Текст книги "Лучшее от McSweeney's, том 1"

Автор книги: Дэйв Эггерс

Соавторы: Джонатан Летем,Кевин Брокмейер,Джордж Сондерс,Лемми Килмистер,Зэди Смит,Джим Шепард,Энн Камминс,Артур Брэдфорд,А. Хоумз,Александар Хемон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

ДЕВЧОНКА С ЧЕЛКОЙ
Зэди Смит

Однажды я влюбилась в девчонку. Теперь это уже в далеком прошлом. У нее была челочка. Мне тогда едва стукнуло двадцать, голова полнилась мешаниной из разных дурацких идей. Я верила, к примеру, что однажды повстречаю какую-нибудь милую цыпочку, полюблю ее (может, даже женюсь) и при этом не стану ей ничего запрещать – пусть спит с другими парнями и девчонками, причем все это без лишнего шума и слез, проще некуда. Я полагала, что большинство окружающих – зануды, их не расшевелить, хоть ты тресни; признаки их серости и занудства сразу бросались в глаза (одежда, прическа), и игнорировать их было невозможно, они виднелись на просвет, как водяные знаки. Я часто размышляла и на другие пустые темы: о гибели одних вещей (социализма, музыкальных стилей, стариков) и о будущем других (фильмов, обуви, поэзии), – теперь не вижу смысла утомлять вас этой ерундой. Единственным стоящим во всей белиберде, с которой я носилась в те дни, единственным, идущим из глубины, из самого нутра, было чувство, что девчонка с пушистой черной челкой, падающей на глаза цвета бутылочек «Перье», – появилась в моей жизни к лучшему. Вы бы посмотрели, как она откидывала челку со лба, приглаживала волосы на макушке, а в следующую секунду они снова падали на лицо! Прекрасное, в самом деле прекрасное сочетание формы и содержания, вот так же вы обычно думаете о вишне (знаете, есть поговорка, что жизнь похожа на миску с вишней; а она была сладкой ягодкой), пока однажды косточка не попадет вам в дыхательное горло. Я верила, что Шарлотта Гривз со своей челкой появилась в моей жизни к лучшему. Но оказалось, что нет, определенно к худшему, ведь не прошло и восьми месяцев, как она захватила меня с потрохами; это сродни многократно проверенному факту: даже самый умненький ребенок не желает расставаться с игрушкой, которую собрал сам. Я никогда до этого не встречалась с девушкой, и с ее появлением появились и проблемы, каких никогда не бывает с парнями, потому что с парнями всегда можно составить список плюсов и минусов и рассмотреть ситуацию рационально, со всех сторон. С Шарлоттой всегда можно составить список минусов, длинный, как дорога отсюда до Азербайджана, а в колонке плюсов будет один-единственный пункт, «ее челка», и он перевесит все контраргументы. Парни – они всегда всего лишь парни, а девчонки порой действительно кажутсятолько поворотом бледного запястья, округлостью бедра или прядкой темных волос, упавшей на веснушчатый лоб. Я не говорю, что они действительно таковы. Говорю только, что иногда так кажется, и все эти детали (родинка на ноге, румянец во всю щеку, шрам размером и формой как орешек кешью) будто крючки, на которые так легко попасться. В данном случае наживкой была длинная челка, шелковистая и выразительная; занавес, скрывавший лицо, ради одного взгляда на которое не жалко было целый день давиться в очереди. У каждой женщины есть закулисье, конечно, конечно. Похожее на лабиринт со множеством комнат, бесспорно, бесспорно. Но вас это не пугает, вы все равно приходите посмотреть на представление, лишь это я и хочу сказать.

