Текст книги "Раздел имущества"
Автор книги: Диана Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
– Этот парень из отеля хотел, чтобы я просмотрел вещи Адриана – еще до того, как приехали англичане. Мне не хотелось этого делать, но вдруг мне что-нибудь потребуется для Гарри?
– Ты просмотрел?
– Я взял немного денег, – признался Кип. Эми поняла, что это ему не давало покоя. – Но я записываю расходы.
– Все в порядке, ты же должен как-то оплачивать все необходимое, – согласилась с ним Эми. – Как тебе кажется, он скучает по маме?
– По ночам он часто просыпается и много плачет.
Позднее Эми встретилась со своим лыжным инструктором, Полем-Луи, и выпила с ним в деревне пару бокалов. Она записалась к самому привлекательному инструктору. На самом деле то, что она не собиралась знакомиться с мужчинами, было не совсем правдой, просто она не хотела заводить серьезные отношения ни с одним из них. Это не мешало ей немного развлечься, и она заранее решила, что лыжный инструктор, в группу к которому она запишется на две недели, вероятно, составит ей компанию. Сопровождать даму после катания – роль, которую обычно охотно берут на себя лыжные инструктора и которая им хорошо знакома, поэтому с ними не возникает сложностей. Она надеялась встретить кого-нибудь привлекательного и, желательно, француза по национальности, чтобы он, если вспомнить о ее желании расширить свои культурные познания, перевел их отношения в разряд некоего исследования. Теперь же у нее был еще и поэт Робин Крамли («хорошо известный в Англии», как прошептала ей на ухо княгиня); Джо Даггарта она исключила: хоть и симпатичный, но американец, и он довольно туманно охарактеризовал свою работу в Женеве – «переговоры об экстрадиции». Кроме того, она держала в резерве барона Отто, несмотря на то что он был старый (наверное, ему за сорок), и к тому же он австриец, а это уже почти что немец.
В общем, мужчины не входили в ее планы. Когда об удаче Эми стало известно в семье (и почему они говорят об этом как об «удаче Эми», а не как о «ярком успехе Эми»?), после разговоров о том, что она могла бы помочь своей нуждающейся сестре Нэн и еще нескольким своим кузенам и кузинам, начались предостерегающие рассказы о пресловутом низком мнении о богатых женщинах, которое складывается у мужчин; существовала также опасность, внушающая ужас всем богатым наследницам, – жиголо и охотники за состоянием.
Тетушка Сара замучила Эми, пересказывая биографии богатых, но несчастных в личной жизни женщин, печально известных Дорис Дьюк, Барбары Хаттон и Пегги Гагенхейм; еще были Вандербильты и Рокфеллеры. Ей рассказывали истории о старых девах, обманутых низкими молодыми людьми, садовниками и секретарями, которые были их доверенными лицами и плели интриги, чтобы в конце концов завладеть их состоянием. Звучали также многочисленные рассказы о женщинах, вышедших замуж и растративших свои состояния на выплату алиментов и отступных череде смазливых, но аморальных мужей, европейскому отребью, мечтающему только о гоночных яхтах. (Неужели никто из этих бедняжек так никогда и не повстречал какого-нибудь приличного доктора или бухгалтера?) Кроме того, были еще курение, алкоголизм, самоубийство, а также смерть при невыясненных обстоятельствах. Было известно о многих милых американских девушках, которые вышли замуж за английских лордов и уехали с ними в Европу, а их мужья предали их и отняли все их деньги, и бедные девушки оказались в ужасном положении, обобранные в полном соответствии с женофобскими, ретроградными европейскими законами о браке. Еще были хрупкие и ранимые актрисы и сдержанные женщины-управляющие. Примеров обычного человеческого счастья, по-видимому, не существовало.
– Вот, милая, я где-то купила эту книгу, думаю, тебе она покажется интересной, – обычно говорила ее мама или тети.
