Текст книги "Раздел имущества"
Автор книги: Диана Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
У Поузи с собой была книга, «Иосиф и его братья» Томаса Манна, и она углубилась в нее, чтобы отвлечься от волнующих мыслей о своем новом французском друге, но в голове роились и другие заботы. Время от времени она поднимала голову и разговаривала с отцом. Она снова спросит у доктора, все ли возможное делается для него. У Поузи было чувство, что рыться в сейфе отца неправильно, но, конечно же, они ничего оттуда не возьмут, они просто изымут из сейфа вещи на случай… на всякий случай. За этим присмотрит уважаемый месье Деламер, управляющий отца, или как там называется эта должность во Франции.
Временами Поузи поглядывала на жену отца, Керри, которая казалась красной и вялой в свете бело-голубой лампы, висящей у нее в изголовье. Керри была так же недвижима, как и отец, но что-то в ее состоянии заставляло медсестер суетиться около нее с большей озабоченностью, они кудахтали, что-то подтыкали и передвигали. Мало-помалу Поузи смогла почувствовать по отношению к Керри что-то вроде сострадания. Не ее вина, что ее обманул этот старый соблазнитель, горе их семьи, не она первая. Хотя, на взгляд Поузи, это было весьма странно, если подумать о его морщинистом лице и его формах, как у Румпельштильцхена[60]. Мама всегда говорила, что людей к отцу привлекает его неистощимая энергия.
Потянулись долгие часы у постели отца, частенько прерываемые, однако, прогулками по коридорам, выходами в кафе через улицу, перекурами и наблюдением за окружающими. «Надо же, какие маленькие у французов собаки», – думала Поузи. Снег доходил им до брюшка, и все их крошечные причиндалы замерзали. Бедняжек не следует выпускать из дому. Маленькие собачки, повсюду приятный запах выпечки, и никаких книг на английском языке. У нее было времени более чем достаточно, чтобы рассмотреть ситуацию со всех точек зрения. Поузи пришлось признать, что она совсем не жалеет, что находится сейчас не в Лондоне и не бегает по делам. Казалось, что она обречена на эту глупую работу в качестве специалиста по изучению кредитоспособности для магазинов «Рахни» (трусы и панталоны) на всю оставшуюся жизнь.
В ее беспорядочных мыслях и эротических воспоминаниях, среди надежд, что отец не умрет, и другой надежды, поблескивающей, как монетка в траве, что если все-таки это случится, то он вспомнит о ней – и, конечно, о Руперте, – как он это, вероятно, и сделал, мелькало слишком уж правдоподобное подозрение, что при его одержимости новой женой, при его вернувшейся молодости – несомненно, поддерживаемой «Виагрой» – эта американка получит все. Возможно, он оставит ей и Руперту символическую сумму, но он был зол на них за то, что они поддержали мать. Отец и Пам были женаты двадцать пять лет, и их дети, естественно, как заведено, надеялись что-то получить в наследство. Поузи, без сомнения, подвергла риску их шансы на наследство – она даже заявила отцу, что он вел себя как свинья. Так и сказала, прямо в лицо: свинья. Как же она жалела об этом! Но в то время он еще критиковал все, что бы она ни делала: ее стрижку (ну хорошо, по правде говоря, она выглядела как панк, но ведь всего одну зиму!), вес, который был на стоун[61] больше, чем сейчас, ногти, покрытые зеленым лаком. В ее жизни это был сложный период; тем не менее она получила хорошую степень в Кембридже, а он даже не проявил к этому никакого интереса. Гнев, надежда, жадность, участие, другие бурные эмоции пронзали ее душу, в то время как глаза следили за строчками «Иосифа и его братьев» – она читала все книги Томаса Манна. Хотя тема соперничества братьев ее угнетала.
Один раз за утро в палату зашел младший брат Керри, чтобы несколько минут постоять около нее и поговорить с ней с видом простофили. Поначалу ему казалось неловким говорить вслух, когда рядом сидела Поузи, но потом он понемногу преодолел свою зажатость и попытался пробудить сознание своей сестры, разговаривая с ней, как с товарищем по команде. Для американца он был хорошо воспитан, и Поузи стало интересно, нет ли у этих янки новой информации о том, как надо разговаривать с коматозными больными. Она как-то не считала себя вправе говорить с отцом, не чувствуя в себе необходимого душевного спокойствия.
