Текст книги "Солнце над рекой Сангань"

Автор книги: Дин Лин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА XXXIII
Старший в роде Чжао

Сдержанность, с которой Чжан Юй-минь принял известие о том, что арендаторы разбежались, ничего не добившись, испугала Чэн Жэня: «Давно уже мы с ним живем, как родные братья, душа в душу, – подумал он, – почему же сейчас он так далек от меня, точно между нами пропасть?» Он не понимал Чжан Юй-миня, но боялся допытываться причины перемены в их отношениях. Сторонился его не один только Чжан Юй-минь. Каждый раз, когда поднимался вопрос о том, как вести борьбу с помещиками, он чувствовал на себе холодные испытующие взгляды.

«Нужно бороться с помещиками? – думал он. – Но разве я мешаю? Я же не против борьбы! Ведь я председатель Крестьянского союза!» Несколько раз он заходил к Чжан Юй-миню, чтобы объясниться, но слова застревали у него в горле.

Он давно уже не видел Хэйни и даже не мечтал встретиться с нею. Но в последнее время ему особенно часто вспоминались ее глаза, то ласковые, любящие, то пылающие гневом. Он чувствовал себя виноватым перед девушкой, но гнал от себя все мысли о ней.

У общественных организаций деревни не было своего помещения. Обычно собирались в кооперативе. Сегодня там было особенно оживленно; всех волновала последняя новость – поражение арендаторов.

– Как же быть? Ведь крестьяне сами отказались от документов на землю? – обратился к Чжан Юй-миню Чэн Жэнь.

– Арендаторы все еще трусят и не смеют предъявлять свои требования, все еще не могут почувствовать себя свободными от старого гнета, – с горечью ответил Чжан Юй-минь.

– Женщины испугались? – с недоумением спрашивали кругом.

– Женщина, конечно, стрелять не станет, но у нее другое оружие в запасе. Недаром пословица говорит: «Не овладеет крепостью витязь, если ее защищает красавица!» Да что уж… Сегодня нас одурачили слезами да воплями. Жена Ли Цзы-цзюня опаснее, чем он сам. Она двулична, это смеющийся тигр. Надо правде в глаза смотреть. Сражение мы проиграл». Крестьянский союз поторопился послать арендаторов. Настоящей решимости еще не было; сели на коней, собрались в поход и… струсили. – Чжан Юй-минь бросил взгляд на Чэн Жэня, который почувствовал какой-то намек в его словах. Но заговорить на людях было неудобно. От смущения Чэн Жэнь принялся перекидывать косточки на счетах. Чжан Юй-минь, сжав губы, поднялся и пошел разыскивать Чжао Дэ-лу.

Он отлично понимал, в чем причина поражения: арендаторы жаждали земли, но никто из них не решался потребовать ее первым. Привычка повиноваться, страх перед помещиком были еще слишком сильны. Только решительная ломка старого могла поднять крестьян на борьбу. Но одолеть помещиков было делом нелегким. Этой весной начали борьбу с довольно слабым противником – Хоу Дянь-куем, больным стариком, почти не встававшим с кана. Деревенские власти предполагали, что такого помещика никто не испугается. Но когда дошло до дела, – предъявляли требования, топали ногами и размахивали кулаками лишь одни активисты. А крестьяне хоть тоже шумели, но оглядывались украдкой на сидевшего в уголке Цянь Вэнь-гуя. Хоу Дянь-куй отделался легко: отдал сто даней зерна да земли сорок му, которую разделили между двадцатью крестьянскими семьями. Но земле обрадовались не все. Иные от страха не решались даже проходить мимо ворот Хоу Дянь-куя. А Хоу Чжун-цюань, старый дурак, даже тайком вернул ему землю обратно.

В районе нашли, что собрание, посвященное борьбе с помещиками, прошло неплохо, однако указали, что, как всегда, выступали одни и те же товарищи.

