Текст книги "Солнце над рекой Сангань"

Автор книги: Дин Лин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА XIX
Отдать ли землю?

Было уже совсем светло, когда Ли Чжи-сян проснулся. За окном кто-то шептался, сквозь рваную оконную бумагу донесся приглушенный голос жены:

– А свекор согласился?

– Нет, он промолчал, схватил мотыгу и ушел, – различил Ли Чжи-сян голос своей сестры, жены старшего сына Гу Юна: – Ночь прошла, а старик не вернулся. Свекровь все плачет: конечно, собирали землю годами, по одному му, а если теперь отберут всю сразу, расстаться с ней нелегко.

– А что говорит старший сын?

– Прямо он ничего сказать не смеет, а за спиной шумит, требует раздела. Невестка, что же теперь будет? – робко спрашивала сестра Ли Чжи-сяна. – А что было вчера на собрании?

– Я больше не стану ходить на собрания. Незачем. – В памяти Дун Гуй-хуа всплыл невеселый ночной разговор с мужем.

– А не было речи о том, чтобы отобрать землю у свекра? Гу Шунь слышал, будто и с нами рассчитаются.

– Не может быть! Про твоего свекра я ничего не слыхала. Начальник Вэнь Цай даже говорил, что у зажиточных, если они работают сами, землю не будут отбирать. В деревне народу немного, все знают друг друга. Конечно, толков хоть отбавляй, не знаешь, кого и слушать. От кого Гу Шунь это слышал?

– Не знаю. Он ведь заместитель председателя Союза молодежи, всегда ходил на собрания, а вчера его не пустили. Я еще слыхала, что нас считают не трудовыми людьми, а «помещиками в золоте и серебре»[26]26
  Слова «трудящийся помещик», сказанные в кооперативе Чжао Цюань-гуном, дошли до Гу Юна намеренно искаженные, как «помещик в золоте и серебре». Распустившие этот слух Чжан Чжэн-дянь и Цянь Вэнь-гуй воспользовались сходным звучанием обоих выражений. – Прим. перев.


[Закрыть]. Вот уж Небу известно! У нас много земли, но и семья большая; золота, серебра мы и не видывали! У нас нет даже серебряных браслетов, только кольца у женщин. Как же можно называть нас «помещиками в золоте и серебре»?

– Земли у вас, конечно, немало, но вы всегда жили скромно. Вы не насильники и не злодеи. Не может быть, чтобы с вами стали счеты сводить. Не бойся.

– А что делается у нас в доме! Зашла бы к нам, рассказала, что говорил товарищ Вэнь. Успокоила бы стариков. Может быть, лучше уж самим отдать землю? Борьбы старик не выдержит, если не умрет, так сляжет.

– Подожди, муж проснется, я приду.

– Как, брат еще не встал?

Ли Чжи-сян позвал женщин в дом и стал расспрашивать, что случилось. Растрепанная, желтая, с распухшими глазами сестра его выглядела старухой. Вот что она рассказала: оба старика – Гу Юн и его старший брат – вели во дворе разговор о телеге Ху Тая, не вернуть ли ее хозяину. Один предлагал обождать, пока за телегой пришлют, раз Ху Тай оказал им такое доверие. А другой возражал:

– Когда глиняный Будда переходит реку, ему самому трудно уцелеть. Лучше уж отослать телегу.

Во время спора пришла вторая дочь Гу Юна и спросила, что отец думает делать с овцами. Ее свекор Цянь Вэнь-гуй решил своих распродать, иначе, говорит, придется даром отдавать. Цянь Вэнь-гуй полагает, что эта реформа всех разорит, превратит в бедняков. Горе тому, у кого есть за душой хоть что-нибудь. Теперь бедняк стал всему голова.

