Текст книги "Солнце над рекой Сангань"

Автор книги: Дин Лин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА XXXV
Предложение Ян Ляна

На улице Ян Ляну сообщили, что Вэнь Цай вернулся и разыскивает его; и Ян Лян заторопился домой. Еще во дворе он расслышал веселый голос Вэнь Цая, который рассказывал, как успешно идет работа в деревне Лиюй. Когда Ян Лян вошел в комнату, Вэнь Цай лишь кивнул ему и продолжал:

– Там все очень просто. Завтра вечером состоится собрание. Сорок девять семей будут бороться против одного кулака. Вот где действительно бедность: один кулак на всю деревню!

– Сколько же земли придется крестьянам? – сдержанно спросил Ху Ли-гун.

– У кулака больше тридцати му, ему оставят двадцать, да три му виноградника выделят еще старому Дуну. Ха-ха! Тебе нужен виноградник, старый Дун? Кто его будет обрабатывать?

Старик Дун, который сидел перед столиком на кане и чистил револьвер, густо покраснел. Вэнь Цай стал потешаться над ним:

– Скоро будем ка твоей свадьбе пировать? Уж мы этого случая не упустим!

Но Дун стал отпираться. Ему не надо ни виноградника, ни жены.

По отрывочным словам, которые уловил Ян Лян, положение в деревне Лиюй показалось ему далеко не блестящим. Но считая неудобным вдаваться в подробности, он заметил только:

– Значит, на сорок девять семей приходится десять му? Да из них три му старому Дуну?

– Нет, не торопись, товарищ, – все так же самодовольно ответил Вэнь Цай. – Не совсем так. Крестьяне арендуют землю в других деревнях. Более пятидесяти му в Теплых Водах, около десяти – в Лунвантане, и на каждую бедняцкую семью придется в среднем по два му. Верно, старый Дун? Крестьяне рады-радешеньки.

– Да, так. Активисты довольны, – подтвердил старый Дун.

– Я считаю, что там партийная ячейка крепче, чем в Теплых Водах. А ты как думаешь, старый Дун? – сказал Вэнь Цай.

– И здесь не хуже. Но деревня Лиюй поменьше, там работать легче. Чжан Юй-минь руководит тоже неплохо. Но здесь обстановка сложнее.

Старый Дун обернул револьвер в красный шелк и сунул его в кобуру.

– Так, пожалуй, выиграют от реформы одни арендаторы, а безземельные ничего не получат, – заговорил Ян Лян. – Активисты рады, а все ли крестьяне довольны? Как же это так – на сорок девять бедняцких семей один кулак?

Вэнь Цаю показалось, что Ян Лян нарочно придирается к нему, и он холодно бросил:

– С кем же бороться, если нет врага? Вот приходи туда завтра. Собрание мы подготовили.

«Одно дело подготовить собрание, другое – провести реформу как следует», – подумал про себя Ян Лян.

Вэнь Цай стал расспрашивать, о том, что случилось в его отсутствие; Ян Лян и Ху Ли-гун подробно рассказали ему обо всем и о новом предложении, которое они уже обсудили с Чжан Юй-минем и Чжао Дэ-лу – о продаже фруктов помещиков до передела земли.

Вэнь Цай терпеливо слушал с видом человека, который только один знает толк в политике. Ему все меньше и меньше нравились его два молодых товарища, которые так охотно несли свои скромные познания в массы и так упорно настаивали на своем.

«Провести какое-нибудь обследование – на это вы еще способны, но на большие дела вас не хватит», – думал он. Пытаясь подражать опытным политическим деятелям, он сыпал цитатами, но, по существу, был беспомощен и сам не знал, как взяться за дело. По его собственному признанию, он выше всего ценил осторожность и поэтому не делал серьезных ошибок. Всегда считая себя правым, он критиковал других жестоко и с апломбом.

Такой человек не набьет себе шишки. Даже если, выступая перед массами, он попадет в затруднительное положение, то сумеет выпутаться, не роняя своего достоинства. Оплошает – поправит дело шуткой, жестом, ловко отклонится от существа вопроса, свалит вину на другого. Сначала такие люди кажутся очень активными, они способны кое-кого ослепить, но широким массам трудно отличить их от оппортунистов, затесавшихся в ряды революционеров.