Когда я впервые увидела ее, она встречалась с бельгийцем, который жил в нашей общаге через коридор от меня. Я заметила, как она возится в общей ванной, где всегда царил бардак – во всех смыслах, грязно и не прибрано – ее футболка была заправлена в трусы, изо рта торчала сигарета, на губах – остатки зубной пасты или эликсира, а главное – эти лезущие в глаза волосы. Трудно было понять, почему этот бельгиец, Морис, вообще стал с ней встречаться. У него, у Мориса, был такой великосветский акцент, такой нарочитый французский, французистее некуда, форма подбородка – и та по последней моде, и вообще, если бы у вас был список всех возможных обаятельных черт и нужно было оценить Мориса, то пришлось бы ставить галочки напротив каждого пункта. Морис умел производить впечатление. Шарлотта же была из тех женщин, у которых всего два лифчика, и оба серые. Но через некоторое время, если приглядеться повнимательнее, вы начинали замечать, что у нее такой вид, будто она только что встала с постели, причем неважно, в какое время дня вы с ней столкнулись (у нее была особая манера ходьбы, она никогда не смотрела, куда идет, поэтому столкновения были неизбежны), и это ее свойство, если поместить его в таблицу «КАЧЕСТВА, КОТОРЫМИ НАДЕЛЕНЫ НЕКОТОРЫЕ ДЕВЧОНКИ», можно было бы занести в графу «ЗАСПАННЫЕ ГЛАЗА» или «ТАКОЙ ВИД, СЛОВНО ОНА ВСЕГДА ДУМАЕТ О СЕКСЕ». Такое впечатление, будто она вечно, спотыкаясь, шла от кого-то еще к тебе. Неуклюжая фигурка, широкая улыбка, руки раскинуты в стороны, вместо одежды какое-то рванье, а на заднем плане – дымящиеся руины. Наверное, я пересмотрела слишком много фильмов. Но все равно: вот, допустим, вам из окна третьего этажа кидают сверток с ценными вещами, кое-как замотанными в одеяло, выбранными хозяином случайно, наугад и выброшенными в спешке из горящего здания; их швыряют прямо в вас; он может вас задеть, этот сверток; но гляньте-ка! Вы его помяли! Он слегка помятый, но в целом в порядке. Теперь можно и посмотреть, что вы спасли! (Вы меня поймете, я знаю. Именно такое чувство и возникает. И вообще зачем еще нужны метафоры, как не для описания женщин?)

Потом пошли слухи, что этому Морису предложили высокооплачиваемую должность в новостной программе на ТВ – его отправляли работать корреспондентом в Таиланд. Он разрывался на части, взвешивал варианты: с одной стороны Шарлотта, с другой – деньги. В результате он заявил, что не уедет, пока она не пообещает его дождаться. Она дала ему обещание, а он все не возвращался и не возвращался, и тут-то на сцене появилась я. Не прямо сразу – я не ворую чужое, – а постепенно: садясь рядом с ней в читальном зале библиотеки и глядя, как упрямые волосы мешают ей заниматься. Располагаясь возле нее за обедом и наблюдая, как прядки волос мотаются туда и (по-моему) сюда, а мимо снует со своими подносами народ. Заводя знакомства с ее друзьями, а потом и с ней самой; подпуская столько комплиментов Морису, сколько возможно. Я стала парнем на замену. Я стояла под окном, в ожидании вытянув руки. Я пускалась на все те старые хитрости, которые обычно проделывают парни. Эти трюки вовсе не такие уж сложные, как внушают вам некоторые ребята, но все они требуют времени и срабатывают только при накоплении эффекта. Иногда на вас накатывает отчаяние, и вы думаете: «Да кончится ли это когда-нибудь?!» Но потом, как правило, без всякого предупреждения, вложенные усилия вдруг вознаграждаются. С Шарлоттой так и произошло: однажды она зашла выпить травяного чаю, я скрутила косяк, потом другой, и вскоре она свернулась калачиком у меня на коленях, вся мягкая и бескостная, словно моллюск, а я запустила пальцы в ее челку, стала перебирать прядки – так все и началось.

Когда мы уединялись, это чаще всего происходило в ее комнате. В самом начале романа вам даже не хочется выходить на улицу. Эта ее комната напоминала кокон из грязи, по щиколотку всякого мусора; это была комната такого сорта, в которую попадают, как в западню, и потом не могут выбраться. Настенных часов там не было, а мои наручные канули в бездну хлама; мы проводили время среди разложения: гниющих фруктов, размножающихся бактерий, растущего уровня окурков в вазе, которая служила нам пепельницей. Времени было – гнилое яблоко с четвертью. Третья суббота месяца нашего затворничества. Весь этот антураж был неприятен и утомлял. И она оказалась вовсе не интеллектуалкой; с книгами, которые я ей давала, она обращалась, как ребенок обращается с рождественским подарком: краткие восторги, а потом скука и забвение; к концу недели книга уже валялась где-нибудь в дальнем углу, погружаясь в пучину мусора; через несколько недель, когда мы занимались любовью, я обнаружила, что корешок одного романа упирается мне в поясницу, а о страницы другого я порезала пальцы ног. Постель как таковая отсутствовала. Ее заменял участок пола, который был самую малость почище остального пространства. (Но постойте! Вот она падает, выгибаясь немыслимой дугой, а вот я – осторожно передвигаюсь и оказываюсь как раз в нужном месте, под окном, и снова она – приземляется, и ничего не сломано; я даже поверить не могу в свою удачу. Ну, вы меня понимаете. Одного взгляда на ее челку было достаточно, чтобы все раздражение улетучилось.)

