Текст книги "Отражение"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 15

К Конюшне Фермы Зефир подступиться было и впрямь невозможно: здание окружал забор из толстых бревен, а вход охраняли ворота, которым мог позавидовать лагерь для особо опасных рецидивистов. Я сидел в машине на противоположной стороне улицы и отчаянно зевал, ожидая, когда ворота откроются.

Под куртку медленно заползал холод, пальцы и ступни заледенели, а я все ждал. Редкие прохожие храбро выхаживали по тропинке, бежавшей вдоль ограды, и даже не оглядывались на ворота, а я все ждал. На узкой улочке на окраине Хорли зажглись тусклые фонари, их было мало, вокруг каждого растекалось пятно света, а дальше – темнота. Я ждал.

Никто не вышел из ворот и не вошел в крепость. Она упрямо не желала открываться, оставалась таинственной и недружелюбной. Еще два часа прошли в бесплодном ожидании, и я, махнув рукой, оставил свой пост, на котором успел хорошенько продрогнуть, и отправился в ближайший мотель.

В мотеле я навел справки и понял, что дело дрянь. Да, сказала администратор, у них иногда останавливаются родители, приезжают уговорить сына или дочь вернуться домой, но она не припомнит, чтобы хоть кому-нибудь это удалось: беднягам не разрешают поговорить с детьми наедине, а многие вообще уезжают, гак и не повидавшись с ребенком. Беда да и только

но закон на стороне сектантов. Деткам, попавшим на Конюшню Фермы Зефир, уже стукнуло восемнадцать　могут делать, что хотят. Так что, пиши пропало.　Я разыскиваю сестру, – сказал я. – Хочу навести справки, там ли она.　И не надейтесь, – ответила администратор, покачав головой.

Весь вечер я мотался по гостиницам и пабам, расспрашивая местных забулдыг о Братстве Высшей Благодати. Администратор не ошиблась: почти каждый, с кем я беседовал, считал, что найти кого-то или что-то на Конюшне Фермы Зефир – безнадежное дело. Некоторые сочувствовали мне, другие презрительно улыбались, а один сказал, что Братство не

каждый день сидит взаперти – выходят, всегда по нескольку человек, и всегда за деньгами.

Однажды, значит, подходят ко мне и суют кусочки шлифованного камня и всякую дрянь – на самом деле просто милостыню просят. Говорят, на святое дело. Ради любви к Спасителю, говорят. А я им – брехня все это. Шли бы вы лучше в церковь, ребята. Натурально, им это не понравилось. Такие дела.　А уж какие постники! – сказала барменша. – Ни тебе выпить, ни покурить, ни с женщинами побаловаться – ничего. И чем они только этих олухов подманивают – ума не приложу.　Да что они вам плохого-то сделали? – раздался чей-то возмущенный голос. – Ну, народ… Вам улыбаются, а вы…　А завтра утром Братство будет собирать деньги?　спросил я. – И если будут, то где?　Летом они все больше в аэропорту ошиваются – люди приезжают в отпуск добрые, щедрые, а уж они тут как тут, гони денежки. И заблудших овечек там хватает, можно заманить в свое стадо… вроде как вербовка у них в аэропорту происходит. Но зимой их лучше ловить в центре города. Вот сюда они и приходят. Завтра суббота – будут как миленькие. Не сомневайтесь.

Я поблагодарил всех собравшихся и пошел спать, а с утра пораньше поставил машину как можно ближе к центру и стал нетерпеливо обходить центральные улицы.

К десяти утра город наполнился утренним суетливым шумом. Взглянув на часы, я быстро вычислил, что должен выехать в Ньюбери самое позднее в 11.30, и то приеду впритык. Первый заезд начинался рано, в 12.30,

зимние дни коротки, и хотя в первых двух заездах я не участвовал, мне нужно было быть на месте за час до третьего – иначе Гарольд меня убьет.

Время шло, Братья не показывались. Я ждал, что на улицу выйдут бритоголовые монахи с колокольцами и начнут распевать псалмы и просить милостыню, но не видел ничего похожего.

Ко мне подошла улыбающаяся девушка и, тронув за руку, спросила, не куплю ли я у нее пресс-папье, отличная вещь. На ладони у нее лежал камень – конусовидный, зеленовато-коричневый, полированный.

