Текст книги "Перекрестный галоп"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Феликс Фрэнсис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Глава 03

«НЕУЖЕЛИ ДЖОЗЕФИН РАСТЕРЯЛА СВОЮ ВОЛШЕБНУЮ СИЛУ?»

Этот заголовок на первой полосе воскресного выпуска «Рейсинг пост» бил, что называется, не в бровь, а в глаз. Когда в восемь утра я спустился вниз приготовить себе кофе после бессонной ночи, газета лежала на кухонном столе.

«Интересно, – подумал я, – заходили ли на кухню отчим с матерью, и если да, видели ли этот заголовок? Может, мне лучше спрятать газету?» Я озирался в поисках подходящего места и в этот момент услышал шаги: мать спускалась на кухню. Было уже поздно.

– Этот ублюдок Рамблер! – кричала она. – Поганец, все перевернул с ног на голову!

Она ворвалась в кухню в светло-голубом стеганом халате и белых шлепанцах. Схватила газету со стола и стала внимательно изучать статью на первой полосе.

– Здесь сказано, что Фармацевт впал после скачек в депрессию! – крикнула она через плечо, явно обращаясь к отчиму, который благоразумно остался наверху. – Здесь нет и слова правды, черт побери! Да и откуда этому Рамблеру знать? Ведь он все время торчал в баре. Он же пьяница, всем известно.

Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, при этом протез издавал тихое металлическое клацанье.

– О, привет, – похоже, мать только что меня заметила. – Читал эту чушь собачью? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

– Так и не читай! – Она швырнула газету обратно на стол. – Море грязного вранья.

И с этими словами она резко развернулась и быстро стала подниматься наверх, изрыгая проклятия, непристойности и сообщая всему миру о том, что «оторвет Рамблеру голову, чтоб в следующий раз неповадно было».

Я наклонился, перевернул газету и стал читать.

«ОТ НАШЕГО СПЕЦИАЛЬНОГО КОРРЕСПОНДЕНТА ГОРДОНА РАМБЛЕРА СО СКАЧЕК В ЧЕЛТЕНХЕМЕ», – гласил подзаголовок. Я пробежал глазами строчки:

«Джозефин Каури просто лишилась дара речи, после того как ее надежда, восьмилетний жеребец Фармацевт, главный претендент на победу в „Золотом кубке“, финишировал вчера последним в Челтенхеме, в скачках на приз „Джейнс Бэнк“. Лошадь не вынесла трехмильной гонки, завершила дистанцию шагом и была явно не в форме. Руководство Челтенхема назначило Фармацевту рутинную проверку с взятием всех необходимых анализов.

Уже не впервые за последние несколько недель лошади миссис Каури выдыхаются и не в силах достойно выступить на больших скачках. Ее столь многообещающего в стипль-чезе новичка по кличке Сайентифик постигла та же участь в декабре, в Кемптоне; много вопросов вызвало и выступление еще одного жеребца Каури, Орегона, на прошлой неделе в Ньюбери, где он, являясь разрекламированным фаворитом, не смог прийти к финишу первым.

Неужели Джозефин теряет свою пресловутую магическую силу, которая помогала ей выиграть не только множество призов, но и завоевать всеобщее уважение? Когда до фестиваля в Челтенхеме остается всего пять недель, чего мы вправе ожидать от ее подопечных: фантастических достижений, или же лошадей Каури просто перехвалили, и они не могут побеждать?»

У Гордона Рамблера не было однозначных ответов на эти вопросы. И навешивать ярлыков он не стал. Продолжал рассуждать на тему того, что, возможно, миссис Каури слишком перегружает лошадей на домашних тренировках и ко времени, когда они попадают на ипподром, пик формы у них уже позади. Это не первый случай, когда тренер неумышленно «проигрывает скачки на галопах», так бывает, хотя с моей мамой это явно был не тот случай, при ее-то колоссальном опыте. А возможно, писал далее Рамблер, она просто потеряла свое волшебное чутье и везенье.

Ну, уж способности орать и ругаться она не потеряла, это точно. Я слышал, как она бушует наверху, хотя слов не различал. Наверняка и отчиму тоже досталось, попал под горячую руку. Мне даже было почти жаль его. Почти…

* * *

Я решил, что лучше убраться из дома на какое-то время, и отправился побродить вокруг конюшен.