И снова повторюсь: знаю, что это звучит глупо, но давайте не будем забывать про челку. Давайте не будем забывать, что после ссоры, после настоящего соревнования «кто кого перекричит» она могла так поглядеть на меня из-за завесы слипшихся от пота волос, что я сразу сдавалась. «Да, можешь оставить перевернутый горшок с цветком там, где лежит. Да, Руссо и впрямь форменный придурок, раз ты так считаешь». Вот, значит, каково это – быть парнем. Улица, мостовая и распростертые руки, обнимающие воздух. И нет ничего такого, чего вы не могли бы совершить.

У Шарлотты близились экзамены. Я умоляла ее пройтись по программе еще разок и выработать хоть какую-нибудь стратегию атаки, но она хотела делать все по-своему. «По-своему» значит перечитывать всего две книжки: «Общественный договор» Руссо и «Республику» Платона (у Шарлотты была тема о людях, о том, как они организуют свою жизнь, или как это было раньше, или как это должно выглядеть в идеале – я уже не помню; эта тема даже как-то формулировалась, но названия я тоже не помню) – она читала их снова и снова, расположившись в комнате для занятий, в тихом уголке колледжа. Эта комната предназначалась для общего пользования, но как только там обосновалась Шарлотта, все остальные постепенно исчезли. Помню, один немецкий выпускник защищал свои позиции особенно долго, около месяца; он регулярно прочищал горло и демонстративно подбирал оброненные Шарлоттой вещи – но она одолела и его. По всему полу валялись Шарлоттины записи, на каждом столе – остатки ее обедов, на каждом стуле – ее и моя одежда (теперь наши вещи сделались неразличимы). В баре ко мне подходили люди и говорили: «Слушай, Шарлотта сделала то-то и то-то. Ради всего святого, постарайся, чтобы она больше так не делала. Ладно?» – и я старалась, но челка Шарлотты помогала ей оставаться в своем, Шарлоттином мире, она едва ли меня слышала. А теперь, прежде чем мы двинемся дальше, пожалуйста, скажите мне вот что. Скажите, случалось ли вам, стоя под окном, поймать сверток всякого бесполезного дерьмища? Золотое покрытие, которое отходит, стоит только потереть; фальшивые автографы; ничего не стоящие безделушки. Случалось, а? Может, наживка была другая – не челка, а глубокие ямочки по обе стороны от улыбки или необычайно яркий цвет глаз. Или еще какая-то телесная характеристика (волосы, кожа, округлости), которая напоминает вам о чудесах природы (о пшеничном поле, море или сливках). Какая-то отличительная черта. Так случалось или нет? Вы когда-нибудь встречались с подобной девчонкой?

Через некоторое время после экзамена, когда вопросы и задания, преследовавшие ее так долго, остались позади, раздался стук в дверь. В мою дверь – припоминаю, что в то утро мы были в моей комнате. Я натянула халат и пошла открывать. Это был Морис, загорелый и одетый как один из битлов, когда те ездили повидать Махариши; белый костюм с воротником-стойкой, своя собственная отросшая челка и спутанные волосы, довольно длинные сзади. Он выглядел роскошно. Он произнес: «В баре мне сказали, ты знаешь, где Шарлотта. Я ее ищу – это очень срочно. Ты ее видела?» Я ее видела. Она лежала в моей постели, всего в пяти футах от Мориса, скрытая стенкой. «Нет… – ответила я. – Нет, сегодня еще не видела. Но скорее всего, она спустилась вниз позавтракать, как всегда. Так что, Морис? Когда ты вернулся?» Он сказал: «Разговоры подождут. Сначала мне надо найти Шарлотту. Судя по всему, я на ней женюсь». И я подумала: «Боже, я как будто угодила во второсортный фильм!»