Зная, что деревенские активисты еще не подготовлены к борьбе, что к тому же среди них затесался предатель, Чжан Юй-минь тоже начал колебаться. Ему уже казалось, что вести борьбу с Цянь Вэнь-гуем нельзя, так как он отец фронтовика; что за ним нет преступлений, которые карались бы смертью. Ведь весной приезжали из центра «выправлять перегибы», и некоторых помещиков, которых крестьяне приговорили к смерти, уездные власти, продержав два месяца в тюрьме, вернули обратно. Вызвано это было тем, что в прошлом году и в самом деле кое-где хватили через край.

Но у крестьян свои понятия. Они терпят до поры до времени, а как подымутся – удержу не знают, забивают своих врагов до смерти! Иначе, думают они, не сносить им головы, если власть снова вернется к помещикам. Теперь, когда в деревню приехала бригада и крестьяне надеются на скорый передел земли, такой человек, как Цянь Вэнь-гуй, – самая главная помеха. А тут еще отсутствие единого мнения у активистов, слухи, распространявшиеся по деревне, – все это охлаждало пыл крестьян.

Разговор в фруктовом саду с Ян Ляном, во время которого Чжан Юй-минь признался в своих опасениях, укрепил его решение и придал ему смелости. Он понял, что если действовать так, как весной, – провести земельную реформу не удастся. Хотя Вэнь Цай отсутствовал и без него нельзя было ничего предпринять, Чжан Юй-минь за последние дни провел большую разъяснительную работу, добиваясь единства мнений. Ли Чан и Чжан Чжэн-го во всем согласились с ним, а Чжао Цюань-гун никогда не выступал против большинства.

Ян Лян и Ху Ли-гун целые дни проводили среди крестьян – в домах или в поле – и собрали немало сведений, которые помогли им разобраться к обстановке, и Чжан Юй-минь не сомневался, что они поддержат его. Из занимавших ответственные посты оставались только Чэн Жэнь и Чжао Дэ-лу. Чжан Юй-минь все откладывал откровенный разговор с Чэн Жэнем. Со своей стороны Чэн Жэнь тоже не проявлял желания с ним встретиться. Чжан Юй-минь даже подумывал о том, чтобы обойтись без него и отстранить от проведения реформы не только Чжан Чжэн-дяня, но и Чэн Жэня.

Перед домом Чжао Дэ-лу толпился народ. Услышав громкие крики, Чжан Юй-минь ускорил шаги. Толпа расступилась перед ним, и он вошел во двор; из дома явственно доносился гневный голос Чжао Дэ-лу:

– Ты потеряла всякий стыд! Как мне теперь показаться в деревне!..

Чжан Юй-минь уже собрался войти, как из дверей выбежала женщина; увидев, что перед домом собрались любопытные, она остановилась, пораженная, но тут же обернулась и, указывая рукой на окно, закричала:

– Пьяница! Кровопийца! Еще смеешь марать других! Еще издеваешься! К чорту твоих предков!

В худой маленькой женщине, похожей на оборотня, Чжан Юй-минь с удивлением узнал «Рваную Туфлю» – жену Цзян Ши-жуна. Когда Цзян Ши-жун стал старостой в Теплых Водах, она явилась из соседней деревни, и без свах, без свадебного подарка, вошла хозяйкой в его дом. Целыми днями она бегала по соседям, сплетничала, сводничала, занималась разными темными делами. И сейчас, размахивая руками, извиваясь всем телом, она ругалась последними словами.

Чжан Юй-минь подскочил к ней и сурово прикрикнул – Ты что здесь делаешь?

Узнав Чжан Юй-миня, женщина сразу замолчала и бросилась к воротам, продолжая кричать сквозь слезы:

– Вот благодарность за мою доброту! Так меня оскорбить! Как мне быть теперь? О Небо!..

– Спасите, убивают! – снова послышался из дома пронзительный женский крик.

Не успел Чжан Юй-минь подойти к дверям, как оттуда выбежала, спотыкаясь, жена Чжао Дэ-лу.