Блок ближайший к дому, там, где жил Ян Норланд, являл собой одну из сторон четырехугольного комплекса строений, в каждом по двадцать четыре стойла.

Когда мать отсудила эту собственность у первого мужа, стойл было значительно меньше – всего две линии деревянных коробочек. Но ко времени, когда мой отец девять лет тому назад собрал свои вещички и ушел, мать построила первую конюшню из красного кирпича, вполне основательное сооружение. Вторая добавилась, когда мне было пятнадцать, третья – относительно недавно, на том месте, где прежде был круговой загон для выгула. И еще оставалось достаточно места, чтобы построить четвертый блок.

Даже в воскресное утро жизнь здесь била ключом. Лошадей нужно кормить и поить все семь дней в неделю, хотя мать, наряду с многими другими тренерами, противостояла искушению считать воскресенье всего лишь еще одним днем, когда лошадей можно выпустить и погонять по округе. Думаю, сдержало ее то обстоятельство, что за работу по воскресеньям штату полагается двойная плата, а вовсе не религиозные соображения.

– Доброе утро! – крикнул мне Ян Норланд, выходя из одного из стойл. – Все еще здесь?

– Да, – ответил я. А про себя подумал: «Странно, вчера я вроде бы не вдавался в подробности моих взаимоотношений с родственниками». – Почему бы мне не быть здесь, а?

– Причин нет, – с улыбкой заметил он. – Однако…

– Однако что?

– Ну, просто миссис Каури у нас не любит, когда гости остаются на ночлег. Отправляет по домам сразу после обеда.

– Это и мой дом тоже, – заметил я.

– О, – кивнул он. – Ну да, наверное.

Он был явно смущен – из-за того, что наговорил лишнего сыну своей нанимательницы. И не напрасно. Длинный у него язык, что есть, то есть.

– Как поживает Фармацевт? – спросил я, вознамерившись выведать у него как можно больше.

– Отлично, – уклончиво ответил Ян.

– Вот как? Даже отлично? – удивился я.

– Ну, конечно, немного устал после вчерашнего, – пробормотал он. – Но в целом с ним все о'кей.

– И никакого поноса? – не отставал я.

По взгляду, которым он одарил меня, я понял: этот парень уже жалеет, что так вчера разоткровенничался и сказал мне о поносе.

– Нет, – коротко ответил он.

– Ну а сам-то он как себя чувствует?

– Я же сказал, он просто устал. – Ян взял ведро и начал наполнять его водой из-под крана. – Вы уж извините, но мне надо идти. Дела. – Намек на то, что разговор окончен.

– Да, конечно, – кивнул я. И зашагал прочь, но затем вдруг остановился, обернулся. – А в каком стойле Фармацевт?

– Миссис Каури не разрешает пускать к нему, – сказал Ян. – Во всяком случае, сейчас.

– Почему нет? – обиженно спросил я.

– Просто не разрешает, и все тут, – ответил он. – Миссис Каури никому не позволяет шастать вокруг конюшен. Даже владельцам не разрешает видеть своих лошадей, только в ее сопровождении.

– Чушь, – заметил я «командирским» голосом. – Я не кто-нибудь, ты же знаешь. Я ее сын.

Он, похоже, дрогнул и собирался что-то сказать, но спасло его появление нанимательницы.

– Доброе утро, Ян, – громко сказала мать, выходя из-за угла и устремляясь прямо к нам. На ней был все тот же светло-голубой стеганый халат и белые шлепанцы. Только поверх накинут длинный плащ-дождевик, а поверх тапочек надеты зеленые резиновые сапоги.

– Доброе утро, мэм, – с облегчением ответил Ян. – Вот как раз беседую с вашим сыном.

– Вижу, – недовольным тоном заметила она. – Напрасно. Ты вчера ему и так слишком много наговорил.

Ян густо покраснел и бросил в мою сторону неодобрительный взгляд.

– Извините, мэм, – тихо пробормотал он.

Она кивнула, точно давая понять, что тема закрыта. Яну досталось не слишком сильно, но я был уверен: болтливость ему еще не раз припомнят. Затем она обернулась ко мне.

