Текст книги "Отражение"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

С ящичками, в которых хранилось дело всей жизни Джорджа, я поехал домой и остаток вечера и половину ночи просматривал его слайды на гладкой белой стене гостиной.

Его талант не имел себе равных. Раньше я видел отдельные его фотографии, разбросанные в книгах, журналах и газетах. Теперь, когда они предстали перед моими глазами все вместе, я снова и снова испытывал глубокое потрясение цепкостью его видения мира. Он, словно художник, запечатлел самую суть схваченного мгновенья, ничего не упуская и не обременяя снимок лишними деталями. Настоящий мастер.

Здесь были лучшие его фотографии со скачек. Десятки портретов: несколько павильонных, но в большинстве своем – репортажные. Во всех них Джорджу удавалось запечатлеть мимолетное выражение душевного состояния.

Франция, Париж, Сен-Тропе, велогонки, рыболовецкие доки. Трудно было представить, что эти снимки и фотография той парочки в «Лапэн д'Аржан» сделаны одним человеком.

Закончив просматривать третий ящичек, я отложил его в сторону и стал думать о том, каких фотографий Джордж не делал.

Ни в одном из его ящичков не было ни одной фотографии с изображением войн, восстаний или других ужасов жизни: изуродованных тел, голодающих детей, казней или взорванных автомобилей.

То, что в течение нескольких часов вспыхивало у меня на стене, сатирически обнажало суть реальности. Тут ни убавить, ни прибавить – и, наверное, Джордж сам так чувствовал.

И вдруг я осознал, что больше никогда не буду смотреть на вещи прежними глазами: неожиданно мир, увиденный острым взглядом Джорджа, заполнил все мое существо. У меня было такое чувство, словно мне дали под дых. Единственное, чего не было у Джорджа, – это сострадания. Его фотографии были великолепны: они проникали в самую суть вещей, показывали мир, какой он есть, ничего не приукрашивая и не добавляя, но в них не было доброты.

И еще, насколько я мог судить, ни одну из них нельзя было использовать с целью шантажа.

Утром я позвонил Мари Миллейс и сказал, что все в порядке. В ее голосе послышалось облегчение – значит, сомнения по поводу непричастности Джорджа у нее все-таки были, – однако она поняла, что выдала себя, и постаралась немедленно это скрыть.

– Ну, конечно же, я была уверена, что Джордж не стал бы этого делать… – пояснила она.

– Ну разумеется, – согласился я. – Как мне быть с фотографиями?

– О господи, ума не приложу! Хотя, наверное, теперь никто не попытается их украсть! – Я с трудом разбирал ее невнятные слова. – Как, по-вашему?

– Не знаю, – ответил я. – Наверняка сказать трудно. Ясно одно: пока существуют фотографии Джорджа, остаются и люди, которым, по той или иной причине, они могут внушать страх. Поэтому, думаю, опасность остается.

– Но это значит… это значит…

– Мне очень, очень жаль. Понимаю: это значит, что я согласен с полицейскими. Да, я тоже считаю, что у Джорджа в руках было нечто, представляющее для кого-то опасность. И это нечто отчаянно пытались уничтожить. Но, пожалуйста, не беспокойтесь, прошу вас! Что бы это ни было, все это, вероятно, сгорело в доме… так что теперь все кончено, – сказал я и подумал: «Прости меня, господи!»

– О, боже… Джордж не делал этого… Я уверена…

Ее дыхание вновь стало прерывистым.

– Послушайте, – быстро сказал я. – Эти негативы… вы слушаете?

– Да.

– Думаю, теперь лучше всего будет положить их куда-нибудь в холодное место. А когда вы поправитесь, сможете нанять агента и устроить выставку фотографий Джорджа. Коллекция в самом деле восхитительная… Это будет дань его таланту, а вы получите кое-какие деньги… И, кроме того, покажете тому, кого тревожат фотографии Джорджа, что… беспокоиться нет причин.

Наступило молчание. В трубке было слышно только ее дыхание.