– Гм, а этого Лю Маня я знаю, – вдруг сказал Вэнь Цай, вспомнив о встрече с Лю Манем на дороге. – Он походит на душевнобольного, да и брат у него сошел с ума… Не наследственность ли это? Не скажешь ли, старый Дун, у них в семье есть еще больные?

– Не слыхал, – буркнул тот. – А дело его весной рассматривалось в суде. Здешние активисты опасаются, что они чего-то не доглядели. Это все рука Цянь Вэнь-гуя и Цзян Ши-жуна. Верно, Лю Мань был коммунистом, но даже в районе не разберутся, почему он выбыл из партии.

Вэнь Цай был твердо убежден, что все старосты – предатели и жулики. Он не допускал и мысли, что старосту можно было притеснениями довести до нищеты и даже до безумия. Возможно, что Цянь Вэнь-гуй – самодур, что он чинит в деревне суд и расправу. Но семья его – из трех человек – владеет всего десятью му земли. Нельзя же считать за Цянь Вэнь-гуем те пятьдесят му, которые он выделил сыновьям. Выходит, что он, самое большее, середняк. Не имеет особого значения и то, что он сдает свою землю в аренду. Нам надо твердо помнить, что у него сын в армии. Он отец фронтовика, и ухудшать его положение нельзя. А уж бороться против него совершенно невозможно. Правильно, что деревенские власти не объявляют Цянь Вэнь-гуя врагом. Нельзя согласиться с Чжан Юй-минем. Да и что это вообще за манера работать – на собрании молчать, а после собрания шептаться? Так только сбивают людей с толку и расстраивают ряды.

Вэнь Цай не отрицал, что у Ян Ляна и Ху Ли-гуна есть и свои достоинства: так, например, они легко сближаются с массами, но зато неспособны к анализу обстановки, поддаются посторонним влияниям. Вэнь Цай уже указывал им на случай со статьей, написанной неизвестным на классной доске. Вэнь Цай полагал, что эта статья выражает мнение масс. А Ян Лян и Ху Ли-гун по неопытности поверили Ли Чану, утверждавшему, что это подрывная работа реакционных сил. Разве Ли Чан не одного рода с помещиком Ли? Все здешние активисты думают только о своей выгоде. И как назло его два молодых неопытных товарища во всем доверились им.

Ли Цзы-цзюнь и Гу Юн – оба пользуются недоброй славой, думал старый Дун. Передел их земли обрадовал бы всю деревню. Но рассчитываться с ними, мстить им почти не найдется желающих: одни сочувствуют Гу Юну, другие помнят мелкие щедроты помещика Ли и не согласятся обойтись с ним жестоко.

Старый Дун обычно соглашался с мнением Чжан Юй-миня, но был, однако, осторожнее его и недоверчивее. Кроме того, ученость Вэнь Цая подавляла его. Он не решался спорить с ним, сбивался, не умел настоять на своем.

Спор затянулся на несколько часов; наконец Ху Ли-гун потерял терпение и, вскочив с места, проговорил:

– Если мы будем так пререкаться, нашу работу ждет полный провал. Я участвовал в борьбе за снижение арендной платы и ростовщического процента, но такой канители, как здесь, еще не видывал.

– Правильно, и мне думается, что нам очень трудно добиться единодушия, – ответил Вэнь Цай. – Слишком много у нас разногласий. Мы действовали слишком демократично, и теперь трудно установить централизм. А самое важное – далеко не все из нас одинаково разбираются в политике. Все же я не нахожу, что наша работа уж так плоха, как тебе хочется… нет, как тебе кажется, Ху Ли-гун, ха-ха…

Бесспорно, размышлял Ян Лян, с такими помещиками как Ли, следовало бы рассчитываться полностью и без колебаний. Но классовое сознание у крестьян еще не достаточно развито. Они не понимают, что их враг – любой помещик, у которого они арендовали землю, который эксплуатировал их труд. Они ненавидят только помещиков-злодеев, кровопийц и насильников. Поэтому только после расправы с помещика ми-злодеями у них подымется рука и на остальных. Если бригада не сумеет своими силами воздействовать на крестьян, придется отправиться за советом в район или уезд. Но он тут же одергивал себя: это значит расписаться в своей неопытности, неумении сработаться с товарищами. «Разве дело в том, чья возьмет в нашем споре – говорил он себе. – Надо провести одно-два мероприятия, доказать правильность нашей точки зрения на практике». И он внес предложение: наметить новый план борьбы, продумать его, учитывая неудачный опыт с Ли Цзы-цзюнем, и обеспечить новому плану победу. Успех, хотя бы и небольшой, воодушевит крестьян, поднимет их на борьбу в большем масштабе. Ряд таких мелких побед обеспечит исход решающей битвы.