Эми не читала эти книги, но она просматривала содержание, напечатанное на суперобложках, и несколько раз пролистывала их до конца или не совсем до конца, но вполне достаточно, чтобы уловить основную мысль. Парадоксальным образом подобные рассказы вызывали у нее не недоверие к мужчинам – с мужчинами она ладила, – а лишь презрение к женщинам, которые позволяли себя так одурачить. Она понимала исторические причины, вызывавшие такую развязку: это были в основном женщины без профессии или интересной работы. Их пускали в общество только после того, как они становились замужними, что определяло их статус. Даже такие гениальные женщины, как американская художница Джорджия О’Киф, рождались в эпоху, на которую влияло общее убеждение, что женщина должна быть замужем. А у богатых, вероятно, было ужасное детство, когда их бдительно защищали от всяких неприятностей. Каждому известно о том, что невозможно родиться богатым и быть хорошо подготовленным к жизни.
Но в случае Эми, поскольку она пока не планировала выходить замуж, ей не было необходимости сторониться мужской компании. Она надеялась, что сумеет распознать неискренность, если встретится с ней, но ей очень важно было сохранить непосредственность и радостность и не стать подозрительной шизофреничкой. Эми все это знала и не была подозрительной по характеру, и поэтому, надеялась она, не могла пасть жертвой коварства мужчин, как одна из несчастных героинь этих романов. И сердце ее было непроницаемо.
С ее точки зрения, ничего хорошего в этом не было. Где-то в глубине души ей хотелось бы, чтобы ее сердце было разбито или чтобы каким-нибудь иным образом проявилась ее скрытая способность переживать сильные эмоции и страсть, которые, как она знала, должны были таиться где-то глубоко, под спудом практичного здравого смысла. По крайней мере, она на это надеялась, но время от времени ее одолевали сомнения: а так ли это на самом деле? Может быть, у нее действительно жесткая, удовлетворенная своими успехами, практичная натура, не имеющая никакой глубины? Именно этого она и боялась больше всего.
Она не помнила, кто первый предложил съездить выпить в Вальмери – она или Поль-Луи. Он рассказывал о деревне как экскурсовод: у местных было принято строить двухэтажные деревянные жилища; внизу располагались стойла, в которых зимовали коровы, – и их тепло и запахи подымались наверх, согревая дрожащих от холода хозяев в морозные месяцы. Теперь сараи на первых этажах большей частью были переделаны под тещины комнаты или сдавались в аренду лыжникам, приезжающим на зимний сезон. Тут были маленькие гостиницы, художественные галереи и дорогие магазины розничной торговли: часы, меха, изысканные лыжные костюмы, обувь. Почта, метеостанция, агентство по продаже железнодорожных билетов, конторы по прокату лыж, кинотеатр, концертный зал и каток, десяток ресторанчиков, а также большое строение, где размещались кабинки лыжных подъемников, которые по ночам теснились там, как сельди в бочке. В каждом баре царил дух легкомыслия, он ощущался на фоне слабого аромата растительного, как показалось Эми, происхождения – это мог быть и местный табак, и даже травка. И тем не менее все это имело не такой уж дикий вид – в Силиконовой Долине кокаина, без сомнения, было больше – и в целом производило успокаивающее впечатление. Здесь Эми чувствовала себя менее консервативной, чем дома, в своем хай-тековском[50] мире с его высокими ставками.
В том заведении, куда они зашли, Поля-Луи знали. Они выпили пива и поболтали, перекрикивая недоделанный европейский хип-хоп. Поль-Луи довольно рано проводил Эми обратно в отель, в баре отеля они выпили еще немного пива, а потом Эми пожелала ему спокойной ночи и отправилась к себе в номер, чтобы заняться французским и лечь спать, чувствуя себя усталой и смущенной. Все шло так, как она и надеялась, – почти. Здесь встречались довольно интересные люди, теоретически имелись и знания, и опыт. Культуры, такой, какой она ее себе представляла, – богатого коктейля из искусства и музыки, которые обсуждаются на древних языках с безупречным вкусом, – в точном смысле слова здесь не наблюдалось, если только не принимать в расчет изысканность столовой. Но культура может подождать до Парижа.
