Текст книги "Раздел имущества"
Автор книги: Диана Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Глава 54
Эми уже неделю отзанималась в школе кулинарии, и этого оказалось достаточно, чтобы она пришла к выводу, что этим мастерством она сможет овладеть. У нее даже возникло предположение, что она, может быть, не лишена способностей кондитера и специалиста по приготовлению пюре: ее gougère[148] (первый урок) вышел очень вкусным, и velouté de chou-fleur[149] тоже. Эми получила представление о супах-пюре, о пюре из бобовых и о принципах приготовления rôtisserie[150], под которым подразумевалось не приготовление мяса на шампурах, как она всегда думала, а простое прожаривание, и вся хитрость состояла в установлении правильного температурного режима в духовом шкафу, в зависимости от качества мяса, что было вполне доступно для ее понимания. Может быть, все превосходство французской культуры объясняется аурой таинственности, искусно созданной вокруг нее, и поэтому вызывающей трепет, но не имеющей под собой ничего такого особенного? Эми уже на самом деле предвкушала, какой невообразимо искусной мастерицей она станет, когда закончится пятинедельный курс обучения, и как удивятся этому ее родители и друзья.
С французским языком положение было иное. Тут она чувствовала себя отстающей, хотя учительница и уверяла ее, что она успевает лучше, чем многие другие американцы, и что ее успехи значительно больше, чем у китайцев или японцев, которые, по-видимому, или совсем не могли освоить этот язык, или, понимая его принципы, не могли добиться правильного произношения. По крайней мере, отчетливый американский акцент Эми не мешает ее понимать. Французская учительница, мадемуазель Годрион, не понимала, что Эми эти слова очень больно ранили, не говоря уже о том, что они оскорбляли ее азиатских друзей. Эми хотела говорить, как настоящая француженка, а не как американка; она хотела, чтобы ее не отличали от тех, для кого французский язык – родной; она мечтала овладеть самой сердцевиной культурных начал, которые можно было получить только с языком, но которые, увы, все еще оставались для нее скрытыми во мраке.
И теперь мало-помалу Эми начала понимать, что ничего этого ей не добиться. Она всегда будет говорить, как американка. Даже не говоря о произношении, грамматика тоже поддавалась ей с трудом, и было все еще совершенно невозможно разговаривать в магазинах или на публике, а ведь она была жизнерадостным и общительным человеком, и знала это. Они с мадемуазель Годрион добились больших успехов (Bonjour, mademoiselle. Comment-attez vous?[151]). Навыки чтения отрабатывались с помощью обязательного ежедневного изучения «Фигаро» и «Парископ», но Эми не могла избавиться от ощущения, что прилагаемые усилия, вероятно, не оправдывают себя, потому что впереди нет никаких открытий, а если и есть, то она к ним просто не готова.
Робин Крамли и Поузи Венн провели весь день в постели в маленьком отеле на улице де Лилль. Поузи учила Роберта некоторым штучкам, которым недавно научилась сама; вообще-то, научилась она им у Эмиля, но Роберту об этом она не рассказывала. Какая неожиданность, что Роберт оказался не голубым, хотя он и умалчивал о подробностях своего предшествующего опыта. Поузи сидела на нем верхом, обнаженная, – у него было мечтательно-восхищенное выражение лица и довольно стойкая эрекция. Поузи на самом деле читала некоторые его стихи, написанные еще до того, как они познакомились, и теперь в ее памяти всплывали наиболее красивые строки.
В поезде Робин вел себя вполне покладисто, особенно если учесть, что, по мнению Поузи, он стоял выше или вне секса. Казалось, его совсем не интересовали шикарные француженки из отеля «Круа-Сен-Бернар»: он все время держался рядом со своими друзьями – какой-то замшелой парой маленьких европейцев, несмотря на то что был значительно моложе их. Оказалось, что ему сорок восемь лет, хотя Поузи думала, что больше. Первый раз все произошло в поезде, под воздействием красного вина, и они, хихикая, заперлись в туалете – к счастью, это был «Евростар», и туалет там оказался просторнее и чище, чем в обычных поездах. Результат был неудовлетворительным, но успешным с технической точки зрения – им удалось закончить акт, хотя все было не слишком удобно и произошло наспех: кто-то подходил к двери и прочее – но случившееся обещало продолжение завязавшихся отношений.