– У Джорджа никогда не было агента, – наконец сказала она. – Где же я его найду?

– Я кое-кого знаю. Могу вам дать координаты.

– О… – Голос ее был чуть слышен, и вновь наступила долгая пауза. Потом она сказала:

– Я знаю… что прошу слишком многого… но, может быть, вы могли бы… найти место негативам? Я могла бы попросить Стива… но мне кажется, вы лучше знаете… что делать.

Я тоже так считал. Повесив трубку, я завернул три ящичка в полиэтилен и отнес их к местному мяснику: в его большом камерном холодильнике уже хранился мой собственный ящичек. Он с радостью согласился поставить туда же и эти три ящичка, запросил сносную арендную плату и дал расписку.

Вернувшись домой, я взглянул на негатив и фотографию, на которой Элджин Яксли беседовал с Теренсом О'Три, и стал думать, что с этим делать.

Если Джордж выманил у Элджина Яксли все прибыли от аферы с убийством лошадей – а судя по всему, так и было, если вспомнить уныние Барта Андерфилда и исчезновение самого Яксли со скачек – значит, именно Элджин Яксли тот человек, который теперь отчаянно пытается найти фотографию, прежде чем это сделает кто– нибудь другой.

Допустим, я передам фотографию и докажу, что Элджин Яксли организовал ограбление, избиение Мари и поджог – что тогда? Он вновь предстанет перед судом по обвинению в тягчайших преступлениях, и его смогут упечь в тюрьму практически по любой статье, в том числе и за то, что он давал ложные показания под присягой и нагрел страховую компанию на сто пятьдесят тысяч.

Справедливость восторжествует, но… Джорджа Миллейса объявят шантажистом, а каково будет Мари? Разве ей станет легче, если она сама, а заодно все друзья и знакомые узнают, что ее муж – негодяй! К черту такую справедливость!

Я вложил негативы в конверт, приклеенный на обороте паспарту передержанной фотографии, и сунул ее назад в оранжевую коробку, которая все еще лежала на кухонном столе. Увеличенный отпечаток исчез в одном из ящиков бюро, где я хранил документы.

Никто не знает, что они у меня. Никто не догадается прийти ко мне, не ограбит и не подожжет мой дом. Никто не изобьет меня. Отныне ничего не случится.

Я запер дом и поехал в Кемптон скакать на Тишу и Точиле. Дорогой мне предстояло обдумывать не менее скользкий вопрос: что делать с Виктором Бриггсом?

Глава 7

Имя Айвора ден Релгана вновь было у всех на устах. Более того, сегодня он лично присутствовал на скачках. Я увидел его у выхода из весовой, как только приехал в Кемптон: он беседовал с двумя журналистами.

Он вряд ли выделял меня из толпы; но для меня, как и для всех, кто связан с конным спортом, Айвор ден Релган гляделся плевелом в пшенице, и я всегда безошибочно узнавал его.

Дорогое цвета охры пальто из мягкой шерсти было застегнуто на все пуговицы и перехвачено поясом, седеющие волосы аккуратно причесаны – плотный, сильный мужчина, он с вызовом глядел на толпу и ждал, что окружающие заметят его присутствие. Многим импонировала его самоуверенность, но у меня, сам не знаю почему, она вызывала неприязнь, и я инстинктивно сопротивлялся исходящему от него мощному ощущению напора.

Мне ужасно не хотелось попадаться ему на глаза, но когда я поравнялся с ними, один из журналистов вдруг крепко схватил меня за руку.

– Филип, – сказал он, – вот ты нам скажи, ты ведь спец по части фотографии.

– Что? – спросил я, остановившись, но всем своим видом показывая, что спешу.

– Как ты фотографируешь дикую лошадь?

– Навожу на резкость и щелкаю, – шутливо ответил я.

– Да нет же, Филип, – раздраженно сказал он. – Ты ведь знаком с мистером ден Релганом?

Я слегка наклонил голову и сказал:

– В лицо знаю.

– Мистер ден Релган, это – Филип Нор. Жокей. – Журналист был непривычно подобострастен. Я заметил, что в присутствии ден Релгана это случалось со многими.