Предложение Ян Ляна было принято единогласно, тем более, что от него ничье самолюбие не страдало. Гнетущая атмосфера недомолвок и недоверия рассеялась. Все дружно принялись обсуждать подготовительную работу. Решили в первую очередь рассчитаться с Цзян Ши-жуном.

Ху Ли-гун рассмеялся, вспомнив, как Го Фу-гуй, арендатор Цзян Ши-жуна, подрался в кооперативе.

– Отец не сумел, пусть сын добудет победу!

– Правильно! Он не трус, он пойдет на линию огня! – подхватили другие.

Старый Дун сказал, что Цзян Ши-жун – человек ловкий, может провести любого, что необходимо поэтому поговорить с арендаторами, объяснить им, почему надо рассчитываться с Цзян Ши-жуном и как это сделать. Когда шли к помещику Ли, арендаторы нетвердо знали, почему у него следует отобрать документы. Они не вполне уяснили себе, что идут не на вымогательство, не на грабеж, что в этих документах их кровь, их пот. Вэнь Цай еще добавил несколько слов о разделе конфискованного у помещиков имущества. Новый план воодушевил всех, создал веселое настроение, вызвал уверенность в победе.

Все отправились в кооператив, чтобы все обсудить с Чжан Юй-минем и Чэн Жэнем.

ГЛАВА XXXVI
Фрукты беднякам

У ворот кооператива собрался народ. Кое-кто устроился поодаль, на театральной площадке под деревьями. Громких разговоров не было слышно. Люди переговаривались между собой шепотом.

Ян Лян, подходя к толпе, увидел Ли Чжи-сяна, мужа Дун Гуй-хуа, и решил поговорить с ним. На его расспросы Ли Чжи-сян ответил, что для присмотра за виноградником он нашел старую вдову, а днем ей помогает жена; виноград уже созревает, и дней через десять его можно будет снять. А пока им приходится туго, и он нанялся поденно к помещику – носит фрукты в город на продажу.

– Вы все продавцы фруктов? – обвел глазами присутствующих Ян Лян.

– Нет, я сторожу фруктовый сад, – ответил один старик.

– Это Ли Бао-тан, сторож у помещика Ли Цзы-цзюня, – пояснил Ли Чжи-сян.

– Ах, вот как! – внимательно оглядел старика Ян Лян. – Как же это ваш помещик сбежал? Говорил ли он с кем-нибудь?

– Не слыхал, не знаю. Когда ваша бригада пришла в деревню он заторопился с продажей фруктов. Каждый день уносили по семьсот, восемьсот и даже по тысяче цзиней, несли на продажу и недозрелые.

– В ночь перед его бегством у него побывал кто-то из деревенских, – вставил Ли Чжи-сян.

– Теперь продают фрукты не только из сада помещика Ли. Если власти не обратят на это внимания, беднякам ничего не достанется. В этом году урожай богатый, такого не было лет десять, – сказал старик.

– Если бы Восьмая армия заняла Датун, сразу поднялись бы цены на фрукты. Прежде мы носили их не только на запад, но и на восток. Каждый поезд увозил по несколько вагонов фруктов, – заметил молодой парень.

– И ты продаешь фрукты? – спросил его Ян Лян.

– Нет, меня послал сюда старший брат. У него под виноградом полтора му. Говорят, что Крестьянский союз отберет все сады, вот он и волнуется, а сам боится пойти узнать, так ли это. У него пять му земли, из них орошаемой только три с половиной, а в семье три человека. Жить-то можно, но до богатства далеко. Отнимут у него часть земли, скажи, товарищ Ян? – допытывался парень.

– Провинился в чем-нибудь твой брат перед деревней?

– Ничего плохого за ним нет. Трудится над своей землей, поливает ее своим по́том без отдыха. Брат его – человек честный, – ответил за парня Ли Чжи-сян.