– Спасите! – кричала она; за нею гнался полуголый Чжао Дэ-лу; настигнув жену, он одним пинком свалил ее на землю. Раздался треск рвущейся ткани, кофта на женщине разошлась сверху донизу, обнажив живот и грязные тощие груди. Видя, что ее мужа уже схватили, она села на землю и горько заплакала, стягивая на груди обрывки нарядной кофты из пестрой фабричной ткани. Чжао Дэ-лу, тяжело дыша, продолжал осыпать жену бранью:

– Смотрите на эту бесстыжую бабу, вконец меня опозорила! Ведь я как-никак заместитель старосты!

Соседки сразу приняли сторону женщины и стали ее утешать. Как смеет он, заместитель старосты, так бить жену, мать его детей? Но и они не могли удержаться от смеха, глядя, как она стягивает на себя разорванную кофту – подарок жены Цзян Ши-жуна.

Цзян Ши-жун каждый день подсылал к ней свою жену то с лакомствами для детей, то с платьем для нее. Подарки делали свое дело – и жена Чжао Дэ-лу стала расхваливать Цзян Ши-жуна перед мужем. Теперь, избитая, она горько плакала, посматривая на клочья кофты:

– Эх, целое лето ходишь в лохмотьях… Все бахвалится: заместитель старосты, заместитель старосты, – а у жены даже кофты нет! Просто срам!

Чжан Юй-минь увел Чжао Дэ-лу к себе. Он снимал небольшой, почти пустой дом. На кане лежали две черные подушки и куча тряпья – то ли одеяла, то ли одежда. В головах кана помещался маленький очаг с котлом, у стены – сломанный сундук с какими-то чашками и палочками для еды, перед ним – маленький чан с водой. Чжао Дэ-лу зачерпнул ковшом воду, напился и вытер рукой пот с лица. Чжан Юй-минь присел на край кана.

– Пристало ли мужу драться с женой? Вы ведь давно женаты, на что это похоже! Выставляешь себя на посмешище!

– Эх, да разве с ней по-хорошему договоришься? Она у меня отсталая. Пока не побьешь, не успокоится. Теперь-то эта лиса не посмеет больше ходить.

Чжао Дэ-лу тоже сел на кан, вытянул ноги и закурил сигарету, которую ему дал Чжан Юй-минь. Убедившись, что за окном никого нет, он решил поговорить с Чжан Юй-минем откровенно.

– Не стану тебя обманывать, Чжан. Этой весной я занял у Цзян Ши-жуна два даня зерна. Кто знал, что предстоит земельная реформа? Вот и Вэнь Цай говорит, что мы испортили все дело, оставив его в старостах. Теперь Цзян Ши-жун видит, что мы не зовем его на собрания, но помалкивает, знает, сколько пельменей съел. Ты ведь знаешь, как он людей обхаживает. Позвал меня обедать, но я не пошел. Меня за два даня не купишь. Скажу по правде, не будь у меня крепкой кости, дом был бы полная чаша и жена не зарилась бы на чужие платья. Вот я и решил: запретить ей строго-настрого принимать подарки. Еще во время японской оккупации стал я старостой, а дома было пусто, одни голодные ребятишки… Так о чем ты хотел посоветоваться? Да, настроение, скажу я тебе, сейчас в деревне неважное. Крестьяне молчат, а в душе недовольны. Скажи, правильно я говорю?

– Молодец! Вот потому-то я и пришел к тебе, Чжао.

Чжан Юй-минь спрыгнул с кана и заходил взад и вперед по комнате.