– Мистер ден Релган хочет сфотографировать всех своих лошадей, но одна вот всякий раз, когда видит камеру, становится на дыбы. Как заставить ее стоять спокойно?

– Я знал одного фотографа, – ответил я, – так он, чтобы успокоить дикую лошадь, включал на полную громкость магнитофон с записью охоты. Лошадь стояла и слушала как завороженная. Фотографии получались потрясающие.

Ден Релган надменно улыбнулся, давая понять, что любая идея, кроме его собственной, – сущий вздор, а я, яростно кивнув головой на прощанье, пошел в весовую. «Жокей-клуб», должно быть, сошел с ума! Нынешние его члены, заправлявшие конноспортивным бизнесом, были большей частью люди дальновидные, энергичные и порядочные. Аристократы или выходцы из высших слоев общества, они имели право кооптации, и образец служения делу, воспитанный в них в течение многих поколений, способствовал процветанию конного спорта. Хотя горсточка старых аристократов-консерваторов уже вымерла, и сегодня мало кто мог пройтись насчет крепкоголовых власть предержащих, приходилось лишь удивляться, что их благородные потомки отступили перед выскочкой ден Релганом.

В весовой рядом с Гарольдом я увидел лорда Уайта и с ужасом подумал, что он пришел по мою душу. Но оказалось, могущественный распорядитель «Жокей-клуба» спустился с небес вовсе не для того, чтобы копаться в моих сандаунских и иных грехах. Он пришел сообщить Гарольду, что для заезда, в котором участвует Точило, учрежден специальный приз. Если Точило выиграет, Гарольду, Виктору и мне при всем честном народе вручат подарки.

– Но обычно о скачках на специальный приз объявляют заранее, – удивился Гарольд.

– Верно… Этот щедрый жест сделал мистер ден Релган. Сегодня его дочь будет награждать победителей. – Он в упор посмотрел на меня. – Вы – Нор?

– Да, сэр.

– Вы все слышали? Хорошо? Отлично. – Он кивнул, повернулся и через минуту уже разговаривал с другим тренером, рысак которого принимал участие в том же заезде.

– Интересно, сколько нужно призов, – сказал, понизив голос, Гарольд, – чтобы купить себе место в «Жокей-клубе»? – И уже нормальным голосом добавил: – Виктор приехал.

– Точило в отличной форме. Здесь ему нет равных, встревоженно сказал я.

– Успокойся, – насмешливо ответил Гарольд. – Если сможешь, валяй, выигрывай! Виктор ошалеет от радости, если ему достанется кубок Айвора ден Релгана. Они друг друга терпеть не могут.

– Я не знал, что они знакомы…

– Мир тесен, – сказал Гарольд, пожав плечами. Они вроде бы члены одного игорного клуба. – Эта тема ему надоела, и он вышел из весовой, а я еще поболтался там несколько минут, наблюдая, как лорд Уайт подходит к очередному тренеру, чтобы дать указания.

Лорду Уайту шел шестой десяток. Высокий, стройный, с открытым приятным лицом и густыми седеющими волосами, обещавшими вскоре достигнуть снежной белизны, он обезоруживал яркой синевой глаз, а благородство его манер очаровывало всякого, кто приходил к нему с жалобой. Именно он, а не главный распорядитель, был истинным главой «Жокей-клуба», поскольку занял этот пост не в процессе голосования, а благодаря прирожденной внутренней силе.

Все уважали лорда Уайта за безупречную честность. Его прозвище – Старина Сугроб – произносилось только за глаза и было придумано, чтобы как-то умерить восхищение человеком, чьи достоинства так явно бросались в глаза.

Слава богу, – подумал я со смешанным чувством вины и облегчения, – Стив Миллейс не приехал, и я не увижу молящих и беспомощных глаз. Слава богу, сегодня мне не придется подвозить его, помогать ему таскать вещи и вместе с ним посещать его больную мать. Я переоделся в цвета Тишу и вышел из весовой, сосредоточившись на мысли о предстоящем заезде – скачке с препятствиями для новичков.