– Он не помещик и не злодей, чего же ему бояться? Если земли ему больше не полагается, он получит вещами при разделе помещичьего имущества. Власть бедняков ему на пользу. Скажи брату, чтобы он не боялся, а если кто его обидит, на обидчика управа найдется. Не так ли? – сказал Ян Лян.

– Верно, пять му – не бог весть что. Земля сама не родит, он своим трудом хлеб добывает, – заговорили в толпе.

– Его брата запугали. Наговорили, что после помещиков станут расправляться с кулаками, а там и до середняка очередь дойдет. Болтают же, что нынче беднякам раздолье. Не работают, а только с помещиками воюют, сыты трофеями.

– Брат его сплетен наслушался, да и зарезал свинью. Хоть раз в жизни, мол, наемся мяса до отвала, нечего ждать, пока другие съедят, – насмешливо сказал кто-то в толпе.

– Так как же? Продадут его фрукты? – все добивался парнишка.

– Да что ты пристаешь? Сказано тебе: не тронут твоего брата. Мы все так думаем.

Но тот не успокаивался:

– Эх, что мне ваши слова? Если Крестьянский союз прикажет фрукты продать, противиться никто не посмеет. Вот пусть товарищ из бригады мне скажет. Это будет вернее. Прошу тебя, товарищ Ян, поговори с союзом, узнай, что будет с нашим садом, – все настойчивее приставал он.

– Крестьянский союз – ваш представитель. Он выполняет вашу волю. Иначе вы за ним не пойдете. Говорите все, что вам нужно, а коммунистическая партия вас всех поддержит. Не так ли? – сказал Ян.

– Пока здесь товарищи из района, нам ничего не страшно. Без них нам не пришло бы в голову отобрать у помещиков сады, – говорили в толпе.

Старый Дун, Вэнь Цай и Ху Ли-гун, окруженные крестьянами, также обсуждали вопрос о садах.

– Не наведем ли мы страху на всех владельцев садов? Сколько их в деревне? – расспрашивал Вэнь Цай.

– Да не все боятся, – отвечали ему.

Ху Ли-гун напомнил, что садами владеют одиннадцать помещиков, пятнадцать кулаков, пятеро середняков, а после прошлогоднего раздела еще и двадцать бедняков. Виноградники в счет не идут, урожай с них невелик.

– Как? И у бедняков забрать фрукты? – удивился кто-то в толпе.

– И кулаков не всех надо трогать. Нельзя ко всем подходить с одной меркой. А то и середняки испугаются. Это вы сами придумали отобрать фрукты или вам Крестьянский союз подсказал? – Вэнь Цаю казалось, что не следовало отнимать сады у всех без разбора.

Крестьяне молча переглянулись.

– Что же тут особенного, – после некоторого молчания заговорил, наконец, Хоу Цин-хуай, сын Хоу Чжун-цюаня. – Мы не грабим и не обманываем. Просто сделаем вместе общее дело. Продадим фрукты из всех садов. Пусть каждый запомнит свою долю. А если заберем у того, чей сад разделу не подлежит, вернем деньгами.

– Нельзя ли повременить несколько дней? Пусть выяснится, кому отойдет земля, тот и будет продавать свои фрукты, – предложил Вэнь Цай и, не получив ответа, еще раз повторил свой вопрос.

Наконец, отозвался крестьянин постарше:

– Можно, конечно. Как прикажет начальник, так и будет.

Тогда взял слово старый Дун:

– Если бы землю роздали быстро, несколько дней можно бы и обождать, но боюсь, что передел затянется надолго. С яблоками, грушами – дело терпит, а вот с хулубинами труднее.

– Верно, – зашумели в толпе, не дав ему кончить. – Начальник Дун все понимает! Конечно, он же свой, здешний.

Вэнь Цай не стал больше спорить.

– Пойдем поищем Чэн Жэня и других, – сказал он Ху Ли-гуну. – Но с садами лучше бы не торопиться. Если не справимся, неприятностей не оберемся.