Скатерти, решила Эми, – это шаг в правильном направлении, а вот Поль-Луи ее немного разочаровал. Сигрид, финансовый менеджер Эми, с которой она дружила, во время их разговоров по душам посмеялась над ней и поиронизировала над ее советом поехать на европейский лыжный курорт, чтобы завести роман в подходящей для этого обстановке. «Зачем же еще куда-то ехать?» Сигрид всегда полагала, что мужчины хороши только для одного, но Эми мужчины нравились сами по себе. Не то чтобы Полю-Луи не доставало привлекательности – вовсе нет, он был симпатичным и даже очень: темный загар и европейский нос, который был довольно заметен. Но польщенный явным вниманием Эми к своей персоне, он весь вечер говорил о процедурах, которые необходимо пройти, чтобы поступить на факультет фармакологии; о том, сколько экзаменов он сдал или провалил поначалу и какому риску подвергнется его будущее, если он не сдаст следующий экзамен; о том, как трудно жить в Аиксе, если привык к Савойе; о том, сколько его приятелей решили остаться работать в Альпах в горнолыжном туристическом бизнесе, что, с его точки зрения, было практически бесперспективно, и что многие из них в конце концов погибают под лавиной или в результате каких-нибудь других несчастных случаев, как это случилось с братом одного его друга. Раза два Эми удалось переключить его внимание на те вопросы, которые интересовали ее, например на новые параболические лыжи или на проблему с левым поворотом в результате неправильного распределения веса, но в романтическую сторону дело совсем не двигалось. Тем не менее, сказала она себе, лед тронулся, и отношения будут потихоньку развиваться, если им это суждено.
Европейцы произвели на нее большое впечатление, а именно их образование и широкий диапазон культуры. Даже Поль-Луи был лучше осведомлен в общих вопросах, чем она. Кроме того, Эми была сбита с толку. «Так много предстоит сделать и так мало времени», как говаривал в отношении того или иного дела Уинстон Черчилль. Вопреки собственным намерениям, она многое знала о продаже и покупке компаний. Но что она знала о поэзии, о метре и строфе, о музыке, традициях, шедеврах? О мировых религиях, индуизме, буддизме? О бокалах для белого вина, о бокалах для красного вина? Что такое godet[51]? Где проходит граница между отчаянием и цинизмом, между вкусом и вульгарностью (она часто слышала это слово, когда речь заходила о домах, которые строили ее друзья)? Как приготовить такое же суфле, как то суфле из сыра и анчоусов, которое им подавали здесь за обедом? Она догадывалась, что научиться всему этому не так-то просто, необходимо терпение и труд, и она понимала, что ей следует остерегаться легкомысленного непостоянства, которому часто поддавались люди, оказавшиеся в такой же, как она, ситуации. Она была очевидцем того, как ее друзья начинали покупать воздушные шары и дорогие инкунабулы. Насколько же более добродетельны ее цели, и насколько труднее их достичь!
Глава 13
После обеда, состоявшего из omble[52] в вине и pommes dauphine[53], подавленные и рассеянные, Поузи и Руперт Венн пошли посидеть в гостиную с баром, в которой постояльцы отеля собирались на чашечку кофе и коктейль, а пианист и музыкант, игравший на контрабасе, принимали заказы на исполнение мелодий из старых американских мюзиклов и, еще чаще, русской фольклорной музыки. Они выбрали места в дальнем конце гостиной, в стороне от бара, вокруг которого толпились веселые отдыхающие, заказывавшие выпивку, и в удалении от музыкантов, исполнявших вариации на тему русских песен. Она узнала песню про Стеньку Разина. Люди, поющие со слезой, низкими голосами, как у Бориса Годунова, должно быть, русские. Руперт выпил пива, а затем неожиданно заявил, что ему пора идти спать. Завтра ему придется встать рано утром, чтобы отправиться в эту ненужную экспедицию за банковским сейфом отца. У него был вид человека, которому навязали что-то против его воли, и Поузи это раздражало.
