Текст книги "Перекрестный галоп"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Феликс Фрэнсис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 07

Во вторник вечером, ровно в девять, мать получила очередное требование от шантажиста.

Три пребывавшие в унынии резидента дома Каури ужинали за кухонным столом, когда вдруг зазвонил телефон. Мать и отчим так и подпрыгнули со своих мест, потом переглянулись.

– Девять вечера, – сказал отчим. – Онвсегда звонит ровно в девять.

Телефон продолжал звонить. Никто из родных, похоже, не стремился снять трубку, поэтому я поднялся и двинулся к телефону.

– Нет! – вскрикнула мать и вскочила. – Я отвечу.

И она пролетела мимо меня и сняла трубку.

– Слушаю, – нервно бросила она. – Да, это миссис Каури.

Я стоял рядом и пытался расслышать, что говорит человек на том конце провода, но он – или она – говорил слишком тихо.

Мать молча слушала с минуту.

– Да. Я понимаю, – наконец сказала она. И повесила трубку. – Сайентифик в Ньюбери, в субботу.

– Должен проиграть? – спросил я.

Она кивнула:

– Да, в стипль-чезе «Дух Игры».

А потом, как зомби, она побрела к столу и тяжело опустилась на стул.

Я поднял трубку и набрал 1471 – то был код, позволяющий определить номер последнего звонившего.

– Прошу прощения, – раздался в трубке безликий женский компьютерный голос, – номер определить не удалось.

Этого следовало ожидать, но попробовать все же стоило. «Интересно, – подумал я, – может ли телефонная компания дать мне этот номер. Нет, они наверняка потребуют объяснений, зачем это он мне понадобился. К тому же вряд ли шантажист звонил со своего телефона или же другого, номер которого можно было проследить».

– А каковы шансы у Сайентифика? – спросил я.

– Очень высоки, – ответила мать. – Он, правда, у нас новичок, но хорошо подготовлен, и эти скачки позволят ему продвинуться в классе. – Она сутулилась. – Нет, это просто нечестно по отношению к лошади! Если я снова отравлю его, это может погубить его навсегда. Скачки будут ассоциироваться у него с болезнью.

– Неужели лошади обладают памятью? – спросил я.

– О да, – ответила она. – Знаешь, многие мои хорошие скакуны показывали дома плохие или очень средние результаты, зато на соревнованиях летели как ветер, потому что им там нравилось. Много лет тому назад у меня был гнедой жеребец по кличке Баттерфилд, так он хорошо выступал только в Сэндауне. – Она улыбнулась этим своим воспоминаниям. – Старина Баттерфилд просто обожал Сэндаун. Я думала, все дело в дорожках с правосторонним движением, но в Кемптоне точно такие же, а там результатов он не показывал. Только Сэндаун, и все тут. Он его помнил.

В глазах матери вспыхнули искорки, и я узнал ее, прежнюю. Она была прекрасным тренером, обожала своих лошадей, а о Баттерфилде говорила как о личности, с искренней любовью и пониманием.

– Но Сайентифик, насколько я понимаю, не является таким же фаворитом, каким был Фармацевт в Челтенхеме на прошлой неделе?

– Нет, – ответила она. – Там будет одна очень хорошая в стипль-чезе лошадь по кличке Соверен. Вероятней всего, он и является фаворитом, но думаю, мы могли бы побить его, особенно если накануне пройдет небольшой дождь. Ну и еще Ньюарк Холл, тоже может бежать вполне прилично. Он из конюшен Ивена, и у него есть все шансы.

– Ивена? – спросил я.

– Ивена Иорка, – ответила она. – Тренирует в деревне. В этом году у него появилось несколько хороших лошадей. Молодые наступают.

Ее тон наталкивал на мысль, что Ивен Йорк куда больше угрожает ее положению ведущего тренера из Лэмбурна, и она не слишком этому рада.

– Так что Сайентифик не является стопроцентным фаворитом? – спросил я.

– Он может выиграть, – ответила мать. – Если только не собьется на перекрестный галоп.

– Перекрестный галоп? – удивился я. – Что это такое?

– Ну это когда лошадь в галопе выдвигает вперед переднюю ногу, противоположную задней, – объяснила она.