– А ты что здесь делаешь, позволь узнать? – недовольным тоном спросила она.

– Да просто хожу, смотрю, – с видом воплощенной невинности ответил я.

Мне было тридцать два года, и я все еще являлся капитаном на службе ее величества королевы. До недавнего времени командовал подразделением из тридцати человек, храбро сражался, бил врага, а теперь ощущал себя напроказившим мальчишкой-четвероклассником, которого под навесом для велосипедов застукала курящим классная руководительница.

– Не надо, – бросила она мне тем же тоном, каким до сих пор говорила с Яном.

– Это почему? – воинственно произнес я. – Тебе есть что скрывать?

Ян чуть не поперхнулся. То был не слишком тактичный комментарий, в глазах матери вспыхнул гневный огонек. Однако она всегда умела взять себя в руки в нужный момент. Ведь рядом находился один из служащих. А выяснять отношения в присутствии слуг не принято.

– Ну, разумеется, нет, – с вымученной улыбкой ответила она. – Просто не хочу, чтоб беспокоили лошадей.

Я не понимал, как можно побеспокоить лошадей, если человек бродит неподалеку от конюшен, даже не заглядывая в стойла, но говорить этого вслух не стал.

– А как чувствует себя Фармацевт? – осведомился я.

– Как раз шла взглянуть на него, – ответила мать, игнорируя просьбу в моем голосе. – Идем, Ян, – добавила она и быстро зашагала к стойлам, Ян – за ней.

– Вот и прекрасно. – Я тоже двинулся вслед за ними. – Я с тобой.

Мать ничего не ответила, лишь ускорила и без того быстрый шаг, Ян уже едва поспевал за ней. Возможно, подумала, что мне, безногому инвалиду, за ней не угнаться. Наверное, не без оснований.

Я, как мог быстро, шагал вдоль конюшен, затем – по проходу к следующему блоку. Если мать вообразила, что может обскакать меня и я не увижу, куда она направляется, то сильно заблуждалась. Я видел, как она сняла засов и вошла в стойло в самом дальнем конце, куда втянула за собой Яна, а затем захлопнула дверь. Тоже мне, придумали, будто их нельзя там достать. Даже я знал, что двери стойл запираются только снаружи. Может, стоит запереть их на засов и выждать какое-то время? То-то будет забава!

Но вместо этого я приоткрыл верхнюю половинку двери и заглянул внутрь.

Мать стояла спиной ко мне, низко наклонившись, выставив к двери внушительных размеров зад. Я не счел это оскорблением в свой адрес, поскольку все же рассмотрел, что она поглаживает ноги Фармацевта, проверяет, нет ли у него жара или напряжения в сухожилиях. Ян придерживал жеребца за ошейник, чтоб тот не делал резких движений. Сколь ни покажется странным, но мать после быстрого осмотра сочла, похоже, состояние лошади удовлетворительным.

– А когда будут готовы анализы? – необдуманно спросил я.

– Какие еще анализы? – недовольно спросила она.

– Ну, как же, те, что приказали сделать распорядители скачек.

– А откуда тебе об этом известно? – спросила она.

– Прочел сегодня утром в «Рейсинг пост».

– Я же тебе говорила, чтоб не смел читать эту статейку! – рассердилась она.

– Знаешь, я не всегда делаю то, что мне говорят, – сказал я.

– Да, – кивнула мать. – В том-то и проблема. Всегда был таким.

Она резко развернулась и вышла, оставив меня и Яна вдвоем.

– А что тыдумаешь? – спросил я конюха.

– Знаете, не надо меня вовлекать, – взмолился он. – И без того неприятностей хватает. – И повернулся к двери.

– Но разве вчера вечером Фармацевту не вызывали ветеринара? – крикнул я ему в спину.

– Я же сказал, – не останавливаясь, бросил он через плечо, – не надо втягивать меня в эти дела. Мне нужна работа.

Я крикнул ему вслед:

– Неужели не понимаешь, что никакой работы у тебя не будет, если кто-то портит лошадей? Нигде и никакой работы. А конюшни эти вообще закроют.