– Мне так не хочется ехать, – сказал Руперт. – У меня такое чувство, что, если я оставлю отца без присмотра, он умрет.
– Я присмотрю за ним за нас обоих, – заверила его Поузи.
– Да, но что, если он умрет, когда меня здесь не будет?
Они согласились с тем, что это может произойти, но все-таки не верили, что это случится. В глубине души Руперт считал, что Поузи, сидя у кровати отца, что-нибудь перепутает или упустит, а с другой стороны, только он мог объясняться с господином Деламером по-французски.
Когда Руперт ушел и Поузи осталась в баре в одиночестве, с ней любезно заговаривали, она отвечала, но настоящего разговора не получалось, да ей и не хотелось его завязывать. Она увидела, как вошел Кип, заказала колу и села в конце ряда у стойки бара. Поузи могла бы с ним поговорить, но не стала этого делать: она знала, что была не очень вежлива с Кипом; ей казалось, что она злилась из-за существования Гарри и новой жены отца, но вины Кипа в этом не было. Она не могла себя заставить подойти к нему или еще раз съездить в больницу, что, как ей казалось, она должна была сделать. Потом пришла светловолосая американка, которая сидела с Кипом во время обеда: она вошла с загорелым парнем, по виду – лыжным инструктором. Поузи импонировали самообладание и уверенность в себе американских девушек, иногда – на грани наглости, и она восхищалась их свободным стилем в одежде. Американка поговорила с Кипом и пригласила его присесть вместе с ними. Поузи было интересно, что их связывало. Несомненно, то, что оба были американцами.
Настроение, в котором она находилась – перепады от горя к пассивному восприятию неизбежности ожидания в этом отеле, – устраивало ее. Все, что она могла делать, – это сидеть, покуривая, в приятном альпийском убежище, и у нее возникло чувство анонимности и свободы, которое ощущают отпускники, несмотря на то что это был не отпуск, а печальное семейное событие. Сделав над собой усилие, чтобы не думать о собственном положении, она направила все внимание на внешний мир и не могла не заметить приятного на вид мужчину, сидевшего рядом с ней и читавшего газету, которую он взял из газетной подставки.
Глядя на него, Поузи ощутила странное смятение, совершенно неожиданно представив себе, как она прижимается губами к этому смуглому горлу, в том месте, где воротник рубашки расстегнут, где должен биться пульс, и чувствует биение его жизни. Ее передернуло: она представила себя в образе вампира. Неужели она глазела на него? Темные глаза мужчины встретили ее голубые; она сразу же перевела взгляд на свои туфли, чувствуя, что у нее захватило дух от неподходящих мыслей, которые одолевали ее в этот момент. Хотя, вероятно, это как-то было связано с ее переживаниями об отце – биение жизни, жизненные силы, ведь так? Смерть и… вот это было связано меж собой, все это в духе Томаса Манна, в духе самой природы.
Несмотря на угрызения совести, Поузи улыбнулась. Он вежливо кивнул в ответ и снова углубился в газету, вероятно предвидя неизбежность разговора о погоде, но потом снова поднял глаза и заметил ее пустой бокал.
– Хотите чего-нибудь? Я как раз собирался заказать себе коньяк, – сказал он по-французски.
«Он удивительно красив», – думала Поузи.
– Non, merci[54], – ответила она.
– Бренди? – повторил он по-английски. – Пожалуйста, разрешите мне.
– Ну хорошо, спасибо, – изменила свое решение Поузи, понимая, что этот обмен простыми репликами, классический случай заигрывания, вовлекает ее в разговор и задерживает здесь, в баре, хотя она смертельно устала за день и, к тому же, всю ночь провела за рулем. Он сходил к бару и вернулся с коньяком, налитым в два больших бокала.