– Ясно, – пробормотал я, хотя толком так ничего и не понял. – А Сайентифик этим балуется?

– Иногда. Обычно и галопом, и рысью идет нормально. Но если начинает крестить, то может сам себя поранить, задеть копытом задней ноги по передней. Правда, давно такого не вытворял.

– Ясно, – повторил я. – Так ты считаешь, что, если даже Сайентифик не станет крестить, никто особенно не удивится, если он не выиграет?

– Да, – кивнула она. – Печально, конечно, но особого удивления это не вызовет.

– В таком случае, – начал я, – после звонка от этого нашего друга мы должны сделать все, чтоб Сайентифик не победил. Но сделать это так, чтоб ему впредь вовсе не расхотелось участвовать в скачках, без всяких там картофельных очисток.

– Но как? – она уставилась на меня.

– Можно что-то придумать, способы есть, – сказал я. – Ну, а если он вообще не будет участвовать? Ты просто заявишь, что он болен, захромал, и его снимут с соревнований.

– Но онсказал, что лошадь должна бежать, – мрачно заметила она.

«Что ж, переходим к плану В».

– Ну а что, если его немного перетренировать в четверг или пятницу? Погонять как следует галопом, чтоб никаких сил на субботу не осталось?

– Нет, все сразу узнают, – возразила она.

– Неужели узнают? – Мне показалось, она преувеличивает.

– Конечно, узнают, – ответила она. – Всегда находятся люди, очень пристально следящие за работой лошадей. Есть среди них журналисты, но в основном это наблюдатели из букмекерских контор. Они знают каждую лошадку в Лэмбурне, по ее виду сразу могут сказать, нагружала ли я Сайентифика больше положенного в четверг или пятницу.

«Тогда план С?»

– А нельзя устроить так, чтоб седло у него соскользнуло, что-то в этом роде? – спросил я.

– Подпруги затягивает помощник распорядителя, прямо на старте, перед началом скачек.

– Но разве ты не можешь пройти на старт и сделать это сама? Немного ослабишь подпругу, и все. – «Неужели я цепляюсь за соломинку?..»

– Тогда жокей может упасть, – сказала она.

– Если упадет, уж точно не выиграет.

– Но он может пораниться. – Она покачала головой. – Нет, я не могу этого сделать.

«План D?..»

– А что, если незаметно подрезать поводья, так чтобы они лопнули во время скачек? Если жокей не сможет управлять лошадью, тогда уж наверняка не выиграет.

– Скажи это Фреду Уинтеру, – ответила она.

– Кому?

– Фреду Уинтеру, – повторила она. – Он выиграл Гран-при по стипль-чезу в Париже на лошади по кличке Мандарин вообще без поводьев, и было это в начале шестидесятых. Они порвались, и он использовал для управления ноги. Сдавливал ими бока лошади, чтоб удержаться на трассе в виде восьмерки. Феноменальная победа.

– Может, пригласить на субботу этого Фреда Уинтера в качестве жокея? – спросил я.

– Это невозможно, – ответила мать. – Он уже давным-давно умер.

– Но разве в этом случае ты не считаешь такой способ хорошей идеей?

– Какой способ?

– Сделать так, чтоб поводья лопнули. – «Господи, как же это все сложно!»

– Но…

– Что «но»? – спросил я.

– Я стану всеобщим посмешищем, – с несчастным видом ответила она. – Лошади из конюшен Каури никогда не выходили на ипподром без надежной упряжи.

– Ты предпочитаешь, чтоб над тобой смеялись или упекли за решетку за неуплату налогов?

Жестоко было говорить ей это, но пусть посмотрит на проблему реалистично.

– Томас прав, дорогая, – заметил отчим, с запозданием присоединившись к разговору.

– Тогда решено, – сказал я. – Мы не станем травить Сайентифика этим мерзким зеленым картофелем, мы попробуем сделать так, чтоб во время скачек у него лопнули поводья. Больше шансов нет.

– Ну, наверное, – нехотя произнесла она.

– Вот именно, – решительно заметил я. – Так что первое решение принято.

Мать подняла на меня глаза.

– Какие еще решения у тебя на уме?