– Пришел ты кстати, – продолжал Чжао Дэ-лу, – я хотел уже сам к тебе идти. Задумывался ты над тем, что сейчас беспокоит многих? Ведь в этом году у нас большой урожай фруктов. Под садами свыше сотни му. Сходи посмотри сам. Плодов видимо-невидимо. А тут передел земли. Народ волнуется, многие просто сна лишились. Но землю делить – работа сложная, да мы еще тянем с нею да тянем. Дождемся, что на деревьях одни листья останутся. А тут еще богачи заторопились с продажей. Вот крестьяне и ходят ко мне. Надо что-то придумать, говорят, большие богатства уходят. Я так полагаю: сегодня же запретить богачам продавать фрукты, взять все сады на учет, поставить охрану. Дело это большое, какая уйма денег в этих садах!

– Верно, дело большое. – Чжан Юй-минь и сам уже об этом думал. – От одной охраны мало толку, – сказал он. – Фрукты не могут ждать, пока мы переделим землю. Как же быть?

– Пойдем поищем Чэн Жэня, – предложил Чжао Дэ-лу. – За это должен взяться Крестьянский союз. Один-два человека тут не справятся. Правда? Нужно найти людей, которые умеют считать. Главное теперь – передать все в руки Крестьянского союза. На чью долю придется земля, тому отдадим и вырученные за фрукты деньги.

– Созовем побольше людей, оповестим всех да Ян Ляна разыщем, надо с ним посоветоваться, – сказал Чжан Юй-минь, выходя с Чжао Дэ-лу на улицу.

ГЛАВА XXXIV
Горе Лю Маня

Мать Гу Чан-шэна, старуха с гладко зачесанными блестящими волосами, переваливаясь на маленьких ножках, всегда бегала по деревне с жалобами:

– Ох, уж этот Чжан Юй-минь! Да, все они таковы! Как красиво говорили они, когда мой сын уходил в армию. А как ушел, все от меня отвернулись. Посулили два даня зерна, а выдали только два доу. Хозяйство, видишь ли, у меня середняцкое! Тьфу! Тогда не уговаривайте середняков идти в солдаты…

В деревне давно привыкли к ее назойливому нытью, к одним и тем же нападкам на деревенские власти.

Но сегодня она не жаловалась, она весело смеялась:

– Ха-ха, настал и для меня светлый день. Пришли к нам в деревню настоящие люди. Вот товарищ Ян, к примеру, говорит: и середняк – свой человек. Разве он не терпит нужды? А когда всем достанется хорошее, и середняка нельзя обойти. Старуха Гу послала сына в армию. Она мать фронтовика! Как же можно ей не дать зерна? А как Чжао Дэ-лу злился, когда позвал меня в кооператив за зерном: получай, мол, и уноси на своих плечах! А я ему: Старший в роде Чжао, придется мне, видно, дожидаться, пока сын вернется из армии и снесет мне зерно! Чжан Юй-минь как заорет: «Пришлем тебе зерно на дом!» Ха-ха, вот и на моей улице праздник!

В деревне знали, что власти поступили неправильно, урезав старухе зерно, но ее назойливые жалобы всем надоели, и никому не хотелось вступать с ней в разговор. Теперь, когда она добилась своего, за нее порадовались, но тут же посоветовали:

– Получила свое – и помалкивай, не брани больше людей.

Но она уже не могла остановиться:

– Не смотрите, что товарищ Ян мал ростом да молод, он сказал мне правильное слово: – Ты, говорит, бесстрашная, не боишься сказать свое мнение, это хорошо. Довольно народ молчал. Но Чжан Юй-минь ведь старается для бедняков, и если кто чем-нибудь недоволен, пусть прямо ему скажет. Все мы свои люди, а ругаться на улице не пристало. Как, по-твоему, верно я говорю? – А я ему: – Где нам, женщинам, знать, кто нам друг, а кто враг? – А он: – Ладно, говори, если у тебя еще есть обиды! – Я и смекнула: он приехал землю делить, а я все с начальниками воюю, это не дело. И говорю: – Нет, нет, теперь я не в обиде, недодали мне пустяки. И спорить о них не стоит. Чжан Юй-минь уж теперь больше не корит: середняк да середняк! Я нашла человека, который напишет сыну, успокоит его: люди из района позаботились обо мне, и бояться нам, середнякам, теперь нечего.