Со своей стороны, Роберт был в восхищении, что Поузи предложила провести остаток дня таким вот образом. С почти болезненной ясностью он понял, что слишком многого не испытал в жизни. Вчера, приехав на Северный вокзал, он позвонил мадам Дезмарэ, ожидавшей его на ланч, извинился, и они с Поузи поехали в отель «Де Лилль», в котором господин Осуорси заказал для нее номер. И с тех пор они оттуда не выходили, их настроение поднималось почти что истерично. И правда, вагина – это что-то!
Появление Поузи в жизни Роберта вызвало целую бурю жизненно важных вопросов, особенно о том, что сердцу человека необходимы привязанности. Действительно, необходимы, – и вот она, Поузи, такая же прекрасная, как служанка времен рыцарей Круглого Стола[152], особенно когда она наклонилась, чтобы положить его рубашку в стирку, и, как образцовая секретарша, разбиралась теперь с бельем, которое надо было отдать горничной. Как волновало его то, что она захотела его и что в роли любовницы она оказалась страстной, как кошка, – бесконечно изменчивая женщина.
Он чувствовал, как начинает отступать тоска, которой раньше была отмечена его жизнь, или, по крайней мере, как размываются ее границы. У него появилось ощущение, что эта тоска может совсем испариться, уйти навсегда. Это вопрос отягощенности жизнью. Он играл словами. Отягощенность, тяжесть: земное притяжение, приземленность и бремя проблем. Сама земля – символ темной тяги плотского естества. Он и в самом деле не уделял должного внимания своему дионисийскому началу[153] и слишком стремился к заоблачным олимпийским высям.
С Дезмарэ он встретится позже, когда отправится к ним в гости. А вечером, напомнил Робин Поузи, он приглашен на коктейль, который в честь Эми Хокинз устраивает Жеральдин, мать ее сводной сестры. Поузи, конечно, тоже получила приглашение?
– Да, но я не пойду. Ты иди, а я не хочу. Я больше никогда не хочу видеть никого из них, – сказала Поузи. Вместо того чтобы вернуться в постель, она стала думать о своем следующем ходе. – Я пойду и поищу для нас другой отель. Моя мать и господин Осуорси должны остановиться здесь, что, я полагаю, для нас неудобно.
Виктуар с детьми приехала к Жеральдин к четырем. Ник и Саломея были одеты в бальные туфельки и в платьица из шотландки. Они бросились в объятия бабушки. Жеральдин сразу же увидела, что у Виктуар болезненно-подавленный вид, так не похожий на ее обычное состояние, волосы примяты, а в глазах застыла упрямая решимость. У нее с собой был чемодан. Виктуар воздержалась от всяких объяснений, сказав, что момент для этого неподходящий, и отнесла чемодан в свою бывшую спальню, которую теперь Жеральдин использовала для хранения своих деловых бумаг, упаковочного материала и одежды для других сезонов. Опять проблемы с Эмилем, решила Жеральдин.
– Allez, les enfants, regardez la télé dans le bureau de Grand-Papa[154]. – Маленькие девочки, почти ровесницы, встревоженно посмотрели друг на друга и вышли из комнаты, напряженно прислушиваясь.
– Мама, я ушла от Эмиля, – прошептала Виктуар. – Теперь я понимаю, что все всегда будет по-старому. Некоторые женщины терпят то… то, что мне пришлось вытерпеть, но я не буду. Я не хочу, чтобы девочки видели в своей матери униженную жертву, я хочу… хочу уйти!