Около одиннадцати в палату интенсивной терапии пришли врач и еще один человек. У этого второго была приятная внешность: брюнет, складный, в рубашке с расстегнутым воротом и короткой куртке, одетый слишком легко для такой снежной погоды. Поузи смотрела на него с изумлением. Это был ее ночной любовник. В первое мгновение он, кажется, не узнал ее. Он рассеянно посмотрел на нее, потом на обе кровати, затем на французском обратился к врачу. Врач, который с ним пришел, оказался тем самым доктором, и после того, как он что-то прошептал Эмилю, тот снова посмотрел на нее с откровенно потрясенным выражением лица, затем улыбнулся вежливо, даже тепло, и снова взглянул на отца. Его удивление, а может, даже изумление, были очевидны для Поузи и, кажется, для доктора тоже. Но – как странно! – она поняла, что ничего не рассказала ему об отце. Его могли привести сюда совсем другие обстоятельства. Он сказал, что он в некотором роде журналист, – может, он приехал сюда как журналист, интересующийся отцом? Был ли отец таким известным во Франции человеком, чтобы мог до такой степени заинтересовать журналистов? Теперь она заметила, что, когда он взглянул на нее еще раз, его лицо немного покраснело.
Со своей стороны Эмиль быстро сообразил, исходя из того, что Поузи исполняла свой долг у постели Венна, что она приходится ему родственницей, вероятно дочерью, а следовательно, является сводной сестрой его жены. Таким образом, она являлась вероятным источником неприятностей и осложнений, что, как ничто иное, усиливало его тягу к ней и подчеркивало нежелательность разрыва. Потому что, конечно, все следовало прекратить прямо сейчас.
– Вы, надеюсь, знаете месье Аббу, – сказал доктор, обращаясь к Поузи.
Эти слова задели Поузи скрытым в них, как ей казалось, обвинительным, сексуальным смыслом, и она похолодела от мысли, что доктор каким-то образом узнал о том, что случилось прошлой ночью, и это может повлиять на лечение отца.
– Мы познакомились с мисс Венн в отеле.
Поузи вернула ему как можно более нейтральную улыбку, все еще недоумевая, что могло привести его сюда. От замешательства они не могли даже смотреть друг на друга. Аббу по-прежнему смотрел на Венна, Поузи снова опустила глаза.
– Вероятно, для душ тех, кто стал жертвой спорта, существует специальное чистилище, – сказал наконец Аббу, думая о Венне. – Конечно, эта ситуация далека от героической, но это и не совсем бесполезная, жалкая судьба. Но… мисс Венн, прошу меня извинить – не мне говорить об участи, постигшей вашего отца.
– С вашей стороны очень любезно проявить участие, – ответила она.
– В сущности, он «мертв»? – спросил у доктора Аббу.
– Да.
– Как подобие жизни? Он слышит? Видит?
– Тщетное подобие, – ответил доктор. – Некоторые считают, что они слышат, но я никогда не видел ничего такого, что могло бы подтвердить это предположение.
– Reveillez-vous, monsieur[62], – сурово сказал Аббу отцу Поузи.
– Мисс Венн, нам нужно снова поговорить сегодня, в пять часов, – напомнил доктор и потянул Аббу за руку с правом собственника, как личный гид.
– Мисс Венн возвращается в отель? – спросил Аббу у Поузи.
– Нет, полагаю, мне следует остаться здесь, – сказала она, желая поехать с ним.
– Тогда до встречи, увидимся днем, – произнес он и, кивнув ей, вышел вместе с доктором, оставив Поузи в полном недоумении относительно того, что касалось медицины и ее отца.