– Да так, ничего особенного, – ответил я. – А вот вопросы кое-какие имеются.

Она окинула меня скорбным взглядом. Наверное, предчувствовала, что вопросы эти будут малоприятными.

– Во-первых, – начал я, – когда ближайший срок уплаты налогов?

– Я же говорила, я не плачу налогов со своего бизнеса, – ответила мать.

– Но во всех конюшнях должна вестись хоть какая-то бухгалтерия, а также присутствовать счета за корма для лошадей, приобретение упряжи и всякого прочего оборудования. Разве доступ к скачкам не предполагает предъявления регистрации?

– Родерик отменил нашу регистрацию, – ответила она.

Если б этот Родерик не помер, я бы самолично свернул ему шею.

– Ну а уплата прочих налогов? – спросил я. – От твоих личных доходов? Когда их следует платить?

– Всем этим занимался Родерик.

– Но ведь кто-то делал это после его смерти? – уже совершенно отчаявшись, спросил я.

– Никто, – ответила она. – Но мне все же удалось в прошлом месяце самостоятельно заполнить декларацию по системе «ПКЗ».

По крайней мере, хоть что-то. Именно по этой системе «Плати, как зарабатываешь» большинство работающих в Великобритании платили подоходный налог. Он вычитался из их зарплат нанимателем, деньги прямиком отправлялись в казначейство. Непоступление этих денег, как правило, служило первым знаком сборщику налогов, что данная компания находится в глубоком финансовом кризисе. В налоговых органах поднимали тревогу, били во все колокола, и вскоре в дверь должника уже стучали представители налоговой службы ее величества.

– А где ты держишь документы по налогам? – спросил я.

– Они были у Родерика.

– Но хоть копии должны сохраниться, – предположил я.

– Наверное, – ответила она. – Лежат где-нибудь в кабинете, в ящиках стола.

Я был просто потрясен тем, что такой человек, блестящий организатор и тренер семидесяти двух лошадей, как моя мать, соблюдающая все правила и законы скачек до последней буковки, может быть столь беспомощен, когда речь заходит о финансовой стороне дел.

– Разве у тебя нет секретаря? – спросил я.

– Нет, – ответила она. – Мы с Дереком поделили между собой всю бумажную работу.

«Или вовсе не занимаетесь ею», – подумал я.

* * *

Я полагал, что все личные документы матери по налогообложению, как подобные декларации других людей, имеющих свой бизнес в Соединенном Королевстве, должны быть предъявлены в налоговое управление не позднее полуночи 31 января, вместе со справками о выплатах по любым другим видам налогов.

Взглянул на календарь, что висел на стене над столом. Сегодня уже 9 февраля. Крайний срок прошел, исключений не делалось никому, так что матери грозит штраф за несвоевременную подачу декларации, уже не говоря о пени за каждый просроченный день.

Я влез в Интернет и проверил сайт налоговой и таможенной службы ее величества. Так и есть, ей автоматически начислен штраф в 100 фунтов за опоздание в подаче декларации плюс начисления за каждый просроченный день. Там также говорилось, что если она не подаст декларацию и не погасит задолженность до конца февраля, за каждый день будет начисляться уже по пять процентов вдобавок к существующим.

И очень скоро налоговики начнут задавать малоприятные вопросы о состоянии счетов миссис Каури. Сколько осталось времени, чтоб разгрести эти завалы, неизвестно, но я подозревал, что совсем немного. Возможно, вообще уже слишком поздно и завтра с утра в дверь к нам постучатся строгие чиновники.

Интересно, а как обстоят дела с налогами у меня?

Как нанятый государством служащий я не был обязан сам ежегодно заполнять налоговую декларацию. В армейской бухгалтерии высчитывали мой налог и страховые взносы перед тем, как отправить то, что осталось от зарплаты, в банк, где деньги поступали на мой счет. Иногда они высчитывали также деньги за питание и жилье, но последнее время этого не наблюдалось. Даже армия не могла высчитывать с меня за пребывание в Национальном реабилитационном госпитале.