Что же спровоцировало такую бурю теперь, после их, кажется, такой гармоничной поездки в Вальмери, которая принесла Эмилю такие блестящие возможности? С тех пор как они вернулись из Вальмери, дела Эмиля пошли в гору. Заметная роль, которую он сыграл в истории с явлением Жанны д’Арк, и довольно большое количество поклонников, которое появилось у его «круглых столов» на телевидении, привели к тому, что Эмилю позвонил Антуан де Персан, который сам недавно был включен в состав кабинета в качестве помощника министра, с предложением стать пресс-секретарем этого министра. Этот пост, раз Эмиль окажется внутри правительства, откроет для него поразительные перспективы: влияние, избранность и даже деньги. О его новом назначении уже было объявлено.
Жеральдин решила, что именно предстоящее получение наследства заставило Виктуар неожиданно почувствовать себя независимой – хотя денег будет и не слишком много, если Жеральдин правильно все понимает. И конечно, недостаточно для того, чтобы жить на них, не имея другого дохода. Она задумалась, как бы объяснить все это непрактичной Виктуар. Если бы только Виктуар было больше похожа на Эми, она непременно бы об этом подумала.
– Я знаю. Эмилю придется нам помогать. Мужчины должны обеспечивать своих детей. Конечно же, должны. Я буду настаивать на всем, все будет правильно. Было тяжело, мама, но я знаю, что я права… – И много еще чего, все в том же духе. Жеральдин была очень раздражена, когда вместо ее обычной покладистой и многотерпеливой дочери увидела такое своевольное и безголовое существо. Как там эта американская поговорка, такая выразительная, но непонятная? Про червяка, что-то там про червоточину.
Звонок в дверь. Наверное, это почетная гостья, Эми Хокинз, которая предложила прийти пораньше, чтобы помочь. Жеральдин посмотрела на часы и решила отложить дальнейший разговор с Виктуар.
– Не надо торопиться, та chérie[155], все это очень сложно: мужчины, замужество. Мы поговорим об этом попозже.
* * *
Эми слышала о том, что французы очень редко приглашают американцев и вообще других людей к себе домой, поэтому ее очень тронуло приглашение к Жеральдин. Она настаивала на том, чтобы внести свой вклад в подготовку вечеринки, но хозяйка отказывалась так твердо, что положение казалось тупиковым, пока Эми, наконец, не разрешили заплатить за шампанское, которое заказала и прислала Жеральдин.
Эми с нетерпением ожидала встречи со своими новыми друзьями из Вальмери: без сомнения, с милой Виктуар, может быть, с раздражающим ее Эмилем, даже с Робином Крамли, который должен был быть в городе и звонил из Лондона. Будет приятно увидеться с друзьями и побывать в обществе незнакомцев, которых пригласила Жеральдин. Эми, конечно, настояла, чтобы пригласили Кипа, хотя его сестра была, можно сказать, прикована к клинике, в которой Эми ее пока не навестила. Эми знала, что должна съездить к Керри, ради Кипа и просто из американской солидарности, но она все не ехала. Тогда в поезде Керри показалась такой далекой, такой уставшей… В действительности Керри не понравилась Эми. Эми ругала себя за такое ненастоящее сочувствие и старалась поставить себя на место Керри.
Сегодня вечером она наденет сногсшибательное черное французское платье, которое ее заставила купить Жеральдин. Эми была более чем восприимчива к вопросу об одежде, поскольку Жеральдин, по-видимому, нравилось делать с ней покупки. Возможно, с Виктуар она не получала такого удовольствия, потому что та все делала сама и, хотя и была модницей, не производила яркого впечатления. Одежда здесь стоила довольно дорого. Эми теоретически знала о существовании такой одежды – готовая, а не сшитая на заказ, она стоила четыре тысячи долларов, – но на практике она никогда с такой не сталкивалась. В Пало-Альто таких платьев не было, возможно, они были в Сан-Франциско, ведь фирмы те же самые – «Ив Сен-Лоран» и прочие, которые можно увидеть повсюду. Эми проявила твердость в том, чтобы купить только одно такое платье, облегающее, элегантное, которое можно носить долго. Она была потрясена, когда поняла, что за такую-то цену это всего лишь «секонд-хенд» из модного магазина на площади Пале-Рояль, в котором продавались только черные платья. Две тысячи долларов!