В деревне было двое демобилизованных, которые очень досаждали активистам: Хань Тин-шуй, сын старого Ханя, коммуниста, и Чжан Цзи-ди, брат Чжан Бу-гао, члена Крестьянского союза. Оба были большие насмешники, постоянно критиковали руководителей деревни и пренебрежительно относились к ним. Они жаловались, что в деревне их не уважают, не предоставляют им льгот, а деревенские власти, в свою очередь, находили, что эти бывшие бойцы распустились и плохо работают; но, уступая демобилизованным в образовании, местные активисты побаивались их злых языков, предпочитали с ними не спорить, когда те начинали кричать, что проливали кровь за революцию, потому что не знали, что ответить.

Но как-то случилось, что Хань Тин-шуй подружился с Ян Ляном и стал часто заглядывать в Крестьянский союз, помогал в переписи населения, в проверке сведений о каждой семье, о количестве земли и прочего имущества. Он держался так скромно, что даже не позволял себе взять сигарету у кого-нибудь из членов Крестьянского союза, а приносил с собой свою длинную трубку и трут. Чэн Жэню такой помощник сначала был не совсем по душе. Сам недостаточно разбираясь в деле, он боялся насмешек со стороны Хань Тин-шуя, но потом оценил его помощь и сработался с ним.

Чжан Цзи-ди тоже любил поворчать на руководство и не знал, куда приложить свои силы. Но вот однажды к нему обратился командир отряда народного ополчения Чжан Чжэн-го:

– Давай наладим ежедневные занятия с нашим отрядом, а потом будем и сбор проводить. Ведь ты старый воин, с большим боевым опытом.

Из разговора с Ян Ляном Чжан Цзи-ди понял, что он-то и послал к нему Чжан Чжэн-го. И Чжан Цзи-ди захотелось принять участие в общей работе. В партии он был давно, но его документы еще не были пересланы в деревню; Чжан Юй-минь не мог взять его на учет, и он сильно страдал от своей оторванности.

На предложение командира Чжан Цзи-ди ответил согласием.

– Но говорить я не умею, – предупредил он, – и прошу указывать мне на все мои промахи.

С тех пор он вел в отряде ежедневные занятия, рассказывая о военных действиях, об опыте партизанской борьбы, живо описывал бои, в которых сам участвовал.

– Как это мы прежде не догадались привлечь тебя к этой работе, – искренне пожалел Чжан Чжэн-го. – Надо найти время и для строевого учения. Если с гоминданом начнется настоящая драка, ты будешь лучшим командиром, чем я. Мы с тобой однофамильцы, одного рода, давай побратаемся. – И они стали друзьями.

Так складывалось в деревне хорошее мнение о бригаде. И к Яну и к Ху Ли-гуну обращались за решением всевозможных споров: денежных, земельных, имущественных и даже брачных. Простые случаи они разбирали на месте, а для более сложных назначали расследование. Члены бригады знакомились с людьми, входили в самую гущу жизни деревни. С крестьянами наладилась живая связь.

Сначала, когда члены бригады заходили к кому-нибудь в дом, их встречали церемонным приветствием:

– Покушали?

Тогда хозяева только поддакивали во всем: «В реформе я еще не разобрался. Да, да, начальники говорят дело: бедняку нужно расправить плечи».

Или добавляли с улыбкой: «Да, да, кого же нам поддерживать, как не коммунистов».

Но дальше общих фраз беседа не шла.

Теперь же отпали все церемонии. Крестьяне говорили запросто:

– У меня к тебе вопрос, старый Ян, разберись-ка!

Или же подходили вплотную и шептали на ухо:

– Заходи ко мне, пообедаем да потолкуем с тобой с глазу на глаз…

Однажды, когда Ян Лян, возвращаясь с поля, где помогал крестьянам полоть, вошел в деревню, кто-то неожиданно с силой хлопнул его по плечу. Обернувшись, Ян Лян узнал в обнаженном до пояса, дочерна загорелом длинноволосом парне Лю Маня. Его широко раскрытые круглые глаза, горящие лихорадочным огнем, так и впились в Яна.

