы-цзюня! Вы что? Онемели? Разве Дун из бригады не объяснил нам, что нужно уничтожить феодальных эксплуататоров-помещиков? Завтра же его арестуем, а на послезавтра назначим общественный суд.

Ли Чан снова возразил:

– Вырывать сорняки, так с корнем, бороться со злодеями, так начинать с главного. Я не потому защищал Ли Цзы-цзюня, что мы с ним одного рода. Он, конечно, богат. Но разве он нам в чем-либо перечит? Разве он посмеет нас тронуть? Разве он побежит на запад, если прикажем ему идти на восток?

Но Чжан Чжэн-дянь накинулся на него:

– По-твоему, нам нужно защищать помещиков, а не бороться с ними? Что? Бороться можно только с Сюй Юу? В Пекин, что ли, поехать за ним? Ты говоришь, мы боимся Сюй Юу? Ладно! Раздобудь его нам! Увидишь, что мы из него сделаем!

– Тьфу! Что напрасно болтать! – не выдержал и Чжао Цюань-гун. – Довольно выгораживать помещиков! Довольно поблажек тем, кто живет несправедливостью, кто притесняет крестьян!

Оба спорщика сорвались с мест и бросились к Чжао Цюань-гуну, а тот спокойно сказал:

– Каждый сам знает, что у кого болит.

Чтобы прекратить спор, Чжао Дэ-лу поставил на обсуждение новый вопрос: не перейти ли активистам временно на общественное питание? И в других деревнях пользовались общим котлом на время реформы. Да и в Теплых Водах в прошлом году, когда рассчитывались с помещиками, установили несколько котлов. Люди тратили гораздо меньше времени на обед, чаще виделись друг с другом, и всегда были под рукой.

Но и этот вопрос вызвал споры.

Чжан Чжэн-дянь был за общий котел: актив заседает день и ночь, ополченцы несут патрульную службу круглые сутки. Деревня Байхуай может послужить хорошим примером. Там пятьдесят-шестьдесят человек питаются вместе, и это не вызывает лишних расходов. В общий котел идет все, что найдется в хозяйствах. А почему не сдать в общественную кухню часть трофеев, отобранных у помещиков?

Чэн Жэнь решительно возражал Чжан Чжэн-дяню: это было бы растратой народного имущества. Активисты заседают, но ведь на собрания ходят все крестьяне; правда, народное ополчение несет патрульную службу, но ведь всем еще предстоит воевать. Трофеи принадлежат народу, и активисты не вправе к ним прикасаться.

Все поддержали Чэн Жэня, и Чжан Чжэн-дянь злобно надулся:

– Только и умеете говорить красиво. Посмотрим, Чэн Жэнь, что тебе достанется при переделе? Получишь ли хоть клочок земли!

– А ты только и знаешь, что идти против всех, – вступился Ли Чан. – Ясно, что у тебя на уме, ты стараешься кого-то выгородить!

Чжан Юй-миню давно уже хотелось войти и принять участие в спорах. Но он еще не решил для себя основного: с кого начать борьбу? Он не обсудил вопроса с прибывшими товарищами, как-то оробел перед ними и не сумел сойтись с ними поближе. Невольно ему вспомнился товарищ Чжан Пинь из уезда, который появился у них еще при японцах и первый поднял их на борьбу с помещиками. Чжан Пинь сумел прекрасно разобраться в делах деревни и завоевал полное доверие всех крестьян, как и самого Чжан Юй-миня.

Чжан Юй-минь уже шагнул было в комнату, но его задержал Лю Мань, который тоже остался здесь у входа в кооператив, прислушиваясь к спорам. Схватив одной рукой Чжан Юй-миня за плечо и размахивая другой, он возбужденно заговорил, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами:

– Третий брат! Если уничтожать злодеев, надо начинать с головы. Хочешь есть, начинай с ореха, не ищи плода помягче. Тебе решать! – крикнул он и стал бить себя в грудь кулаками. – Посмотрим, чего ты стоишь! – И не дожидаясь ответа, он пошел к воротам.

Чжан Юй-минь растерялся было от выходки Лю Маня, но быстро пришел в себя и бросил ему вдогонку:

– Что раскричался? Обидели тебя? Дай сдачи! Врагу отомсти. Выкладывай, что у тебя случилось! Еще не известно, чего ты сам сто́ишь! – И Чжан Юй-минь решительно шагнул через порог.

– Третий брат! Проходи сюда, к нам! – Он сразу оказался в центре внимания.

– Мы все здесь члены партии? Не так ли? – начал он.

– Разве об этом сейчас идет речь? – раздалось с разных сторон.

– Одни вступили в партию еще при японских дьяволах, другие – после освобождения, но все мы – братья на жизнь и на смерть. Верно? – продолжал Чжан Юй-минь.

– И горе и радость делим пополам! Бросаться в Хуанхэ, так всем разом! – хором ответили ему.

– Значит, разговор у нас идет между своими. И разглашать его нельзя!

– Конечно, – подтвердил Ли Чан, – это статья из устава партии.

– Дун и другие товарищи из района укажут нам, как работать, а вы, коммунисты, обязаны им подчиниться.

– Ну да, – снова подтвердил Ли Чан. – Как это сказано? – Он было взялся за свою записную книжку, но тут же вспомнил: – Таков организационный принцип.

– Вопрос о том, с кем вести борьбу, нам не решить только на основании личной вражды или благодарности к кому-либо. Главное – чего хотят крестьянские массы. А их не поднять на тех, к кому у них нет ненависти. А тому, кого массы ненавидят, никакая защита не поможет. – И Чжан Юй-минь прямо взглянул в лицо Чжан Чжэн-дяню.

– Верно! Служим трудовому народу! – подтвердил Чжао Дэ-лу. Он хотел было повторить вслух предательские слова Чжан Чжэн-дяня, но промолчал.

– Вступая в партию, мы поклялись не щадить изменников, – сказал Чжан Юй-минь. – Никому не советую испытывать наше терпение. Верно я говорю?

– Верно! – закричали все.

Чжао Дэ-лу тоже посмотрел Чжан Чжэн-дяню в лицо, тот заерзал на месте, словно его что-то кусало.

Все почувствовали облегчение. Хотя они все еще не знали, что им делать завтра, но слова Чжан Юй-миня их воодушевили. Все готовы были вместе идти в огонь и в воду.

Спохватившись, что час уже поздний, они решили разойтись.

– Пошли по домам, завтра ведь тоже собрание!

– Правильно! Завтра никто не должен выйти в поле!

Чжан Юй-минь первым направился к выходу. За ним вышли и остальные.

Узкий серп месяца уже стоял высоко. На улице было прохладно и тихо. Чжао Цюань-гун и Цянь Вэнь-ху отправились в южную часть деревни, а остальные, обогнув сыроварню, – на западную окраину. Но когда они сворачивали в переулок, Чжан Юй-минь заметил вдруг, что их стало меньше и что какая-то тень мелькнула на дороге, ведущей в северную часть деревни. Догадавшись, что это Чжан Чжэн-дянь, он шепнул два слова Ли Чану.