– Но это же «Баленсиага», дом высокой моды, – объяснила Жеральдин. Вспомнив о своей одежде, висящей у нее в шкафу в Калифорнии, Эми поняла, что оба ее платья тоже черные.
– На вас оно смотрится восхитительно, и вы умеете его носить, – сказала Жеральдин.
Сейчас у Эми уже не было времени, чтобы раздумывать о том, не подстричь ли ей волосы. Она отказалась, но теперь думала, что такого безнадежного в ее волосах, что могло бы отпугнуть от нее эту женщину, которую она почти не знала. Кроме того, Эми было интересно, почему Жеральдин проявляет такую заботу о ней. Она не думала, что все дело в ее деньгах. Эми начала понимать, что для Жеральдин почему-то важно, чтобы она вошла во французское общество, как если бы она была ее дочерью. Может быть, настоящая дочь Жеральдин не оправдала ее надежд на успех в обществе – для этого она казалась слишком альтруистичной и милой.
Накануне Эми и Жеральдин ходили в ресторан, грандиозный, но с непроизносимым названием – «Каррэ де Фёйен». Внимание Эми привлекли очень красивые и холеные люди, сидевшие за соседним столиком. На какой-то миг Эми захотелось стать такой, как они, – безо всяких усилий говорящей на французском языке, неспешно изучающей меню, знающей наперед все, что будет. Все женщины были одеты в платья от известных модельеров с кокетливо завязанными шарфиками. Мужчины тоже выглядели гораздо элегантнее американских мужчин: на них были костюмы темных цветов, то есть подходящие друг к другу брюки и пиджаки, галстуки, воротнички подняты выше, чем было принято у Эми дома, и у всех были идеальные стрижки. Она подумала, что, наверное, продвинулась в своих познаниях, так как стала обращать внимание на такие незаметные различия культур, как воротнички, хотя мысли об этом не казались ей слишком достойными внимания. Жеральдин тоже бросила на них взгляд. Эми ошеломило то, что, когда одна из этих женщин встала и направилась в дамскую комнату (Эми проинструктировали, что надо говорить «в туалет», но это казалось ей чересчур уж откровенным), остальные сидевшие за столом перешли на английский язык с сильным техасским акцентом.
– Bien sûr[156], американцы. А что вы подумали? Французы не ходят в туалет в середине обеда, – заметила Жеральдин. – К тому же, их украшения… – Она закатила глаза, показывая, что в их украшениях было что-то нефранцузское, чего нельзя было не заметить, хотя, на взгляд Эми, все было в порядке.
Эми отметила для себя часто звучавшие в Вальмери замечания насчет американских женских голосов. Ее беспокоило, что она сама не может услышать то, что слышали европейцы, но, наверное, ее уроки «пения» избавят ее от этой черты. У нее были и другие проекты в плане работы над собой, но частенько оказывалось, что она не могла все это организовать как следует – это она-то, которая практически организовала целую корпорацию. К счастью, оказалось, что у Жеральдин, Тамми и остальных такие обширные связи, что они мобилизовали для Эми тренера голосовых данных так же просто, как нашли школу кулинарии и учительницу французского.