Я растолкала Шарлотту, разбудила ее, впихнула в какую-то одежду и велела обежать вокруг колледжа и добраться до столовой раньше Мориса. Когда дверь за ней закрылась, я продолжала видеть ее мысленным взором – для этого не нужно было обладать сверхъестественным воображением, я уже видела, как она бегает, как животное со слабой координацией движений (панда?), в которое только что пытались стрелять, – я видела, как она несется сломя голову мимо древних стен, запутывается в плюще, спотыкается на ступеньках и наконец вваливается в двойные двери столовой, дико озираясь, словно киношные путешественники во времени, которые никак не сообразят, в какой эпохе очутились. Но все-таки ей это удалось, по крайней мере, прибежала она вовремя. Хотя, как всем теперь известно, Морису хватило одного взгляда на ее прилипшие ко лбу прядки и полоски-отпечатки от подушки на щеке, чтобы обо всем догадаться и спросить: «Ты что, спишь с ней?» (или, может: «Ты что, спишь с ней!»– точно не знаю, слышала с чужих слов), и Шарлотта, которая, как и все не отмеченные печатью большого ума женщины, не умела врать, призналась: «Э-э… ну да. Да», – и всем своим видом изобразила типично женское раскаяние: нижняя губа чуть оттопырена, взгляд устремлен куда-то вверх, челка растрепалась.

В тот же день, попозже, Морис снова заглянул в мою комнату. Выглядел он еще более внушительно и, похоже, стремился спокойно, по-мужски обсудить положение дел, в духе «видишь ли, я вернулся, чтобы жениться на ней/что ж, не буду вам мешать», что было с его стороны очень по-английски и разумно. Я предоставила право говорить ему. А сама только кивала там, где это казалось уместным; иногда я вскидывала руки в знак протеста, но тут же снова их опускала. За что здесь бороться, когда тебя уже заменили другим; всего один шаг в сторону, и на твоем месте оказывается старый/новый бельгийский красавчик – он стоит на мостовой, задрав голову, широко разведя руки и рассчитывая угол падения. Я думала о девчонке, которую он хотел вернуть, из-за которой моя жизнь рассыпалась на куски и которая причинила мне одни неприятности. О девчонке с челкой и асоциальным поведением. Я вдруг сообразила, что чувствую себя рас(по)трепанной. В душе я даже восхищалось страстью, которую он к ней питал. Находясь за тысячу миль отсюда, с дымящимися руинами за спиной, я наблюдала, как он умоляет меня отступиться от нее; в глазах у него стояли слезы, ну и дела. Я согласилась, что так будет лучше для всех. Мне вдруг подумалось: она из тех девушек, которых бросает от мужчины к мужчине долгие годы, и каждый из этих мужчин считает, что сумел каким-то чудом ее спасти, тогда как на деле опасность ей вовсе не грозила. Никогда. Ни секундочки.

Он сказал: «Тогда избавь нас от своего присутствия и сообщи ей о нашей договоренности», – и я сказала, мол, да, хорошо, но когда мы вошли в Шарлоттину комнату, ее кудряшки ерошил кто-то третий. Шарлотта всегда была одной из тех, для кого секс доступен в любой момент – он просто случался с ней, быстро и с минимальными предварительными беседами. С этим парнем она спала в те дни, когда не была со мной. Это продолжалось четыре месяца. Разумеется, подробности выплыли наружу позже.

Хотите верьте, хотите нет, но он все равно на ней женился. Скажу больше, он женился на ней несмотря на то, что она в тот же день побрилась налысо – только чтобы досадить нам. Всем нам, даже тому парню, которого мы раньше и в глаза не видели. Морис привез лысую англичанку со странной неровной походкой и характером горгоны назад в Таиланд, где и женился на ней, наплевав на непонимание друзей и громкие протесты Анипы Капур, его напарницы по выпускам новостей. Эта телеведущая была дамой в хичкоковском стиле: волосы туго стянуты в пучок, острый нос и зловещий ярко-красный рот. Таким ни к чему кокетство. «Морис, – сказала она, – ты многим мне обязан. Ты не имеешь права пустить эти четыре месяца псу под хвост, как будто они ни хрена не стоили!» Он написал мне об этом по электронной почте. Признался, что некоторое время держал Анипу в неопределенности, а она ждала от него решительных действий. Потому что в реальном мире (или это мне только так кажется?) под окнами почти всегда ждут женщины, а не мужчины, и они почти всегда в итоге оказываются разочарованы. В этом смысле Шарлотта отличалась от остальных.