– Ничего! Ничего! – успокаивал его Ху Ли-гун и следом за ним отделился от толпы. Подошел к ним и Ян Лян, до которого еще донеслись слова Хоу Цин-хуая, обращенные к старому Дуну:

– Как только разнесся слух о земельной реформе, встревожились все бедняки. Что будет с садами? Кому не хочется получить несколько сот или тысячу цзиней? А если все плоды сдует, останутся голые ветви, реформа – ой, как пострадает! Подумай о нас, бедняках, начальник Дун. Даже мой отец перестал спорить, как заслышал о дележе фруктов, и теперь потихоньку выспрашивает мать, какие, мол, на деревне слухи.

ГЛАВА XXXVII
В помещичьих садах

А по деревне шли толки:

– Крестьянский союз отобрал у помещиков сады… Поставил охрану.

– Наверно, у них-то и будут отбирать землю…

– Потому у них отберут, что на них арендаторы работают, а кулакам разрешат продать свой урожай самим…

– Кулакам? А разве с ними не будут рассчитываться?

– Говорят, не со всеми, да и возьмут с них только деньгами… Так вернее…

– Так вернее…

– А ведь, правда, если забрать все сады, Крестьянскому союзу будет дела по горло, кто же будет землю делить?..

Снова над деревней поплыли удары гонга, и старый У прошелся по улицам, выкрикивая нараспев последние новости: назначение комиссии по продаже помещичьих фруктов, список людей, вошедших в комиссию, принятые ею меры.

И снова пошли разговоры с соседями, в домах, во дворах. Кто шел к родне, а кто к воротам кооператива обменяться мнениями по поводу последних новостей.

– Раз Жэнь Тянь-хуа в комиссии, значит, дело верное. Человек он толковый, обо всех заботится. Видишь, как у него в кооперативе налажено. Теперь каждый берет что ему нужно, наличными не платит, а подсчитают – ему еще и приходится…

– Ха-ха, и старый Ли Бао-тан там. Вот это правильно! Уже двадцать лет, как он сторожит чужие сады. Его не проведешь. Он-то знает, у кого сколько деревьев. Он прикинет даже, какой урожай можно ждать с каждого дерева…

– Гляди-ка! Всю власть дали беднякам. Даже сын Хоу Чжун-цюаня в комиссии. Не рехнется ли старик от страха?

Народ стекался к садам. Одни шли работать, другие – из любопытства. Шли и женщины с детьми, привлеченные шумом.

Вначале, когда только разнеслись слухи, что будут отбирать все сады, кулаков и середняков охватил страх. Но теперь они успокоились и целыми семьями выходили собирать созревшие фрукты, чтобы не отстать от других.

А помещичьи семьи пробирались в свои сады и просили оставить им хоть что-нибудь; подсылали детей, и те украдкой хватали, что попало под руку, и уносили домой. Каждое яблоко казалось теперь драгоценностью, ни с одним не хотелось расстаться.

При первых лучах солнца, едва земля просыпалась от сна, в прохладных садах уже звенел веселый смех, заглушавший звонкое щебетанье птиц. Жучки, пригнанные утренним ветерком, беспокойно сновали кругом. Иногда в чаще деревьев, точно звездочка в ночи, сверкала жемчужина росы. Утренний туман подымался к небу. Нить за нитью проникали в сад слабые, отраженные, то бледно-красные, то бледно-желтые лучи. Густая листва на широко раскинувшихся ветвях не могла скрыть изобилия крупных, тяжелых плодов. А пушок на них, точно дымка тумана, еще резче оттенял их нежность и сочность.

Стоя на лестницах, приставленных к деревьям, люди снимали урожай.

Большие грубые ладони опускали в бамбуковые корзины ароматные плоды.

Чей же это сад? Теперь здесь хозяйничал Ли Бао-тан. Двадцать лет он снимал чужой урожай либо глядел, как его снимают другие. Молчаливый и замкнутый, он всегда работал неустанно, словно ничего не замечая вокруг. Плоды он брал точно ком земли или кирпич, как бы не ощущая их сладости и аромата, они не радовали его. Но сегодня у него, как и у других, пробудилось обоняние. Точно впервые открылось ему это зеленое, тенистое, пышное царство. И яблоки, и груши, и хулубины сверкали и словно подмигивали ему. Командуя сборщиками, Ли Бао-тан рассказывал им о прошлом:

– Под этим садом было всего двадцать восемь му. Семьдесят хулубинов, пятьдесят груш, девять яблонь, три хайтана, тридцать финиковых и одно ореховое дерево. Прежде, еще при отце помещика Ли, хулубинов было множество, а когда сад перешел к сыну, за ними плохо ухаживали, а потом вырубили и посадили на их место груши. В грушах помещик Ли понимал толк. Он все из книг вычитал, он учил нас, как их удобрять, как угождать их прихотям. Жаль, что теперь от сада осталось только одиннадцать с половиной му. Пять му, что в северо-западном углу, он продал Цзян Ши-жуну, полму на юге – Ван Цзы-жуну, не получив ни гроша. Три с половиной у ручья ушли за неплохую цену к старому Гу, а остальной сад распродан по клочкам четверым или пятерым хозяевам. А они за садами ухаживать не умеют, особенно те, у которых только полму. И те, у кого сады побольше, собирают, что Небо пошлет. Да! А в этом году урожай славный!

Некоторые только переносили корзины с плодами, ссыпая их во все растущие кучи. Сборщики уходили все глубже в сад. Там, где плоды были сняты, листва казалась более густой.

Когда попадалось особенно большое яблоко или груша, крестьяне не могли удержать возгласа восторга и, любуясь, передавали плод из рук в руки. Когда плод падал на землю, его бережно подымали, а если кто-нибудь запускал в него зубы, тут же подымался крик:

– Эй! Не нарушай правил! Ведь сказано, лакомиться нельзя! Теперь это наше, бедняцкое!

– Ха, подумаешь! Какая беда – съесть паданец из помещичьего сада, – оправдывался провинившийся.

Нашлись охотники потешиться над старым сторожем.

– Что ты там бормочешь, дядя Бао-тан? Как разделим сад помещика, пропала твоя чашка риса!

– А ведь верно! У сторожа доля завидная. В саду спокойно и прохладно. Приятно на старости лет сидеть целыми днями, покуривая трубку. Захочется пить, только протяни руку. Выбирай, что приглянулось. Не видать тебе больше такого счастья, дядя Бао-тан!

– Ха-ха! – вдруг развязался язык у старика. – Такого счастья с меня хватит. Десятки лет я уже живу на покое. Но если мне, старому бобылю, уделят два му земли, я готов помучиться, А если и жену дадут в придачу, так еще того лучше. Ха-ха!

– Давно уже поговаривают, что ты породнился с духами плодовых деревьев. Ведь сколько на деревне красавиц, а ты никогда на них не заглядывался, не засылал свах. Духи тебя, наверно, заколдовали. Недаром говорят, что старики им любы.

Шутка вызвала взрыв смеха, смеялись по всему саду, всех охватило веселье.

Одну за другой опорожняли корзины. Горы фруктов росли. Солнце стояло уже над верхушками деревьев, в саду больше не чувствовалось прохлады. Люди снимали куртки и работали полуобнаженные, отирая пот полотенцем. Но никто не жаловался на жару.

В группе Жэнь Тянь-хуа не смеялись и не болтали: там взвешивали, записывали, считали и складывали все собранное в большие корзины.

Помещица, жена Ли, после завтрака вышла в сад. Гладко причесанная, в простой, чистой кофте, она расплывалась в улыбке, приниженно здороваясь с каждым.

Но никто не обращал на нее внимания, и даже Ли Бао-тан сделал вид, что не замечает ее, хотя лицо его сразу стало таким же старым и бесстрастным, как прежде.

Она смиренно подошла к Жэнь Тянь-хуа и, заискивающе улыбаясь, сказала:

– Наш сад теперь невелик, всего лишь одиннадцать с половиной му. Дядя Бао-тан знает его лучше, чем я. Ах! ведь муж прокучивал каждый год по несколько му.

– Иди домой, – посоветовал ей один из работников сыроварни, взвешивавший фрукты, – Чего ты волнуешься, если ты вправду бедная. Бедняки спят спокойно. Небось, успели продать немало.

– Пускай ее поглазеет, – вставил Жэнь Тянь-хуа.

– Ах, у нас столько нехваток! Даже за весенние работы еще не расплатились – жалобно протянула она.

Но тут кто-то из сборщиков закричал соседу:

– Эй, кто там рассказывал, что помещик Ли был мастер выращивать только груши? Взгляните: что твой хулубин! И белая, и нежная, и сочная!

– Ха-ха! – раздался с соседнего дерева незлобивый смешок.