Жеральдин пригласила на ланч еще двух американок. Эми сразу же почувствовала к ним антипатию: Долли Мартин и Элейн Дитц, две ухоженные американки, которые были разведены со своими мужьями, приближались к сорокалетию и приехали во Францию почти по тем же причинам, что и сама Эми, но еще и с надеждой подыскать себе французских мужей. Долли приехала из штата Коннектикут, а Элейн – из Редвуд-Сити. Они дружили и являлись протеже Жеральдин. Они пришли в симпатичных костюмах, на высоких каблуках и с огромным количеством косметики на лице, во французском стиле. Так Эми пришла к мысли, что Жеральдин по-настоящему не понимает американцев. Если бы понимала, она никогда бы не решила, что у Эми может быть что-нибудь общее с этими чересчур оживленными, и, с точки зрения Эми, непроходимо глупыми женщинами, которые, к тому же, оказались такими снобами по отношению ко всем американцам, живущим в Париже.
– Я познакомилась с восхитительным парнем, который составляет букеты для «Жорж Синк»[157]; у него доход пятьдесят тысяч евро в месяц. К тому же он поставляет цветы Дане Уиттакер. Только представьте себе! В самом деле, у французов нет никакого представления о том, кто есть кто.
– Вас приглашали в посольство? Картины там ничего, а вот hors-d’œuvre[158] ужасно противные.
– У Роше есть château, но этот château всего лишь девятнадцатого века.
– О, можно поклясться, что она ходит в кулинарную школу «Этуаль». Представьте, она готовит terrine de foie gras[159]. Но она не может и яйца сварить!
В день, когда должен был состояться ланч у Жеральдин, дело о Жанне д’Арк снова всплыло. Каким-то таинственным образом, потому что, насколько Эми знала, никто из французских журналистов не имел представления о ее местонахождении в Париже, пресса раздобыла старую фотографию из американской газеты, на которой Эми была запечатлена рядом с Беном и Форрестом, еще во времена продажи их предприятия компании «Дуга». На фотографии они все трое держали в руках документы и улыбались в объектив. Французская подпись под снимком гласила: «Наследница компьютерного состояния замешана в альпийской трагедии». Как и в американской заметке, в газете говорилось о гражданском иске, пока «проводится криминальное расследование».
Она бросилась звонить Сигрид и в Лондон, господину Осуорси, чтобы узнать, что это все значит. Осуорси успокоил ее, сказав, что ничего не слышал ни о каком иске, который бы имел отношение к кому-нибудь из них, а если что-либо подобное и имеет место, то, конечно, не с его подачи. Возможно, ее имя возникло в связи с тем, что она нанимала самолет спасателей для господина Венна. Возможно, проводятся обычные расследования в связи с несчастными случаями. Надо учесть также, что газеты придали такую огласку Адриану Венну как самой заметной жертве, выделенной по имени из числа других жертв. Эми была особенно уязвлена тем, что ее назвали наследницей, ведь она сама заработала эти деньги, но, по-видимому, не было никакого способа прояснить этот вопрос, как и все остальные вопросы тоже.
Поскольку Эми еще не бывала у Жеральдин, она не знала, чего можно ожидать. Она была немного разочарована увиденным, или, лучше сказать, удивлена. Квартира Жеральдин, хотя и большая и обставленная антикварной мебелью, не производила того грандиозного впечатления, которого ожидала Эми от французских интерьеров. Потолки были лишь немногим выше обычного, на окнах висели бежевые шторы, одну стену полностью закрывал ковер, и в гостиной стоял маленький кофейный столик Только люстра в столовой и шкаф орехового дерева имели очевидный для Эми французский вид, все остальное с таким же успехом могло находиться и в Нью-Йорке или в Лондоне, хотя она провела там не так много времени. Однако она обратила внимание, что на тяжелой льняной скатерти не было ни малейшей складочки – эта скатерть вполне могла оказаться из коллекции самого герра Хоффманнстака, и у нее был такой вид, словно она лежала в каком-то фамильном комоде, пока Жеральдин не вытащила ее для особого случая. Эми постаралась представить себе, как такую скатерть можно так отутюжить, и не смогла.
