Текст книги "Лучшее от McSweeney's, том 1"

Автор книги: Дэйв Эггерс

Соавторы: Джонатан Летем,Кевин Брокмейер,Джордж Сондерс,Лемми Килмистер,Зэди Смит,Джим Шепард,Энн Камминс,Артур Брэдфорд,А. Хоумз,Александар Хемон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Э… а вот вы слыхали, что Христофор Колумб, когда открыл эту самую нашу Америку, схитрил? Смошенничал, да еще как! Заявил, что поставит яйцо стоймя. А ведь такой фокус можно проделать только в день равноденствия. Ну, не вышло у него, но скорлупу зачем разбил? И вообще, почем мне знать, может, яйцо это вообще сварили. Вкрутую. Видать, Колумб не такой уж и великий, раз не смог поставить яйцо, не разбив скорлупы. Знаете, я даже сомневаюсь, стоит ли каждый год праздновать эти его годовщины, ведь насчет яйца-то он соврал. А может, и насчет остального тоже. Все твердил, что не разбивал скорлупу, когда на самом деле разбил. Нет, так не пойдет!

Для наглядности отец потянулся к полке, на которой валялась целая дюжина страусиных яиц – для нужд закусочной – и снял одно. Стойка была жирной от засохшего бекона, кукурузного сиропа, молока, меда, черной патоки, на ней кишмя кишели сальмонеллы. Отец положил яйцо на стойку.

– Ничего себе яичко! – заметил Джо Кейн. – Это что, мутант после ядерного взрыва? Небось вместо инкубатора кладете их в реактор?

– О яйцах я знаю побольше других, – пробурчал отец.

– Ничуть не сомневаюсь, – сказал Джо Кейн.

– Это яйцо меня послушается. Поддастся моим волшебным чарам.

– Ну, раз вы так говорите…

Отец попытался поставить яйцо, но у него ничего не вышло. Он стал пробовать – еще и еще. Лично я не представляю, кому такое в голову пришло – ставить яйцо стоймя. Ведь не пытаются же поставить тыкву или, скажем, футбольный мяч. Видать, эта идея овладела умами людей с тех самых пор, как вообще появились яйца. Может, это потому, что все мы в некотором роде происходим из яйцеклетки, пусть даже она и не похожа на то самое яйцо, которое мой отец все пытался поставить перед Джо Кейном. И раз уж мы происходим из некоего яйца, раз уж яйцо ближе всего к истинной точке отсчета нашего происхождения, то мы и неравнодушны к нему. Хотя, если посмотреть с другой стороны, сдается мне, эти яйца берутся от курицы и наоборот… Ладно, нечего меня запутывать. Так вот, яйцо каталось по всему столу – Джо пришлось даже отодвинуть чашку с кофе, и не раз. Отцу же никак не удавалось привести яйцо в равновесие. Но если нет, к чему так упорствовать?

В конце концов, отец перешел к своей коллекции: сняв с верхней полки емкости с формальдегидом, стал показывать Джо Кейну страусиных уродцев. Перечисляя все эти аномалии, он многих называл по имени. Показал и двуглавого зародыша, Глупыша – миленький такой страусенок. Потом поставил перед Джо страусенка с четырьмя лапками. Дальше – две или три емкости с сиамскими близнецами, среди которых «влюбленная парочка». Парочка вполне могла сойти за адскую летучую мышь. Рассказывал отец с дрожью в голосе. Его взгляд, взгляд родителя, гордого за своих отпрысков, любовно взирал на желтоватый формальдегид.

Джо Кейн тем временем прикидывал, как бы сбежать. Он и сам в тот момент напоминал страуса с открытым ртом, он походил на зазывалу перед паноптикумом, где настоящие уродцы, владельцы цирка, из кожи вон лезут, готовые приклеить кость на лоб пони, изображая из него единорога – лишь бы публика раскошелилась. Джо все высматривал местечко, чтобы укрыться от дождя, льющего как из ведра. Какой-нибудь навес или что еще. На правильной стороне путей.

– У этой вот птички аж два мужских хозяйства; я знаю немало парней, которые с радостью согласились бы на такое. Но вы только представьте – потом ведь с женщинами хлопот не оберешься.

