Текст книги "Солнце над рекой Сангань"

Автор книги: Дин Лин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА XLIX
Счет преступлений Цянь Вэнь-гуя

Пройдя по главной улице, старый У стал сворачивать в один переулок за другим. А люди уже выходили ка перекрестки и спешили за всеми на площадь. В толпе попадались и хорошо одетые люди, осторожно и с оглядкой пробиравшиеся вслед за другими: торговцы, в городских соломенных шляпах, перебрасывались шутками; по-двое, по-трое шли, жеманно озираясь, напудренные женщины в нарядных платьях, с блестящими напомаженными волосами. Старики и старухи, давно уже не выходившие из дому, тоже вешали замок на двери и плелись за всеми. Шли матери, окруженные старшими детьми, держа маленьких на руках.

– Женщины пусть пройдут на правую сторону! – распоряжался Чжан Юй-минь, стоя посреди площадки. – Эй, вы! Расступитесь! Дайте дорогу! Не толкайтесь! А вы оставайтесь там, у стены!

Все зашевелились, выполняя его приказания. Но только установился порядок, как все снова пришло в движение, все обернулись. Из школы, с учителем Лю во главе, выступили стройными рядами школьники. Точно спортсмены на состязании, они шли веселые и резвые, как молодые тигрята. Громко звучала их песня «Без коммунистов нет Китая».

Чжан Юй-минь отвел для школьников уголок перед сценой. Колонна прошла сквозь расступившуюся толпу. Учитель Лю с трудом построил ребят и подал знак прекратить пение.

В толпе тихо шептались:

– Привели уже преступника?

– Посмотри-ка на старика, на Хоу Дянь-куя!..

Жена Цянь Вэнь-гуя стояла в глубине сцены, то и дело поднимая край кофты и утирая слезы. Она только что отнесла мужу поесть, а теперь кланялась каждому активисту и причитала:

– Что он вам сделал плохого? Разве после освобождения он обижал вас? Не ради золота, так во имя Будды! Вспомните, что наш Цянь И в Восьмой армии!

– Поговори еще! Той же веревкой и тебя свяжем! – припугнули ее. Но она не отходила.

– Пора открывать собрание! – слышались голоса.

– Верно, открываем! – вскочил на сцену Чжан Юй-минь в распахнутой, как всегда, куртке и выжидательно оглядел собравшихся.

Наконец все стихло. Слово взял Чжан Юй-минь.

– Прошло уже больше десяти дней, как мы стали проводить земельную реформу. Нам нужно сбросить гнет феодалов-помещиков. Это нелегко. В одной нашей деревне несколько таких кровопийц. И сегодня мы с корнем вырвем их из нашей среды. Самый коварный злодей – Цянь Вэнь-гуй, прозванный народом «хитрее Чжугэ», – арестован сегодня ночью.

Все бурно зааплодировали.

– Арестовали! Вот здорово! Бей этого сукина сына! – раздавались крики.

– У нас есть и еще подлецы, – снова заговорил Чжан Юй-минь. – Вот наш милиционер, Чжан Чжэн-дянь, у него душа не лежит к народу. Интересы тестя ему дороже. Ради него он готов сорвать нашу земельную реформу. Из уезда уже пришло указание снять его с работы. Наше дело теперь смотреть за ним в оба…

В толпе снова поднялся одобрительный гул, все снова отчаянно захлопали.

– Что вы скажете? Вот негодяй!

– Долой перебежчиков! Убрать всех прихлебателей, всех прихвостней помещиков-феодалов!

Когда шум немного улегся, Чжан Юй-минь снова заговорил:

– Сегодня мы рассчитаемся с Цянь Вэнь-гуем. Сначала мы подведем итог без него, а уж потом и с ним поговорим. Теперь приступим к выборам президиума. Сегодня крестьяне сами поведут собрание, сами выберут председателя. Согласны?

– Ладно! Согласны!

– Чжан Юй-миня в председатели! – раздались голоса.

– Чэн Женя…

– Лучше выбрать нового, из простых крестьян, намечайте того, кто понадежнее, – стоя за Чжан Юй-минем, советовал старый Дун.

– Ладно, нового, так нового! Я за Го Фу-гуя, – предложил Ван Синь-тянь.