Во дворе уже собрались обе семьи. Женщины взволнованно перешептывались. Оба брата-старика молчали ошеломленные. Всю жизнь они едва сводили концы с концами, с огромным трудом подняли свои семьи, а теперь вдруг отдай все в общий котел. Ну что ж, общее так общее. Но с землей они расстаться не могут: ни делиться, ни продавать землю не хотят. Овец у них меньше десятка, дело не в них. Страшные ходят слухи, но всего страшнее сознание, что у Неба нет глаз, что их причисляют к помещикам.

Вечером, когда прозвучал гонг, созывая людей, сын старого Гу – Гу Шунь – отправился узнать, по какому поводу собрание. Услышав, что члены Союза молодежи уже на собрании, он пошел тоже, но его не впустил патруль. А когда Гу Шунь заявил, что он активист из Союза молодежи, ему рассмеялись в лицо:

– Вы многоземельные! Вашу землю мы будем делить, а ты еще сюда лезешь!

А кто-то добавил:

– Ну и что же, что ты активист? Деревенского старосту, и того не пустили! – А своим шепнул: – Ходят сюда только подслушивать.

Еще совсем молодой, робкий, Гу Шунь тихонько отошел в сторону, оскорбленный до глубины души, и, подавленный, побрел домой.

Гу Шунь был честный юноша, в деревне его уважали. Он горячо взялся за работу в Союзе молодежи; он был грамотный – кончил начальную школу, и когда ему поручали писать лозунги, он за свой счет покупал в кооперативе бумагу, кисти, тушь. Он преклонялся перед Восьмой армией, часто писал старшему брату, чтобы тот не скучал по дому и был примерным бойцом. Его грызли стыд и обида: не пустить его на собрание!.. За что?.. Что он сделал плохого!.. Кого винить в этом? И он с гневом подумал об отце. Зачем старику так много земли? Что за ненасытная жадность! Были бы они малоземельными, как Ли Чан! Особенно горько, что его приняли за шпиона: он ходит на собрания только подслушивать!.. Но что же сделать, чтобы люди не думали о нем плохого?

Так ничего и не решив, он в полном смятении вернулся домой. А тут еще сестра передает сплетни о помещиках в золоте и серебре… Прежде сестра ненавидела своего свекра, Цянь Вэнь-гуя, а теперь стала его верным доносчиком.

Услыхав от свекра, что очередь дойдет и до Гу Юна, дочь его смертельно испугалась. «Надо рассказать родным все, что она знает, ведь не бессовестная же она».

Гу Шунь не выдержал:

– Иди к себе, в дом мужа, и не ходи к нам, – сказал он сестре. – Будешь все время к нам бегать, нас и Хуанхэ не отмоет. Вся беда идет к нам от твоего свекра! Цянь Вэнь-гуй – вот это настоящий шпион. Иди домой! Иначе я пойду к товарищам и все расскажу. И вы заплатите за нашу грушу.

– Не сама я к ним убежала, – разрыдалась вторая дочь Гу Юна, – это вы отдали меня замуж из страха перед Цянь Вэнь-гуем! Вот отчего у вас такая родня! А если коммунисты теперь требуют вашу землю, при чем тут я?.. Кто заставлял вас покупать так много земли? Пусть коммунисты ее у вас отнимают. Недовольны, так идите и жалуйтесь начальникам. За что же меня-то гнать?

– Ты дальше своего носа не видишь! – накинулся на отца Гу Шунь. – Лучше самим отдать, чем дожидаться, пока с нами начнут рассчитываться. Оставим себе земли, сколько нужно, чтобы прокормиться. Отец! Дядя! Скажите одно слово – и я пойду к Чжан Юй-миню. Все обойдется по-хорошему.

Гу Юн не спорил, но и не соглашался. Он взял мотыгу и ушел. Дядя тоже отмалчивался.

– Давайте разделимся, – вдруг предложил старший сын. – Семья у нас большая, после раздела у каждого останется понемногу. А кто захочет, тот пускай и дарит свою землю.

– Все вы отсталые, тупые головы! – закричал, топая ногами, Гу Шунь. – И правда, с вами нужно бороться! Дождетесь. Напялят на вас бумажные колпаки, станут водить по улицам да бить!.. Будете упорствовать, я надену военную форму и пойду в армию к брату… А мою землю берите с собой хоть на тот свет.