А вы замечали, что на Среднем Западе никто друг с другом не целуется? Вот, скажем, в восточной части страны двое встречаются и… чмок друг друга в щеку. Мол, рад тебя видеть! А вот на Среднем Западе такое – редкость. Что вполне объясняет любовные поползновения работников на страусиной ферме, отвергнутых своими женами, – они так и ищут чьего-нибудь взгляда, пусть даже это будет страусиха, глупо раззявившая клюв. Работники возвращаются домой, а жены начинают их пилить – мол, ты не сделал то, ты не сделал это; мужчины тут же разворачиваются, садятся в пикапы и отправляются в какую-нибудь забегаловку, заказывая еду прямо в машину. Свои горестные песни они изливают в микрофон приемщицы заказов. Раз отец увидал, как один парень, обсуждая с другим бейсбольный матч, дружески хлопнул того по плечу. Дело происходило в обычной забегаловке, каких много. Отцу стало ужасно завидно. Поэтому, показав Джо Кейну страусиный зародыш с двумя мужскими достоинствами, он решил ласково так потрепать Джо за подбородок – в знак добрососедских отношений. И вот отец – высоченный и здоровенный – вышел из-за прилавка, и в то самое время как Джо Кейн уже привстал со стула, собираясь идти, потрепал его за подбородок.

– Ну-ка, погодь, приятель, сейчас я тебе покажу, как запихнуть страусиное яйцо в бутылку из-под кока-колы. Бутылку потом можешь забрать – себе на память. Дарю. Вот как это делается. Нагреваю яйцо в самом обычном уксусе, какой везде есть – уксус размягчает скорлупу. Теперь остается лишь просунуть яйцо в горлышко литровой бутылки – кока-колу я тоже купил в самом обычном магазине. Ну а когда яйцо уже в бутылке, скорлупа снова затвердевает. Вот только если у тебя станут допытываться, как это сделать, ты уж будь другом, не рассказывай, идет? Это наш с тобой секрет, договорились?

Что мог поделать бедняга Джо? Отец уже поставил уксус на горелку. Яйцо в уксусе нагрелось, и отец стал загонять его в горлышко бутылки, но ему это никак не удавалось. Ясное дело – бутылка постоянно выныривала донышком вверх. И падала, скатываясь за стойку. Отец шел за ней и снова принимался за дело. Тем временем поезд подходил к станции. Прошло несколько часов, и вот уже послышался гудок состава на переезде. Отец надавливал на яйцо, вовсе даже не размягчившееся, прижимая его к узкому горлышку бутылки – ничего не выходило. Может, и вышло бы, возьми он бутылку с горлышком пошире.

– В прошлый раз получилось.

– Послушайте, мне пора. Поезд подходит. Мой отец…

– Да сядь же, кому сказал! Ишь, распивает тут кофеек чашку за чашкой, когда она всего-то восемьдесят пять центов! А знаешь ли ты, сукин сын, что ко мне, может, за целую неделю никто больше не заглянет?! Сказать тебе, куда это яйцо войдет запросто, как родное? Черт бы тебя подрал!

И в этот момент яйцо, понятное дело, разлетается, подобно гейзеру – этакий взрыв на нефтеперерабатывающем заводе самоуважения моего старого папаши. Пинты так и не превратившейся в цыпленка жижи заляпывают все вокруг: стойку, стулья, тостер, витрину с черствыми пончиками… И тут Джо Кейн, вовремя убравшийся подальше и стоявший уже в дверях, начинает смеяться, да так обидно! На отцовом лице виснут, покачиваясь, нити белка; отец хватает другое яйцо и запускает им в Джо Кейна. Ну да это все равно, что бороться за чемпионское звание в толкании ядра. Яйцо долетает до ближайшей кабинки и разбивается о крышку музыкального автомата, измазывая желтком весь список песен группы «Джаддз».