– У всех-то ты бываешь, только ко мне не заходишь, товарищ Ян. А ведь я жду тебя.

– Почему бы и не зайти к тебе, – сразу согласился Ян, – но я не знал, где ты живешь. – Ему вдруг вспомнилось, что брат Лю Маня был одно время старостой.

– Идем. У нас бедно и грязно, но мы не кусаемся. – Эх… – глубоко вздохнул Лю Мань. – Я живу здесь. Брата нет дома.

Длинный, узкий двор напоминал переулок; строения стояли почти вплотную друг к другу.

Остановившись посреди двора, Лю Мань оглядывался по сторонам, не зная, куда бы повести Ян Ляна.

Из восточного флигеля вышла женщина с воспаленными глазами. На руках у нее был ребенок, глаза его покрывала гнойная корка. Над головкой жужжали мухи.

– Где ты пропадал целый день? – обратилась она к мужу. – Будешь есть? Я принесу тебе.

Лю Мань не ответил, будто не замечая ее.

– В доме еще жарче, посидим здесь, товарищ Ян.

– Который дом твой? Этот? – Ян Лян подошел к восточному флигелю и заглянул в полуоткрытую дверь. – Вы что, пищу в доме готовите?

Отгоняя мух от головы ребенка, женщина сказала со вздохом:

– Он по целым дням не приходит домой, совсем о семье не заботится, а мне одной не справиться. В доме от печки такая жара. А придет он, лицо у него, словно каменное. Не поешь ли немного? – снова спросила она мужа.

Выйдя из западного флигеля, к ним нерешительно подошла молодая женщина и робко пригласила:

– Заходите к нам.

– Зайдем, пожалуй, к брату, это его жена.

В доме брата Лю Маня было немного чище. На стенах висело изображение какой-то красавицы и выцветшие полосы бумаги с каллиграфически выведенными изречениями. На кане, устланном почти новой цыновкой, были сложены одеяла, две синие подушки, вышитые цветами. На шкафчике стояло зеркало и две цветочные вазы. Убранство дома удивило Ян Ляна. Он только собрался похвалить хозяйку, как Лю Мань перебил его:

– Здесь чище, чем у нас. Но не смотри на нас пренебрежительно, товарищ Ян, мы прежде не знали такой бедности. Меня довели до нищеты. Но дело не в этом. Гнев душит меня, гнев! Жить не дает!

Ян Лян присел на кан.

– Мы ведь люди свои, расскажи толком, что у тебя на душе, – сказал он.

Лю Мань молчал, не находя слов. Он бегал по комнате, сжимая кулаки и то и дело откидывая назад свои густые прямые волосы.

Жена принесла ему чашку жидкой пшенной каши и блюдце с солеными овощами, а Ян Ляну – сигарету и зажженную курительную палочку. Стоя в дверях, она терла рукой воспаленные глаза и, не обращая внимания на Яна, ждала, пока муж примется за еду.

– Поешь, Лю Мань, – ласково сказал ему Ян Лян.

Но Лю Мань одним прыжком очутился перед Ян Ляном и торопливо, сбиваясь, заговорил:

– Расскажу тебе все по чистой правде. С тех пор как нашу деревню освободили, я все жду и жду светлого дня. Ах, кто мог предвидеть, что этот прохвост Цянь Вэнь-гуй сумеет пустить корни и при Восьмой армии? Посмотрим, товарищ Ян, станешь ли ты раскусывать орех или и ты выберешь, что помягче?

– Спокойнее, говори по порядку, – подсказывала жена, – и ты, начальник, будь терпеливее с ним, ведь его брата уже свели с ума… Да поешь же каши! – Хоть и побаиваясь Лю Маня, она все же настойчиво твердила: – Поешь!