– Согласны? Го Фу-гуя?

– Согласны. И еще я предлагаю старого Ли.

– Которого Ли?

– Предлагаешь, а имени не говоришь?

– Дядю Ли Бао-тана.

– Ли Бао-тана? Это дело!

– А я все же стою за Чжан Юй-миня! Без него не обойдемся!

– Ладно, пускай его.

– Кто согласен, поднимите руки!

Из толпы вытолкнули Го Фу-гуя и Ли Бао-тана. Старый сторож смущенно посмеивался, а Го Фу-гуй и вовсе не знал, куда деваться. Они оба стеснялись, словно женихи.

Чжан Юй-минь вывел Ли Бао-тана на середину трибуны и о чем-то с ним пошептался.

Старик шагнул вперед и серьезно, почти сурово заговорил:

– Я старик, бедняк. Десятки лет сторожил сады, а у самого и деревца не было. Теперь мне уже шестьдесят один год, я почти уже ушел в землю, точно упавший с дерева осенний лист. Даже во сне я не мечтал о таком дне, как сегодня. Я председатель? Ну что ж, ладно! Я рад. Я председатель бедняков. Сегодня мы поборемся с Цянь Вэнь-гуем. Кто им обижен, выкладывай свои обиды; кому он враг – пусть мстит ему. Кого обобрал – тому пусть вернет деньги. У кого отнял жизнь – пусть заплатит своей. Вот все, чего я желаю. Я, председатель, сказал все. Теперь ваш черед.

Никто не смеялся над ним. Его нескладная, путаная речь всем понравилась. Желающих выступить нашлось много. Председатель всем давал слово. Но ораторы запинались после первых же слов и быстро умолкали. Слушатели сначала шумно одобряли каждого оратора, но после нескольких скучных речей, в которых повторялось одно и то же, внимание стало ослабевать.

Тогда Ли Чан принялся энергично выкрикивать лозунги; крестьяне нерешительно подхватывали их.

Вдруг на сцену выскочил, сильно волнуясь, Лю Мань. Сверкая глазами, подняв кверху кулаки, он крикнул:

– Можно мне слово?

– Говори! Говори. Лю Мань! Ты у нас оратор!

– А как начальники? Не взыщут с меня за то, что я скажу?

– Смелее, Лю Мань! Чего ты боишься? Сегодня можешь говорить все. Вот мы сейчас увидим, как ты поведешь за собой всю деревню, – подбадривал его Чжан Юй-минь.

– Кто посмеет с тебя взыскивать? Говори, Лю Мань, все что у тебя на душе. Ты избил мерзавца-милиционера! Молодчина! – поддержали его в толпе. Лю Мань оглядел всех красными от бессонных ночей глазами.

– Скажи о Цянь Вэнь-гуе, – напомнил ему Чжан Юй-минь.

– Счет у меня длинный, и сегодня я начну с самого начала, – заговорил, наконец, Лю Мань, ударив себя в грудь кулаками. – Не все знают мою историю. Да может ли кто знать про все беды, что я вытерпел за десять лет? Гнев душит меня! – и он снова стал бить себя в грудь.

– У отца нас было четыре сына. Все работящие, усердные, мы могли бы жить безбедно. Еще до прихода японцев мы скопили больше двухсот юаней, и отец хотел открыть свое дело. На беду он столкнулся с Цянь Вэнь-гуем, и тот подбил его купить мельницу. От мельницы, мол, прибыль большая. Он помог отцу снять дом в аренду да еще присоветовал взять в помощники своего друга – человека чужого, не нашей деревни. Отцу он не понравился, но как было идти против Цянь Вэнь-гуя? Этот человек стал заправлять мельницей. И что же? Не прошло и двух недель, как он исчез. А с ним вместе пропали два мула и свыше тысячи цзиней пшеницы. Отец кинулся к Цянь Вэнь-гую. Тот для виду принял сторону отца и посоветовал подать жалобу на негодяя. Судья обещал разобрать дело, но, конечно, не торопился. Я говорил отцу, что нам от суда хорошего ждать нечего. Сколько мы ни платили, дело не разбиралось. Отец, в конце концов, заболел от горя и умер. Под Новый год все мы, четверо братьев, поклялись на крови петуха отомстить Цянь Вэнь-гую. Да не тут-то было. Не успели мы и пальцем пошевельнуть, как старшего брата схватили и увели в солдаты. Только ушел старший брат – явились японские дьяволы, и брат сгинул, точно камень, упавший в море. Даже весточки от него не дождались. Жена его вышла замуж. Осталась девчонка, где же ей быть, как не у нас?