Она сразу же ощутила, что совершила ошибку. Из-за какого-то необъяснимого опасения, что, если она не будет с отцом каждую минуту, с ним что-нибудь случится, она не поехала в отель, несмотря на неистовое желание поговорить с месье Эбботом. Так как Поузи не знала его точного имени, она стала думать о нем как о месье Эбботе. Месье Эббот нарушил идеальную анонимность их встречи, появившись в ее реальной жизни. Она также чувствовала, что заслуживает утешения за те страдания, которые испытывала, сидя здесь в совершенном недоумении, сбитая с толку.
День протекал поразительно медленно, но неожиданная встреча с Эмилем дала Поузи возможность поразмыслить еще о чем-то, помимо состояния отца. Она испробовала все возможные объяснения его появления в жизни отца, но ни одно из них не казалось ей правдоподобным. Это не означало, что сердце ее не стучало, когда она вспоминала о его объятиях. Совершила ли она незначительную ошибку – в конце концов, она не была бы необратимой – или на самом деле попала в сложную ситуацию? Почему она сидит здесь сиднем, отравляя отца флюидами, исходящими от ее запутанных мыслей, вместо того чтобы вернуться в отель, найти месье Эббота и поговорить с ним?
Когда в пять часов все собрались, чтобы поговорить об отце, Поузи не понравилось, что собравшихся так мало. Руперт и месье Деламер, которые уехали в Луберон, чтобы открыть сейф отца, еще не вернулись, и Поузи – к ее непреходящему стыду – все еще испытывала обиду на Руперта за его прогулку на юг Франции, совершаемую, очевидно, с нужной целью. У него всегда был талант избегать неприятных обязанностей. Она понимала, что не должна думать о сидении у кровати отца как о неприятной обязанности. Раздражение нарастало в ней, как это происходило обыкновенно в детстве, когда Руперт посредством щипков вынуждал ее собирать разбросанные вещи или вытирать насухо тарелки, то есть выполнять порученную ему работу. Теперь это был просто рефлекс, ощущаемый ею как комок злости, который возникал при малейшем нарушении Рупертом правил братского поведения. Рациональная сторона ее натуры могла справиться с этими чувствами, но, сидя здесь, у кровати отца, она не могла достучаться до своей рациональной стороны.
Она попыталась дозвониться на мобильный Руперта, но потерпела неудачу. Она сама позвонила в офис господина Осуорси, адвоката отца, и узнала, что он находится на пути в Вальмери. В кабинете врача, помимо нее, находились только Кип и месье Аббу. Она наконец выяснила его правильное имя, но его отношение к отцу все еще было ей неизвестно. Несомненно, принимать решения придется ей, но она по-прежнему чувствовала себя как в потемках, а мысли о болезни или несчастном случае всегда делали ее больной и заставляли срывать злость на тех, кто заставил ее так страдать. На отце и – это было внезапное прозрение – на месье Аббу. Все безнадежно.
Они расселись в ряд.
– Мисс Венн… – начал Эмиль, сделав ударение на этом обращении, как будто винил ее в том, что она утаила свое имя, и посмотрел на нее с несчастным видом, словно сердился. Он собирался продолжить, но тут в комнату порывисто, как обычно, вошел доктор, снял белый халат и потянулся за пиджаком, висевшим на спинке стула. Надевая его, он кивнул присутствующим:
– Bonjour.
– Bonjour, – ответили они.
Не делая вступительных замечаний, доктор погрузился в рассказ о том, что они видели и сами: что в состоянии месье Венна нет изменений. Состояние мадам Венн немного улучшилось, но месье по-прежнему требуется аппаратура для поддержания давления, неврологических признаков улучшения нет, ни малейших. Доктор Ламм сожалеет, но вынужден сказать им, что медицинский персонал и семья стоят перед необходимостью принятия решения относительно того, когда прекратить тщетное лечение.
– Выдернуть вилку из розетки? – спросила Поузи, употребив злые, шокирующие слова, которыми, по ее мнению, пользовались бессердечные врачи. – Даже если не всегда можно сказать, что произойдет?
– Вилку? – доктор, кажется, не был знаком с этим выражением. – Если бы вы смогли уведомить всех, к кому это имеет отношение, – согласие семьи очень важно.