Его слова внесли еще большее смятение. Старуха и сама плакала, и пыталась утешить плачущую дочь. Всех охватило такое отчаяние, словно в доме был покойник. И все сторонились друг друга точно враги.

После бессонной ночи старуха вдруг вспомнила о Дун Гуй-хуа. Ведь она им не чужая, и ей, как председательнице Женского союза, все должно быть известно. Вот она и велела снохе сходить к Дун Гуй-хуа… Ну и времена! Все сноси и покоряйся, как новобрачная в день свадьбы сносит грубые шутки родных мужа.

Ли Чжи-сян не знал, что посоветовать сестре. Отдать землю самим, казалось ему делом хорошим. Ведь Гу Юн сам обработать ее не может. Правда, батраков он не держит, но в горячую пору без поденщиков не обходится. Надо оставить себе столько земли, чтобы хватило на пропитание. Но бороться с ним, должно быть, не станут.

Вслух же он сказал только:

– Ваш Гу Шунь – парень грамотный, с умом. Он понимает, что жить надо по-новому. Нынче время не для тех, у кого деньги и власть, не для эксплуататоров. Хорошо, если бы твой свекор послушался его. В деревне знают, кто плох и кто хорош. И хорошего человека никто не обидит. Того, кто не сделал ничего дурного, и ночью не испугает стук в дверь. Твой свекор может не волноваться. Пусть дорога заходит в тупик, поворот всегда найдется. Придет день, когда все прояснится. У тебя у самой муж в солдатах, тебе бояться нечего, с тобой ничего не случится. Иди домой, а после завтрака я пришлю к вам жену.

Сестра Ли Чжи-сяна ушла. Дун Гуй-хуа молча принялась разводить огонь. На душе у нее было тоскливо. Если уж с Гу Юном начнут рассчитываться, значит, никому покоя не будет.

ГЛАВА XX
Колебания

Покончив с домашними делами, Дун Гуй-хуа отправилась к Гу Юну, а Ли Чжи-сян, чувствуя слабость во всем теле, остался дома и даже не пошел к дяде убирать коноплю. Но от безделья ему стало еще хуже, и он вышел на улицу. Недалеко от его дома, в тени дерева, несколько ротозеев смотрели, как режут свинью.

– Купи мяса на пельмени! Дешевле, чем на базаре! Сто шестьдесят юаней за цзинь! – смеясь сказал Ли Чжи-сяну кто-то из зевак.

– Что, больная свинья?

– Нет, здоровая.

– Да чья она? Разве можно резать скотину в такую жару? А если за день не продашь мясо? Ведь оно протухнет…

Все молчали.

– Свинья моего брата, – отозвался, наконец, совсем молоденький парень, – он решил ее прикончить. Говорят, все равно отберут. Целый год не ели мяса, попробуем хоть теперь! Что успеем продать – предадим, что останется – съедим сами. Засолим получше – не испортится. Нести тушу на базар брат не захотел: не стоит, говорит, тратить силы. – Все кругом рассмеялись.

– Ведь разговор идет о богатых, а твоему брату до них далеко. Что ему торопиться?

– Ну и жадный у тебя брат, – добавил кто-то, – подумаешь, какая беда! Одна свинья стала бы общей! В деревне побольше двухсот семей, и все вам родня: кто по отцу, а кто по матери. Все равно всех позовете в гости отведать свинины!

Ли Чжи-сян отошел, даже не спросив, почему люди не пошли работать в поле. На главной улице ему встретился Ли Чан, как всегда, оживленный и веселый.

– Ты не в поле, брат? Приходи сегодня на собрание пораньше, – сказал, здороваясь, Ли Чан.

– Э-эх, – с неохотою протянул Ли Чжи-сян.