– Да, так все и было, – раздались возгласы из толпы.

– На другой год после прихода японцев, – продолжал Лю Мань, – Цянь Вэнь-гуй взялся за второго брата. Он, видите ли, давно чувствует себя виноватым перед нашим отцом и хочет помочь нам заработать. Он стал уговаривать брата, чтобы тот сделался старостой. Браг не хотел, отказывался. Человек он простой, работать в поле кроме него некому, да он и не видный собой, кто будет ему подчиняться? Мы все ненавидели Цянь Вэнь-гуя, никто не хотел идти на такое дело. Но не прошло и полмесяца, как из волости прибыла бумага о том, что брат назначен старостой. Что было делать? Надели на него эту петлю. Из волости сегодня требуют денег, завтра – зерна, послезавтра – людей на повинности. В деревню так и валили предатели да агенты японской охранки. Брат никак не мог угодить им. Каждый день его били, ругали. От них то и дело приходилось откупаться деньгами, а деньги брат выпрашивал у родных и односельчан. Цянь Вэнь-гуй же без конца наговаривал на брата: «Он не предан японской императорской армии, нужно отдать его в солдаты». Три месяца пробыл мой брат в старостах. Не заболей он тогда, его сгноили бы в тюрьме. Выйди сюда, брат, – крикнул вдруг в толпу Лю Мань, – пусть народ посмотрит, что с тобой сделали!

Голос у Лю Маня сорвался; не в силах говорить, он только бил себя в грудь кулаками. Толпа заволновалась. Кто-то разыскал Лю Цяня, и его стали проталкивать вперед. Го Фу-гуй помог ему подняться на трибуну. Помешанный, не понимая в чем дело, с бессмысленным смехом озирался вокруг. Длинные всклокоченные волосы, грязное лицо, глубоко запавшие глаза – своим видом он пугал ребятишек. Они шарахались в сторону и плакали от страха, встречая его на улице.

Все хранили молчание, только старики тихонько охали.

– Месть! – закричал Лю Мань, подняв сжатые кулаки.

– Месть! – громом пронеслось по толпе, и вверх поднялся лес кулаков.

– Цянь Вэнь-гуй – первый негодяй, – начал Ли Чан, – ради наживы он губил людей.

– Негодяй! Злодей! – подхватили все.

– Злодей! – единодушно кричали женщины, даже без поощрения Дун Гуй-хуа, своей председательницы.

– И у меня счет к Цянь Вэнь-гую! – прыгнул на трибуну Ван Синь-тянь. За последние дни он сильно изменился, сразу став как-то взрослее, увереннее. От прежней взбалмошности не осталось и следа. Борьба с помещиками стала для него делом жизни. Он действовал энергично и решительно, веря в близкую и конечную победу, и бурно негодовал, когда кто-нибудь сомневался, медлил да охал.

Ван Синь-тянь тоже вспомнил о том времени, когда Лю Цянь был старостой, а Цянь Вэнь-гуй задумал подлое дело: связать его, Вана, и отправить в японскую организацию молодежи. Стоя на трибуне, он крикнул в толпу своему отцу:

– А дом? Надо ли требовать от Цянь Вэнь-гуя, чтобы он вернул наш дом?

– Пусть вернет дом! – ответил отец.

– Цянь Вэнь-гуй подлец! – снова зашумели кругом. – Что хотел, то и делал! Отнимал дома, отнимал зерно!

На трибуну вытолкнули еще одного оратора, Чжан Чжэня. Старик не мог произнести ни слова и только печально смотрел на всех. Его сына сослали на каторжные работы на гору Техун. После освобождения многие вернулись домой, но его сына нет до сих пор. Старый отец постоял, огляделся вокруг и заплакал.

– Говори же, не бойся! – поощряли его.