Помещица отошла в сторонку и села. Она смотрела на деревья, на красные плоды. Все это было ее собственностью. Если кто-нибудь, бывало, прошмыгнет под деревом, ей стоило лишь бросить взгляд, и к ней подходили с заискивающими объяснениями. Как же это случилось, что теперь никто не признает ее, что в ее саду так много народу, что все лазают по ее деревьям, топчут ее землю, а она здесь чужая, точно попрошайка, которой никто не бросит и яблока?

Скрывая ненависть, она смотрела, как веселятся люди, даже не глядя в ее сторону. Она злобно думала: и эта старая скотина Ли Бао-тан против меня. Подлый пес! Сколько лет я его кормила! Вот уж верно, что люди познаются в беде! Искать сочувствия ей было не у кого.

Жена Ли не была труслива. Еще в прошлом году, когда рассчитались с семьей ее матери, она почувствовала приближение шквала и поняла, что падение ее дома – вопрос недалекого будущего. Все ее помыслы сосредоточились на том, как укрыться от этой бури. Не веря, что новое останется навсегда, она решила действовать хитростью и прежде всего задобрить крестьян щедростью; она часто дарила беднякам старую одежду, давала взаймы немного зерна, вдруг стала замечать своих батраков, болтала с ними, лучше кормила их. Появляясь на улице, помещица с напускным добродушием заводила беседу с активистами, звала их к себе выпить вина. Она взяла на себя всю домашнюю работу, даже частенько относила в поле обед батракам, помогала им полоть, молотить. В деревне говорили про нее, что она женщина неплохая, ругали только ее мужа, помещика Ли. Она постоянно жаловалась, что дела у них плохи, что в этом году снова придется продавать землю. Кое-кто верил этим причитаниям, жалел ее. Но теперь она видела, что беды не избежать и что ей остается только, стиснув зубы, притаиться и переждать, пока пронесется шквал. Разве она когда-нибудь давала волю своей ненависти? А они? Сколько ей пришлось пережить! Каким унижениям она подвергалась, стараясь женской покорностью пробудить в них великодушие! Крестьяне забирались все глубже, а помещица, испытывая лютую злобу к «грабителям», медленно шла по саду, останавливаясь, озираясь вокруг, не в силах уйти со своей земли.

В полдень все ушли обедать. В саду воцарилась тишина. Помещица снова прошлась по саду, осматривая зеленую листву, которая сразу потускнела, лишившись ярких плодов. Сняты были все фрукты, даже несозревшие. Она обошла красный холмик. Как она была счастлива здесь когда-то! Но теперь все было ей ненавистно. «Вон под деревом сторож сидит, охраняет!»

Обойдя сад кругом, она приблизилась к роднику, принадлежавшему теперь старому Гу Юну. Старик не стал изменять течения и никогда не преграждал воду. Пробиваясь с журчанием из-под опрокинутого котелка, ручеек извилистой лентой кружил по фруктовому саду, орошая двадцать или тридцать му земли. «Как я жалела, что мы продали эту землю, – вспоминала жена Ли, – и как жалею теперь, что не продали и остальной!»

В саду Гу Юна было безлюдно. Согнулись под тяжестью плодов ветви деревьев. Перезрелые уже спадали. Гу Юй скупился и на удобрения и на рабочие руки. Груш росло немного, больше было яблонь, и яблоки поражали своей величиной.

Помещица со злобной радостью подумала о том, что у Гу Юна тоже отобрали сад. Если продавать фрукты помещиков, так забрать у всех. Если делить землю, так уж всю, никого не щадя.

Взрыв женского смеха прервал ее размышления. На другом берегу среди деревьев мелькнуло что-то светло-голубое. Кто бы это мог быть? – припоминала помещица. Она подошла к самой воде; сломанная ива перекинулась через ручей и придавила своей тяжестью грушу на другом берегу. Дерево наполовину засохло, но одна из его ветвей была усеяна грушами. И она вспомнила, чей сад раскинулся по ту сторону ручья. «Ага, это Хэйни!»

Хэйни в голубой кофте и белых штанах, словно дятел, прилепилась к дереву. Плоды, как яркие звезды, один за другим, падали из ее рук в корзину, висевшую на ветке. Листва почти закрывала ее, и казалось, что она сидит в большой зеленой клетке. Время от времени она соскальзывала с лестницы, приставленной к дереву, зайцем подскакивала к ней младшая невестка, забирала корзину, а Дани кричала:

– Чего ты расшалилась, Хэйни!