После чего и раздался тот самый леденящий кровь вопль, о котором я вам уже рассказывал. Прошу прощения, что повторяюсь, но так уж вышло. Отец находился в закусочной один и, на манер вошедшего в поговорку медведя, что угодил в капкан, взвыл сиреной, напугав жителей всего Пиклвилля, особенно маленьких детей. Есть такие люди, которые любят порассуждать о чужих делах; они наверняка бы высказали несколько догадок насчет этого вопля: мол, отец разозлился на самого себя, поскольку его фокус с яйцом не удался, или он мучился из-за того, что ему вечно не везло. В какой-то степени эти люди оказались бы правы, но от них ускользнет одна немаловажная деталь, которую я сейчас поведаю. На самом деле отец завопил потому, что оскандалился по части желудочно-кишечного тракта. Да, именно так. И хотя в моем рассказе это не самое главное, дело в том, что как раз в то время одна крупная компания, производитель пищевых продуктов, начала пробные продажи сырных шариков. Догадайтесь, где? Правильно, в Огайо. В нашем штате вообще часто устраивают такие продажи – считается, что жители Огайо не особо информированы в этом плане. Сырные шарики стоили дешево, ничего не скажешь, особенно по сравнению с известными марками, к тому же у них был привкус чеддера. Только вот незадача: толстая и тонкая кишки не усваивали жирную кислоту, и она выходила прямиком наружу – где-то две-три столовые ложки. И пачкала трусы, которые потом не отстирывались. Вообще-то, все зависело от того, насколько вы увлекались этими самыми сырными шариками. Если умять целую пачку, могло выйти и хуже. Вот и получилось, что отец оказался не только с лицом, измазанным в яйце, но еще и с запачканными штанами. Да, денек тот еще.

Вы спросите: откуда такие подробности? Ведь меня в закусочной не было, да и отец никогда ни о чем таком не говорил. Уж о течи из анального отверстия точно не распространялся. После того происшествия отец вообще не особо разговаривал, иногда только, когда ходил на футбол, поругивал наш штат. Вы спросите: и как это я столько всего знаю о жителях Огайо? Ведь в то время я был подростком, а подростки обычно ходят угрюмые, им ни до чего дела нет. Да ладно вам, что-что, а воображение у жителей Канзаса, этой житницы страны, имеется. Мать, сидя дома, «высидела» настоящий план: как нам выбраться из этой дыры, как сделать так, чтобы у меня появилась целая библиотека книг. Однажды ночью ей приснилось, что мы покидаем Средний Запад, где промышленность в полном загоне, сбегаем от бесконечных однокомнатных хибар и домиков у железной дороги. Сон о мальчике-птице из сказки, мальчике, у которого потом родился свой мальчик, а у того – свой: мечты каждого поколения становились все скромнее, превращаясь в то, что сейчас показывает Чак И. Чиз в своем специальном представлении в честь дня рождения, где этот веселый мышонок, любитель сыра, выступает со своими друзьями-музыкантами. Взять хотя бы «Крэкер Бэррел». Или «Уэндиз», «Арбиз», «Ред Лобстер». «Аутбэк Стейкхаус», «Бостон Чикен», «Тако Белл», «Бургер Кинг», «Сбарро», «Пицца Хат», «Баскин Роббинс», «Френдлиз», «Хард Рок Кафе», «Макдоналдс», «Данкин Донатс», «Фришиз Биг Бой»… Поверните направо и затем вниз мимо «Сэмз Дискаунт», «Мидас Маффлер», «Таргет», «Барнз энд Нобл», «Вэл-Март», «Супер-Кеймарт», мимо магазина, где все по девяносто девять центов… Моя лавочка в самом конце. Яйца в этом округе… они, черт возьми, самые крупные яйца, вы таких в жизни не видали.

Перевод О. Дементиевской

К – ЗНАЧИТ ПОДДЕЛКА
Джонатан Летем

«Идея бродяжек с печальными глазами родилась в Берлине в сорок седьмом, когда я встретил этих детишек, – рассказывает мистер Кин. – Маргарет попросила меня помочь ей освоить живопись, и я предложил взять картинку, какая понравится, спроецировать на холст, обвести и закрасить, как дети учатся рисовать по квадратикам. Тогда она стала копировать мои полотна».

Он дважды подавал на нее в суд, но оба раза Маргарет Кин выигрывала. Иск о нарушении его авторского права не был принят к рассмотрению; затем она сама подала в суд на мистера Кина за клевету, высказанную в его интервью «Ю-эс-эй тудэй», и в подкрепление иска написала перед жюри присяжных картину с изображением бродяжки менее чем за час. Жюри присудило ей компенсацию в размере четырех миллионов долларов. Уолтер Кин отказался участвовать в состязании у мольбертов, сославшись на боль в плече.