И вскоре я должен был получить свободную от всех налогов и довольно кругленькую сумму в сто тысяч фунтов согласно схеме компенсации вооруженных сил, хотя как они могли оценить потерю ступни и нижней части ноги именно в эту сумму – для меня оставалось загадкой. Майор, посетивший меня в госпитале, забрал все необходимые справки и формы и обещал заняться этим незамедлительно. Прошло вот уже около трех недель, но я уже давно усвоил один урок: все, что касается «быстрого» перевода армейских финансов, занимает не меньше шести месяцев.

Возможно, эти деньги помогут спасти мать от наручников налоговиков. Но будет ли их достаточно? И когда они придут?

* * *

Я поискал в ящиках стола и в картотеке под буквой Р – Родерик, где ж еще? – нашел налоговые декларации за прошлый год.

Налоговая декларация – это своего рода произведение искусства. Там было ясно продемонстрировано, что мать имела минимальный личный доход, гораздо ниже той черты, за которой начинаются налоговые выплаты. Получалось, что миссис Каури ежемесячно зарабатывала в своем бизнесе всего двести фунтов – сущую мелочь на карманные расходы, иначе не назовешь.

Так что вполне возможно, что представители Департамента государственных сборов и не постучатся к нам в дверь прямо с утра.

Причем, чтоб окончательно запутать этих господ, декларации были заполнены вовсе не на имя миссис Джозефин Каури и не на адрес конюшен Каури, Лэмбурн. Нет, там значился совсем другой адрес: 26 Бэнбери-драйв, Оксфорд. Однако подпись я узнал, она принадлежала моей матери и была выведена столь знакомым почерком с характерными завитками.

Вот только имя незнакомое. Форма была заполнена на имя Джейн Филипс, то есть ее настоящее, законное, замужнее имя.

В том же ящике я обнаружил корпоративные налоговые декларации конюшен Каури за прошлый год. Датированы они были маем, так что какое-то время для маневра у нас оставалось.

Я просмотрел все эти бумаги. Родерик и здесь проявил себя настоящим кудесником.

Как, интересно, подумал я, моя мать умудрялась выплачивать шантажисту по две тысячи фунтов в неделю, если согласно налоговым декларациям личный ее доход составлял менее двух с половиной тысяч в год, а бизнес приносил столь малую прибыль, что налоги с него исчислялись трехзначными цифрами? Уже не говоря обо всех дополнительных выплатах владельцами лошадей по несуществующим налогам на добавленную стоимость.

И, разумеется, я не нашел здесь никаких бумаг, где были бы зафиксированы доходы компании под названием «Конюшни Каури (Гибралтар)». Ни в записях или документах под буквой Р (Родерик) в картотеке, ни где бы то ни было еще не было ни единого упоминания о предприятии под таким названием. Однако все же одну любопытную бумагу удалось найти, она завалялась между бланками деклараций. Это было письмо от управляющего инвестиционным фондом, он поздравлял мать и отчима с вступлением в группу избранных, которых приглашали сделать взносы в фонд. Письмо было написано тремя годами раньше, под ним красовалась подпись некоего мистера Энтони Сигара из «Рок Банк Лтд. (Гибралтар)».

Мистер Сигар не использовал термина «хедж-фонд», но из письма и приложенного к нему расписания взносов становилось ясно, что управлял он именно таким фондом.

Я сидел за письменным столом матери и искал в Интернете какие-либо сведения о «Рок Банк Лтд. (Гибралтар)». Напечатал название в «Гугл», щелкнул мышкой по табличке с адресом сайта банка. Компьютер выдал ответ: сайт только еще создается и пока что недоступен пользователям.

Я снова вернулся на страницу «Гугл» и щелкнул по сайту под названием «Гибралтар Кроникл», стал искать там материалы, где упоминался бы «Рок Банк». Компьютер сообщил, что в сентябре базирующаяся в Британии фирма по ликвидации незаконных предприятий под названием «Паркин & Клив Лтд.», выдвинула иск в Лондонском верховном суде против директоров «Рок Банк Лтд. (Гибралтар)», чтобы вернуть деньги нескольким обманутым клиентам. Но предприятие успехом не увенчалось. Фамилии директоров там не упоминались, корреспондентам «Гибралтар Кроникл» не удалось получить сколько-нибудь внятного ответа от представителей банка.