Куплю, – сказал я. – Почем?

Это на богоугодное дело, – ответила она. – Пожертвуйте, сколько можете. – Свободной рукой она извлекла деревянную шкатулку с прорезью в крышке. На какое именно богоугодное дело собирались пожертвования, стенки шкатулки умалчивали.

Доставая кошелек, я дружески осведомился у девушки о цели сборов.

Святых дел много, – отвечала она.

Я вытащил фунтовую бумажку, свернул ее и опустил в прорезь.

И много вас тут собирает деньги? – спросил я.

Она невольно повернула голову в сторону и,

проследив за направлением ее взгляда, я увидел, что на остановке автобуса стоит другая девушка, тоже что-то предлагает пассажирам, а чуть поодаль – еще одна. Девушки улыбались. Они были хорошенькие, но одеты просто.

Как тебя зовут? – спросил я.

Она улыбнулась еще лучезарнее, словно этого было достаточно, чтобы ответить на мой вопрос, и протянула мне камень.

Спасибо вам, – сказала она. – Ваш дар принесет много добра.

И пошла вниз по улице, на ходу извлекая другой камень из складок широкой юбки. Я смотрел ей

вслед: вот она подошла к пожилой женщине с

добрым лицом и предлагает ей свой товар. Старовата для Аманды, хотя у девчонок не всегда разберешь, а уж у этих и подавно. Навстречу мне шла еще одна юная продавщица камней. Благостное, нездешнее выражение отпечаталось на лице обеих, как фирменный знак, так что догадаться, сколько девушкам лет, было трудновато.

Не хотите ли купить пресс-папье?　Хочу, – ответил я, и все повторилось сызнова.　Как вас зовут? – спросил я.　Сьюзэн, – ответила она. – А вас?

Теперь уж настала моя очередь улыбаться вместо ответа.

Покачав головой, я двинулся дальше, и через полчаса оказался счастливым обладателем четырех пресс-папье.

Аманда сегодня здесь? – спросил я четвертую девушку.

Аманда? У нас нет Аманды… – Но тут она запнулась и посмотрела в сторону, взглядом выдав себя.　Ну, нет так нет, – сказал я, улыбнувшись, и притворился, что ничего не заметил.

«Продавщица» ответила мне дежурной улыбкой и пошла дальше, а мне пришлось выждать, прежде чем я смог, не вызывая подозрений, подойти к той, на которую она смотрела.

Это была совсем молоденькая, небольшого роста девушка с нежным лицом и удивительно ясными глазами. На ней была широкая юбка и теплая куртка с капюшоном. Темно-русые, как у меня, волосы не вились, и сколько я ни вглядывался в лицо, мне не удалось обнаружить между нами ни малейшего сходства. Может быть, она дочь моей матери, а может быть, и нет. Девочка протянула мне размером со сливу темно-синий камень с черными прожилками.

Очень красивый, – похвалил я. – Почем? – И услышал традиционный ответ. Потом, протягивая фунт, позвал:　Аманда…

Она вздрогнула и вопросительно посмотрела на меня.

Меня зовут не Аманда.　А как?　Мэнди.　Мэнди?..　Мэнди Норт.

Стараясь даже дышать осторожно, чтобы не спугнуть ее, я улыбнулся и спросил, давно ли она живет на Конюшне Фермы Зефир.

Всю жизнь, – просто ответила она.　С друзьями?　Да, – кивнула она. – Они мои наставники.　Ты счастлива?　Конечно. Мы трудимся во славу господню.　Сколько тебе лет?

К ней вернулись сомнения.

Вчера… мне исполнилось восемнадцать… Но я не должна говорить с посторонними о себе – только о камнях.

Совсем ребенок, подумал я. Наивна не по годам. Нет, не умственно отсталая, конечно, нет, простушка, как сказали бы в прежние времена.

Застенчивая, как все девушки ее возраста, Мэнди казалась выросшим в подземелье цветком: ни

живости, ни кокетства, ни намека на пробуждающуюся женственность.

Ну, о камнях так о камнях. У тебя есть еще? – спросил я.