– Нужно быть решительнее, старший брат! Пришло время беднякам освободиться! Не слушай тех, кто болтает чепуху, что коммунистам, мол, жить недолго!..

Ли Чжи-сян хотел было сообщить Ли Чану о том, что слышал вчера от Ли Чжи-шоу, но раздумал и сказал только:

– В гоминдановской армии американцы. А что у нас? Эх… Мы, бедняки, – люди темные, простые, не то, что хитрецы, вроде Чжугэ Ляна с веером из гусиного пуха.

– Чего нам бояться? Отберем у него веер! – перебил его Ли Чан. – Будем держаться вместе, и страха не будет. Настроение у тебя неважное, как я погляжу.

Ли Чжи-сян промолчал, но Ли Чан все же сказал на прощанье:

– Если робеть и страшиться, новой жизни не добудешь. Приходи сегодня пораньше. Нужно тебе мозги сменить.

Ли Чжи-сян опять не ответил, но про себя подумал:

«Я и сам бы не прочь сменить мозги, да смелости не хватает. Нет, нам уж не расправить плечи; вот вы, если сумеете, держитесь крепко, не давайте снова согнуть себя…»

Вся семья дяди Ли Чжи-сяна ушла на уборку конопли, даже женщин не было дома – на двери висел замок. Удивленные соседи спрашивали участливо.

– Ты что, заболел? Побледнел-то как!

Ли Чжи-сян зашел к другому дяде. Сухонький старичок только что слез с крыши, которую обмазывал глиной. Растопырив измазанные пальцы, он повел племянника в дом.

– Отдыхаешь сегодня, не работаешь? А у меня беда! Дом совсем разваливается. Крыша протекает. Если на улице сильный дождь, в доме он, правда, слабее; зато, когда на улице перестанет, в комнате все еще льет да льет. Давно я собираюсь переехать отсюда. Столько денег уходит каждый год на починку! Хватило бы оплатить хорошую квартиру, жили бы удобнее. Но я стар, не смею и рта раскрыть. Ведь дом-то дяди Хоу Дянь-куя! Сколько уж лет я у него арендатором, да и в родстве мы с ним. Теперь для него настали черные дни. Когда стена валится, пнуть ее много охотников. Но я в таком деле не участник… Посиди у нас. Поглядим, над чем хлопочет твоя тетка.

Старик зачерпнул ковшом воду, набрал полный рот и, брызгая на руки, наскоро помыл их. Потом вытер о старую синюю безрукавку, оставляя на ней следы глины.

Хоу Чжун-цюань, которого лет сорок назад прозвали Номи[27]27
  Лучший сорт риса. – Прим. перев.


[Закрыть], за то, что он был белым и толстым, теперь так высох, что походил на черствый хлебец из гречневой муки. Только живые глаза его блестели по-прежнему.

Приветливо улыбаясь, тетка спустилась с кана.

– Ах! Круглый год только и делаем, что заплаты на свои прорехи кладем. – Она собрала груду лохмотьев неопределенного цвета и сунула в изголовье кана.

– Твоя жена далеко пойдет. Совсем захлопоталась.

– Присаживайся на кан, отдохни. Ведь у тебя редко бывает свободная минута. Покурим, – сказал старик.

Вытащив из-за пояса трубку, старик предложил ее племяннику, но тот отказался. Тогда старик закурил сам и добродушно проговорил:

– Ха, не могу отказать себе в табаке. Одна радость в жизни и осталась.

– Жена твоя была вчера на собрании? А ты? О чем там говорили? – не удержалась жена Хоу Чжун-цюаня. – Слышно, опять будут рассчитываться с помещиками и землю делить. Землю будто бы дадут тому, кто на ней работает. Правда это?

– Эх ты, женщина, – перебил ее старик, – состарилась, а все суешь нос не в свое дело! Вчера со мной спорила, рвалась на собрание. А что ты там поймешь? Место ли тебе там? Пора бы остепениться, поменьше заниматься чужими делами.