Так что возвращение миллионов матери было под большим вопросом.

Я зевнул и взглянул на часы. Без десяти двенадцать, мать с Дереком уже давно улеглись спать, мне тоже было пора в постель.

Я выключил свет в кабинете и поднялся к себе.

Первый день расследований запутанных финансовых дел в конюшнях Каури не принес радостных новостей. Впрочем, утро вечера мудреней.

* * *

Спустившись в восемь утра к завтраку, я застал на кухне отчима. Он сидел и молча смотрел на лежащий на столе конверт из плотной коричневой бумаги, где в верхнем углу была проштампована надпись: «НА СЛУЖБЕ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА».

– Ты его вскрыл? – спросил я.

– Ну, разумеется, нет, – ответил Дерек. – Адресовано твоей маме.

– А где она сама?

– Еще не пришла с утренней тренировки.

Я взял конверт и взглянул на обратную сторону. Там красовалась еще одна надпись: «В СЛУЧАЕ НЕПОЛУЧЕНИЯ АДРЕСАТОМ ПРОСЬБА ВЕРНУТЬ В ДНСЕВ». Так что никакой ошибки – послание было от Департамента по налогам и сборам.

Я сунул палец в небольшой зазор на углу и вскрыл конверт.

– Не стоило этого делать! – возмутился отчим.

– А я взял да сделал, – ответил я и вытряхнул на стол содержимое – сложенный пополам листок бумаги. Это оказалось рутинное ежемесячное напоминание о необходимости заплатить налоги за содержание штата.

– Все нормально, – поспешил успокоить я Дерека. – Просто очередное напоминание. Как правило, автоматически выдается компьютером. Так что никто сюда не придет. По крайней мере, пока.

– Ты уверен? – Он все еще беспокоился.

– Да, – ответил я. – Но в конце концов они непременно заявятся, если мы не предпримем нужных мер.

– Но что мы можем сделать? – беспомощно спросил он.

Хороший вопрос.

– Пока еще не знаю, – ответил я. – Но твердо знаю одно: если сидеть сложа руки и ждать, когда придут налоговики, неприятности светят нешуточные. И нам следует пойти к ним с ответами прежде, чем они придут задавать вопросы.

В кухню вошла мать, прижала ладони к электрообогревателю.

– Господи, ну и холодина же на улице! – сказала она.

Мы с отчимом промолчали. Она обернулась.

– Что это с вами такое, а? Языки проглотили?

– Пришло письмо из налоговой, – сказал отчим.

Мать побледнела, особенно контрастно на этом фоне смотрелись ее раскрасневшиеся от мороза щеки.

– Да все нормально, – поспешил успокоить ее я. – Это всего лишь обычное напоминание об уплате, рассылается всем автоматически. Так что беспокоиться не о чем. – И я бросил письмо на кухонный стол.

– Ты уверен? – спросила она. Подошла, взяла письмо.

– Да, – кивнул я. – Но я только что говорил Дереку, мы должны рассказать налоговому инспектору о том, что произошло, как можно скорей, до того, как он начнет задавать вопросы, на которые у нас нет ответа.

– Почему это он должен задавать вопросы?

– Да потому, что ты должна была отправить налоговую декларацию до тридцать первого января.

– О, – протянула она. – Но разве это означает, что мы должны говорить ему все? Почему нельзя отправить эту самую декларацию прямо сейчас?

Действительно, почему? Согласно сложившимся обстоятельствам самого меня нельзя было обвинить в уклонении от уплаты налогов. Но мне не отвертеться от наказания, если помогу ей отправить поддельную налоговую декларацию.

Офицеры низшего звена должны были зазубрить от корки до корки содержание буклета под названием: «Стандарты и ценности Британской армии». Параграф под номером 27 гласил:

«Лица, которым доверены общественные и не общественные фонды, должны непоколебимо придерживаться соответствующих финансовых предписаний установленного образца. Нечестность или обман в управлении и контроле над этими фондами нельзя отнести к разряду „преступления без жертв“, они демонстрируют отсутствие прямоты и морального мужества, что, в свою очередь, оказывает разрушительное воздействие на эффективность операций путем подрыва доверия к лицу, в них участвующему».