Девушка в самом деле чувствовала себя выпущенной на волю узницей.

Дядя-бедняк, с которым она советовалась, снова предостерег ее:

– Вся деревня ненавидит моего брата Цянь Вэнь-гуя, нам нужно поменьше привлекать к себе внимание, пореже выходить за ворота. А тебе, девушка, следует особенно остерегаться, не слушать его, а то пропадешь.

Хэйни твердо решила не идти к Чэн Жэню, а родным пригрозила:

– Если станете меня принуждать, я пожалуюсь Чжан Юй-миню.

Родные продолжали настаивать на своем, не давая девушке ни минуты покоя. И когда ей уже казалось, что выхода нет, небо вдруг прояснилось: старый У бил в гонг и выкликал, чьи сады переходят в руки Крестьянского союза, и ни одно ухо, плотно прижавшееся к щелям ворот, не уловило имени Цянь Вэнь-гуя. Домочадцы Цяня поняли, что на этот раз беда миновала, переглянулись и от радости засмеялись. Цянь Вэнь-гуй, тревожно расхаживавший по двору, разлегся на кане, лениво обмахиваясь веером из черной вощеной бумаги. Тетка суетливо забегала по двору, от радости не зная, за что взяться. Молодых женщин послали в сад, а Цянь Ли отправился искать рабочих и мулов. От мысли, что дядя перестанет насиловать ее волю, почувствовала облегчение и Хэйни. Не напрасно ее двоюродный брат пошел в Восьмую армию! И она украдкой шепнула дочери Гу Юна:

– Не бойся дяди, невестка! Заслуги сына сегодня вызволили его из беды!

Глядя на стройную Хэйни, забравшуюся на дерево, жена помещика Ли стала поносить ее про себя: «Ну и девку вырастил Цянь Вэнь-гуй! Бесстыжая лисица! Чтоб тебя, Цянь Вэнь-гуя, разорвало на тысячу частей! Заставил девушку подлизываться к активисту! А какие прохвосты эти активисты! Тоже коммунисты выискались! Тьфу! Только говорят красиво. Все шумят: рассчитаемся, рассчитаемся… А сами охраняют злодея и предателя. Чествуют его, точно родного, и тронуть не смеют. Обижают только нашу семью. Мы-то испытали беду до конца. Земли у нас немногим больше, но в солдатах никого нет, и никто из нас не заводит знакомства с активистами. Проклятый Чжан Юй-минь! Придет день, когда он ответит за все!»

Бешенство охватило ее, и она кинулась обратно. Навстречу ей, пообедав, шли новые хозяева сада. Слышно было, как покрикивают на мулов погонщики. Она бросилась в сторону и, пряча трусливый и ненавидящий взгляд, точно побитая собака, поджавшая хвост, убежала в поле.

Народ продолжал собираться. Хоу Цин-хуай распоряжался перевозкой; две большие двуколки с железными ободьями уже стояли на дороге в ожидании поклажи. Сюда же подкатила телега Ху Тая на резиновых шинах, привели еще мула. Сам Гу Юн не захотел сопровождать телегу, к ней приставили Ли Чжи-сяна: он обвязывал воз веревкой и размахивал длинным кнутом, улыбаясь во весь рот; страх пропал; он знал, что в будущем их ждет много хорошего.

Из глубины сада подходили с корзинами вереницы людей.

– Эй, старик, слезай! Кто тебя звал сюда? Поищи себе работу полегче! Иди в сад отбирать плоды, – послышался крик Хоу Цин-хуая, стоявшего на телеге.

Его слова относились к Го Цюаню, который в дырявой соломенной шляпе и поношенной синей безрукавке стоял на другой телеге. Даже не повернув головы, старик ответил:

– Никто не звал, я сам пришел. С моих двух с половиной деревьев я еще успею собрать плоды. По-твоему, раз я старик, так уж ни на что не гожусь? Товарищ Ян! – вдруг крикнул он, заметив подходившего с большой корзиной Ян Ляна. – Что же нам, старикам, на кане сидеть? Поди-ка сюда, старый Ян! Для укладки фруктов нужна сноровка, а не сила!