Заезд был несложным, но и не сулил вчерашнего триумфа. Всю дистанцию Тишу шел резвым галопом и финишировал четвертым, чем безмерно обрадовал свою хозяйку. После заезда я пришел в весовую и взвесился вместе с седлом. Потом вернулся в раздевалку и переоделся в цвета Виктора Бриггса, чтобы скакать на Точиле. Привычное дело. Каждый день приносил с собой что-то новое, но в целом один был похож на другой. Две тысячи дней я шел в раздевалку, надевал камзолы разных цветов, взвешивался и скакал. Две тысячи дней надежд, труда и пота, заслуженных и незаслуженных наград. Работа. Более того – часть моего существа.

У меня оставалось довольно времени – Точило скакал через два заезда, – и я, набросив пиджак на жокейский камзол, вышел из весовой посмотреть, что творится на белом свете. И увидел леди Уайт. Тонкое аристократическое лицо ее было напряжено.

Мы не были коротко знакомы, хотя меня вместе с другими жокеями, участвующими в скачках с препятствиями, представляли ей на приемах, которые дважды на моей памяти давал лорд Уайт. Приемы устраивались раз в три-четыре года по инициативе и на деньги лорда Уайта. Они отличались размахом, и на них приглашались все; изящная леди Уйат, стоя рядом с мужем, приветствовала многочисленных гостей, собиравшихся на ипподроме в Челтнеме. Лорд Уайт считал мир конного спорта неким братством друзей, которые должны иногда поразвлечься, и на приемах сам веселился от души, зажигая остальных. Я с удовольствием там бывал и прекрасно проводил время.

Зябко кутаясь в норковое манто, леди Уайт сосредоточенно смотрела вперед из-под широких полей коричневой шляпы – и не могла оторвать глаз. Интересно, куда она так смотрит? Проследив за направлением ее взгляда, я увидел ее образцового мужа – он разговаривал с девушкой.

Но как! Он буквально упивался беседой, всем существом, от сияющих глаз до кончиков подвижных пальцев, излучая радость неподдельного увлечения.

Я скривился в улыбке, глядя на эту старую, как мир, картину, не без удовольствия представив, что сегодня чистый, как снег, лорд получит далеко не аристократическую взбучку. Ну и дела!

Айвор ден Релган все еще держал речь перед журналистами из больших ежедневных газет. Двое из них были спортивные репортеры, трое вели колонку светской хроники, а кто как не Айвор ден Релган мог считаться человеком светским и не чуждым спорту?

Барт Андерфилд громко объяснял пожилой супружеской чете, что Осборну следовало подумать, прежде чем пускать Точило в забег на три мили, ведь каждый дурак знает, что эта лошадь не может пройти и больше двух. Пожилая пара обалдело кивала.

До меня вдруг дошло, что стоящий рядом со мной человек, так же как и леди Уайт, не может оторвать глаз от лорда Уайта и его собеседницы. Человек этот ничем не выделялся: заурядная внешность, не первой молодости, но еще не приблизился к среднему возрасту. Темные редеющие волосы, очки в черной оправе, серые брюки, замшевый, хорошо пошитый пиджак оливкового цвета. Заметив, что я смотрю на него, он бросил на меня беспокойный взгляд и пошел прочь, а я на ближайший час напрочь забыл о нем.

На площадке для выводки стоял Виктор Бриггс. Вид у него был довольный. Увидев меня, он и словом не обмолвился о нашем конфликте. Гарольд уже успел зарядиться оптимизмом и держался очень уверенно: расставив длинные ноги, сдвинув шляпу на затылок и равномерно покачивая биноклем, который держал в руке, он вещал, как с трибуны:

– Точиле этот заезд – пара пустяков. Лошадка в отличной форме, верно, Филип? Видал, как он классно прошел по Даунсу? Что твой локомотив! – Его шумный голос парил над группами владельцев, тренеров и жокеев, которые, в отличие от Гарольда, находились в состоянии предскакового мандража.