Перевод И. Копыловой

ВАГОНЧИК ГИПНОТИЗЕРА
Энн Камминс

Одна женщина, Джозефина, как-то раз прочитала объявление в рекламной газете: «Специалист по вредным привычкам. Могу излечить от чего угодно. Гипноз, ментальный массаж». Джозефина курила и к тому же немного выпивала. Она решила дать гипнотизеру шанс. Захватила с собой дочку.

Гипнотизер жил и работал в вагончике, расположившемся на стоянке у подножия Каменной горы. [60]60
  Огромный гранитный монолит высотой 513 м в пригороде Атланты, Джорджия.


[Закрыть]Это был волосатый мужик, зато зубы у него были ровные, а ногти аккуратно подстрижены. Вагончик был обставлен скудно: ратанговый диван да видавший виды стул. Никаких вазочек или журналов.

– Давайте обойдемся без долгих вступлений и перейдем сразу к делу, – сказал гипнотизер. – Вы верите в Бога?

– Да, – сказала Джозефина.

– Как он выглядит?

Этот вопрос ее озадачил.

– У него есть борода?

– О да.

– И у меня есть борода.

– В самом деле.

– А еще у Бога длинные волосы и карие глаза.

Джозефина предположила, что, видимо, так и есть.

Таким образом гипнотизер довольно быстро убедил ее, что она беседует с Богом.

– Верите ли вы, что Бог может очистить вас от скверны? Доверяетесь ли вы Ему всей душой?

Она верила. Она доверялась.

– Тогда дайте мне что-нибудь в знак вашей веры.

– В знак?

– Что-нибудь, чем вы дорожите. Ваш кошелек, например.

Дочь – ее звали Айрин – рассмеялась, и по лицу гипнотизера скользнула тень. Он поглядел на девчонку. Довольно миленькая – для тех, кто любит панков. Ее личико было покрыто белой пудрой, а глаза подведены зеленым. Половина волос сбрита, половина выкрашена – он ненавидел такие прически. Впрочем, она была тощая, а тощих он любил. Он вдруг ощутил желание вовлечь ее в действо.

– Ваша дочь смеется, и она совершенно права, – сказал он. – Кошелек – это всего лишь вещь.

Джозефина улыбнулась дочери, Айрин театрально закатила глаза.

– Отдайте мне то, что вам по-настоящему дорого, – потребовал гипнотизер. – Отдайте мне свою дочь.

Айрин снова засмеялась.

– Ага, мам, отдай ему меня.

– Мою дочь? – нахмурилась Джозефина. Сколько бессонных ночей и мучительных дней пережила она из-за Айрин. Женщина поглядела на гипнотизера – тот поглаживал бороду и плотоядно глядел на ее дочку. К ее изумлению, лицо мужчины стало меняться: нос больше не торчал, щеки были не такими дряблыми и обвисшими, все смягчалось и подтягивалось.

Внезапно Джозефина кинулась вперед и крепко обняла дочку.

– Вы ее не получите! – прошипела она.

Гипнотизер вскинул брови, потом опустил глаза и уткнулся взглядом в землю.

– Это я виновата, что она покатилась по наклонной, – прошептала Джозефина.

– Это заметно, – прошептал гипнотизер в ответ.

Айрин высвободилась из материнских объятий. Ей было приятно, что ее наконец заметили. Но она успела заскучать. Начала покачивать ногой и ерзать. Гипнотизер нахмурился. Скука – это плохо. Скука портит нужную атмосферу. Он провел языком по зубам, наклонился вперед, улыбнулся Джозефине и сказал:

– Отдайте мне ваш пупок.

– Что? – не поняла Джозефина.

– Пупок отдайте.

Девчонка улыбнулась. Представление начинало ей нравиться.

– Отдайте его мне, – прошептал гипнотизер.