Она кивнула и достала из кармана другой камень. Я похвалил товар и, протягивая девочке очередной фунт, спросил:

Как звали твою мать, Мэнди?　Не знаю. – Она испуганно посмотрела на меня. – Вы не должны спрашивать о таких вещах.　Мэнди, ты в детстве каталась на пони?

Ее безмятежный взгляд на мгновение вспыхнул воспоминанием, но тут она заметила кого-то за моей спиной – радость в глазах погасла, и Мэнди густо покраснела от стыда.

Я оглянулся и увидел крепкого мужчину с неулыбчивым лицом. Не первой молодости – лет на пять постарше меня – тщательно, опрятно одетый и очень недовольный субъект.

Это что еще за разговоры, Мэнди? – строго спросил он ее. – Ты же знаешь наши правила. Первый день собираешь деньги и уже вступаешь в разговор с первым встречным. Будешь опять работать на кухне. Иди к девочкам, они ждут тебя, иди, они отведут тебя домой. – И резким поворотом головы показал на группу девушек, стоявших поодаль. Мэнди пошла к ним. У нее подгибались ноги. Мужчина смотрел ей в след.

Бедняжка. Бедняжка Аманда. Бедная униженная сестренка.

Вам чего надо? – спросил меня мужчина. – Девочки говорят, что вы у всех купили камни. Чего вы хотите?　Да ничего, – ответил я. – Мне камни понравились.

Мужчина посмотрел на меня недоверчиво; в это

время к нему присоединился второй, точно такой же; он подошел к нам после того, как побеседовал с девушками.

Этот тип расспрашивал девочек, как их зовут, – сказал он. – Искал Аманду.　Но у нас нет Аманды.　Это Мэнди. Он разговаривал с ней.

Оба разом взглянули на меня, сощурив глаза, и я понял, что пора «делать ноги». Повернувшись к ним

спиной, я пошел на автостоянку – меня не пытались остановить, но следовали за мной. Не придав этому должного значения, я выбрал кратчайший путь к стоянке, но на всякий случай обернулся проверить, идут они за мной или отстали, и убедился, что не только не прекратили преследования, но их стало четверо – двое других были молодые ребята, ровесники девушек. «Слишком здесь людно, – подумал я, – вряд ли они решатся на что-то серьезное». Я оказался прав. Ничего серьезного действительно не произошло. Крови, например, не было вовсе.

У автостоянки я заметил еще троих, и не успел сделать шаг к входу, как все семеро окружили меня плотным кольцом. Чтобы расчистить себе путь, я оттолкнул одного из них, но лес рук сразу же обрушился на меня, и я был вынужден отступить на обочину. Преследователи оттеснили меня к толстой кирпичной стене. Может, кто-нибудь из почтеннейшей британской публики и видел, что происходит, но предпочел благоразумно пройти мимо. С минуту я стоял, привалившись к стене, и разглядывал семерых Братьев.

Что вам от меня нужно? – спросил я.　Зачем ты искал Мэнди? – спросил один из тех, кто постарше.　Она моя сестра.

Двое взрослых недоуменно переглянулись. Потом первый решительно покачал головой:

У Мэнди нет семьи. Ее мать давно умерла. Ты лжешь. С чего это ты взял, что она твоя сестра?　Чтоб больше ты сюда не совался, понял? Ходит тут, вопросы задает, – сказал второй. – Сестра, говоришь? А по-моему, ты журналист.

Слово «журналист» привело Братьев в совершенно нехристианскую ярость – меня несколько раз ударили головой об стену, возможно, сильнее, чем следовало; и лупили они меня и пинали ногами чуть крепче, чем положено, – но что я мог сделать. Расшвырять их, как нападающий регбист, и попытаться вырваться – пожалуй. А более ничего. Бывают такие вот идиотские ситуации, когда в драке ни одна из сторон не желает заходить слишком далеко. Они могли бы запросто избить меня до полусмерти, если бы захотели, да и я мог их изрядно покалечить – но к чему заводиться, ведь меня просто предупреждали, это было очевид

но, так что я ограничился несколькими затрещинами да парой подножек, только и всего.