– Просто из кожи вон лез, – гремел Гарольд. – В превосходной форме. Он их всех сегодня побьет, как по-твоему, Виктор?

Гарольду случалось впадать в излишнюю самоуверенность, но, к счастью, если она в конечном итоге оказывалась неуместной, он не унывал, легко объясняя проигрыш излишним весом, и никогда не упрекал жокея, даже если тот и был виноват.

На Точило оптимизм Гарольда, безусловно, воздействовал положительно; я же, окрыленный после двух вчерашних выигрышей, тоже чувствовал себя на высоте. Скакун прошел всю дистанцию без ошибок, быстро и смело, а я, уже в третий раз за сегодняшний день, сорвал аплодисменты.

На этот раз Гарольд был просто на седьмом, небе, и даже Виктор Бриггс позволил себе чуть улыбнуться.

Айвор ден Релган мужественно перенес известие о том, что его оригинальный приз достался человеку, которого он недолюбливал. Лорд Уайт, порхая вокруг своей юной собеседницы, расчищал ей путь сквозь толпу.

После соревнований я взвесился и, передав седло служителю, пригладил волосы и пошел получать приз. Моим глазам предстал квадратный стол, покрытый синим сукном, на котором стоял один большой серебряный предмет и два поменьше. За столом сидели лорд Уайт, девушка, Айвор ден Релган, Виктор и Гарольд.

Через ручной микрофон лорд Уайт объявил собравшимся, что вручать призы, которые любезно учредил ее отец, будет мисс Дана ден Релган, и при этих словах, наверное, циничные предположения возникли не у меня одного. Кого лорд Уайт хотел принять в «Жокей-клуб»: папу или папину дочь? Но я тут же отбросил эти скабрезные мысли. Лорд Уайт и любовница? Невозможно!

При ближайшем рассмотрении мне, однако, стало ясно, что лорд Уайт увлечен не на шутку. Обычно степенный, он был очень оживлен, даже развязен, и вел себя крайне неблагоразумно. Рассаживая собравшихся на отведенные места, он постоянно старался дотронуться до мисс Даны, словом, его поведение истолковывалось однозначно.

Дана ден Релган в самом деле могла вскружить голову любому мужчине, удостоившемуся ее внимания. Небольшого роста, изящная, грациозная, с копной белокурых волос, небрежно падавших на плечи волнистыми прядями разных оттенков, красивым, резко очерченным ртом, широко расставленными глазами и чудесной кожей, Дана к тому же выглядела далеко не пустышкой. Она вела себя гораздо сдержаннее лорда Уайта; не то чтобы ей были неприятны его ухаживания, но слишком явные знаки внимания смущали ее, и призы Виктору, Гарольду и мне она вручала без особо долгих речей.

Мне она просто сказала «молодец» и передала маленький серебряный предмет (который оказался пресс-папье в форме седла) с широкой равнодушной улыбкой человека, который смотрит сквозь тебя и через пять минут забудет о твоем существовании. Говорила она с таким же, как у отца, акцентом, но, что приятно, без отцовского высокомерия. Хорошенькая девушка, жаль, не моя. Ну что ж, такова жизнь.

Пока мы с Виктором и Гарольдом разглядывали призы, вновь появился неприметный человек в очках. Он неслышно возник из-за плеча Даны ден Релган и что-то тихо сказал ей на ухо. Она вышла из-за призового стола, и они неторопливо направились прочь. Дана с улыбкой слушала собеседника и слегка кивала.

На ден Релгана эта, казалось бы, невинная сцена воздействовала совершенно неожиданным образом. Согнав с лица безмятежность и благодушие, он перешел в наступление: ринулся за дочерью, схватил безобидного человека за плечо и отшвырнул от нее с такой силой, что тот споткнулся и упал на одно колено.

– Я тебе говорил, чтобы ты держался от нее подальше, – зарычал ден Релган, всем своим видом давая понять, что правило не бить лежачего к нему не относится. «О, господи», – пробормотал лорд Уайт, и было видно, что ему не по себе.