– Необходимо, чтобы присутствовала вся семья? – спросил Эмиль. – Моей жены здесь нет.
– Нет-нет. Просто одни люди часто хотят этого: проводить, быть свидетелем. Другие, наоборот, не хотят.
– А что насчет моей сестры… – начал Кип.
– Немного лучше.
– Я имею в виду, не должна ли она быть тем человеком, который примет решение, если его надо принимать, по поводу Адриана?
Доктор сказал, что для мадам Венн было бы лучше, если бы она очнулась уже после смерти мужа, «чтобы не подвергаться мучительному – как говорят англичане – процессу принятия решения».
– Мы не можем принимать такого решения, это должна сделать его жена, – согласилась с Кипом Поузи.
– Знаете, когда Керри очнется, она сможет сказать, чего бы она хотела, – согласился Кип, благодарный Поузи за понимание того, о чем он тоже все время думал. Для Керри было бы ужасно прийти в себя и узнать, что они позволил Адриану умереть. – Если мы подождем, то, когда она очнется, Адриан еще будет жив и она сможет сказать, что она хочет делать, – попытался он полнее объяснить свою мысль доктору.
– Возможно, отец говорил ей о том, чего бы он хотел: «сделайте все возможное» или: «не медлите», – поддержала его Поузи.
– Я думаю, она хотела бы знать.
Но теперь глаза присутствующих были обращены на него с выражением «ты всего лишь мальчик».
– Мы можем подождать еще сутки, даже больше, если это убедит вас, что надежды на самом деле больше нет, – уступил доктор. И Эмилю:
– Месье Аббу, у вашей жены будет время добраться сюда.
– Извините, но могу я спросить, кто ваша жена? – обратилась Поузи к Эмилю.
– Моя жена? Ее зовут Виктуар, она – он посмотрел на Поузи, и в них проскользнуло более интимное воспоминание, заметное Поузи, но, как она надеялась, не доктору, – старшая дочь месье Венна. Она не смогла приехать, поэтому… приехал я.
Поузи уставилась на него. Никогда в жизни она не слышала этого имени. Виктуар, старшая дочь? Тогда она приходится ей сестрой? Доктор выглядел немного озадаченным из-за того, что одна часть членов семьи Венна не подозревала о существовании другой.
– Ах да, – сказала Поузи, внутренне вздрогнув и пожалев о том, что Руперта нет.
– Тогда до завтра, – произнес доктор, отпуская присутствующих.
Они послушно поднялись.
– Вас подвезти в отель? – спросила Эмиля Поузи.
– Да, пожалуйста, – согласился он.
Она знала, что должна предложить Кипу поехать с ними, но это воспрепятствовало бы откровенному разговору с Эмилем, поэтому она решила этого не делать. Но когда парнишка все-таки подошел поближе, она не смогла его не взять. Кип забрался на заднее сиденье, и она повезла их в отель. Разговор шел в основном о состоянии отца и мрачных прогнозах доктора. Ее сердце уже ожесточалось решимостью оставить эту маленькую потенциальную драму позади и сосредоточиться на благополучии отца, как она и делала все это время.
Пока они шли к машине по обледеневшей боковой дорожке у больницы, Эмиль взял ее под руку, но ничего не сказал. Когда они на несколько шагов опередили Кипа, он произнес:
– Жаль. Gênant[63]. Нежелательное осложнение.
– Я надеялась на продолжение, – призналась Поузи.
– Я тоже.
– Прямо история моей жизни, – расплакалась Поузи от жгучей обиды. – Всегда случается что-то, что все портит.
– Да? Так вы невезучая сестра?
– Виктуар. Победа, – проговорила Поузи. – Полагаю, ничто не способно испортить ей жизнь.
– Да, моя жена – дитя удачи, – согласился Эмиль.
После этого они почти не разговаривали. Мысли Поузи все время ускользали от отца и переносились к неизвестной сестре. Вот вам и говорящие имена. Две сестры, одну зовут Поузи[64], то есть незначительная, непритязательная, цветущая недолговечно, как у Рональда Фирбэнка[65] в его «Цветке под ногами», а вторую – Виктуар, громадное мраморное изваяние, без головы, но с крыльями, раскинутыми в триумфальном порыве.