– Меня зовут Эмиль Аббу, – улыбнулся красавец. Его квадратная челюсть каким-то образом гармонировала с изящной линией бровей, ресницами, подбородком с ямочкой, прикрытым бородкой, которая оставляла заметными губы, обнажавшие, когда он улыбался, поразительно белоснежные зубы. Она не расслышала его фамилию: то ли Эббот, а может быть, Бут, и он произнес ее несколько цветисто, как будто она должна была слышать его имя раньше.
– А я Поузи, – сказала она.
– Anglaise ои americaine?[55]
– Англичанка.
Уж она точно не собиралась продираться сквозь французский. Поузи отметила, что он хорошо говорил по-английски, даже акцент был почти незаметен.
– Я так и подумал. Я только что читал речь вашего премьер-министра, такую льстивую в его проамериканских словоизлияниях. Вы так не считаете? Вам не кажется, что он льстит американцам? Лакей американского президента, хвастун и лжец?
– Полагаю, это так, – согласилась с ним Поузи. – Я перестала интересоваться политикой. Политики ужасно скучны.
Хотя в ее привычки не входило снимать мужчин в барах, ей вдруг сразу пришло в голову, как будто из генетического опыта, что поскольку им требуется так много слов и так много времени на разговоры о политике, прежде чем они достигнут необходимой стадии дружеских отношений, подогреваемых алкоголем, необходимого чувства товарищества, влечения друг к другу и согласия, которые могли бы в дальнейшем привести их к продолжению – или же не привести, – то это всего лишь инкубационный период, и они могут с таким же успехом поговорить и о политике, но все это сводится к известному развитию отношений. Однако в политике она была не сильна. Например, кто является премьер-министром Франции? Она вдруг поняла, что ничего об этом не знает.
– Вы приехали только сегодня? – спросила она.
– Да, всего полчаса назад.
– Катаетесь завтра?
– Нет. А вы?
– Вероятно, нет. На самом деле я не такая уж лыжница, – призналась Поузи. – Последний раз я каталась несколько лет назад, в Валь-Д’Изер, и в первый же день расшибла колено. Нет, я здесь по делам. С братом, – прибавила она на тот случай, если он видел Руперта.
– Как раз мой случай. «Непредвиденные дела». К счастью, я приехал вовремя и успел к обеду, который немного примирил меня с необходимостью провести несколько дней в Альпах. Здесь очень хороший стол.
– Ну, вы, должно быть, настоящий француз: мы уже обсуждаем кухню, – заметила Поузи. Его английский был настолько хорош, и настолько незаметным был акцент, что она подумала, что он, наверное, вовсе и не француз, а какой-нибудь шейх. Шейхи всегда хорошо образованы, обычно они заканчивают Оксфорд, Кембридж или Гарвард, правда пока что она не была знакома ни с одним шейхом.
– Мы можем перейти на другие темы. Легко заметить, что вы – самая красивая девушка в этом зале.
– Вы же не ждете, что я стану обсуждать с вами, как я выгляжу?
– Нет, конечно, нет. Впрочем, женская красота – еще одна тема, которая интересует французов.
– Мы, английские девушки, очень ревниво относимся к французским девушкам, все они такие красивые и шикарные!
– Разве вы не считаете их чересчур худыми, расчетливыми и сдержанными?
– Ну, англичанин ни в коем случае не стал бы описывать, как выглядит та или иная девушка, сдержанно или наоборот. Обычно английские мужчины не замечают, что носят женщины.
– Тогда в этом и состоит национальное различие, – ответил Эмиль.
Поузи почувствовала, как ее настроение улучшается, облака рассеиваются и на горизонте появляются огни маяка, которые светят ей одной, согревая ее и направляя к островку счастья и забвения, предназначенному только для нее. Утром все снова будет плохо, но сейчас все можно. Вот такие они, лыжные курорты.