– У моей жены теперь титул, точно у князя: председательница! Будто она и в самом деле на что-то годится. Не знаю, пускать ли ее на собрания. Как ты думаешь, дядя, что теперь будет? В деревне всякое болтают, – сказал Ли Чжи-сян и даже почувствовал облегчение: вот и ему есть с кем посоветоваться.

– Ты меня спрашиваешь? – сказал старик, теребя реденькую бородку и с усмешкой поглядывая на жену и племянника. – Нет, не гожусь я в советчики, неподходящий я человек. Теперь все стало по-иному. В новом мире новые повадки. Хорошо сказал вчера начальник: «Все для бедняков!» Но… моя жизнь, можно сказать, конченная. Против меня, старика, и жена и сын с дочерью. Не будь меня, они давно расправили бы плечи, освободились, разбогатели бы, ха-ха! А ты, Ли Чжи-сян, все-таки слушался бы своей жены, она человек дельный. Теперь на рассвете и курица кричит петухом. Мужчины и женщины равны, ха-ха!

– Верно люди говорят, – вмешалась тетка, – зрячий у слепого дорогу спрашивает. Уж кто в деревне известнее твоего дяди? Он даже землю вернул помещику!.. Ты спрашиваешь, что тебе делать? Дядя тебе отвечает: рабом был, рабом и оставайся. А есть нечего – затяни пояс потуже. Он всего боится, даже листа, падающего с дерева: как бы не убил. Что с ним говорить? – Впервые за всю свою жизнь тетка решилась излить свою душу, она никак не могла примириться с тем, что упрямый старик вернул землю помещику.

От слов тетки Ли Чжи-сяну стало еще тяжелее. Верно! Старик упрям до глупости, его не любят в деревне, смеются над ним, говорят, что он и на человека не похож, точно мертвый. Ли Чжи-сяну стало жаль дядю, и он рассказал, что толкуют о нем в деревне: пусть бы он только решился, и Хоу Дянь-кую придется сразу отдать ему и десять му земли, и дом.

Тетка жадно слушала, поддакивая племяннику и стараясь разглядеть на лице мужа хоть какое-то проявление ненависти. Но старик был невозмутим.

– Дело прошлое, вспоминать нечего… – прервал он Ли Чжи-сяна.

Было ясно, – старик не хотел продолжать разговор. Он слез с кана и принялся собирать инструменты для починки крыши. Ли Чжи-сян тоже поднялся.

Провожая племянника, старуха тихонько шепнула ему, что к вечеру навестит Дун Гуй-хуа, а ему посоветовала поменьше слушать ее мужа: уж очень старик упрям.

ГЛАВА XXI
История одной жизни

Старики в Теплых Водах помнили Хоу Чжун-цюаня жизнерадостным и бойким юношей. Семье его в те времена жилось неплохо. У них было около двадцати му земли и фанза в три комнаты под черепичной крышей. Два года проучился он в частной школе, знал много иероглифов, читал песенники, драмы, увлекался повестями о героических подвигах, о преданности и верности, о самоотверженных женщинах. Прочитанное он пересказывал молодежи, всегда льнувшей к нему. Он хорошо пел и играл на сцене. В деревне Хоу Чжун-цюаня любили, и под Новый год[28]28
  Новый год в Китае – большой праздник, который прежде длился десять-пятнадцать дней. В настоящее время он переименован в «Праздник весны» и продолжается три дня. – Прим. перев.


[Закрыть] у него не было отбою от приглашений. Женился он на первой красавице в деревне. Ребенок у них родился беленький и пухленький, и родители не могли нарадоваться на него.