Он раскрыл было рот, но ничего не сказал и снова заплакал. Все притихли. Слышны были только рыдания старика.

Так один за другим выходили они на трибуну, изливали свое горе, бросали обвинения Цянь Вэнь-гую. Конец каждой речи подхватывали громкими возгласами. Гнев все накипал. У иных ораторов от ярости перехватывало дыхание, и они лишь с трудом продолжали свою речь.

Ни Вэнь Цай, ни остальные товарищи из бригады еще никогда не видели ничего подобного. Все они были потрясены лавиной крестьянского горя. Их охватило еще большее воодушевление. Старый Дун от радости не мог усидеть на месте и то и дело повторял:

– Вот это так! Теперь-то крестьяне поднялись!

Ху Ли-гун изумленно и восторженно оглядывал собрание и все твердил товарищам:

– Нет, вы только посмотрите, что делается! Разве прежде мыслимо было что-нибудь подобное?

– Да, да, – отвечал ему Ли Бао-тан. – Вот теперь-то мы расправили плечи, подняли головы. Теперь мы ничего не боимся. Ладно, пусть поговорят, пусть выскажут все. А станем с помещиком Ли Цзы-цзюнем рассчитываться, тогда и я скажу свое слово. И я предъявлю свой счет. Еще с деда его начну.

Руководители чувствовали, что напряжение дошло до предела и упустить такой момент нельзя. Неважно, если собрание затянется, сегодня крестьяне не устанут. Посоветовавшись, решили сейчас же привести сюда Цянь Вэнь-гуя.

Когда председатель сообщил об этом решении собранию, в ответ раздались единодушные крики одобрения. И Ли-Бао-тан отдал приказ доставить сюда Цянь Вэнь-гуя. Чжан Чжэн-го сам отправился за ним, захватив с собой нескольких ополченцев. Никто больше не выступал. Крестьяне тихо перешептывались между собой. Подстрекаемые любопытством ребятишки со всех ног бросились с площадки в переулок, чтобы встретить арестованного.

Председатель объявил перерыв на три минуты. Кое-кто отошел в сторону оправиться. Старики кашляли, отплевывались. Плакали грудные дети, матери укачивали их.

Но скоро все вернулись на свои места, чтобы не пропустить появления Цянь Вэнь-гуя. Только женщины уселись подальше от трибуны, старухи принялись растирать свои маленькие ножки. Дун Гуй-хуа и Чжоу Юэ-ин, жена пастуха, подходили много раз к женщинам, уговаривая расположиться поближе к трибуне.

Принесли холодной воды. Все бросились утолять жажду.

В президиуме спешно совещались. На столе появился высокий колпак из белой бумаги с надписью: «Долой феодализм!» Все бросились к трибуне, чтобы получше его рассмотреть.

На трибуне торжественно выстроились ополченцы с винтовками в руках. Крестьяне с любовью смотрели на них: ведь это были свои, братья.

Все с нетерпением ждали появления врага.

ГЛАВА L
Крушение помещичьей власти

Из-за угла донесся топот детских ног. В президиуме переглянулись. Крестьяне смотрели в ту сторону, молча, вытянув шеи. Ополченцы встали навытяжку. На середину трибуны вышли Чжан Юй-минь, Ли Бао-тан и Го Фу-гуй.

– Долой помещиков! – выкрикнул Ли Чан.

– Долой лиходеев! – подхватила толпа, теснясь к трибуне.

Общее напряжение дошло до крайнего предела. Воцарилась мертвая тишина.

Послышалась тихая команда, и ополченцы дружно щелкнули затворами.

И вот наконец на трибуну вывели Цянь Вэнь-гуя. На нем был серый шелковый халат на подкладке и белые штаны. Руки были связаны за спиной. Слегка наклонив голову, он устремил на толпу узкие прищуренные глаза. Некогда приводившие всех в трепет, эти змеиные глаза еще метали молнии, еще завораживали. Закрученные кончики усов как бы подчеркивали выражение хитрости и злобы на его лице.

В президиуме заволновались. Переглянулись и члены бригады. Взоры всех в конце концов обратились на Ли Чана. Тот, по-видимому, ждал сигнала от председателя. Бао-тан смотрел на толпу. Крестьяне не отрывали глаз от Цянь Вэнь-гуя, но все хранили молчание.