«Нью-Йорк таймс», 26 февраля 1995 года

Телефон К. зазвонил, когда он смотрел по кабельному телевидению старый фильм со Знаменитым Клоуном. В фильме Знаменитый Клоун жил в европейском городе, разрушенном войной. Знаменитый Клоун шагал по грунтовой дороге, а за ним, как за гаммельнским крысоловом, гуськом тянулись оборванные дети. Знаменитый Клоун жонглировал тремя кусками хлеба – черствыми горбушками от французских батонов. К. поднял трубку после второго сигнала. Времени было начало двенадцатого. Он ни от кого не ждал звонка.

– Да? – сказал он.

– Это художник К.?

– Да, но я не собираюсь менять мои дальние…

Голос в трубке прервал его:

– Обвинения против вас наконец подготовлены.

Голос звучал веско, авторитетно.

К. ждал продолжения, но голос молчал. Было слышно, как в просторном зале гулко отдается чье-то дыхание.

– Обвинения? – недоуменно повторил К.

Он каждый месяц аккуратно платил минимальный взнос по своей кредитной карте, без задержек.

– Да, и вам придется ответить, – проговорил голос в трубке. – Мы все подготовили для предварительного слушания. Тем временем идет отбор присяжных. Но вы наверняка захотите ознакомиться с обвинениями.

На экране Знаменитого Клоуна заковывали в кандалы солдаты в черных сапогах. Оборвыши с плачем разбежались, а Знаменитого Клоуна уволокли прочь. За окном, у которого стоял телевизор К., виднелся городской пейзаж – далекие башни офисных зданий, почти без огней, и близкие жилые кварталы, из окон квартир доносились негромкие отзвуки споров, туманной дымкой реявшие в летнем воздухе. В телефонной трубке продолжали звучно дышать.

– Могу я получить выписку? – спросил К.

И тут же подумал: а может, не стоило ничего говорить? Может, самим этим вопросом он признал возможность обвинений?

– Увы, нет, – вздохнул голос в трубке. – Обвиняемый должен явиться лично. Сперва слушания, потом процесс. Все своим чередом. А вы пока готовьте защиту.

– Защиту? – переспросил К.

Он-то надеялся, что с любыми обвинениями, которые ему собираются предъявить, можно будет разобраться не напрягаясь и опосредованно – поставить крестик в квадратике, выписать чек. Однажды он при помощи автоответчика отказался оспаривать обвинение в нарушении правил дорожного движения. «Если вы отказываетесь оспаривать обвинение, нажмите цифру один, – велел ему автоответчик. – Если заявляете о своей невиновности, нажмите цифру два. Если признаете себя виновным, но с оговорками, нажмите цифру три».

– Разумеется, защиту, – отозвался голос в трубке. – Можете не сомневаться, в праве на защиту вам не откажут. – Голос вдруг зазвучал отечески, задушевно, заговорщицки. – Не отчаивайтесь, К. Это ваше слабое место. Я с вами свяжусь.

В ухо ударили гудки. Скорее из любопытства, чем из страха К. набрал *69, но телефон звонившего в открытой базе не значился. К. положил трубку. Тем временем Знаменитого Клоуна, сидевшего в кандалах под косой крышей барака, брил налысо зверь-комендант. В окно заглядывали чумазые растрепанные дети с огромными глазами. Вдали за ними простиралась изгородь из колючей проволоки с пулеметной вышкой в углу, высокой и деревянной. К. щелкнул кнопкой пульта. По каналу фантастики безостановочно крутили «Сумеречную зону». Мужчина проснулся один – в ужасе, в поту, в обшарпанной черно-белой комнате. Наезд камеры, зловещая пульсация закадровой музыки. К., успокоенный, заснул.

Мир центральноевропейского еврейства, прославленный и осмеянный Кафкой, был уничтожен самым чудовищным образом. Существует духовная вероятность того, что Франц Кафка воспринимал свои пророческие таланты как форму вины…

Джордж Стейнер

На мой взгляд, он виновен… не в том, в чем его обвиняют, но все равно виновен.