– Давайте забудем об этом на несколько дней, – предложил я. – На сайте налоговой службы сказано, что до конца этого месяца новые штрафы тебе не грозят. Не считая процентов за неуплату, разумеется.

* * *

Мать с Дереком остались на кухне обсуждать положение дел, я же отправился на конюшни, на поиски Яна Норланда.

И застал его в фуражной, где хранились корма.

– Вы все еще здесь? – удивленно спросил он.

– Вроде бы да, – ответил я.

Я молча стоял и смотрел, как он отмеривает овес из бункера и раскладывает его по большим металлическим мискам.

– Я с вами говорить не собираюсь, – сказал Ян. – Прошлый раз едва работы не лишился.

– С тех пор произошли положительные сдвиги.

– Какие еще сдвиги?

– В отношениях между мной и матерью, – ответил я. – Теперь мы по одну сторону баррикады.

– Тогда дождусь ее. Пусть сама скажет, что не против.

– Она сейчас на кухне, – заметил я. – Иди и спроси ее сам.

– Ничего. Дождусь, пока придет.

– Нет, – продолжал настаивать я. – Иди и спроси ее прямо сейчас, пожалуйста. Мне очень нужно с тобой поговорить.

Он нехотя поплелся в сторону дома, пару раз обернулся, словно проверяя, не позову ли я его назад, сказать, что просто пошутил. Я от души надеялся, что мама не оторвет ему голову.

Дожидаясь, когда он вернется, я вышел из фуражной и открыл дверь в помещение, где хранилась упряжь. Все аккуратно разложено, сильно пахнет кожей – прямо как в магазинах на Оксфорд-стрит, где продают сумки и кожгалантерею. По левую сторону тянулись вдоль стены металлические стеллажи для седел, штук двадцать, не меньше, и примерно половина была занята седлами с обернутыми вокруг подпругами. В противоположную стену были вбиты крючки, на них висели уздечки, а в дальнем конце между седлами и уздечками виднелись полки, на которых были сложены попоны и прочие принадлежности, в том числе пара шлемов для верховой езды и коробка с инструментами.

Меня больше всего интересовали уздечки.

Пока я рассматривал их, в комнату зашел один из конюхов, снял со стеллажа седло, с крючка – уздечку.

– Для каждой лошади своя уздечка? – спросил его я.

– Да нет, приятель, не обязательно, – ответил он. – У каждого из наших ребят есть своя уздечка, ну и еще несколько запасных. Вот эта вот моя. – Он приподнял руку с зажатой в ней уздечкой. – И седло тоже мое.

– И вы сами их покупаете? – спросил я.

– Ни в коем разе, – усмехнулся он в ответ. – Эту дала мне хозяйка, на то время, пока я здесь вкалываю.

– А эти седла используют на скачках?

– Не-а, – протянул он в ответ. – У жокеев свои седла.

– И свои уздечки?

– Не-а, – снова сказал он. – Но у нас есть особые, только для скачек. И Джек держит их в отдельной кладовой, скачечной. Вместе со всем остальным барахлом.

– Кто такой Джек? – осведомился я.

– Возит лошадок на скачки. – Он на секунду умолк. – А ты кто такой, а?

– Я сын миссис Каури.

– А, да. – Он покосился на мою правую ногу. – Слышал, что вы приехали.

– А где находится эта особая скачечная комната? – спросил его я.

– Да вон там, по ту сторону, – и он указал рукой на дальнюю стену с полками.

– Спасибо, Деклан, – властно заметила мать, входя в помещение. – А теперь иди отсюда.

Деклан покраснел, как свекла, и поспешил выйти, унося с собой седло и уздечку.

– Буду признательна тебе, если ты не станешь допрашивать моих сотрудников, – сухо сказала она.

Я обошел ее и плотно притворил дверь.

– Вот что, мама, – официальным тоном начал я. – Если хочешь, чтоб я уехал прямо сейчас, я уеду. Я также обещаю, что буду навещать тебя в тюрьме Холловей, – добавил я после паузы.

Она приоткрыла рот, собравшись что-то сказать, но я перебил ее:

– Или же позволь мне помочь, и тогда дело до тюрьмы не дойдет.