Сколько веков такие деспоты угнетали крестьян, сколько поколений склоняло голову перед их силой!

И теперь, когда эта сила предстала перед ними со связанными руками, крестьяне застыли в оцепенении, не зная, что предпринять. Злобный взгляд прищуренных глаз снова заворожил их, как в те времена, когда они вынуждены были покорно сносить все издевательства. Толпа молчала, терзаемая сомнениями. Но это было затишье перед бурей.

Цянь Вэнь-гуй стоял на трибуне, кусая губы, пролизывая толпу змеиным взглядом. Он еще цеплялся за последнюю надежду. Кто посмеет первым прикоснуться к нему? Казалось, он все еще стоит высоко над всеми, во всем величии своего многолетнего могущества, опутавшего крепкими корнями всю деревню. Ведь только что его осыпали бранью, но стоило ему появиться, как все затаили дыхание и слова замерли на устах. Так сходятся перед боем два противника, примеряясь друг к другу. Молчание становилось тягостным. Цянь Вэнь-гуй смотрел все уверенней. Он явно брал верх.

Но тут от толпы отделился рослый парень со сверкающими из-под густых бровей глазами.

– Убийца! – закричал он, бросившись к Цянь Вэнь-гую. – Ты тиранил нашу деревню, как хотел, грабил, резал без ножа! Сегодня мы рассчитаемся с тобой! Рассчитаемся до конца! Эй ты! Слышишь? Молчишь? Думаешь запугать? Не выйдет! Не стоять тебе на этой трибуне! На колени! На колени перед отцами деревни, – и он с силой толкнул Цянь Вэнь-гуя.

– На колени, на колени! – подхватила толпа.

Слева и справа от Цянь Вэнь-гуя выстроились ополченцы. Он съежился, покорно опустился на колени, и снова вскипела народная ярость, снова с прежней силой вспыхнула ненависть.

– Наденьте ему колпак! Наденьте ему колпак! – прокричал мальчишеский голос.

– Кто наденет ему колпак? Эй, охотники, выходите! Кто хочет надеть ему колпак? – выкрикнул Го Фу-гуй.

На трибуну вспрыгнул подросток лет тринадцати, напялил на голову Цянь Вэнь-гуя колпак и плюнул ему в лицо.

– И на тебя нашлась управа, Цянь Вэнь-гуй! – звонко крикнул он и соскочил вниз.

У всех развязались языки, все стали гневно поносить Цянь Вэнь-гуя.

Не смея больше поднять глаз, Цянь Вэнь-гуй низко опустил голову. Высокий колпак лишил его былой представительности; с перекошенным лицом и униженно согнутой спиной он сразу стал похож на жалкого шута. Теперь он был пленник народа, враг, пойманный с поличным.

Рослый парень, первый стряхнувший с себя оцепенение, повернулся лицом к собранию, и все узнали в нем Чэн Жэня, председателя Крестьянского союза.

– Отцы, – обратился он ко всем, – взгляните на него и на меня! Какая у него тонкая кожа, какое изнеженное тело! Еще не настали холода, а он уже вырядился в теплый шелковый халат. Взгляните на меня, на себя самих – разве мы не люди? Разве мы не были равны, когда матери нас родили? Мы вспоили его собственной кровью! А он все жирел да добрел и угнетал нас десятки лет! Сегодня мы заставим его все вернуть: деньгами вернет тому, кого ограбил, жизнью заплатит тем, у кого отнял жизнь. Верно я говорю?

– Верно! Кого ограбил, пусть вернет деньгами! А за жизнь пусть платит жизнью!

– Ты нам больше не страшен. Для нас, бедняков, настал день расправить плечи. Пощады тебе не будет! Я – председатель Крестьянского союза. Но в первые дни борьбы я колебался, я забыл о корне, вскормившем меня. Простите меня, отцы деревни. Презирайте меня, бейте меня – я все снесу. Теперь я все понял и рассчитаюсь с ним! С детства я голодал вместе с матерью, работал на него, как вьючное животное. Но служить ему ищейкой – нет, не выйдет! Вчера еще он подсылал ко мне свою жену. Подкупать меня вздумал. Вот, смотрите!