Орсон Уэллс, о «Процессе»

Он направлялся к своему арт-агенту Титорелли, когда на улице перед ним возникла Бродяжка. День был холодный, повсюду вокруг лежали сугробы почерневшего снега. Бродяжка была одета не по погоде. Бродяжка дрожала, обхватив себя руками. Галерея Титорелли находилась в Темме (в Тени Манхэттенского Моста), и, хотя была середина дня, на мощеных брусчаткой улицах не было ни одного прохожего. Над ними возвышались ржавые довоенные склады, раньше принадлежавшие мафии, а теперь поделенные на студии-мансарды и престижные квартиры-лофты. Небо было бледно-серым, холодный ветер с Ист-ривер слегка отдавал тухлятиной. Огромные глаза Бродяжки манили К. В них блестели – но не проливались – слезы. Бродяжка взяла К. за руку. Ее рука была холодной, пальцы ерзали в ладони К. Под сенью гигантского железного моста они вместе направились к зданию Титорелли. К. хотел отвести Бродяжку туда, где тепло и уютно. Сквозь стеклянную витрину, на которой было выгравировано имя Титорелли, К. увидел, как Титорелли и его ассистентка Лилия оживленно обсуждают картину, прислоненную к стене за стойкой у входа. К. покосился на Бродяжку, и Бродяжка кивнула К. Интересно, подумал К., как примут Бродяжку Титорелли и Лилия. Может быть, в холодильнике в подсобке осталось немного сыра и крекеров с последней презентации, что-нибудь, чем можно угостить Бродяжку. К. представил себе, как Бродяжка ест из блюдечка с пола, словно кошка или собака. Теперь он воображал, что Бродяжка останется с ним навсегда, отправится с ним домой, где и заживет. Он толкнул стеклянную дверь, и они вошли в галерею. Бродяжка тут же метнулась прочь от К. и бесшумно промчалась вдоль стены, избегая, как кошка в соборе, пустого пространства посередине. Так никем и не замеченная, Бродяжка проскользнула через дальнюю дверь в подсобку; К. один двинулся к Титорелли с Лилией. Арт-агент и его ассистентка рассматривали полотно: на поросшей травой вересковой пустоши два дерева обрамляли кусок серого неба. Приблизившись, К. увидел, что все пространство за стойкой занимают точно такие же холсты: деревья, трава, небо.

– Слишком мрачно, – махнул рукой Титорелли.

Лилия только кивнула и выдвинула на место отвергнутой картины следующую.

– Слишком мрачно, – повторил Титорелли и снова: – Слишком мрачно, – когда Лилия продемонстрировала ему третий экземпляр небрежно выписанного пейзажа.

Лилия убрала в сторону третье полотно и взялась за четвертое.

– Почему бы вам не повесить их вверх ногами? – предложил К., чтобы не слышать четвертого «слишком мрачно» и спасти Лилию.

– Вверх ногами? – повторил Титорелли, продолжая буравить картину взглядом, как будто его предыдущий вердикт еще не был окончательным. – Это может быть гениально. Давайте посмотрим. – И затем, подняв глаза: – А, привет, К.

К. поприветствовал Титорелли, а также Лилию. Ассистентка робко потупилась. В присутствии К. она всегда смущалась и молчала.

– Ну же, детка, быстро – вверх ногами! – скомандовал Титорелли.

К. изогнул шею, вглядываясь в подсобку и гадая, что сталось с Бродяжкой.

– Титорелли, у тебя есть что-нибудь попить? – спросил К.

– В холодильнике могла остаться кола, – рассеянно махнул рукой Титорелли.

Из выставочного зала К. проскользнул в подсобку, где среди нагромождения холстов и упаковочных ящиков с трудом отыскал небольшой холодильник. Бродяжки нигде не было видно. Он прошагал к холодильнику и отворил дверцу.