Но в том же году случился недород. Семья Хоу Чжун-цюаня заняла три даня зерна у своего родственника, помещика Хоу Дин-чэна, и продержалась трудное время, но на следующий год не смогла вернуть даже процентов. Хоу Дин-чэн, воспользовавшись тяжелым положением семьи, попросил жену Хоу Чжун-цюаня помочь ему по хозяйству. Отказать ему в таком небольшом одолжении в семье сочли неудобным, тем более, что они были в родстве. Но жена оказалась податливой, как вода, и ненадежной, как пух ивы. Она сошлась с сыном Хоу Дин-чэна, Хоу Дянь-гуем. Хоу Чжун-цюань привел жену домой, избил ее и решил развестись с ней, но ночью она бросилась в колодец. Хоу Дянь-гуй со злости уговорил родителей покойной подать в суд на Хоу Чжун-цюаня, и тому пришлось просидеть два месяца в тюрьме да отдать еще шесть му земли. Отец его с горя заболел и под Новый год умер. В доме не оказалось денег даже на гроб. Мать требовала, чтобы Хоу Чжун-цюань снова занял у Хоу Дин-чэна, но сын ее не послушался. Весь Новый год прошел в спорах. Мать, наконец, сама заняла десять связок медяков[29]29
  Круглые медные монеты с квадратным отверстием посередине, обращавшиеся в связках по сто и тысяче штук. – Прим. перев.


[Закрыть] и похоронила мужа, Хоу Чжун-цюань бежал из дому, спасаясь от безысходной тоски. Он нанялся в погонщики верблюдов и круглый год проводил в песчаных степях.

Сначала он мечтал о новой жизни, о том, как вернется домой с деньгами, о богатстве. Но прошло долгих пять лет. Все так же плыли по небу белые облака, так же тянулись бесконечные пески, луна наливалась и снова оскудевала, прилетали и улетали гуси. Синяя куртка Хоу Чжун-цюаня порвалась, у старого тулупа отвалились рукава, а из дому пришло письмо, что мать при смерти и ждет только сына, чтобы спокойно умереть.

Волей-неволей пришлось вернуться в деревню. В их доме уже жили другие, а мать переселилась в сложенную из глины фанзу позади разрушенного храма. Его пухлый беленький сынок превратился в худую черную обезьянку. Дождавшись сына, мать от радости начала поправляться, но когда она встала, свалился он сам. Мать ухаживала за ним, приносила жертвы богам, бегала к гадалкам и даже позвала доктора. Никто не знал, откуда она брала деньги, но когда сын выздоровел, оказалось, что вся их земля перешла к семье того же дяди Хоу Дин-чэна. Теперь Хоу Чжун-цюань уже не мог уйти: пришлось остаться и батрачить, чтобы прокормить семью.

К тому времени дядя Хоу Дин-чэн и сын его Хоу Дянь-гуй уже умерли. Хозяином стал второй сын – Хоу Дянь-куй. Этот сам пришел к Хоу Чжун-цюаню:

– Мы с тобой все-таки родственники. Забудем о том, что сделал мой брат, пусть его душа снова возродится человеком[30]30
  По учению буддизма душа покойника снова возрождается в облике человека или животного. – Прим. перев.


[Закрыть]. Твой долг покрыт. Твоя земля теперь в моих руках. Конечно, судьба твоя несчастная, но тебе приходится кормить сына и мать. Арендуй у меня твою прежнюю землю, будешь отдавать зерном по своему усмотрению.

Хоу Чжун-цюань склонил голову, молча принял предложение и переехал в полуразрушенный домик в две комнатки, который ему безвозмездно предоставил Хоу Дянь-куй.

С тех пор Хоу Чжун-цюань уже не пел песен, не рассказывал историй. Много лет он избегал односельчан, отдавая все свои силы земле: он искал забвения в труде. Нередко приходилось ему помогать в хозяйстве Хоу Дянь-кую, он никогда не отказывался от бесконечной мелкой работы, делая все, что только мог. Мать его тоже частенько помогала у помещика на кухне или шила на него. Осенью в руки Хоу Дянь-куя переходило отборное зерно, семье оставались лишь солома да мякина. Зато Хоу Дянь-куй закрывал глаза, если Хоу Чжун-цюань должал за аренду, и время от времени дарил ему старую одежду, опутывая его своими благодеяниями.