Чэн Жэнь развернул сверток, из него посыпались документы.

Толпа зашумела, послышались возгласы, в них были и удивление, и гнев, и сочувствие.

– Не на такого напал! Я до конца сведу счеты с этой собакой, с этим людоедом! Я бедняк, и у меня только одно желание: завоевать счастье для бедняков, идти до конца вместе с председателем Мао!

– Крестьяне, объединяйтесь! Истребим феодалов! – подскочил к трибуне Ли Чан. Все подхватили его призыв.

– Чэн Жэнь исполнил свой долг! Это хороший пример всем нам! – кричал Чжан Юй-минь.

– Крестьяне Китая – одна семья! Все мы за председателя Мао! До конца с председателем Мао! – Крики слились в оглушительный рев.

Народ ринулся к трибуне.

– Милостивые отцы и деды! Помилуйте моего старика! Милостивые отцы и деды! – молила о пощаде заплаканная жена Цянь Вэнь-гуя, стоявшая позади мужа.

В ее редких растрепанных волосах виднелись следы черной туши, свежий цветок не украшал, как обычно, ее прическу. Всю жизнь она была послушным эхом своего мужа и сейчас не отставала от него – оба кривлялись, как комедианты, пытаясь спасти свою шкуру.

Обвинения одно за другим сыпались на Цянь Вэнь-гуя. Лю Мань, стоя в самой гуще толпы, выкрикивал один лозунг за другим. Крестьяне влезали на трибуну, задавали Цянь Вэнь-гую вопросы и, не дожидаясь ответа, били его.

– Бей его! Бей до смерти! – кричали снизу.

Цянь Вэнь-гуй, дрожа от страха, все еще твердил про себя: «Лихой молодец из беды вывернется!» Но вслух неустанно повторял:

– Я кругом виноват, добрые отцы и деды! Все признаю: что было, чего не было. Прошу у вас милости! Милости!

– Помилуйте его! Помилуйте! Ведь наш сын в Восьмой армии! – плакала старуха.

– Ах ты, проклятый! – снова вскочил на трибуну Лю Мань. – Чтобы я помиловал тебя? Разве я неправду говорю? Обманул ты моего отца с покупкой мельницы? Говори – было такое дело?

– Было, было, – едва ворочая языком, пробормотал Цянь Вэнь-гуй.

– Отправил ты моего старшего брата в солдаты? Было это?

– Было, было…

– Свел ты с ума моего второго брата! Было это?

– Было, было, было!

– Что ж, возвожу я на тебя напраслину?

– Нет, нет!

– Ах ты проклятый, что же ты тут врешь: «Все признаю, что было, чего не было». Чего же тут не было? Еще и здесь прикидываешься младенцем? Верни мне отца! Верни старшего брата! Верни второго брата!

– Забить его до смерти! – неслись крики.

Толпа осаждала трибуну:

– Бей его! Пусть поплатится жизнью!

Кто-то нанес первый удар, и все стали проталкиваться к ненавистному кровопийце. Из задних рядов люди не могли добраться до трибуны и оттуда неслись крики:

– Сбросить его вниз! Вниз, чтобы все его били!

Каждый хотел сам ударить его. Всех охватила жажда мести за себя, за родных, за предков. Вся боль, вся ненависть, скопившаяся веками, рвалась наружу и сосредоточилась на нем одном. Толпа была готова растерзать его.

И хотя ополченцы преграждали путь к трибуне, людей невозможно было удержать. С бранью и криками они стащили Цянь Вэнь-гуя вниз. Все сгрудились так тесно, что кое-кто пытался добраться до Цянь Вэнь-гуя, влезая на плечи стоявших впереди.

Шелковый халат на Цянь Вэнь-гуе разорвали в клочья, туфли и белый колпак отлетели в сторону. Люди с остервенением топтали одежду злодея. Вокруг Цянь Вэнь-гуя образовалось плотное кольцо. Казалось, ему не уйти живым.

Помня о последнем наказе Чжан Пиня – не убивать помещика, Чжан Юй-минь спрыгнул с трибуны в этот клубок тел, но вырвать Цянь Вэнь-гуя у толпы ему не удалось. Тогда он прикрыл его собой.