Бродяжка сидела в холодильнике. Бродяжка дрожала от холода, обхватив себя руками за плечи, в ее широко распахнутых глазах стояли слезы. Бродяжка вытянула руку и снова стиснула ладонь К. Бродяжка вылезла из холодильника и настойчиво потянула К. за руку к вертикальным стеллажам с крупными холстами у дальней стены. Отодвинув большой упаковочный цилиндр, загораживавший вход, Бродяжка шагнула в последнее отделение стеллажа, оказавшееся пустым. К. последовал за ней. К его удивлению, стеллаж не оканчивался задней стенкой, а вел куда-то во тьму, прорезаемую лишь узкими полосками света из боковых щелей. Бродяжка с К. повернули за угол, и коридор внезапно расширился, перед ними был вестибюль с высоким потолком и стенами все из тех же стеллажных планок, в щели между которыми едва сочился свет. В темноте К. различил громоздкий силуэт, чью-то массивную фигуру посреди вестибюля. Полыхнул огнем тлеющий кончик сигары, сухо зашуршала бумага. Когда шуршание затихло, К. услышал долгий вздох. Бродяжка опять выпустила руку К. и затерялась между теней. Глаза К. стали привыкать к полумраку. Наконец он разглядел, кто это перед ним. В кресле сидел невероятно толстый мужчина с высоким суровым лбом, кустистыми седыми бровями и бородой. Закутанный во множество пиджаков, жилетов и шарфов, он курил огромную сигару. К. вспомнил, что видел его по телевизору. Это был Рекламный Телепушер.

Рекламный Телепушер защищал определенные потребительские товары: вино, консервированный горошек и грушевый компот, некоторые марки автомобилей и тому подобное. Он подкреплял их продвижение всей своей степенностью и весом, своим корпулентным авторитетом.

– Очень хорошо, К., что вы зашли, – произнес Рекламный Телепушер.

Теперь К. узнал и его голос. Тот самый голос в трубке, звучно предупреждавший насчет обвинений в его адрес.

– Давно пора начать подготовку к вашей защите, – продолжал Рекламный Телепушер. – Дата предварительного слушания уже назначена.

Рекламный Телепушер снова затянулся сигарой, кончик ее снова полыхнул; Телепушер довольно хмыкнул. Запах у сигарного дыма был несколько застоявшийся.

– Вы тут случайно не видели маленькую девочку… Бродяжку? – поинтересовался К.

– Видел, но сейчас это неважно. Ей уже не поможешь, – ответил Телепушер. – Надо сосредоточиться на вашей защите.

Телепушер пошуршал в своем жилете и достал пачку документов; сунул сигару в рот, чтобы освободить руки, и принялся перебирать бумаги.

– Не сейчас, – произнес К., ощущая ужасную срочность, сокрушающее чувство вины по отношению к Бродяжке. Не попросить ли Телепушера одолжить один из его обширных шарфов, подумал он; одного будет явно достаточно, чтобы укутать Бродяжку с ног до головы, уберечь ее от холода. – Я хочу помочь… – начал К., но Телепушер его перебил:

– Раньше надо было думать, тогда и не попали бы в такой переплет. – Он заглянул в бумаги у себя на коленях. – Среди прочего, вас обвиняют в Самопоглощенности.

К. принялся обходить его, держась за стенку, словно железный шарик в подшипнике, кружащий вокруг Телепушера-оси.

– Самопоглощенность, Самолюбование, Самодовольство, – продолжал Телепушер.

К. обнаружил, что не в силах больше слушать голос Телепушера, переполненный не чем иным, как самодовольством; он молча и на ощупь продолжал свой поиск, двигаясь как можно медленнее, чтобы не ушибить Бродяжку, если на нее наткнется.

– Ага, вот еще одно обвинение – в Имитации.

– А может, в Самоимитации? – тут же съязвил К.

Реплика показалась ему весьма остроумной, однако Телепушер, как будто ничего не заметив, продолжал ворошить бумаги и перечислять пункты обвинения:

– Неплодовитость, Нескромность, Незаконченность…

К. пришел к выводу, что Бродяжка наверняка сбежала из тупичка, в который его завела, проскользнула назад в коридор за стеллажами, возможно, даже юркнула беззвучно у него между ног.

– Смотри Незаконченность: Неудача, Некомпетентность, Неспособность достичь цели или финала; также смотри Великая Китайская стена, Вавилонская башня, «Великолепные Эмберсоны» и так далее, – продолжал Телепушер.

К., не обращая на него внимания, шагнул назад в узкий коридор.

– Смотри Имитация: Подлог, Подделка, Чревовещание, Имитация отца, Имитация неевреев, Имитация гения, Узурпация сценариста…

К. зашагал по коридору к галерейной подсобке, и голос Телепушера вскоре затих. Темный, прорезаемый узкими полосками света проход за стеллажами вывел К. все в ту же тесную подсобку. Бродяжки нигде не было видно, но там его ждала Лилия; когда он появился, она подошла к нему вплотную и зашептала на ухо.