Он остановился и зашагал назад, ко мне.

– Неужели думаете, я этого не понимаю? – спросил он сквозь стиснутые зубы.

– Тогда, наверное, надо что-то делать, верно?

– Ничего, – ответил он.

– Ничего?

– Вот именно. Ровным счетом ничего. Если проболтаюсь, потеряю работу и у меня не будет не только этой работы, но и рекомендаций. А без них куда устроишься?

– Все лучше, чем иметь репутацию отравителя лошадей, – заметил я.

Он молча смотрел на меня.

– Пока что все анализы давали отрицательный результат. Будем надеяться, и на этот раз тоже.

– Но ведь сам ты считаешь по-другому? – сказал я.

– Происходит что-то странное. Это все, что я знаю. А теперь позвольте мне заняться работой. Пока она у меня еще есть.

И он быстро отошел, оставив меня одного в коридоре у стойла Фармацевта. Я приоткрыл верхнюю часть дверки и снова взглянул на жеребца. Вчера, на экране телевизора, он выглядел значительно лучше. Так мне, во всяком случае, казалось.

Но я ведь не ветеринар.

* * *

Атмосфера в доме отдавала ледяным холодом, это еще мягко сказано. Температура ниже нуля, это ясно, и я ничем не мог помочь ни Фармацевту, ни другим лошадям. На это у меня просто не было денег.

– Но, Джозефин, мы не можем себе этого позволить.

Отчим почти кричал. Они с матерью сидели в маленьком кабинете, недалеко от холла, пока я тихо сидел себе на кухне и подслушивал. Они, наверное, слишком увлеклись спором и не слышали, как я вошел со двора через заднюю дверь, пристроился на кухне и слушал.

Возможно, кто-то сочтет, что подслушивать чужие разговоры нехорошо, неприлично. И эти люди на сто процентов правы.

– Но мы должны найти на это средства, – резко возразила ему мать. – Больше, чем в этом году, зарабатывать на лошадях мне ни разу не удавалось.

– Да, это так, но у нас имеются и другие проблемы. И их следует учитывать, в том числе и бесконечные отступления от твоего маленького, но разрушительного плана. – Голос отчима звучал крайне недовольно, даже угрожающе.

– Прошу, не начинай все сначала. – А вот ее тон изменился, стал примирительным, даже извиняющимся.

– Но ведь это правда, – безжалостно продолжал отчим. – Без этого мы вполне могли бы купить тебе новенький «БМВ». Впрочем… будем надеяться, что наш старый «Форд» еще как-то можно довести до кондиции. Так что лишних денег в настоящее время у нас нет, сама понимаешь.

Мне было страшно любопытно, о каком таком маленьком, но разрушительном плане, лишившем этих людей денег, шла речь. И почему один из лучших тренеров в стране не в состоянии купить себе новый «БМВ», вместо того чтобы возиться с ремонтом старого «Форда». Впрочем, до сих пор я не замечал, чтоб мою мать волновали марка и состояние машины, на которой она ездит.

Мне очень хотелось слушать этот разговор и дальше. Но одновременно совсем не хотелось, чтоб меня застукали за подслушиванием, а потому я осторожно встал и тихо задвигался на одной здоровой ноге, направляясь из кухни к задней двери. Эту методику я разработал еще в госпитале, когда по ночам приходилось снимать протез. Я научился очень ловко передвигаться походкой «пятка – носок», так называли это физиотерапевты.

Я еще слышал громкий голос матери:

– Но ради всего святого, Дерек, должен же быть какой-то выход!

– И что ты предлагаешь? – рявкнул в ответ отчим. – Мы даже не знаем, кто это.

Я приоткрыл заднюю дверь на несколько дюймов, затем нарочито громко хлопнул ею.

Разговор тотчас прекратился.

Я прошел через кухню в холл, правая нога издавала узнаваемое клацанье, когда я ставил ее на пол. Из двери кабинета вышла мать.

– Привет, – как можно ласковее произнес я.

– Привет, дорогой, – ответила она, делая особый упор на «р». Потом шагнула ко мне, и на секунду даже показалось, что сейчас она меня поцелует, но этого не произошло. – Скажи, пожалуйста, – начала она, – ты к нам надолго?