Набожный Хоу Дянь-куй часто упрекал Хоу Чжун-цюаня в маловерии. За Хоу Чжун-цюанем не забывали послать, если в доме Дянь-куя появлялся сказитель, передававший содержание божественных книг. Порой эти сказания приносили бедняку какое-то утешение, но чаще всего он роптал на Небо за несправедливость к нему. И Небо еще раз точно покарало его за строптивость: умер от оспы его сын. Тогда Хоу Чжун-цюань потерял последний интерес к жизни, перестал замечать окружающих. И только когда матери удалось найти ему невесту, он вернулся к людям.

Его вторая жена была некрасива и неразговорчива. Он был к ней равнодушен. Но своей добротой и трудолюбием эта женщина из бедной семьи сумела внести в дом спокойствие. У него родился второй сын. Постепенно он перестал избегать людей, а иногда даже вспоминал свои сказки. Но теперь он рассказывал уже не о полководце Яне[31]31
  Полководец Ян – историческая личность (X–XI в.), прославился героической борьбой с кочевниками, вторгшимися на север Китая. Захваченный в плен, он покончил с собой. – Прим. перев.


[Закрыть] и не о том, как Су У[32]32
  Су У – историческая личность: китайский посол, отправленным к гуннам в 100 году до нашей эры. За отказ перейти на сторону гуннов был сослан на север, где провел девятнадцать лет в пастухах, питаясь, по преданию, волосками с посольского бунчука и заедая их снегом. – Прим. перев.


[Закрыть] пас баранов, а о том, что слышал от сказителей, посещавших Хоу Дянь-куя, полные суеверия проповеди о возмездии, о предопределении. Он убеждал делать добро, покоряться судьбе и прощать людям жестокое обращение. Все свои несчастья он объяснял изначальным предопределением судьбы. Он покорился ей и искупал теперь свои грехи во имя лучшей жизни в будущем. Так прошли долгие годы. В его семье все работали и только-только не умирали с голоду.

Теперь это был добродушный, хотя и чудаковатый старик. Кровопийце Хоу Дянь-кую он отдавал не только свой труд, он стал его пленником всей душой и всеми своими чувствами.

Когда этой весной деревня принялась за Хоу Дянь-куя, Хоу Чжун-цюаня звали рассчитаться с помещиком. Но он отказался: он и так задолжал помещику, и если теперь возьмет у него что-нибудь, ему придется в будущей жизни отрабатывать свои долги, переродившись в вола или коня. Вот почему он вернул помещику даже те полтора му, которые выделил ему Крестьянский союз. Его взгляды ничуть не изменились и теперь. Восьмая армия, конечно, сулит много хорошего, но все, что он читал и слышал, убеждало его в одном: не бывать беднякам хозяевами! Вот Чжу Хун-у[33]33
  Первый император династии Мин, пришедший к власти в 1368 году в результате народного восстания против монгольского ига. – Прим. перев.


[Закрыть] вышел из бедняков. Не во имя ли бедноты поднял он знамя восстания? Но стоило ему сделаться императором, и скоро все переменилось: он думал только о собственной выгоде, а народ, как всегда, остался ни при чем. Деревенская молодежь шумит вместе с Восьмой армией, думает не о будущем, а лишь о сегодняшнем дне. Ему остается только болеть за нее душой и обливаться холодным по́том при мысли о каре, которая ее ожидает. Своему сыну он не разрешал дружить со сверстниками и по всем деревенским делам выступал сам, чтобы оградить сына от лиха. Ему, шестидесятилетнему старику, который за всю жизнь не сделал ничего дурного, уже неважно, как кончится его жизнь, думал он. Случись беда, он не побоится предстать перед властителем ада Янем. Свои мысли он не высказывал вслух и только посмеивался да теребил свою бородку, и когда другие восхваляли при нем Восьмую армию, понимал, что ему одному не остановить разбушевавшейся стихии, но он не мог предвидеть, что поток, прорвавший все плотины, захватит его семью и его самого.