Мысли о том, как ей не везет. О том, как все, что бы она ни начала, быстро заканчивается неудачей. Ее сердце всегда остается разбитым. Ее небольшое приключение с Эмилем начало приобретать в ее глазах неоценимое значение, вырастая в геометрической прогрессии по отношению к его продолжительности или интенсивности.
Когда они подошли к отелю, она смогла произнести самым что ни на есть легким тоном:
– Как видите, в каждой семье не без урода.
– Lequel[66]? Кого из нас вы имеете в виду? – спросил Эмиль.
Они подождали, пока Кип поблагодарил Поузи, и вошли в отель. Эмиль остановился с ней на минуту.
– В некоторых обществах мужчины должны жениться на сестрах своей жены, – беззаботно сказал он. – Такое порицается не везде, хотя, увы, мы с вами не в одном из этих обществ.
– Что ж… – они постояли в неловком молчании. – Может, выпьете со мной после обеда? – предложил Эмиль.
– Хорошо, – согласилась Поузи.
Глава 15
На этой неделе в среду Жеральдин Шастэн обедала со своими подругами Уэнди Левер и Тамми де Бретвиль, двумя американками, которые были замужем за французами и являлись не только ее верными подругами, но и частью ее профессиональных интересов. Сегодня встреча проходила у Уэнди, и они, как всегда, начали с разговоров о детях. Говоря на эту тему, Жеральдин, Уэнди и Тамми могли договаривать фразы друг за друга, как в старой истории о чудаках, рассказывавших друг другу анекдоты, просто называя их порядковые номера. «Виктуар записана к врачу» – эта простая фраза являлась стенограммой отчета, и ее было вполне достаточно, чтобы обозначить целый букет всевозможных гинекологических проблем, ужасную боль в спине и пренебрежительное отношение в больнице, где лечили женские заболевания.
Проблемы их детей признавались ими всеми в равной степени. Дочь Уэнди, Лаура, слишком быстро завела чересчур много детей. Винсент, сын Тамми, по-прежнему сидел без работы, а ее дочь Корина была ужасающе бестактна, почти комически, и к тому же вышла замуж за мота. А дочь Жеральдин, Виктуар, – Виктуар, так любимая всеми за ее шарм, и энергию, и за поэтически безнадежную ситуацию, в которой она оказалась, – была предметом их постоянного беспокойства. Она всегда стояла за все французское и при этом парадоксальным образом являлась живым примером того, как эти убеждения ни к чему не приводили. Или даже хуже, чем ни к чему, так как в случае Виктуар это «ни к чему» оказывалось восемнадцатью годами прозябания в доме, субсидируемом государством, с неблагополучным тунисским мужем на руках, двумя смуглыми детьми, бесконечными проблемами воспитания детей, с внутриматочной спиралью и низкооплачиваемой работой.
Жеральдин являлась особенным объектом сочувствия подруг, так как они знали о тайном пятне на происхождении Виктуар, о ее постоянном проклятии: в жилах бедной молодой женщины англо-саксонской крови было только на три четверти, поскольку мать Жеральдин была австралийкой. К тому же она являлась плодом недолговечной связи Жеральдин с англичанином, появившимся по прихоти судьбы. Впоследствии ее удочерил Эрик Шастэн, с которым Жеральдин познакомилась вскоре после рождения Виктуар и за которого вышла замуж. Это случилось тридцать лет назад. Поскольку Виктуар родилась во Франции, воспитывалась во Франции, всегда жила во Франции, у нее был французский паспорт, то она всегда думала о себе только как о француженке. Уэнди и Тамми, знающие всю ситуацию, по молчаливому согласию уже давно решили, что некоторые из проблем Виктуар объясняются историей ее зачатия. Будучи американками, они на самом деле не понимали, почему Жеральдин допускает, чтобы все это разрушало ей жизнь, но они понимали ее материнскую тревогу.