– Да я только что приехал, – с улыбкой ответил я. – Пока что еще не думал об отъезде.

«Еще как думал».

– Просто у всех людей свои планы, – заметила она. – Не думай, это вовсе не означает, что я хочу, чтоб ты уехал. Но хотелось хотя бы приблизительно знать когда.

– Еще не решил, куда поеду дальше, – сказал я.

– Но ведь ты собирался вернуться в армию. – Это был не вопрос, скорее утверждение.

– Это не так-то просто. Мне нужно время окончательно поправиться, залечить все раны. И даже после этого… Вообще они не слишком жаждут моего возвращения. Все решится, когда я вернусь из отпуска.

– Что? – Она искренне удивилась. – Но они должны принять тебя обратно. Ты был ранен, работая на них, исполняя свой воинский долг. И они просто обязаны нанять тебя на работу.

– Мам, это не просто какая-то там работа, – сказал я. – Мне нужно набрать форму, чтоб воевать дальше. В том и состоит призвание солдата.

– Но ведь ты можешь заниматься и чем-то другим, – возразила она. – Уверена, им нужны люди с организаторскими способностями. Люди, которые могут исполнять бумажную работу. Им ведь вовсе не обязательно бегать и драться, верно?

Тут из двери кабинета вышел отчим. Притворил ее, привалился спиной к косяку.

– Но, Джозефин, дорогая, не думаю, что Том готовился к армии для того, чтоб перебирать бумажки. – Он заглянул мне прямо в глаза, и впервые за двадцать четыре года между нами возникло некое подобие взаимопонимания.

– Дерек прав, – сказал я.

– И на сколько же тебя отправили из армии в отпуск? – спросила мать. – Сколько времени должно пройти, прежде чем они решат, годен ты или нет?

– Шесть месяцев.

– Шесть месяцев! Но не станешь же ты торчать здесь целых полгода!

Да, это вряд ли. Я прибыл всего восемнадцать часов назад, и мне уже дают понять, что я загостился.

– Ладно, на этой неделе придумаю, куда двинуть дальше, – сказал я.

– О, дорогой, не подумай, я вовсе не собираюсь вышвыривать тебя из дома, – сказала она. – Но полагаю, так будет лучше для всех нас.

«Для тебя – в первую очередь, – с горечью подумал я. – Но, наверное, так будет действительно лучше для всех нас. Потому как новый масштабный скандал не за горами».

– Могу платить тебе аренду. – Я сказал это нарочно, с целью определить реакцию.

– Не говори глупостей, – ответила мать. – Это твой дом. И платить за проживание здесь ты не обязан.

Мой дом, однако я не могу в нем остаться. Мать не оценила иронии в моих словах.

– Но небольшие взносы на питание были бы не лишними, – вставил отчим.

Да, должно быть, дела у них совсем плохи. Хуже некуда.

* * *

Днем я снова растянулся на постели, уставился в потолок с лепниной и стал думать, что же делать дальше.

Жизнь в госпитале была расписана по минутам: ранний подъем; чашка чая; чтение газеты; завтрак. Затем шли утренние физиотерапевтические процедуры в реабилитационном центре; потом возвращение в палату на ленч; дневные физиотерапевтические процедуры; возвращение в палату; просмотр вечерних новостей по телевизору; чтение книг или просмотр других телепередач; ужин с горячим питьем; затем оставалось только выключить свет и лечь спать. Каждый день одно и то же, за исключением того, что по воскресеньям процедуры не проводились ни утром, ни днем.

А сейчас без двадцати двенадцать, и я лежу на постели и ровным счетом ничего не делаю вот уже часа три. С того момента, как в пух и прах разругался с матерью на стоянке для автомобилей перед домом.

Она осматривала свою машину, и я не смог удержаться от искушения и сказал ей, что давно пришло время поменять старенький синий «Форд» на что-то более новое и пристойное.

– Не твое собачье дело, – злобно прошипела она в ответ и окинула меня гневным взглядом.

– Извини, – сказал я, изображая удивление. – Не ожидал, что мое скромное замечание выведет тебя из равновесия.

– Оно и не вывело, – буркнула она, уже взяв себя в руки. – И машина в полном порядке.