– Не уберешься, так я перебью твои чашки, – сердито прикрикнул Лю Мань на жену. Взглянув на него с бесконечной обидой, она сказала только: – Постыдился бы людей! – и, тяжело вздыхая, вышла из комнаты.

– Лю Мань, – осторожно заговорил Ян Лян. – Нам, крестьянам, пришло время подняться во весь рост, сбросить с себя гнет помещиков. Нужно рассчитаться с ними за весь наш пот, за все наши муки. И чем более жесток был помещик, тем глубже надо вырыть ему яму, тем сильнее его придавить. Зачем мне выбирать не орех, а плод помягче? Не бойся! Помни о мести, тебя поддерживает коммунистическая партия.

– Хорошо ты говоришь, товарищ Ян, но от слов до дела еще далеко. Скажу прямо: вам, членам бригады, нельзя слушать только активистов деревни. Все они мягкотелые, боятся, как бы не обидеть человека. Вот вы пришли, заварили кашу, никого не боитесь; потом вы уйдете, а расхлебывать кому? Наши активисты в другом положении: они остаются здесь, в деревне, и должны точно рассчитать свои силы – с кем бороться, справятся ли с врагом, оставить ли себе пути к отступлению. Вот Чжан Юй-минь, например, был настоящим парнем, а теперь бежит от меня. А ведь как хорошо он ко мне относился, даже в партию рекомендовал.

– В партию? – удивился Ян Лян. Он знал всех восемнадцать членов партии в Теплых Водах, но имя Лю Маня ему не встречалось.

– Да, я давно в партию вступил, еще до освобождения партизанил, а этой весной меня исключили. Правда, только на время, Чжан Юй-минь за меня заступился. Теперь я в деревенских делах не участник. Вольная птица. Иди, куда хочешь. Да ведь выбросили меня из партии не за провинность, а потому, что актив защищал разбойников. Меня критиковали и в районе. Неважно, что я проиграл дело в суде. Чорт с ней, с этой землей, но я должен отомстить, лишить покоя Цянь Вэнь-гуя! Эх, да знаешь ли ты, кто такой Цянь Вэнь-гуй?

Он выпалил все это одним духом, словно уверенный в том, что Ян Ляну все это известно, и не заботясь, слушают ли его. Он торопился лишь излить все, что наболело на душе, но и высказавшись, он не успокоился. Он походил на воина, готового очертя голову ринуться в бой. Весь дрожа от ярости, стоял он перед Ян Ляном.

Ян Лян хотел что-то ответить, но не успел и рта раскрыть, как Лю Мань, все так же волнуясь и крича, стал выкладывать один факт за другим. Время от времени к дверям подбегала жена, опасаясь, как бы не случилось беды. Но видя, что он только топает ногами и бьет себя кулаками в грудь, а Ян Лян невозмутимо слушает, она лишь приговаривала:

– Не торопись, тебе еще надо сказать о многом.

Наконец Лю Мань, тяжело дыша, повалился на кан.

– Не волнуйся, – успокаивал его Ян Лян. – Я понимаю тебя, мы придумаем что-нибудь.

– Ах, помоги нам отомстить, начальник! Ты вернешь нам жизнь! Его брат сошел с ума, а Лю Мань – ведь он тоже почти рехнулся, – сказал жена Лю Маня.

Ян Лян еще долго просидел возле Лю Маня на кане и поднялся, только когда тот совсем утих и попросил у жены пшенной каши. Лю Мань встал, чтобы проводить Ян Ляна, и, положив руку ему на плечо, спокойно и внятно сказал:

– Правильно ты говоришь, после дождя земля скользкая. Сам упал, сам подымайся. Подняться к новой жизни можно только собственными силами. Но ты сказал и другое, еще лучшее. Крестьяне в стране – одна семья. Наша сила в единении. Для освобождения всем нам надо сплотиться. Ты, товарищ Ян, указал мне путь, и я человек долга.