– Я сказала Титорелли, что мне нужно в туалет, – игриво произнесла она. – Хотя на самом деле вовсе не нужно.

От былой робости, которую она всегда демонстрировала при Титорелли, не осталось и следа. Ее блестящие черные волосы, прежде стянутые заколкой, были распущены, очки – сложены и убраны в карман блузки.

– Вы не видели тут ребенка? – спросил К. – Маленькую… Бродяжку. В лохмотьях. С огромными глазами. И тихую как мышка. Она только что должна была тут прошмыгнуть.

Лилия помотала головой. Наверное, подумал К., он неточно выразился, ведь Лилия стояла у самых стеллажей, поджидая его.

– Совсем крошка… – И К. опущенной ладонью указал карликовый рост.

– Нет, – сказала Лилия. – Мы тут одни.

– Все это время Бродяжка была со мной в галерее, – объяснил К. – Мы вошли вместе. Вы с Титорелли были заняты и не заметили.

Лилия беспомощно помотала головой.

– Бродяжка словно призрак, – сказал К. – Ее вижу один я, и она меня преследует. Наверняка это не просто так.

– Странное, должно быть, ощущение, – отозвалась Лилия и погладила К. по руке. – Практически серлингианское.

– Серлингианское? – переспросил К., не слышавший раньше этого термина.

– Именно, – кивнула Лилия. – Ну знаете, как в «Сумеречной зоне».

– Ах вот оно что, – закивал К.; такая аллюзия удивила его и порадовала. Но все же она была не совсем точной. – Нет, пожалуй, ощущение не столько серлингианское, сколько… – Нужный эпитет никак не приходил в голову.

– Титорелли очень обрадовался вашему предложению, – прошептала Лилия в самое ухо К. и придвинула свои губы еще ближе; по его руке прокатилась волна ее тепла. – Он повесил их все вверх ногами – увидите, когда вернетесь в зал. Только, пожалуйста, не прямо сейчас.

К. немного встревожился; советовал-то он в шутку.

– Но как насчет авторского замысла? – спросил он у Лилии.

– Авторский замысел никого не волнует, – ответила Лилия. – Все равно автор умер. Кто его знает, что он там замышлял. К тому же он требовал, чтобы после его смерти картины уничтожили. Вы их спасли, так что слава и почет вам.

– Да что в этом почетного – перевернуть все вверх ногами, – отозвался К.

Но Лилия как будто не замечала его сомнений. Она оттянула ворот его рубашки, потом, зажмурившись и мечтательно улыбаясь, провела пальцем поперек его шеи.

– У вас есть татуировки? – прошептала она.

– Что? – переспросил К.

– Татуировки, где-нибудь на теле, – пояснила Лилия и, еще дальше оттянув его ворот, заглянула под рубашку.

– Нет, – сказал К. – А у вас?

– Да, – ответила Лилия с застенчивой улыбкой. – Всего одна. Хотите посмотреть?

К. кивнул.

– Отвернитесь, – скомандовала Лилия.

К. отвернулся к задней стене подсобки. Чем-то сейчас занят Титорелли, подумал он. Интересно, заметил ли галерейщик их с Лилией отсутствие.

– Все, можете смотреть, – сказала Лилия.

К. повернулся к ней. Лилия расстегнула и широко распахнула блузку. Бюстгальтер на ней был из черного кружева. К. неудержимо потянуло наброситься на нее, осыпать ее шею поцелуями, но в последний момент он сдержался: что-то виднелось в ложбинке между ее грудями, какая-то отметина или знак. Лилия расстегнула защелку между чашечками бюстгальтера и, прикрывая груди ладонями, чуть развела их в стороны. В открывшейся ложбинке К. увидел татуировку. Это был портрет Бродяжки или ребенка, очень похожего на Бродяжку, – растрепанного, с огромными блестящими глазами и крошечным, печально искривленным ртом. Приглядевшись, К. заметил, что у ребенка, вытатуированного на груди у Лилии, тоже есть татуировка: ряд крошечных цифр на запястье.

– Мне пора идти, – сказал К. – Титорелли уже, наверно, беспокоится.

– Приходите ко мне сюда, когда захотите, – прошептала Лилия, быстро застегивая блузку. – Титорелли все равно.