– Но тренеру твоего статуса подобает иметь автомобиль получше. Как тебе, к примеру, «БМВ»?

Мне показалось, она снова закричит, разразится потоком брани, и я уже пожалел, что сказал это. Зачем? Я пытался взглянуть на себя ее глазами, и мне не понравилось то, что я увидел. Ни капельки не понравилось. А потому я развернулся и пошел к дому. Поднялся в спальню, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой.

Сколько еще, думал я, мне предстоит проторчать в этой комнате, наказывая себя за свои грехи? Час? День? Неделю? Всю жизнь?..

Я уселся на край кровати и решил написать письмо сотрудникам реабилитационного центра, поблагодарить их за заботу, извиниться за свой несносный характер и отсутствие чувства юмора.

Может, тогда поверят, что я искренне раскаиваюсь.

Глава 04

Остаток воскресенья прошел в доме Каури тихо и спокойно, все его обитатели, представители людского племени, оставались на безопасном расстоянии друг от друга.

Днем я сходил в Лэмбурн, решил прогуляться просто ради того, чтоб не торчать дома, ну и потом, конечно, было любопытно посмотреть, что там изменилось за пятнадцать лет. Идти далеко я не собирался. Всего неделю назад или около того распрощался с костылями, и нога уставала при ходьбе.

Домов стало больше, появился целый участок, застроенный симпатичными новенькими коттеджами с крохотными, с почтовую марку, садиками – выросли они на поле, где некогда выгуливали лошадей. Но в остальном деревня мало изменилась, и улицы ее выглядели в точности так, какими я запомнил их еще мальчишкой, развозя утренние газеты.

Да и с чего бы ей было меняться? Прошедшие пятнадцать лет сильно изменили меня, но эти годы в сравнении с длинной историей деревни под названием Лэмбурн – сущий миг, не более.

Согласно современным официальным документам, поселение это возникло еще в девятом веке и деревня с церковью получили свое название по воле Альфреда, могущественного короля саксонцев, единственного монарха Англии, которого именовали Великим.

Но на самом деле у Лэмбурна была куда более древняя история, и прошлое поселения уходило корнями не в Средневековье, но в более далекие времена. На холмах к северу от современной деревни нашли во время раскопок многочисленные предметы бронзового века. Нашли здесь и остатки Риджвея – этой супертрассы каменного века, некогда связывавшей побережье Дорсета с заливом Уош на востоке.

Сегодня Лэмбурн и его окрестности известны под названием Долина скаковых лошадей. Но «лошадиная индустрия» зародилась здесь относительно недавно. Записи в архивах показывают, что скаковых лошадей начали тренировать здесь в конце восемнадцатого века, но лишь сто лет спустя, когда провели железную дорогу, Лэмбурн превратился в национальный центр скачек, в особенности скачек с препятствиями, и стал соперничать с Ньюмаркетом. Поездами лошадей отправляли на скачки все дальше и дальше от дома, так получил развитие столь популярный в Англии национальный конный спорт.

Но фактором, сыгравшим главную роль в превращении Лэмбурна в сущий рай для лошадей, стала геология, и человек был здесь совершенно ни при чем.

В то время как округлые покатые холмы Беркшира просто идеально подходили для выработки правильного галопа, то, что лежало под слоем дерна, представляло настоящую драгоценность. Холмы Дауне и Чилтерн формировались миллионы лет назад из осадочных пород на месте, где некогда находилось доисторическое море, богатое органическими веществами. Миллиарды и миллиарды простейших морских организмов умирали, их скелеты опускались на дно, спрессовывались и окаменевали под давлением, превращались в скалы, в белый мел, который мы видим сегодня. Почти чистый карбонат кальция, и трава, которая растет на нем, богата кальцием – идеальная пища для скаковых лошадей, ведь кальций укрепляет кости, способствует их росту.