В дверь снова позвонили. Пришел Эмиль Аббу, и сразу стало понятно, что это любимый зять и человек, которому нравится Жеральдин. Эми обратила внимание на заботливые нежные приветствия, которыми они обменялись и которые были так не похожи на избитые клише отношений между тещей и зятем. Возможно, в нем было и что-то хорошее. Всегда надо быть готовым поменять впечатление о человеке, который поначалу показался неприятным. Жеральдин сразу же решительно завладела им, прежде чем он успел пройти в гостиную.
– Эмиль, – сказала она, – Виктуар здесь, вместе с девочками. – Она показала глазами направление, в котором надо было искать Виктуар. Две чудесные девчушки выскочили из комнаты и бросились ему на шею – даже нанятый на этот вечер бармен оглянулся, чтобы полюбоваться на них. Было невозможно не заметить то волнение, которое часто вызывал, просто войдя в комнату, как это обычно бывало в отеле «Круа-Сен-Бернар».
– Мне нечего сказать, – громко заявила Виктуар своей матери и Эмилю, стоя за спиной Жеральдин. – Rien à dire[160].
– Саломея и Ник, les enfant, allez à la cuisine, je viendrai vous donner à manger[161], – сказала Жеральдин.
Девочки убежали. Эмиль прошел за ними к бару, который был организован в столовой. Жеральдин сказала Виктуар что-то, чего Эми не уловила, хотя эта французская фраза и не была трудной.
– Конечно, я люблю его, мама. Он – l’homme de та vie[162].
– Тогда постарайся понять мужчин, дорогая…
– Нет, мама, мужчину можно простить только тогда, когда ты его не любишь, – ответила Виктуар.
Эми, понимая, что между мужем и женой Аббу и Жеральдин разыгрывается какая-то драма, начала продвигаться к своему пальто, думая, что настал подходящий момент для того, чтобы выйти за цветами, – ведь она забыла купить цветы; она не станет свидетелем семейных сцен, хотя, возможно, дело только в том, что Эмиль опоздал, а его просили прийти намного раньше. Во всяком случае, этот инцидент, когда она увидела Эмиля участником семейной ссоры, заставил ее посмотреть на него как на женатого человека. Из того, что Жеральдин обронила за столом во время их ланча, Эми поняла, что финансовое положение у Эмиля и Виктуар изменилось в лучшую сторону: Эмиль получил новую работу, а она получит немного денег за château и за виноградник – неожиданная удача. Эми выскользнула в коридор, слыша позади себя возвышающийся голос Жеральдин, которая, кажется, ругала Виктуар.
На улице Эми купила тюльпаны и подождала минут двадцать, разглядывая витрины антикварных магазинчиков, цены в которых были такими высокими, что их просто невозможно было назвать. Она знала, что никогда не заставит себя хотя бы просто войти в один из них, да и, откровенно говоря, она бы не хотела иметь такие странные столы на изогнутых львиных лапах вместо ножек и трехстворчатые зеркала. Эпоха Наполеона, поняла Эми. Странно, что злодей из истории мог оказать такое огромное и вредоносное влияние на украшение интерьеров квартир. Без всякого сомнения, у месье Аббу найдется этому свое объяснение.
Когда Эми вернулась с огромным букетом, напряжение уже рассеялось; стали прибывать гости, которых встречали Жеральдин и служанка, специально нанятая на этот вечер, которую за несколько минут до этого Жеральдин инструктировала по поводу домофона. Эми тоже топталась около двери, чувствуя, что ее долг – знакомиться со всеми новыми людьми, которые приходили к Жеральдин. Пришли Тамми и Уэнди, потом Элейн Дитц, которая была на ланче, и позже – Долли Мартин.
Прибыл также господин Осуорси и с ним какая-то женщина, которую он представил как Памелу Венн – очевидно, это была мать Руперта и Поузи. Памела Венн и Жеральдин стразу же почувствовали друг к другу симпатию: одна – такая по-английски сильная, с красивыми седыми волосами и в платье с цветочным узором, которое было немного длинно, другая – искусно подкрашенная, в костюме, сшитом на заказ одной маленькой мастерицей из магазинчика, расположенного за собором Св. Магдалины. Женщины договорились встретиться на этой неделе еще раз за ланчем.