Он отложил газету в сторону с таким видом, словно не собирался сопротивляться изменению программы.
– Мы могли бы потанцевать, – предложил он. – Это не так опасно, как кататься на лыжах.
Поузи не была так уж уверена в этом, но согласилась. Они поднялись и прошли несколько шагов до того места в центре зала, которое было свободно от стульев и напротив которого расположились музыканты. Несколько пар танцевали, но когда Поузи и Эмиль подошли к ним, чтобы присоединиться, музыканты перестали играть тирольскую польку и ушли на перерыв. Он взял ее за руку и отвел на прежнее место. Даже легкого прикосновения к плечу было достаточно, чтобы она почувствовала, что ей не хватает воздуха.
– Вы кто, футболист? – высказала она догадку.
В тот момент, когда он повел ее танцевать, она обратила внимание на его силу и гибкость. По-видимому, она не могла бы сказать ничего такого, что больше польстило бы ему. Какое-то мгновение на его лице безошибочно читалось выражение довольства и тщеславия, которое затем сменилось скромным отрицанием.
– Я учитель, – сказал он, – и, некоторым образом, журналист.
Она ни за что не скажет ему, что работает экспертом по изучению кредитоспособности в сети магазинов нижнего белья. Она даже не скажет ему своей фамилии.
– Какой учитель?
– Я преподаю в одном парижском университете, который называется «Сайенсиз По».
– А я как раз в прошлом году окончила университет.
Он казался очарованным ее рассказом о Кембриджском университете и занятиях по литературе. Она почувствовала теплоту к мужчине, который был высокого мнения о женщинах, серьезно относившихся к учебе, это было так не похоже на Лондон, где на рынке рабочих мест или на рынке невест это ничего не значило. Удивительно, что француз был так поглощен изучением традиций Оксбриджа: он интересовался, приходилось ли ей участвовать в соревнованиях на воде, правда ли, что у каждого студента свой слуга, как пишут в книгах, и что там нет ванных, что пища несъедобна, и неужели сыр там подают после десерта. Он вел себя мило, даже несмотря на то, что у него могли быть отрицательные суждения об Англии. Когда она рассказывала ему о традициях Кембриджа, она не могла удержаться, чтобы не сообщить, что она хорошо училась, и все этому чертовски удивлялись.
– Вы много знаете об Англии, наверное, вы читали много английских книг, – сказала она.
У Поузи немного кружилась голова. Она знала абсолютно точно, что вечер закончится в постели; вопрос был лишь в том, как выдержать приличное время до того, как они смогут это сделать. Она наслаждалась этой прекрасной идеей – переспать с незнакомым шейхом в первый же вечер знакомства, вдали от Англии. Это словно поквитаться с судьбой за жестокий удар, который она ей нанесла. Совершенно независимо от волнующего ощущения внизу живота и прилива тепла между ног, этот план имел некое абстрактное очарование, философский оттенок, правда, она не увлекалась философией (а вот Руперт – да). Мысль об acte gratuit[56], без особых мотивов (ну, удовольствие), о чем-то таком, что происходит между людьми, свободными от обязательств и не связанных друг с другом, о поступке, у которого нет прошлого и будущего, об осуществлении желания в его чистом виде и потворстве самому себе, принадлежала Андре Жиду. А может, это был Сартр?
Эмиль – кажется, он назвал ей это или похожее имя, да не все ли равно – заказал еще по бокалу. Они продолжили банальный игривый разговор, который, как они оба понимали, был нужен только для того, чтобы убить время.
– О, мы не можем сопротивляться чарам неотразимых английских девушек, – сказал он некоторое время спустя. – Даже наша порнография говорит об этом, об извращенной мечте запятнать чистые лакомые кусочки нашей темной страстью.