Я прошел через центр деревни, мимо норманнской церкви, которая где-то в двенадцатом веке пришла на смену более ранней, саксонской. И хотя я не являлся постоянным прихожанином, но бывал в церкви Лэмбурна много раз вместе с другими мальчиками и девочками из местной начальной школы. Осталось воспоминание: там страшно холодно, и дело было не только в низких температурах. Видимо, осознание того, что где-то у тебя под ногами, здесь, прямо под каменным полом, похоронены люди, и давало ощущение холода. Хорошо помню, как чрезмерно развитое детское воображение заставляло вздрагивать, а по коже бежали мурашки. То же самое произошло и сейчас.

Я остановился и подумал: все же странно, что при мысли о том, что тут лежат давно захороненные тела, я начинаю дрожать. Ничего похожего я не испытывал в Афганистане, где кругом было полно тел талибов, которых я сам недавно отправил в могилы.

Я продолжил свой путь.

Центр деревни почти не изменился, хотя у нескольких магазинчиков были теперь другие названия, а некоторые сменили профиль.

Я зашел в универсам, купить себе сандвич на ленч, и терпеливо стоял в очереди в кассу.

– О, привет, – сказала женщина, сидевшая за аппаратом и пристально смотревшая на меня. – Ты ведь Том, верно? Том Каури?

Я взглянул на нее. Примерно моего возраста, с длинными светлыми волосами, убранными в конский хвост. На ней был темно-серый свитер свободного покроя, видимо призванный закамуфлировать чрезмерно пышные формы.

– Том Форсит, – уточнил я.

– Ах, ну да, верно, – сказала она. – Теперь вспомнила. Но твоя мать – миссис Каури, так? – Я кивнул, она заулыбалась. Я протянул сандвич и банку пива. – Так ты меня не помнишь, нет? – спросила она.

Я присмотрелся повнимательней.

– Простите, – сказал я. – Нет, не припоминаю.

– Я Вирджиния, – с надеждой произнесла она.

Я продолжал тупо смотреть на нее.

– Вирджиния Бейли, – добавила она. – Джинни. – Последовала выжидательная пауза. – Из начальной школы. – Снова пауза. – Ну, правда, тогда я была Джинни Вортингтон.

Джинни Вортингтон из начальной школы?.. Я снова взглянул на нее. Смутно припомнилась девочка по имени Джинни, но волосы у нее были черные, а сама тощая как палка.

– Уже давно крашу волосы, – пояснила она. И нервно хихикнула. – Ну и набрала несколько фунтов, как ты заметил, это после родов.

Вирджиния Бейли, пухленькая и белокурая, она же Джинни Вортингтон, худенькая брюнетка. Одно и то же лицо.

– Страшно рад видеть тебя, – сказал я, покривив душой.

– А ты сейчас у матери живешь? – спросила она.

– Да.

– Вот и славно. – Она сканировала мои покупки. – Такая эффектная женщина, твоя мама. С тебя три двадцать. – Я протянул ей пятифунтовую банкноту. – Она у нас здесь настоящая звезда. – Джинни протянула мне сдачу. – Все наши местные страшно гордятся ею, надо же, получила такую премию! – Она положила мой сандвич и банку с напитком в пластиковый пакетик. – Очень была рада повидать тебя.

– Спасибо. – Я взял пакетик. – Я тоже страшно рад. – И уже собрался уходить, но затем остановился и спросил: – Какую премию?

– Как, разве ты не знаешь? – удивилась она. – Национальную премию «Женщина года». Буквально в прошлом месяце. В Лондоне. И вручал ее не кто-нибудь, а сам принц Уэльский. По телевизору показывали.

Я тупо смотрел на нее. Неужели был настолько поглощен собственными делами и проблемами, что не заметил, как мать получила такую высокую награду?

– Прямо не верится, что ты не знал, – заметила Джинни.

– Да меня в тот момент просто не было в стране, – рассеянно пробормотал я.

И снова повернулся к выходу.

– Можешь прийти чуть попозже и угостить меня выпивкой, – бросила мне Джинни в спину.

Меня так и подмывало спросить, с какой такой радости я должен угощать ее выпивкой, а она меж тем продолжила:

– Мой старик устраивает вечеринку в «Виллрайт» в честь моего дня рождения. Будут и другие, из школы. И ты тоже приходи.

– Спасибо, – ответил я. – Где это будет?

– В «Виллрайт», – повторила она. – «Виллрайт Армс». В семь вечера.

– Сегодня?