Сегодня разговор шел о смерти. Мадам Ариа, консьержка, потеряла своего мужа. На их взгляд, это был угрюмый, ленивый человек, предоставлявший всю тяжелую работу жене, за исключением того, что он сам выносил на улицу мусор, и он всегда избегал смотреть в глаза людям, проживавшим в этом доме. Мадам Ариа была в полном отчаянии, и все они могли понять эмоциональное опустошение, особенно Уэнди, которая была вдовой. Но Жеральдин и Тамми тоже могли это понять теперь, когда они вступили в ту пору жизни, которая заставила их ощутить: все приходит к своему концу, и для каждого это болезненно. В конце концов что-то случится с Эриком, и с мужем Тамми, Марком, и с ними тремя тоже, хотя они и женщины, – но да, все равно все кончится плохо, как это и должно быть.
– Нельзя ли что-нибудь сделать для мадам Ариа?
– Мы, конечно, пойдем на службу. Она будет за это благодарна.
– Мне стыдно за все плохие мысли о нем, – сказала Жеральдин. – Я не знала, что у него больное сердце.
– Obsèque[67] состоятся в Иври. Надеюсь, что Иври ей подходит. Иногда они хоронят в Португалии, – заметила Тамми.
Чашки были наполнены снова: thè vert[68], у которого недавно обнаружили антиканцерогенные свойства. Они нашли несколько добрых слов о месье Ариа: о том, как быстро он управлялся с баками, о его готовности помочь с доставкой тяжелых покупок – это было до того, как ему сделали операцию по поводу грыжи. Но неизбежность смерти для всех без исключения удручала их, как холодные капли дождя на шее. Жеральдин не могла не думать об Адриане Венне.
Подруги переключились на тему сегодняшней встречи: о жилье для приятельницы Жеральдин из Калифорнии. Тамми быстро нашла небольшую изысканную квартирку с двумя спальнями на Малаккской набережной – она может подойти, но Эми придется решить прямо сейчас, пока не появилось объявление в газетах. Жеральдин эту квартиру уже осмотрела и позвонила Эми в номер еще накануне обеда. Она с энтузиазмом описывала ей красивый вид на Сену, потолки высотой двенадцать футов и чудесную панельную обшивку, две маленькие спальни и идеальную, недавно отремонтированную кухню, только арендная плата высокая – сорок две тысячи франков в месяц, это семь тысяч евро, но зато вопрос будет решен раз и навсегда. Обстановки нет, но обычно это и к лучшему – Эми сама сможет выбрать мебель, когда приедет в Париж, или, если для нее так удобнее, Жеральдин может попросить одну из своих подруг купить самое необходимое.
Она имела в виду Тамми, которая была очень довольна своими успехами в этом деле.
– Я нашла прелестные стулья – от Жак-Мари Фрэда, с подписью дизайнера, но как она относится к этому стилю? И мне хотелось бы знать рамки ее бюджета. Это выгодная покупка, но все-таки они стоят по пять тысяч евро каждый, а нам понадобится пара, чтобы они хорошо вписывались в общее направление интерьера в стиле Луи Шестнадцатого.
– Она не делала никаких намеков относительно денег, – сказала Жеральдин со значением. Только те, кто знал Жеральдин так же хорошо, как Уэнди и Тамми, могли расслышать в ее голосе нотки материнской гордости: богатая Эми, которая в гораздо большей степени, чем Виктуар, бедная девочка, могла считаться идеальной дочерью, совершенно не интересовалась тем, как быть стильной, maquillée[69], как быть хозяйкой.
– Я тоже нашла замечательную женщину, которая занимается портьерами, – вставила Уэнди. – Она с Антильских островов, работает бесплатно и делает изысканные драпировки. В наши дни никто больше не понимает, что такое занавеси. Я вижу тяжелую желтую шелковую парчу с отделкой из шелка персикового цвета…
В отеле «Круа-Сен-Бернар» перед обедом, коммутатор деловито жужжал от передаваемых сообщений: отчетов о событиях дня, подтверждений, просьб, упреков, переговоров с биржевыми маклерами, живущими в тех частях света, где биржи все еще были открыты, консультаций с Калифорнией, которая была недоступна до семи вечера по местному французскому времени.