Женщина посмотрела вниз. Задрала блузку, слегка опустила юбку и поглядела на свой пупок. Как это – отдать его? Как в детских фокусах, когда делаешь вид, что отрываешь свой большой палец? Она посмотрела на дочь. Та кивнула. Ну, точно, должно быть, это фокус. Джозефина рассмеялась. Она потянулась и схватила себя за пупок. Он отделился и остался у нее в руке. Женщина уставилась на него. Он был плоский, как монетка, но прямо у нее на глазах края начали морщиться и заворачиваться.

– Отлично, – сказал гипнотизер.

Она прижала пупок к животу, стараясь прилепить его на место. В ушах звенело. Пупок не желал держаться.

– Только Бог может приставить его обратно, – сказал гипнотизер. – Вот видите. Значит, вы все-таки не верите в Него.

– Не верю, – простонала женщина. Пупок лежал у нее на ладони. Горло сдавило, в висках пульсировало. Она чувствовала, что вот-вот расплачется.

– Я обо всем позабочусь, потому что верю, что эта штуковина вам дорога. Вы слышите, что я говорю, Джозефина? Я верю вам.

– Верите мне? – она тупо посмотрела на него.

– Я верю вам и верю в вас! – он произнес это с такой убежденностью, что комок в горле Джозефины исчез, и слезы наконец хлынули из глаз.

– Позвольте мне взглянуть на него, – попросил гипнотизер.

– Взглянуть?

– Всего на минутку.

– Зачем?

– Чтобы исцелить его. Он умирает. Сами посудите.

Она разжала пальцы. Пупок свернулся в маленький шарик. Он весь потемнел и сморщился. Ее рука затряслась.

– Сейчас, – он прикрыл ее ладонь двумя своими. – Вот так. Теперь он у меня. Всё в порядке. – И он принялся поглаживать пупок.

Джозефина смотрела во все глаза. Сперва она не видела разницы, но потом заметила, что цвет меняется. Неужели действительно меняется? Да. Пупок бледнеет и увеличивается в размерах. С каждым поглаживанием он расправляется и обретает первоначальную форму, становится персикового оттенка. Она улыбнулась. Гипнотизер не соврал и излечил его.

– Ну и как? – сказал он. – Теперь лучше?

– Да, – прошептала она и протянула руку, но он не вернул ей пупок.

– Я хочу поговорить с вами кое о чем, Джозефина.

– О! – только и вымолвила Джозефина и снова опустилась на стул. Она знала: что бы этот мужчина ни сказал, он будет прав. Она слишком много пила. Слишком много курила. Она прикрыла живот рукой. Без пупка она чувствовала себя обнаженной.

– Вы заметили, как легко он отвалился? – спросил он. Она нервно сглотнула. – Со здоровым человеком такого бы не произошло. – Он поглядел на дочку. Та сидела, опершись подбородком о кулак, а локоть поставив на колено, смотрела в окно и была целиком поглощена происходящим на улице. – У здорового человека пупок – центр жизненной энергии – полон сил и эластичен. Позвольте, я вам покажу. – Он стал водить над пупком рукой. – Вот, смотрите, – прошептал он. Маленькая штучка на его ладони начала пульсировать и наполняться цветом. Гипнотизер прикоснулся к ее краю. Облизал палец и провел вдоль кромки. Поглядел на девчонку. Та действительно была очень симпатичной. Он восхищался дерзким поворотом ее головы, царственной линией уха, изгибом челюсти. Шея – которая в старости сделается длинной и морщинистой, как у черепахи, и скованной в движениях, – сейчас поворачивалась легко и элегантно. Он провел взглядом вдоль линии ее шеи, задержавшись на голом угловатом плече, потом по руке с вытатуированной розой, снова вернулся к плечу и опустил глаза на юную грудь, приятно круглившуюся под тонким хлопком – не слишком развитую, но и не слишком плоскую. Он прикрыл глаза и снова медленно провел пальцем вдоль кромки пупка. – Смотрите, – прошептал он. – Следите, как я заставлю его вырасти.

Джозефина увидела, как ее пупок становится белым и светящимся, цвета облатки для причащения, целый сверкающий мир холода и божественной красоты, будто северное сияние. К тому же он заметно вырос! Когда гипнотизер держал его под определенным углом, слегка наклонив к Джозефине, ей казалось, будто она видит луну и свое отражение в ней. И всё это принадлежало ей! Она радостно засмеялась.