– Я позвоню, – сказал К., – или напишу мейл. У вас есть электронная почта?

Ему было тревожно, не терпелось вернуться в зал, броситься вслед за Бродяжкой.

– Просто пошлите мне мейл на адрес галереи, – ответила Лилия. – Все равно на ваши мейлы отвечаю я. Титорелли никогда их не читает.

– Но вы отвечаете голосом Титорелли! – сказал К.; это было настолько неожиданно, что Бродяжка отступила в его мыслях на второй план.

– Ну да, – отозвалась Лилия неожиданно глубоким псевдобасом; сам Титорелли говорил далеко не так басовито, но свою мысль она донесла. – В интернете я прикидываюсь мужчиной, – продолжала она тем же голосом и, прижав подбородок к груди, сузила ноздри, словно изображая нелепую пародию на сильный пол. – Только никому не говорите.

К. быстро чмокнул ее в щеку и устремился в зал галереи, где Титорелли как раз пристраивал на стену последний из пейзажей. Перевернутые пейзажи висели теперь по всему периметру.

– А вот и вы, – сказал Титорелли и вручил К. несмываемый маркер. – Мне нужна ваша подпись.

– Вы не видели тут… ребенка… Бродяжку? – спросил К., обходя Титорелли слева; ему хотелось поскорее разделаться со всеми бумагами.

– Букашку? – переспросил Титорелли.

– Да нет, Бродяжку – ребенка с огромными печальными глазами, – объяснил К. – Ну, где бумаги?

Через витрину галереи К. посмотрел на улицу, и ему показалось, что он видит Бродяжку – та стоит на заснеженной брусчатке, снова обхватив себя за плечи, и смотрит на него.

– Не бумаги, – сказал Титорелли, – а картины. – Он указал на ближайший из перевернутых пейзажей, постучал пальцем по правому нижнему углу рамы. – Достаточно ваших инициалов.

К. с раздражением нацарапал на картине свою метку.

– Я должен торопиться, – произнес он.

Бродяжка терпеливо ждала среди сугробов, маня его своими скорбными, переливчатыми глазами.

– Вот, – сказал Титорелли, подводя К. за локоть к следующему из перевернутых пейзажей.

К. подписал. На улице Бродяжка отвернулась.

– И следующий, – сказал Титорелли.

– Все, что ли? – возмутился К.

На улице Бродяжка двинулась прочь, уже не более чем пятнышко, почти незаметное на фоне снега.

– Будьте так добры, – произнес Титорелли.

К. подписал оставшиеся полотна и направился к двери.

– Может быть, теперь мы сможем как-то подать этот ужас, – бросил ему вслед Титорелли. – Если они пойдут, я скажу ей написать еще несколько, она может штамповать их во сне.

– Прошу прощения? – развернулся К., совсем сбитый с толку. Подать ужас? Штамповать во сне?

На улице Бродяжка исчезла.

– Разве этот художник не умер? – спросил К.

– Не умер, – ответил Титорелли. – Если, конечно, ее можно назвать художником. Это все дело рук Лилии.

Бродяжка исчезла.

«Гражданин Кафка» (название панк-группы на флаере, Сан-Франциско, ок. 1990 г.)

Очнувшись однажды утром от страшного сна, розовощекий вундеркинд обнаружил, что он у себя в постели превратился в трехсотфунтового рекламного телепушера.

Проснувшись однажды утром после навеянного красным криптонитом сна, Супермен обнаружил, что он у себя в постели превратился в двух евреев-комиксистов.

Очнувшись однажды утром от страшного сна, клоун Видимый-миру-смех обнаружил, что он у себя в постели превратился в гигантского клоуна Невидимые-миру-слезы.

Очнувшись однажды утром от страшного сна, рисующий безутешных детей художник обнаружил, что он у себя в постели превратился в собственного адвоката, которого в его голливудские дни обвиняли в шарлатанстве, плагиате и в том, что он перекрасил волосы Риты Хейворт в черный. Здорово, подумал он, этого-то мне и не хватало. Как выяснилось, он стал настолько тяжелым, что с постели ему пришлось скатываться.

Очнувшись однажды утром после страшного сна, модернизм обнаружил, что он у себя в постели превратился в гигантский постмодернизм.

У Бродяжки нет постели.