Расставшись с Эмилем, Поузи побежала в свой номер и позвонила матери, но не застала ее. Она разозлилась из-за невозможности рассказать Пам об этой неизвестной сестре и спросить, слышала ли ее мать о существовании этого ребенка. Был ли это секрет отца или он был известен им обоим? Она никак не могла успокоиться и повторяла про себя это имя: Виктуар. Виктуар. Эмиль и Виктуар.
Руперт Венн позвонил Поузи, чтобы предупредить, что они сегодня не вернутся. Как оказалось, второй ключ от сейфа был у секретарши отца, мадам Хайек, которая будет на месте только завтра. Он вздохнул, жалея себя. Его пригласили на обед к месье Деламеру, и Руперт считал это тяжелым делом. Вернувшаяся в номер незадолго до звонка Руперта Поузи отругала его за то, что он не радуется возможности поесть в настоящем французском доме, что так редко доводится делать англичанам. Руперт был слегка навеселе после довольно приятного ланча с Деламером, но Поузи он об этом не сказал, так как понимал, что ей выпала более трудная роль – сидеть с отцом. Он всегда, по крайней мере с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы это понимать, беспокоился за Поузи из-за ее привычки чувствовать себя несчастной и выходить из себя.
– У нас есть сестра, – объявила Поузи и рассказала Руперту все новости.
Руперт был поражен и странным образом взволнован тем, что жизнь, наряду с неизбежными плохими вестями, может преподнести что-то удивительное.
Эмиль Аббу позвонил своей теще Жеральдин, чтобы сообщить, что перспективы у Венна мрачные и что он сам мало что может тут сделать и с таким же успехом может вернуться в Париж, дня через два. А пока Жеральдин следует попытаться убедить свою дочь приехать посмотреть на отца, который находится в коме, хотя он понимает, что Виктуар этого скорее всего не сделает.
– Он что, умирает? Останься еще на несколько дней, дорогой, – ради меня. Может быть, Виктуар все-таки к тебе присоединится.
– Она не очень сердится на меня за то, что я тут вместо нее?
– Конечно нет. Она говорит, что ты – «единственный мужчина во Франции, уделяющий своей теще больше внимания, чем жене».
– Она потом поймет, что «в сердце своем я забочусь только о ней».
– Другие дети приехали? Какие они?
– Он полон сюрпризов в своем потомстве: тут англичане, брат и сестра, малыш, которого зовут Гарри, со своей американской мамашей – она тоже в коме, какой-то парень лет четырнадцати, и кто знает, не появятся ли другие?
– Жена в коме? Мне жаль, из-за Ви, что у него так много детей, – засмеялась Жеральдин, понимая, что это звучит довольно жестоко. – Будем надеяться, что он ужасно богат.
– Кажется, о его «душе» здесь мало заботятся, – заметил Эмиль. – Никто не позвал священника. Но несомненно, души англичан устроены не так, как у всех нас.
Жеральдин пришло в голову, что этот довод может иметь значение в глазах Виктуар, которая была, в общем-то, набожна – забота о падшей душе Венна. Виктуар нравилось думать, что мир находится в духовном равновесии. Ее мать не понимала, откуда это в ней, ведь семья в целом была светской по своим взглядам.
– Тебе непременно надо познакомиться с моей приятельницей, Эми Хокинз. Она там катается на лыжах, одна, – сказала Жеральдин Эмилю. При обычных обстоятельствах она не решилась бы знакомить Эмиля с привлекательной одинокой женщиной, но Эми все равно с ним когда-нибудь познакомится, и будет странно, если она не расскажет им друг о друге – о том, что они жили в одном отеле. А Виктуар скоро туда приедет.
Потом Жеральдин позвонила Эми, чтобы удостовериться, что она хорошо проводит время, и уточнить некоторые детали относительно квартиры, которую нашла для нее Тамми. С каким-то дурным предчувствием она сообщила Эми, что случилось так, что ее зять сейчас тоже находится в отеле «Круа-Сен-Бернар»:
– Его хорошо знают, он иногда выступает по телевизору, сделал себе имя…
Эми подумала, что уже заметила этого человека.