– Ну да.

– Так, значит, у тебя сегодня день рождения?

– Ага, – кивнула она и улыбнулась.

– Ну, тогда с днем рождения тебя, Джинни, – с улыбкой сказал я.

– Ага. Спасибо. – Она тоже улыбнулась во весь рот. – Так приходи сегодня, если сможешь. Повеселимся.

Я с трудом представлял, что за веселье может ждать меня в местном пабе на вечеринке в честь дня рождения девушки, которую я почти не помнил, в компании других людей, которых тоже наверняка не вспомню. И которые не имеют со мной ничего общего, ну, разумеется, кроме того факта, что двадцать лет тому назад мы ходили в одну школу.

«А с другой стороны, – подумал я, – все лучше, чем провести еще один выматывающий душу вечер за обедом с отчимом и матерью».

– Ладно, – кивнул я. – Приду.

– Вот здорово! – воскликнула Джинни.

Так что пришлось пойти.

* * *

Вечеринка оказалась куда лучше, чем я ожидал, а ведь я едва не отказался.

К семи часам вечера небо почернело и полил дождь, крупные капли вертикально падали в лужи между домом и конюшнями, образуя крупные пузыри.

Я посмотрел на свои туфли из черной кожи, то была единственная пара обуви, и подумал: может, лучше остаться дома, перед телевизором? Заодно посмотреть еженедельное автомобильное шоу и вынудить мать сменить старый «Форд» на что-то новенькое.

Хотя, наверное, все равно ничего не получится.

И вместо этого я решил выяснить, можно ли натянуть высокий резиновый сапог на искусственную ногу. Впрочем, я мог надеть на здоровую ногу одну туфлю, а протез оставить как есть. Вряд ли он испортится от воды, но, с другой стороны, вид человека, шагающего по улицам с одной босой искусственной ногой, может перепугать соседей, уже не говоря о людях в пабе.

В кладовой я нашел самую большую пару резиновых сапог, и, что удивительно, они прекрасно мне подошли. Я также позаимствовал у матери длинный плащ-дождевик и кепи – у отчима. И отправился в «Виллрайт Армс» относительно хорошо защищенный, хотя капли воды все же попадали за воротник и стекали по спине.

– Я уж думала, ты не придешь, – сказала Джинни, пока я стоял в предбаннике и снимал плащ, оставляя на белом каменном полу огромные лужи. – Тем более в такую жуткую погоду.

– Псих, – согласился с ней я.

– Кто? Ты или я? – спросила она.

– Да оба хороши.

Она расхохоталась. Джинни изо всех сил старалась организовать мне радушный прием. И это было делом непростым. Уж лучше бы она оставила меня в покое и веселилась с другими гостями. Мужу ее это тоже не понравилось, и я принял это как добрый знак – значит, брак у них крепкий и по любви. Но насчет меня беспокоиться ему не стоило. Джинни, конечно, женщина славная, но не в моем вкусе.

А кто, интересно, в моем вкусе?

Я переспал со многими девушками, но то были ничего не значащие мимолетные связи, иногда всего на одну ночь. Настоящей подружки у меня никогда не было. В то время как в Сэндхерсте, а потом и в полку друзья мои, молодые офицеры, заводили серьезные романы, даже женились иногда. Я же, если честно, был женат только на армии. Без сомненья, я до сих пор был влюблен в армию и, уж определенно, собирался прожить с ней и только с ней, пока смерть не разлучит нас.

Но так уж вышло, что разлучила нас не смерть. Расстались мы из-за сущего пустяка – ампутированной после ранения ноги.

– Чем зарабатываете на жизнь? – спросил меня муж Джинни.

– Как раз в поисках работы, – ответил я.

– Ну а раньше-точем занимались? – не отставал он.

«Господи, – подумал я, – почему бы прямо не сказать ему, что служил в армии? Разве я не гордился тем, что являюсь солдатом? Правда, то было до ранения. А сейчас, получается, не горжусь?»

– Банкир, – ответил я. – Работал в городе.

– Стало быть, рецессия достала? – с явной насмешкой в голосе заметил он. – А вся проблема в том, что выплачивали слишком большие бонусы. – Он кивнул. Он знал.