– Кто это? – вырвалось у меня.

К моему удивлению, мне ответил Виктор Бриггс.

– Ланс Киншип, кинорежиссер.

– А в чем там дело?

Виктор Бриггс знал ответ, но довольно долго вычислял, стоит ли делиться своим знанием со мной.

– Кокаин, – изрек он наконец. – Белый порошок, вдыхают прямо носом. Очень модно. Глупые девчонки нюхают… а что они будут делать, когда кости расслоятся и носы провалятся?

Мы с Гарольдом изумленно обернулись к Виктору: это была самая длинная его речь, которую мне довелось слышать, причем единственная, где высказывалось личное мнение.

– Кокаин поставляет Ланс Киншип, – сказал он. – Ради этого его и приглашают на приемы.

Ланс Киншип поднялся на ноги, отряхнул грязь с брюк, поправил очки и из-под очков посмотрел на ден Релгана.

– Никто не запретит мне говорить с Даной, когда захочу и сколько захочу, – процедил он.

– Пока я здесь, не будешь.

Манеры, которые ден Релган припас для «Жокей– клуба», разлетелись в пух и прах, и он показал свое истинное лицо. Драчун, подумал я. Опасный противник, даже если он и прав.

Ланса Киншипа это, казалось, ничуть не смутило. «Маленькие девочки не всегда ходят со своими папочками», – съязвил он, и тогда ден Релган ударил его – резко, сильно, умело, так, что хрустнул нос. Кровь просто хлынула потоком. Ланс Киншип попытался утереть ее руками, но только размазал по лицу. Кровь текла по губам, подбородку и большими каплями падала на замшевый пиджак оливкового цвета.

Лорд Уайт, которому вся эта сцена внушала отвращение, брезгливо, двумя пальцами, протянул Киншипу огромный белый платок. Не поблагодарив, Киншип схватил платок и попытался остановить кровь. В считанные секунды платок из белого превратился в алый.

– Вам необходимо в медпункт, – сказал лорд Уайт, оглядываясь по сторонам. – Э-э… Нор, – обрадовался он, увидев меня. – Вы знаете, где медпункт? Будьте добры, отведите этого джентльмена. Очень мило с вашей стороны. – Он сделал жест в сторону пострадавшего, но едва я дотронулся до оливкового замшевого рукава, чтобы отвести Киншипа туда, где ему наложат холодный компресс и окажут первую помощь, как он резко отшатнулся.

– Не хотите – как хотите, – пожал я плечами и добавил: – Кровью истечете.

Киншип бросил на меня недружелюбный взгляд, но промолчал: его больше волновал разбитый нос.

– Пойдемте, я вам покажу, где медпункт, – предложил я.

Через площадку для выводки я прошел к домику, выкрашенному зеленой краской, где пострадавшие попадали в ласковые руки по-матерински заботливых дам. Сзади шел Киншип. Однако мы были не одни: от нас ни на шаг не отставал ден Релган. Из-за спины вдруг отчетливо раздался его голос. Тон сказанного не оставлял никаких сомнений.

– Еще раз подойдешь к Дане – шею сверну.

Киншип вновь промолчал.

– Слышишь ты, альфонс паршивый? – злобно повторил Релган.

Мы ушли уже далеко от весовой, и от призового столика нас отделяло много народа. Внезапно я услышал за спиной какой-то шорох и, обернувшись, увидел, что Киншип занес ногу и с силой, приемом каратэ ударил ден Релгана в пах. Удар попал в цель. Потом Киншип повернулся ко мне и вновь бросил на меня недружелюбный взгляд поверх окровавленного платка, который он прижимал к носу.

Ден Релган, обняв себя руками, хватал ртом воздух. Вряд ли кто-нибудь ожидал, что пышная церемония награждения выльется в такой скандал.

– Сюда, – сказал я Киншипу, кивком указывая на дверь медпункта. Открыв ее, он напоследок снова наградил меня злобным взглядом.