Глава 16
После обеда Поузи, как и все остальные, отправилась в гостиную с баром и сидела там, думая об Эмиле и, завистливо, о Руперте, который сейчас обедал с провинциальным управляющим – конечно, не так, как обедали обитатели отеля «Круа-Сен-Бернар», но он счастливо избежал ее бурных открытий. Когда к ней присоединился Эмиль (как она и надеялась), муж ее предполагаемой сестры, еще одной притягательной тайны, пульс ее участился. Она была рада представившейся возможности побольше разузнать об этом, хотя их отношения с Эмилем были омрачены самоотречением и неловкостью. Однако он, казалось, чувствовал себя совершенно непринужденно. Справившись с овладевшим им ранее смущением, он легко перешел к легкой фамильярности родственных отношений.
– Bonsoir[70]. Привет, – сказал он. – Copains de la tempête, – и, сразу сообразив, что она не поняла, перевел: – Товарищи по несчастью. Вы разве не говорите так по-английски? Не хотите ли чего-нибудь? Коньяк?
Эмиль исчез на несколько минут и вскоре появился с двумя бокалами бренди. Сев рядом с Поузи, он дал ей закурить. Она рассказала ему о Руперте и поездке за сейфом в надежде подать знак, что она сегодня одна.
– И что за сокровища были извлечены из пресловутого coffre? Вам сообщили?
– Они не смогут его открыть до завтра.
– Ага. У бедняги есть еще один день жизни.
– Жизнь отца от этого не зависит, – сказала Поузи.
В ней поднималось раздражение из-за отчужденного тона Эмиля, в котором сквозило едва заметное обвинение в жестокости и прагматизме.
– Не зависит? Alors[71], ему повезло. Как вы знаете, моя жена отказывается приезжать, и поэтому я здесь.
– Я думала об этом, – призналась Поузи. – Мы никогда не слышали о вашей жене. Это был сюрприз. Как ее зовут?
– Виктуар.
– Я имею в виду – ее мать?
– А, «достопочтенная» – я правильно выражаюсь? – Жеральдин Шастэн.
Эмиль рассказал Поузи то немногое, что он знал о раннем замужестве Жеральдин, или связи, или встрече на одну ночь, то есть о Жеральдин и Венне.
– Мой отец знал о Виктуар?
– Думаю, знал… Хотя, если честно, не имею понятия.
– Она на меня похожа?
– Не очень. Может, только светлым цветом волос и кожи. Мы, смуглые парни, летим на эту приманку, как мотыльки на огонь. Она старше вас и, возможно, более худая. Я бы сказал, у нее нет вашей чувственной красоты.
Его глаза встретились с глазами Поузи. И снова она ощутила почти что неприятное плотское желание.
– Возможно, отец ей что-то оставил, – сказала Поузи.
– Знаете, во Франции в этом деле последнее слово не за отцом. Конечно, он что-нибудь ей оставил, если было, что оставлять. Вы имеете представление о финансовых делах отца?
– Да не очень. Я с удивлением узнала о золотых монетах и о Боннаре.
– Хотя незаконнорожденные дети могут получить не такую большую долю, как законнорожденные.
– Законнорожденные – это мы с Рупертом и еще, конечно, Гарри, этот младенец. Но мы думаем, что он мог все оставить своей новой жене. Он мог бы это сделать, ведь так? – Она не могла заставить себя произнести «Керри». В конце концов, этот мужчина был ее союзником и должен понять. – Он был к ней очень привязан.
Перед мысленным взором Поузи встали те сцены между матерью и отцом, свидетельницей которых она была и которые происходили из-за Керри.
– Мадам Венн сегодня лучше, – сказал Эмиль. – Но нет, она не может унаследовать все, ведь мы во Франции. А здесь со времен Наполеона право престолонаследия в основном гарантируется детям.
– Ну, во всяком случае, папа еще жив, – виновато произнесла Поузи.