– Довольно! Разойдитесь! – закричал он. – Нельзя казнить мерзавца без приказа из уезда!

На помощь Чжан Юй-миню подоспели ополченцы. Но толпа не желала подчиниться. Ее ярость обратилась на Чжан Юй-миня; много ударов пришлось на его долю, но он стоял на своем:

– Я все боялся, что мы с ним не справимся, а вы вот как на него налетели! Разве я сам не убил бы его? Руки так и чешутся! Надо вырвать с корнем это зло! Но без приказа я не смею допустить казни. Я отвечаю за его жизнь. Казнить злодея можно только с разрешения уезда. Успокойтесь! Потерпите немного. Пусть он еще подышит. Мы прикончим его. Только не сейчас.

Крестьяне немного притихли, к Чжан Юй-миню подошли еще ополченцы и оттеснили их.

– Правильно говорит Чжан Юй-минь, – увещевали они самых нетерпеливых. – Слишком легкая смерть для собаки, отделался бы слишком легко, если бы сразу подох… – Толпа расступилась.

– А ведь в самом деле, надо запросить уезд, неужели там не сделают, как хочет народ! – послышались голоса.

– Почему не убить его? Зачем затягивать дело? Как народ хочет, так тому и быть! – все еще упорствовали некоторые.

– Цянь Вэнь-гуй еще должен вернуть вам награбленное, – выступил вперед старый Дун, – он ответит за погубленных им. Если просто убить его, как же он отдаст долги? А за человеческие жизни как заплатит?

– Своей одной жизнью не расплатится! Перебить всю семью! Еще мало будет! – кричали снизу.

– Вы только поглядите на эту тварь! – снова заговорил старый Дун. – Больше ему не выдержать!

Несколько человек втащили Цянь Вэнь-гуя на трибуну. Он неподвижно лежал на полу, точно издыхающий пес.

– Убить сукина сына! – снова закричала толпа.

– Тьфу! Ведь сказал я вам: подохнет – и кары избегнет. Нужно, чтобы он искал смерти, да не мог ее найти! Мы выставим его на площади. Пусть еще поплачет денек-другой! – надрывался Дун.

Этот бывший батрак, очутившись в кругу своих, деревенских, снова сбрел смелость; говорил он уверенно и свободно, сердце его радостно билось.

– Согласны! – ответили ему из толпы.

– Как же это? – раздались другие голоса. – Вырывать сорняк, так с корнем, а то не успеешь оглянуться, как он снова разрастется.

– Вы все еще боитесь его? Теперь он не страшен. Мы всегда справимся с ним, если будем действовать так же дружно, как сегодня. Давайте подумаем, что нам теперь с ним делать.

Со всех сторон посыпались предложения:

– Пусть каждый из нас плюнет на него, ладно?

– Правильно!

– Давайте делить его имущество между всеми!

– Пусть признает свою вину и напишет обязательство, что больше против нас не пойдет, не то мы его убьем!

– Верно! Пусть пишет обязательство! И чтобы своей рукой!

Цянь Вэнь-гуй приподнялся и, стоя на коленях, стал отвешивать поклоны. Правый глаз его совсем заплыл, губы были рассечены; грязные усы обвисли; весь в крови, утратив человеческий облик, он хрипел и заикался:

– Добрые отцы и деды! Кланяюсь всем отцам и дедам, благодарю за милость! Простите все мои преступления!

Школьники, стоявшие отдельной кучкой, передразнивали его: «Добрые отцы и деды!..»

Несмотря на то, что Цянь Вэнь-гуй едва дышал, в его дрожащую руку всунули кисть и заставили писать обязательство.

А собрание перешло к вопросу о конфискации и разделе имущества Цянь Вэнь-гуя и его сына Цянь Ли. Народ не хотел оставлять землю даже другому его сыну, Цянь И. Но для бойцов Восьмой армии существовал закон, отступать от него не дозволялось никому. Пришлось покориться.

Солнце клонилось к западу. Дети уже нашли новое развлечение – они расшвыривали ногами камешки позади площадки. Женщины побежали готовить еду. Активисты торопили Цянь Вэнь-гуя. Куда девалась его обычная ловкость?

Когда стали зачитывать его обязательство, все снова заволновались.

– Пусть сам читает! – раздались крики.