Гипнотизер открыл глаза. Посмотрел на мать – она так и стояла с отвисшей челюстью и горящими глазами, – и тоже рассмеялся.

– Смотрите, – сказал он и повертел пупок на пальце. – Не отводите взгляд.

Он подбросил пупок в воздух, и тот задрожал, покраснел и стал немного пахнуть духами. Диск менялся: из оранжевого в красный, а потом в розовый, шел волнами, и Джозефина начала елозить на стуле вверх и вниз, юбка у нее задралась. Гипнотизер уставился на ее бедро. Противное бедрышко, пухлое и со слабо развитыми мышцами, – он как раз такие и любил.

– Встаньте, – скомандовал он. – Развернитесь.

Айрин наконец оторвалась от окна и увидела, что ее мать танцует, медленно описывая неровные круги, облизывает губы, исступленно гладит себя. И это ее мать – спокойная и сдержанная женщина! Мать происходила из породы сдержанных женщин. Даже когда она напивалась, то не устраивала дебошей, а тихо слонялась по дому и переставляла вещи, вроде как прибиралась. Но сейчас она схватилась за юбку и потащила ее вверх, через голову, при этом трясясь в танце. Мужик-гипнотизер уже язык свесил от вожделения, глазки превратились в крохотные бусинки.

– Еще, давай согнись! – прошептал он. Джозефина согнулась в талии и просунула голову между коленок.

– Мама? – встревоженно окликнула ее Айрин.

Гипнотизер откинулся на спинку стула, хлопнул в ладоши над головой и сказал:

– Привет, Джозефина.

– Эй! – воскликнула Айрин. Гипнотизер покосился на девчонку. Айрин холодно взирала на него и усмехалась. Он оглядел ее с ног до головы, потом посмотрел ей в глаза и увидел там собственное отражение – уродливый жирный мудак. Он присмотрелся получше. Погрузился в сквозившее во взгляде Айрин презрение и увидел себя таким, каким видела его она: дряблая кожа, затуманенный взгляд, жалкий мужчинка со скошенной нижней челюстью. Присмотрелся получше и увидел, каким станет впоследствии: губы запали, кожа мешочками обвисла с заострившихся скул, глазницы ушли в глубь черепа, а глаза начали слезиться. Айрин, попавшись на удочку его взгляда, видела, как его плечи ссутулились, грудь под рубашкой сделалась впалой, а руки, губы и голова стали мелко трястись. Его состарившееся лицо было мешаниной крошечных лопнувших капилляров и приобрело сине-красный цвет, а глаза превратились в лишенные зрачков озера боли, влажные, гноящиеся болота, испускающие слезы.

Юное горлышко Айрин невольно сжалось, а в сердце зародилась жалость; она услышала птичий крик и уловила слабый, едва заметный запах.

Гипнотизер выглянул в окошко на гору – поверхность неопределенного цвета и холодная каменная сердцевина – среди этого ступора природы его и заставили припарковать свой вагончик.

Он перевел взгляд на Джозефину: лицо ее раскраснелось, зрачки расширились, заняв почти всю радужку. Сердце его дрогнуло. Он усмехнулся.

– Хорошо, хватит, – прошептал он, и женщина выпрямилась. Разгладив юбку, она присела на краешек дивана, прижала пальцы к губам, с опаской оглянулось на дочь – та словно бы к чему-то прислушивалась. Джозефина поежилась.

– Так, замечательно, а теперь смотрите, как он уменьшается.

Джозефина сидела и смотрела. Гипнотизер поймал висевшую у него над головой пупочную луну и начал складывать ее треугольничками. Каждый новый треугольник меньше предыдущего. Когда треугольник стал размером с его ладонь, гипнотизер принялся вылепливать из него сияющий шар. Положил на одну ладонь, прикрыл другой, закрыл глаза, открыл их, убрал вторую ладонь – и вот он, ее пупок, прекрасный маленький персиковый диск, совершенно плоский, только с маленькой спиралькой посредине. Гипнотизер улыбнулся и подал пупок клиентке. Она протянула руку, но он вдруг разжал пальцы.