Схватившись за живот и согнувшись пополам, ден Релган принялся описывать круги и время от времени постанывал.

Жаль, что Джордж Миллейс отправился к праотцам, подумал я. Он, единственный из присутствующих, получил бы наслаждение от этой сцены. Он бы не упустил случая. Ден Релган должен благодарить бога за те пару стаканчиков виски и злосчастное дерево, что угробили Джорджа, иначе красочное изображение его ссоры с Киншипом появилось бы в ежедневных газетах вкупе с поучительными новостями о его возвышении в «Жокей-клубе».

Гарольд и Виктор Бриггс стояли там, где я их оставил, но лорд Уайт и Дана ушли.

Его светлость увел ее, чтобы нервы успокоить, – сухо прокомментировал Гарольд. – Скачет вокруг нее козлом, старый болван!

– А она хорошенькая, – сказал я.

– Порой из-за хорошеньких женщин вспыхивают войны, – резюмировал Виктор Бриггс.

Я вновь изумленно уставился на него, но его лицо приняло обычное непроницаемое выражение. Наверное, у Виктора было что-то за душой, но это проявлялось так редко, что так всегда и оставалось за душой.

Когда я вскоре вышел из весовой, собираясь ехать домой, дорогу мне застенчиво преградила высокая, нескладная фигура Джереми Фоука.

– Глазам не верю, – сказал я. – 　Я ведь… э-э… вас предупреждал.　Чего вы хотите?　Э-э, да… ну…　Исключено, – отрезал я.

– Но вы же не знаете, о чем я хочу попросить.

– Догадываюсь, и делать этого не хочу.

– Гм, – сказал он. – Вас просит приехать ваша бабушка.

– Абсолютно исключено, – повторил я.

Наступила пауза. Люди вокруг нас желали друг другу спокойной ночи и шли домой. Было четыре часа дня. Конники ложатся спать рано.

– Я был у нее, – объяснил Джереми. – И сказал ей, что за деньги вы свою сестру искать не будете. Я ей посоветовал предложить вам что-нибудь другое.

– Что же именно? – удивился я.

С высоты своего роста Джереми рассеянно огляделся вокруг и сказал:

– Вы ведь могли бы найти сестру, если бы постарались, верно?

– Не думаю.

– А я думаю – могли бы.

Я не ответил, и он внимательно посмотрел на меня.

– Ваша бабушка подтвердила, – снова начал он, что у нее вышла ужасная ссора с Кэролайн… вашей матерью… и что она выгнала ее из дома, когда та была беременна.

– Моей матери, – медленно сказал я, – было всего семнадцать…

– М-м. Совершенно верно. – Он улыбнулся. – Странная мысль, правда: ваша мать – и такая молодая бедная, беззащитная, хрупкая бабочка…

Да, – сказал я.

– Ваша бабушка говорит… она согласна… если вы будете искать Аманду, она вам скажет, почему выгнала Кэролайн. И еще скажет, кто ваш отец.

– Господи!

Я сделал два шага на ватных ногах, остановился, потом повернулся и уставился на него.

– Вы что же – так ей и сказали? – требовательно спросил я. – Скажите ему, кто его отец, и он сделает все, что хотите?

– Вы ведь не знаете, кто ваш отец, – сказал он рассудительно. – Но хотите узнать, так?

– Нет, не хочу, – решительно ответил я.

– Я вам не верю.

Мы свирепо сверлили друг друга взглядами.

– Любой человек хочет знать, кто его родители, – сказал он. – Это естественно.

Я сглотнул подступившую слюну.

– Она вам сказала, кто он?

Он покачал головой.

– Нет. Не сказала. Думаю, она вообще никогда никому этого не говорила. Ни единому человеку. Если вы не будете искать сестру, то никогда этого не узнаете.

– Ну и гад же ты, Джереми, – сказал я беззлобно.

Он смущенно поежился, но это было напускное. В его глазах вспыхнули огоньки, словно у шахматиста, поставившего мат противнику.