– Но мне так хотелось познакомиться еще и с Поузи и Рупертом! – воскликнула Жеральдин. Осуорси и Памела объяснили, что Руперт приедет в Париж на выходные. Они не упомянули о том, что их беспокоит вопрос, где сейчас находится Поузи, и не сказали, что она должна была приехать вчера и привезти прах Адриана, но в отеле ее сейчас нет, хотя, возможно, она повезла прах вдове Адриана. Выражения лиц обеих женщин говорили о том, насколько им безразличен этот прах. Пам рассказала о злобной мстительности Адриана, проявленной им по отношению к своевольной Поузи, которой он оставил в наследство десять фунтов.
– Благодарение Богу, что во Франции такого не может произойти, – сказала Жеральдин.
Эми не знала о том, что Эмиль имеет отношение к политике, что объяснило бы его безжалостную шовинистическую критику в адрес США, которую она не раз слышала от него в Вальмери, когда он пускался в догматические рассуждения с историческими экскурсами, все время направленными против американцев. Один раз, обсуждая получение кем-то медали, он сказал: «Конечно, это что-то значит. Это британская медаль. Только американцы раздают медали, просто чтобы покрасоваться». Эми тогда довольно сильно рассердилась, что Робин Крамли согласился с этими словами.
Даже теперь, пока она пересекала гостиную, она слышала одну из его диатриб в ответ на чей-то вопрос:
– Вы считаете, что американцы плохо ведут себя сейчас? Давайте вернемся к алжирской войне – в этой войне действительно виноваты американцы. После вторжения 1942 года они распространяли листовки, призывающие к свободе колоний. Дело не в том, что un peuple colonisé[163] не надо освобождать, но это было несвоевременно, вызвало раздоры и подтолкнуло политические процессы, к которым Алжир не был готов. Плюс это был еще один удар по французской армии, мнимым союзником которой были США.
Эми хотела вступиться за Америку, но она ничего не знала об алжирской войне и никогда не слышала ни о чем подобном.
– Tiens[164], я и не знал, что вы алжирец, – сказал кто-то Эмилю.
Тот нахмурился.
– Вообще-то, я не алжирец.
Эми могла вполне себе представить, что Виктуар была бы замечательной женой для политика, полностью владеющая собой, утонченная и не интересующаяся Алжиром или медалями. Эми могла себе представить, каково это, быть женой политика. На самом деле, все, что не так важно, вряд ли стоило всех хлопот, связанных с замужеством. Неожиданно Эми поняла, что именно этого ей хочется больше всего на свете. Знала ли Виктуар, как ей повезло, что эта роль досталась ей?
Эми никак не ожидала увидеть барона Отто фон Штесселя, который, как оказалось, был одним из многочисленных знакомых Жеральдин. Она была поражена, когда заметила среди гостей знакомое лицо барона, с которым у нее связаны такие смущающие ее ассоциации, и вот вам – он целует ей руку и щелкает каблуками.
– Я приду к вам, – прошептал он, едва заметно кивнув на дверь, – как только вы сможете уйти.
– О, пожалуйста, не трудитесь, мне придется здесь задержаться, – быстро проговорила Эми, но он ответил, что дождется ее. Эми признала, что, хоть это было и неправильно, она немного рада его видеть. Их интимность, о которой она, тем не менее, сожалела, была непохожа ни на что другое, что она испытывала по отношению ко всем остальным присутствующим, что делало его, по крайней мере, другом. Изолированность, которую она ощущала постоянно, снова больно ее кольнула: чувство одиночества в толпе. Не поддаваясь ни рефлексии, ни жалости к себе, Эми, тем не менее, догадывалась, что, несмотря на успех, который сопутствовал ей, все-таки что-то от нее ускользало, хотя она и не была уверена, что именно.