В глубине души я уже начал подумывать о том, что шансы избавить ее от наказания невелики.

Она стояла прямо передо мной, плотно сжав губы. Потом вдруг показалось, что она расплачется, но в этот момент дверь отворилась, и вошел Ян Норланд.

– Ян, – не оборачиваясь, произнесла мать, – разрешаю тебе говорить с моим сыном о чем угодно. Прошу отвечать на все вопросы, которые он тебе задаст. Показывать все, что он захочет видеть. Оказывать ему любую необходимую помощь.

С этими словами она развернулась и вышла, захлопнув за собой дверь.

– На прошлой неделе я говорил вам, что здесь творится что-то странное, – начал Ян. – Так оно и есть. – Он на секунду умолк. – Я буду отвечать на все ваши вопросы, покажу все, что захотите видеть, но только не просите меня помочь, если это… незаконно.

– Не буду, – обещал я.

– Или против правил скачек.

– И этого тоже не будет, – сказал я. – Обещаю.

И от души понадеялся, что мне удастся сдержать обещание.

* * *

На мой взгляд, уздечки для скачек, хранившиеся в кладовой, ничем не отличались от остальных. Однако Ян заверил меня, что они более новые и лучшего качества.

– Все поводья прошиты двойным швом, до самого кольца мундштука, – пояснил он и показал мне. – Чтоб было меньше шансов порваться во время скачек.

И уздечки, и поводья были сделаны из кожи, хотя металла и резины здесь тоже хватало.

– И что же, у каждой лошади своя уздечка? – спросил я.

– Да, но только на определенный день скачек, – ответил Ян. – Всего у нас здесь пятнадцать скаковых уздечек, всем нашим выступающим лошадкам хватает.

В помещении, помимо уздечек, висевших на крючках, было полным-полно другого оборудования и обмундирования, так и бросались в глаза яркие шелковые ветровки жокеев на вешалках. В двух коробках хранились всякие мелочи: запасные кольца, шоры, щитки от солнца, щечные ремни и нахрапники из овечьей шкуры. У дальней стены, на полках, были аккуратно разложены стопками попоны, накидки для взвешивания, подушечки под седло; была здесь даже целая коллекция камзолов из набивной ткани для конюхов, которые выводили лошадей на парадный круг.

– Ну, скажем, в субботу, когда Сайентифик побежит в Ньюбери, – начал я. – Какая именно на нем будет уздечка? Ты это знаешь?

Ян как-то странно взглянул на меня.

– Нет, – ответил он. – Джек сам выберет одну из этих. – И он указал на пятнадцать уздечек, висевших на крючках.

Да, от такого ответа толку мало.

– Но разве не у каждой лошади своя уздечка? – спросил я, пытаясь замаскировать отчаяние в голосе.

– Ну разве что у одной-двух, – ответил он. – У старины Перфидио была своя уздечка, потому как он обладал особым прикусом. Она не позволяла ему жевать язык во время скачек.

– Но ведь пользование одной уздечкой может привести к заражению, – сказал я.

– Нет, мы бы заметили. Мы всегда промываем уздечки после скачек обеззараживающим средством. И не только после скачек, после каждой тренировки тоже.

Я начал понимать, что исполнение плана по порче уздечки или поводьев Сайентифика во время субботних скачек на приз «Дух Игры» осуществить не так-то просто, как мне представлялось. И что Ян или Джек непременно узнают все.

– Ну а нахрапники? – осведомился я. – Почему, к примеру, некоторые лошади бегут в нахрапниках из овечьей шкуры?

– Многие тренеры на всех своих лошадей надевают нахрапники, – ответил Ян. – Это помогает различить, где чья лошадь. Трудно разглядеть цвета, когда лошади надвигаются прямо на тебя, особенно если кругом грязь и лужи.

– И мамины лошади все в нахрапниках?

– Нет, – ответил он. – Это не входит в обязательные правила. Но иногда мы используем их, особенно если лошадь имеет манеру бежать с высоко задранной головой.

– Почему?