Если бы я сказал им, что Мэнди унаследует огромное состояние – пусть только докажут, что она моя сестра, – это спасло бы меня от избиения. Но я предпочел промолчать.

У весовой с кислой миной стоял Гарольд и ждал, пока я подойду поближе.

Опоздал… – сказал он. – И хромаешь… В чем дело?　Растянул сухожилие.　Скакать-то сможешь?　Да.　Ну, слава богу.　Виктор Бриггс здесь? – спросил я.　Нет, он не приехал. Можешь не волноваться – у Панциря нет никаких шансов выиграть, так что скачи, как обычно. И чтобы без глупостей. Всяких там геройских штучек-дрючек чтобы не было, понял? Думай о лошади. Если с Панцирем что случится, я тебе голову оторву.

Я кивнул, пряча улыбку, и Гарольд пошел своей дорогой, на прощание подарив мне еще один свирепый взгляд.

Если честно, Филип, – сказал Стив Миллейс, проходя мимо, – он тебя в грош не ставит.　Да нет, ты ошибаешься. Просто у него такая манера общаться.　Не знаю, я бы такое терпеть не стал.

Глядя на слишком юное, воинственное лицо Стива, я подумал, что он еще не знает, какое грубое обличье порой принимает приязнь.

Удачи тебе, – спокойно пожелал я.　Спасибо, – ответил Стив и прошел в весовую.

Никогда ему не стать таким, как отец, – ярким,

оригинальным, способным все понять, безжалостным и коварным, – никогда.

Я прошел за Стивом в весовую и переоделся в цвета Виктора Бриггса. Недавнее внимание, которым почтило меня Братство Высшей Благодати, отзывалось болью в каждом мускуле. Пустяки, ничего серьезного, подумал я, надеясь, что пинки и зуботычины

никак не отразятся на результатах предстоящего заезда.

Я вышел на воздух. У дверей в весовую стояли Эл– джин Яксли и Барт Андерфилд. Они что-то шумно обсуждали, то и дело похлопывая друг друга по плечу. Они были пьяны. Увидев меня, Элджин Яксли поспешно ретировался на нетвердых ногах, а Барт, с трудом удерживая равновесие, пьяно шагнул мне навстречу.

Здорово, приятель, – сказал он, обдавая меня запахом перегара. – Тебе первому скажу: Элджин новых лошадей покупает. Тренировать буду я, а кто же еще?. В Ламбурне о нас еще услышат! О нас скоро на всех соревнованиях услышат. – Он обласкал меня отеческим' взглядом. – Элджин – голова! У него такие планы!　Рад за него, – сухо ответил я.

Трезвея, Барт вспомнил, что я никогда ему особенно не нравился, и отправился поделиться доброй вестью с другим, более благодарным слушателем. Я смотрел ему вслед и думал, что Элджин Яксли уже никогда не убьет лошадь ради страховки. Ни одна страховая компания не поверит клиенту дважды. Но Элджин Яксли уверен, что никто не знает о его преступлении… а человеческая натура не меняется. Однажды он смошенничал, и это сошло ему с рук – кто поручится, что ему не захочется попробовать снова? Планы… Слушать противно.

И вновь я оказался перед выбором. Я мог бы представить полиции или страховой компании доказательства виновности Элджина Яксли. Но в таком случае придется сказать, что уличающие фотографии достались мне по наследству от Джорджа Миллейса… шантажиста. От Джорджа Миллейса, мужа Мари, которая сейчас ценой неимоверных усилий выкарабкивается из-под обломков своей жизни, хрупкими пальцами цепляясь за каждую ниточку надежды. Чтобы свершилось правосудие, я должен буду втоптать в грязь дорогое ей имя. После такого Мари уже не подняться. Правосудие подождет.

…По программе Панцирь должен был участвовать в третьем заезде. Крупнейшим событием дня считался четвертый заезд – скачки на Золотой Кубок, финансируемые коньячным магнатом, ну а нам с Панцирем предстояли заурядные соревнования – двухмильные скачки с препятствиями. Панцирь занял первое место

• Кромптоне, а потому стал фаворитом в Ньюбери, пднако почти всю дистанцию держался четвертым. У третьей перед финишем изгороди мы обогнали одну лошадь – у предпоследней – еще одну и последним прыжком вырвались вперед. Тут я опустился в седло и, хлестнув Панциря поводьями, взял его в шенкеля и положился на бога: сил после]утренней потасовки в Хорли у меня почти не осталось.