Друзья Жеральдин, собравшиеся все вместе, казалось, представляли сущность Франции: оживленные, стройные, в костюмах, надушенные женщины с идеальными сумочками в руках, мужчины в галстуках, которые придавали значимость, как отметила для себя Эми, слову «cravate»[165], хотя, поскольку в Пало-Альто мужчины галстуков совсем не носили, возможно, любые галстуки произвели бы на нее впечатление как невыразимо европейские и элегантные. Многие мужчины носили небольшие бейджи[166], или у них на лацканах имелись тоненькие красные линии. Атмосфера в комнате оказалась иной, чем она была бы, будь комната наполнена американцами, она отличалась даже и от международной разноголосицы в отеле в Вальмери, когда его гости собирались в баре и говорили на десятке языков.
Француз поцеловал ей руку. Этот обычай жив до сих пор! Правила французской взаимопомощи уделяли большое внимание вежливости, которую так и излучали все друзья Жеральдин. Эми узнала французского адвоката, с которым она пыталась поговорить в Вальмери, – Антуан де Персан, имевший какое-то отношение к интересам детей Венна и так и не оказавший помощи Кипу и Керри. Она заметила, что он смотрит на нее довольно удивленно, не в состоянии представить себе, что она могла быть почетным гостем Жеральдин и что та назойливая американка из Вальмери – это она и есть. Теперь, однако, она протянула ему руку. Конечно, в этом дорогущем платье она чувствовала себя другой женщиной, совсем не похожей на ту, которую адвокат видел в лыжном костюме. Его сопровождала женщина одного с ним возраста, которую Эми до этого не видела.
– Его жена родила? – спросила у Жеральдин Эми. – В Вальмери она была на последнем сроке.
Жеральдин помолчала.
– Гм, наверное, вы имеете в виду Клару. Я действительно слышала, что она ждет ребенка. Она его любовница. О том, чей это ребенок – Антуана или ее мужа, – … не говорят.
Один раз Эми заметила, что Виктуар смотрит на Эмиля, поджав губы. Эмиль то углублялся в разговор с Антуаном де Персаном, то стоял в окружении красивых дам, а когда ему удавалось ото всех освободиться, становился задумчивым или разговаривал со своей тещей Жеральдин. Было ясно, что мысли Жеральдин лишь наполовину заняты ее вечеринкой, а вторая половина, или около того, посвящена чему-то другому, возможно новой работе, которая предстояла ее зятю. Наверное, в семье эта работа вызвала некоторое разногласие и в этом была причина напряжения, свидетелем которого стала Эми. Все это были случайные мысли, которые проносились у нее в голове, пока Эмиль проходил по салону. Как политическая команда, Виктуар и Эмиль, казалось, работали в разных концах комнаты, и, когда один приближался, другой переходил на освободившуюся территорию. Эми отметила, что ни разу Эмиль и Виктуар не поговорили друг с другом, как отличная команда, работающая в полной гармонии.
Жеральдин не отступала от Эми и настойчиво представляла ее каждому гостю, как мамаша Викторианской эпохи, или это только казалось Эми, которой хотелось забиться в уголок и поговорить с Кипом. Ей не нравилось быть центром вечеринки. Она отдавала себе отчет в том, что в представлении французов или, возможно, исходя из их опыта, богатая американская девушка была стереотипом и ее кричащая вульгарность искупалась добродушием и деньгами, и Эми немного боялась, что она оправдает их ожидания. Но каждый новый француз был еще более обходителен, чем предыдущий, и некоторые приглашали ее к себе в château, загородные дома и излюбленные поездки на природу. Эми, которой не хотелось уезжать из Парижа, была вынуждена принять некоторые приглашения – не то чтобы она совсем не хотела ехать, но предстоящие визиты портили ей настроение. Все французы хотели съездить в Лас-Вегас – как ей повезло, что она живет не там! – но никто не хотел поехать в Пало-Альто, хотя Станфорд и Силиконовая Долина будили в их памяти какие-то ассоциации.