– Ой! – сказал он. – Я его уронил. – И мерзко рассмеялся.

– Уронили? – спросила Джозефина.

– Куда же он запропастился? – недоумевал он.

– Вы его уронили? – еще раз переспросила она, и в голосе ее послышалась дрожь – наверное, от страха, а может, и от гнева.

– Где же он? – сказал он.

Джозефина уставилась в пол.

– Я не знаю, – промолвила она и опустилась на четвереньки. Бока заходили ходуном, она разрыдалась, взахлеб, до икоты. – Рини, он пропал.

– Что пропало? – Айрин встряхнулась, протерла глаза и увидела, как мать ползает по полу. – Что пропало-то?

Гипнотизер поднял ногу, изучил подошву своего ботинка, вроде бы что-то с нее соскреб и подмигнул Джозефине. Потом сунул находку в рот. У Джозефины отвисла челюсть, а глаза полезли из орбит.

– Так что у тебя пропало? – не унималась Айрин.

Гипнотизер пожал плечами.

– Всё, – ответил он. Правая щека раздулась, как у хомяка. – Я съел сливу, которую она мне дала. Она была холодная. Очень вкусно. – Он открыл рот и пошевелил багровым языком. А потом проглотил. Поудобнее устроившись на стуле, он облизал губы и добавил: – Ну, что ж, еще один довольный клиент.

Айрин скорчила раздраженную гримаску.

– Ничего у тебя не пропало, мам.

Джозефина судорожно вцепилась пальцами в живот, будто бы ее проткнули шпагой. Гипнотизер ухмылялся. Он даже не мог припомнить, когда в последний раз испытывал такое удовлетворение. Он подался вперед, прикрыл рот ладонью и шепотом раскрыл Джозефине маленький секрет.

– Она, знаете ли, говорит правду. Он не пропал. Смотрите сюда. Он в отвороте моей штанины.

Джозефина бессильно сползла по спинке дивана. Она с несчастным видом глядела на маленький диск, который мужчина выудил из штанины.

– Пошли отсюда, мам, – позвала ее Айрин.

– Пошли? – повторила Джозефина. – Мы не можем уйти.

– Она абсолютно права, – согласился гипнотизер. – Она не может уйти.

Но дочке уже порядком надоел весь этот цирк. Зачем она вообще сюда пришла? Ведь не хотела же. Джозефина умоляла ее пойти. «Твоей смелости хватит на нас двоих», – говорила она. Ей всегда приходилось делиться с матерью частичкой смелости. «Именно для этого и нужны дочери», – любила повторять Джозефина.

– Я ухожу, – заявила Айрин и встала.

– Уходишь? – переспросила Джозефина.

Айрин, сжав кулаки, возвышалась над матерью. Джозефина, подняв на нее взгляд, увидела, что дочь изготовилась к бегству. Приняла позу «если-и-дальше-не-будешь-обращать-на-меня-внимания-то-пожалеешь». Джозефина нахмурилась. Что эта маленькая паршивка о себе возомнила?! И ведь какая грубиянка!

Внезапно Джозефине остро захотелось выпить. Разговор с дочкой истощил запасы ее терпения.

Еще хотелось закурить. Она полезла в сумочку, но тут же вспомнила, из-за чего она здесь. Разве гипнотизеру не полагалось справиться с этой напастью? Она, сдвинув брови, поглядела на него. Он смотрел на нее так плотоядно, что у нее все внутри затрепетало.

Однако дело уже шло к вечеру, а ей нестерпимо хотелось курить. Она поднялась. Ноги дрожали, а голова шла кругом. Женщина обеими руками вцепилась в сумочку и осторожно направилась к дверям. Ощущение было такое, будто отдельные части тела как-то не очень связаны друг с другом.

– Уже уходите? – прогудел ей вслед голос гипнотизера.

Джозефина обернулась. Глазки мужчины горели, как два уголька. Она вздрогнула.

– А вы, случайно, ничего не забыли? – поинтересовался он.

Джозефина облизала губы. Но Айрин уже схватилась за дверную ручку, а когда дверь распахнулась, Джозефина заметила, что глаза гипнотизера тоже распахнулись широко-широко. «Какая прелесть, – подумала она. – Он не хочет меня отпускать. Даже несмотря на то, что я замужем».