Панцирь пришел первым. Я был совершенно измочален, чем немало удивил Гарольда, наблюдавшего, как неуклюже я расстегиваю пряжку подпруги. Нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу Панцирь [резким движением едва не сбил меня с ног.

Что с тобой, Филип? Ты же всего две мили ^;проскакал.

Я, наконец, расстегнул подпругу и, сняв седло, ощутил неожиданный прилив сил.

Со мной все в порядке, – сказал я, криво улыбнувшись Гарольду. – Отличный заезд. Можно сказать, образцовый.

| – Да какой к черту образцовый! Просто ты выиграл

I– вот и все. Ты, похоже, всякий удачный заезд считаешь образцовым.

Я оставил Гарольда принимать поздравления и отвечать на вопросы журналистов, а сам пошел взвешиваться, и, пока отдыхал на скамейке у вешалки, меня осенило: я вдруг понял, что делать с Элджином Яксли.

В последние две недели я приобрел привычку возить с собой в машине не только два любимых фотоаппарата, но и фотографии, которые могли пригодиться. В багажнике лежали, например, перепечатки для Ланса Киншипа, хотя сам он все не приходил за ними; там же хранились четыре снимка, компрометирующие Элджина Яксли, и я забрал их сразу после окончания главного заезда. '

8 последнем заезде я должен был скакать на одном из новичков Гарольда. Заявок на скачки для новичков на этот раз оказалось так много, что лошадей разбили на две группы и решили пустить по очереди, так что последний заезд оказался не шестым, как обычно, а седьмым. Мне выпало большое «окно» – довольно времени, чтобы осуществить задуманное.

Найти Элджина Яксли было нетрудно – труднее оказалось оторвать от него Барта Андерфилда.

Можно вас на минуточку? – спросил я у Яксли.　Не утруждайте себя вопросами, я вам сразу скажу – вы на наших лошадях скакать не будете, – начальственно заявил Барт.　Оставьте своих лошадей при себе, – сказал я.　Что же вам в таком случае нужно?　Мне нужно кое-что передать мистеру Яксли, – я повернулся к Яксли, – но с глазу на глаз.　Ну хорошо, хорошо, – Яксли не терпелось узнать, в чем дело. – Подожди меня в баре, Барт.

Барт забеспокоился и искательно посмотрел на Яксли, но тот был неумолим, и Барту пришлось убраться.

Давайте отойдем вот сюда, – сказал я, кивнув на зеленый островок у ворот, где нас не могла услышать любопытная толпа возвращающихся с больших скачек зрителей. – В ваших интересах, чтобы мои слова не достигли посторонних ушей.　Да в чем, собственно дело, черт побери?　Вам привет от Джорджа Миллейса.

Его лисий нос заострился еще больше, усы ощетинились. Выражение тупого самодовольства сползло с лица, черты исказились яростью и страхом.

Тут у меня несколько фотографий, – сказал я,

– думаю, вам будет любопытно взглянуть. – И протянул ему жесткий конверт.

На этот раз угощать отравленной котлеткой было легче. Возможно, я стал более толстокожим, а может… он мне просто не нравился, этот Элджин < Яксли. Во всяком случае, я наблюдал за тем, как он | вскрывает конверт, без всякой жалости. |

Он вынимал одну фотографию за другой – встреча в кафе, два письма от Джорджа и, на закуску, признание фермера – вся история его преступления. Наконец он оторвался от этого увлекательного занятия и затравленно посмотрел на меня, силясь что-то сказать, – но голос ему не повиновался.

Не торопитесь, – сказал я. – Я предвидел, что для вас это будет ударом.

Он зашевелил губами, словно проверяя, способен ли говорить, но не смог произнести ни слова. – Я могу послать страховой компании – как, впрочем, и полиции – любое количество отпечатков, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Из груди его вырвался сдавленный стон.

Есть и другой путь, – продолжал я.