Поузи ему поверила и подумала, но не сказала вслух, что и обратное тоже верно: ее мысленно тянуло к шейхам и пашам, хотя единственные представители этого клана, которых она видела, встречались ей в «Харродс» или, скажем, в «Макс энд Спенсер», в сопровождении стайки закутанных в черное женщин, и они редко оказывались привлекательными и часто – толстыми. В большей степени мысль о шейхах привлекала ее с сексуальной точки зрения. Хотя, возможно, под словом «мы» он подразумевал французов? Французы или шейхи, но тяга противоположностей друг к другу была еще одним законом жизни, возможно, даже принципом физики – обо всем этом писал Д. Г. Лоренс.
Размышления о Д. Г. Лоренсе придали ей мужества, потому что у Лоренса люди часто делают для себя внезапные сексуальные открытия. За пределами Лондона думать об этом было легче, хотя она и там уже допустила несколько совершеннейших безумств, пусть и не совсем с незнакомцами и в основном тогда, когда была подростком и чувствовала себя несчастной. И сейчас ее тоже связывало несчастье – бедный папа, но ее теперешнее состояние можно было описать скорее как вожделение, восхитительное чувство, и такое настойчивое в своих проявлениях, и, что всего важнее, оно означало, что ты сам себе хозяин, а не заложник своей судьбы. Во всяком случае, в далеком Вальмери ее никто не знал. Предполагается, что на лыжном курорте ты спишь с кем попало. И потом, еще идея самоутверждения. Перед лицом смерти – смерти одного из родителей, которая символизирует твою собственную смерть и служит ее прототипом, – что еще может быть столь же вызывающим и жизнеутверждающим, как не занятия любовью, даже если по логике вещей они должны включать в себя зачатие новой жизни, хоть это и не обязательно. Из книг мы знаем об узниках, которые занимались любовью в тюрьме, или о тех, кто делал это во время чумы.
Он ответил на ее вопрос: мысль об acte gratuit принадлежит Жиду. Кажется, его мысли текли в том же направлении, потому что он заговорил о затруднительном периоде, который должен пройти между моментом возникновения желания и passage à l’acte[57].
Ни у одного из них не было презервативов, а их поиск мог охладить их пыл; но в кабинете управляющего был небольшой магазинчик всяких мелочей для непредвиденных случаев. О том, что Кристиан Жафф хорошо усвоил уроки в школе гостиничного бизнеса, свидетельствовало полное равнодушие, с которым он отреагировал на просьбу Эмиля, а Поузи в это время держалась вне поля его зрения в коридоре.
Оказавшись в его комнате, Поузи испытала некоторое смущение пополам с тревогой. Ей казалось, что она взъерошена, хотя она и мылась перед обедом, и она хотела бы, чтобы на ней было более нарядное белье. Еще она слышала кое-что об арабах и депиляции, но ведь он француз, а не шейх, и у нескольких французских девушек, которых она видела на пляже, когда была моложе, в подмышках она видела целые заросли, хоть они и загорали топлесс. Она утешила себя, вспомнив, что, даже будь вы искательницей приключений международного масштаба, вы не сможете предусмотреть все эротические пристрастия каждой нации.
А он чувствовал себя хозяином на собственной территории, и ей не нужно было волноваться. Все было гладко, даже изысканно, с хорошим исполнением, хотя и без всяких изощренных поз из «Арабского искусства любви», которое, возможно, и не являлось настоящей книгой, а было всего лишь названием, придуманным Антони Поуэллом, ее соотечественником, в одном из романов, которые она читала. К себе в номер она прокралась уже около двух, сгорая от волнительного ощущения своего тайного приключения, радуясь, что ей не встретился никто, кто мог бы мгновенно заметить в ее облике «черты удовлетворенного желания», как выражался Блейк.