– Если лошадь слишком высоко задирает голову, она не видит нижней части препятствий, ну и когда жокей сильно натягивает поводья, лошадь задирает ее еще выше, а не опускает, как должна была бы. Поэтому-то на таких лошадей мы и надеваем нахрапники из толстой овечьей шкуры, и это заставляет их опускать голову и видеть, куда бегут.

– Поразительно, – заметил я. – Неужели это помогает?

– Конечно, еще как, – обиженно заметил Ян. – Мы б не стали этого делать, если б не помогало. Ну, иногда еще надеваем нахрапники крест-накрест, чтоб держали пасти закрытыми, особенно если это тугоуздая лошадь. Когда пасть закрыта, они не так сильно тянут. Есть еще австралийские нахрапники, они проникают глубже в пасть, чтоб лошадь не вываливала язык.

– А это важно? – спросил я.

– Бывает, что и важно, – ответил Ян. – Если лошадь слишком сильно вываливает язык, то перекрывается часть дыхательных путей, а равномерное дыхание во время бега очень важно.

Сколько я, оказывается, не знал о лошадях и их подготовке к скачкам.

* * *

– Думаю, ты должна снова прибегнуть к шелухе зеленого картофеля, – войдя в кухню, сказал я матери.

– Почему?

– Потому что я не нашел способа устроить так, чтобы поводья Сайентифика порвались во время субботних скачек. Если мы не будем точно знать, какую наденут на него уздечку.

– Я спрошу Джека, – сказала она.

– Но это будет выглядеть подозрительно. Особенно после скачек, – возразил я. – Гораздо лучше точно узнать заранее, в какой он будет уздечке. Послушай, а нельзя выставить его на скачки в нахрапнике из овечьей шкуры?

– Это не поможет, – ответила она. – Мы просто прикрепляем нахрапник к обычной уздечке с помощью липучки.

– Ну неужели ничего нельзя придумать? – воскликнул я. – А если взять австралийский нахрапник?

– В австралийском, думаю, сможет бежать. И это означает, что будет всего одна подходящая для этого уздечка.

– Уже кое-что, – сказал я. – Только ты должна мне показать.

– Что, прямо сейчас?

– Нет, позже, когда Ян с Джеком уйдут, – ответил я. – И еще я хочу убедиться, что ни одна другая лошадь, кроме Сайентифика, не будет использовать его на этой неделе.

Зазвонил телефон. Трубку сняла мать.

– Привет, – сказала она. – Конюшни Каури.

Секунду она слушала.

– Это тебя, – сказала она и протянула мне телефон. В голосе ее слышалось раздражение.

– Да? – ответил я.

– Привет, Том. Это Иззи Уоррен. Не хочешь завтра вечером прийти на ужин?

– Я думал, ты на меня в обиде.

– Так и есть, – выпалила она. – Но я всегда приглашаю на ужин людей, на которых обиделась. Когда-нибудь пробовал мою стряпню?

Я рассмеялся.

– Ладно. Рискну. Спасибо за приглашение.

– Вот и замечательно. Значит, в семь тридцать, около того. Встречаемся у входа в Холл.

– Черный галстук-бабочка?

– Это непременно, – со смехом заметила она. – Нет, конечно. Все очень просто, по-домашнему. Я буду в джинсах. Просто ужин на кухне двух старых друзей.

– Тогда я приду с бутылкой.

– А вот это будет в самый раз, – сказала она. – Ну ладно, до завтра.

Она повесила трубку, я с улыбкой передал телефон матери.

– Ума не приложу, зачем тебе понадобилось связываться с этой женщиной, – раздраженно заметила она. Произнесла все это она таким тоном, точно я связался с врагом.

У меня не было настроения вступать с ней в споры, обсуждать, с кем мне стоит встречаться, а с кем – нет. Стычек на эту тему было много в подростковом возрасте, и, как правило, все заканчивалось победой матери. Она не пускала в дом тех моих друзей, которых не одобряла. Если не ошибаюсь, таковых было подавляющее большинство.

– Едешь сегодня на скачки? – спросил ее я.

– Нет, – ответила она. – Сегодня ни одна из моих лошадей не участвует.

– А ты посещаешь скачки, только когда бежит твоя лошадь?

Она посмотрела на меня, как на круглого дурака.