Наконец, голосовые связки и язык пришли в

движение, и Яксли хрипло выдавил одно-единствен– мое проклятие:

Негодяй…　Допустим, – согласился я. – Так вот, повторяю, есть другой путь – путь Джорджа Миллейса.

Никогда прежде никто не смотрел на меня с такой ненавистью. Я занервничал, но мне во что бы то ни стало хотелось узнать, что же получил Джордж хоть

пт одной из своих жертв. Лучшего случая не

представится.

Мне нужно то же, что и Джорджу, – сказал я равнодушно.　Не…ет! – Элджин Яксли не закричал – он завыл, истошно, безнадежно.　Да, – я был неумолим.　Но я не могу, правда, не могу, – запричитал он. I– У меня просто нет.

В его взгляде было столько ужаса, что я едва не

отступил, но воспоминание о пяти застреленных лошадях подстегнуло мой поникший было дух.

То же, что и Джорджу, – продолжал настаивать я.　Только не десять, только не десять, – повторял >н, как безумный. – Поймите, у меня просто нет.

Я уставился на него в недоумении. Неправильно истолковав мое молчание, Яксли разразился потоком жалких, униженных, заискивающих слов.

Вы же знаете, какие мне пришлось понести расходы, – заскулил он. – Думаете, легко было найти нужную сумму? Неужели вы не можете оставить меня в покое? Отпустите меня, умоляю. Ведь Джордж обещал больше не трогать меня, а теперь вот вы… – Я продолжал молчать. – Ну, ладно, пять. Пяти с вас будет довольно? По-моему, это больше чем достаточно. Кроме того, у меня просто нет больше денег, честно, нет.

Я вновь пристально посмотрел на него, молча выжидая.

Ну хорошо. Хорошо, – Элджина Яксли затрясло от бессильной ярости. – Я дам вам семь с половиной. Семь с половиной вас устроит? Это все, что у меня есть… крови моей хотите, пиявки проклятые… вы хуже, чем Джордж Миллейс… изверги, шантажисты…

Я молча наблюдал, как он достает из кармана че-

новую книжку и ручку. Неуклюже пристроив чековую книжку на конверте с фотографиями, он вписал дату и сумму и расписался внизу. Потом, дрожащими пальцами вырвав листочек из книжки, сказал:

Только не Гонконг.

Я сразу не понял, что он имеет в виду, и на всякий случай прибегнул к спасительному молчанию.

Ну, пожалуйста, только не в Гонконг, я туда больше не хочу, мне совсем там не понравилось, – в голосе снова появились умоляющие нотки: он выклянчивал хоть маленькую толику снисхождения.　Ах, вот оно что… – я притворно закашлялся, стараясь скрыть, что до меня только что дошло, о чем он. – Езжайте куда угодно. В любую страну. Но чтоб в Англии и духа вашего не было.

Случайно ответ вышел правильный, но Элджина Яксли нимало не утешил. Я протянул руку. Нетвердой рукой он отдал мне чек.

Спасибо, – поблагодарил я.　Идите к черту.

Он повернулся и побрел прочь. Хотел было пуститься бежать, но сил не хватило, и Элджин Яксли, пьяно пошатываясь, заковылял дальше. «Ничего, – подумал я без всякой жалости, – ему это пойдет на пользу. Пусть помучается хоть немного, такие, как он, долго не страдают.»

Я собирался уничтожить листок, который вертел в руках. Только взгляну, во сколько Элджин Яксли оценил мое молчание, узнаю, сколько он в свое время заплатил Джорджу, – и сразу порву чек. Но вышло иначе.

Я развернул чек, прочитал его – и точно сноп солнечных искр вспыхнул в голове, а на душе стало легко и радостно. Я разом понял все. И мысленно снял шляпу перед Джорджем Миллейсом, Великим Шантажистом. Использовав его жестокий метод, я потребовал такого же, как и он, вознаграждения. И получил то, чего хотел.

Элджин Яксли отправлялся в ссылку, а я держал подписанный им чек на семь тысяч пятьсот фунтов стерлингов. Чек был выписан не на меня, и не на предъявителя, и не на наследников Джорджа Мил– лейса. Означенная сумма жертвовалась в Фонд помощи жокеям-инвалидам.