ЧАСТЬ II
Больница
L’hypocrisie est une hommage que le vice rend à la vertu. La Rochefoucald. Maximes[58]
Глава 14
Каждое утро на столы, на которых сервировались завтраки для гостей отеля, раскладывались отпечатанные афишки, в которых, помимо прогноза погоды, давался репертуар двух местных кинотеатров и краткий обзор утренних новостей. Утром в среду гостям сообщили, что американское посольство в Париже отклонило обвинения в сходе лавин, выдвинутые в предварительном порядке против американских военных самолетов. Это сообщение вызвало общее неодобрение. В обзоре намекалось, что официальный представитель американского посольства в Париже даже посмеялся над этой идеей, точно так же, как накануне это сделала Эми. Журналисты, присутствовавшие на пресс-конференции в Вашингтоне, задав те же самые вопросы, получили такой же ответ. Когда же был задан вопрос о том, будет ли хотя бы проведено расследование, американские официальные лица подвергли это предположение осмеянию.
Американское безразличие к чувствам, которые обуревали обитателей Вальмери, лыжники отеля восприняли болезненно. Утром в лыжной все обсуждали типичное высокомерие янки. Джо Даггарт, единственный, кроме Эми, американец, сочувственно посмотрел на девушку. Эми нагнулась и старательно занялась ботинками. Внутри у нее все горело от желания протестовать и убеждать европейцев, что, какими бы ни были факты, она уверена, что американские летчики просто не знали о том, что случилось. Но она также понимала, что ее протесты никого не убедят. К тому же, по закону, намерения, лежащие в основе поступков, почти ничего не значат, но все утро кровь в ее жилах закипала, когда она вспоминала обо всех этих несправедливых обвинениях. К счастью, радостные ощущения, которые она испытывала на склонах, не давали ей слишком много размышлять об этом. Чувство обиды возникало снова, когда она поднималась наверх, но никогда не появлялось на спусках – в эти моменты она испытывала только чувство свободы и радостного возбуждения. «Très, très bien»[59], – говорил Поль-Луи, подбадривая Эми. Несколько раз он позволил ей спуститься по лыжне, отмеченной черными вешками.
Поузи проснулась утром свободной от гнета, вины и злости, которые преследовали ее с того самого момента, когда они впервые услышали новость о том, что с отцом случилось несчастье. Несомненно, мимолетные прелести любви перешли в некую надежную химическую перестройку мозга и крови. Секс – это именно то, что вам полезно и нужно, даже если предыдущий опыт ограничивается его английской версией в исполнении потеющего и толстоватого парня, вашего бывшего одноклассника. Зато теперь – это просто откровение, огромный скачок вперед в смысле качества. Она с удовольствием перебирала преимущества своего нового любовника: его привлекательность, неослабевающую силу, энтузиазм и, что самое главное, тактичность обращения, выразившуюся в абсолютно правильном сочетании чувства близости, восхищения и легкой отстраненности, как во французских фильмах. Какое облегчение и счастье! Ее хорошее настроение чуть было не омрачилось на пути в больницу, когда она остановилась у магазина, чтобы купить белье – кружевной гарнитур красного цвета. В ответ на свою попытку она услышала, что ее размер «нетипичен для местных». Но даже это, даже перспектива провести все утро с отцом, даже серое небо не могли омрачить счастливого предвкушения второго рандеву с красавцем французом, которое должно было состояться сегодня днем.
Поузи отправилась в больницу рано. Когда она туда добралась, реальность происходящего с отцом снова лишила ее радужного настроения. Поузи немного обижало, что она должна сидеть тут весь день, а Руперт отправился с месье Деламером куда-то туда, где папа хранил свой сейф для ценных бумаг. Но ведь они решили, что обоим находиться в больнице необязательно – отцу это все равно не поможет. Да и присутствие одного из них ничего не дает: отец оставался недвижим, лишь его грудь слегка поднималась в такт сопению аппарата; в одну руку, выпростанную из-под одеял, вливался алый раствор, поступавший через иглы и трубки, которые тянулись к стойкам с укрепленными на них бутылочками; на кровати под покрывалами угадывалась емкость, в которую собиралась желтая жидкость; стоял ужасный запах – смесь духоты, запаха лекарств и плоти.