– А я-то думал, – с горечью сказал я, – что адвокаты восседают за столами, а не носятся сломя голову, чтобы повлиять на старую леди.

– Эта старая леди – мой Рубикон…

Мне показалось, что он собирался закончить предложение по-другому, но в последний момент передумал.

– А почему она не оставит деньги своему сыну? – спросил я.

– Не знаю. Она вообще ничего не объяснила только сказала моему дедушке, что хочет отменить прежнее завещание, по которому все отходило ее сыну, и оставить новое в пользу Аманды. Конечно, ее сын будет оспаривать это решение. Мы ей об этом сказали, но все без толку. Она… э-э… упряма.

– Ты встречался с ее сыном?

– Нет, – ответил он. – А ты?

Я покачал головой. Джереми снова обвел рассеянным взглядом ипподром и сказал:

– Давай попробуем искать Аманду вместе. Мы бы мигом ее нашли, уверен. А потом, если хочешь, забирайся снова в свою берлогу и обо всем забудь.

– Нельзя забыть о том, кто твой отец.

Он метнул на меня острый взгляд.

– Значит, согласен?

Буду я ему помогать или нет, но он от своего не отступится, подумал я. Он опять будет донимать меня; читать программу скачек в газетах и вылавливать меня на ипподроме, и стоять над душой. Ведь он хочет доказать дедушке и дяде, что доведет дело до конца и сдержит слово.

Что до меня… я почти согласился на его предложение. Причиной тому была тайна, окутавшая мое рождение. По крайней мере, теперь у меня появилась возможность узнать, что послужило причиной трагедии моего детства, отголоски которой слышались теперь, точно эхо ушедшей за горизонт бури, выяснить, из-за чего разразился скандал в тот день, когда я в новом костюме сидел в холле за белой дверью.

В итоге я мог бы возненавидеть человека, давшего мне жизнь. Мог ужаснуться. Мог пожалеть, что вообще что-то узнал о нем. Но Джереми был прав. Раз представляется такая возможность… отказываться нельзя.

Ну? – спросил он.

– Ладно.

– Вместе будем ее искать?

– Да.

– Вот и отлично! – просиял он.

Я был другого мнения, но – уговор дороже денег.

– Сможешь съездить к ней сегодня вечером? – спросил он. – Я ей позвоню, скажу, что ты приедешь.

Он неуклюже нырнул в телефонную будку и в течение всего разговора не сводил с меня тревожного взгляда – боялся, что я передумаю и смоюсь.

Однако вышел он расстроенный.

– Черт, – сказал он, подойдя ко мне. – Я говорил с сиделкой. Миссис Нор было плохо, и ей сделали укол. Она спит. Сегодня посетителей не принимают. Надо звонить завтра.

У меня на лице было написано чувство облегчения, и он это заметил.

– Все это, конечно, хорошо, – сказал я. – А что бы ты сделал, если бы вдруг выяснилось, что своему существованию ты обязан любовным утехам девицы в кустах с молочником?

– Ты так думаешь?

– Примерно так. Всяко бывает, верно?

– Все равно… – нерешительно сказал он.

– Все равно, – покорно согласился я, – знать надо.

Решив, что миссия Джереми завершена, я направился к автостоянке. Но я ошибся – он шел за мной в кильватере, правда, так медленно, что я оглянулся и подождал его.

– Я еще хотел сказать о сыне миссис Нор, – сказал он. – Джеймсе.

– Что же?

– Я подумал, может, съездишь к нему? Узнаешь, почему его лишили наследства.

– Вот как?..

– Но мы же теперь вместе работаем, – поспешно добавил он.

– Вот ты и поезжай, – предложил я.

– Э-э… нет, – замялся он. – Как адвокату миссис Нор мне придется задавать вопросы, которые я задавать не должен.

– А на мои вопросы этот самый Джеймс, стало быть, ответит.

Из кармана черного пиджака он вытащил карточку.

– Вот его адрес, – сказал он, протягивая ее мне. – А ты обещал помощь.

– Уговор есть уговор, – согласился я и взял карточку. – Но ты все равно гад.