Стоя на коленях, в центре трибуны, босой, в изодранном халате, не смея поднять глаз, Цянь Вэнь-гуй принялся было читать:

– Я причинил деревне много зла, обманывал и угнетал добрых крестьян…

– Долой! Не годится! Что это за «я»? Пиши: «Я, злодей Цянь Вэнь-гуй…»

– Верно! Пусть пишет: «Я, злодей Цянь Вэнь-гуй…»

– Начинай сначала!

Цянь Вэнь-гуй начал снова:

– Я, злодей Цянь Вэнь-гуй, причинил деревне много зла, обманывал и угнетал добрых крестьян всей деревни и заслужил десять тысяч смертей. Но удостоился прощения своих дорогих друзей…

– Чортов сын!.. Кто тут твои «дорогие друзья»? – Какой-то старик вышел вперед и плюнул ему в лицо.

– Пусть будет «прощения народа»! Читай дальше!

– Долой! Какой мы ему «народ»!

– Пусть пишет «господ».

– И не просто «господ»! Господа – это те, кто с деньгами. Мы не «господа-богачи» и не хотим быть ими. Пусть величает нас «господа-бедняки»!

Цянь Вэнь-гуй повторил:

– Удостоился милости господ-бедняков…

– Долой! Неправильно! Мы не «господа-бедняки». Мы добились свободы! Теперь мы «хозяева новой жизни».

– Вот это верно!

– Верно! Так и пиши: «хозяева новой жизни». Ха-ха-ха!

– …удостоился милости хозяев новой жизни, которые даровали мне жизнь…

– Что? Совсем не так! – разъярился кто-то. – Я, «хозяин новой жизни», не разрешаю тебе этого писать! Пиши: «…даровали мне мою собачью жизнь…»

– «…даровали мне мою собачью жизнь…» – подхватили все.

– Даровали мне мою собачью жизнь, – вынужден был прочитать Цянь Вэнь-гуй. – Отныне я должен всеми силами искупить прежние свои преступления, а если хоть на волос нарушу закон, если пойду против вас, то готов принять смертную казнь. Обязательство писал злодей Цянь Вэнь-гуй, расписался в присутствии всех. Третьего числа восьмой луны.

Президиум поставил его обязательство на обсуждение, но особых возражений не последовало. Только кое-кто еще ворчал, что негодяй отделался слишком дешево и его следовало бы еще потрясти.

Цянь Вэнь-гуя тут же отпустили, разрешив временно поселиться в доме Цянь И, а все его имущество было решено опечатать. Будущей комиссии по переделу земли надлежало рассмотреть, какое имущество и в каком количестве оставить Цянь Вэнь-гую.

Последним пунктом повестки как раз и явились выборы новой комиссии. Кандидатуру Лю Маня утвердили единогласно. Выбрали и Го Фу-гуя. Старый Ли Бао-тан, как хороший председатель, был тоже включен в комиссию. Была выдвинута кандидатура и старого Го Цюаня, лучше других знавшего, у кого какие земельные участки.

Поглаживая свои жесткие, как щетка, усы, старик смущенно сказал:

– Как же я могу отказать? Вам, я вижу, не мешает, что я слишком стар. Так и быть, поработаю.

Вошел в комиссию и Жэнь Тянь-хуа, человек энергичный, хороший счетовод. Без него трудно было бы разобраться в делах. Выдвинули Хоу Цин-хуая, тоже умевшего считать на счетах, – молодого, решительного парня, который часто выступал на собраниях против помещиков. Была единодушно поддержана и кандидатура Чэн Жэня, не поддавшегося обольщениям Цянь Вэнь-гуя, вышедшего первым на борьбу с ним.

Все радовались первой победе в борьбе за земельную реформу. Самое трудное осталось позади, главный враг был повержен, но предстояло еще много работы: в деревне оставались еще силы ненавистного прошлого, рассчитаться нужно было с каждым врагом в отдельности и добиться полной победы.

Суд над помещиком-злодеем заставил крестьян поверить в собственные силы, поднял их энергию. Сегодняшние Теплые Воды уже не походили на вчерашние. Когда народ стал расходиться, воздух огласился ликующими криками.

Конец собрания явился началом новой жизни.