Текст книги "Такова спортивная жизнь"

Автор книги: Дэвид Стори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Они попрощались, и, когда Эд залез в машину, она сказала:

– Вы должны приехать еще раз, Мейчин. Мы вполне могли бы поболтать подольше… и, может быть, я, наконец, пойму, почему мистер Уивер проводит так много времени в этом вашем клубе. – Она подняла брови, и мы снова засмеялись. Я включил мотор, и она вернулась на ступеньки.

– Напишите несколько слов, если будете не очень заняты! – крикнула она кому-то из нас или обоим вместе.

– Это она тебе, – сказал Эд с обидой, когда мы ехали по аллее.

– Может, она просто пошутила? – спросил я.

Он не ответил.

Пока мы проезжали выемку по дороге в город, я спросил:

– Уивер правда очень богат?

Эд подумал и сказал:

– Нет.

– Думаешь, нет?

– Знаю, что нет. Вот его отец был богат… Но, конечно, бедняком его тоже не назовешь. Деньги, которые у него есть, остаются при нем. Слоумер, например… это совсем другое дело. Он заставляет свои денежки работать. – Эд был рад, что может мне что-то рассказать – объяснить ситуацию.

– Значит, «Завод Уивера» – просто вывеска?

– Уивер – директор и все прочее. Да только положение у него не такое, как было у его отца. А то завод давно бы полетел ко всем чертям.

Больше он ничего не сказал, пока я не остановил машину перед редакцией. Но вместо того чтобы выйти, он положил руку на спинку переднего сиденья.

– Знаешь, старина, там у себя миссис Уивер говорила с тобой так, будто… смотри не оступись. Это простая вежливость. Больше ничего.

– Знаю. Показывала, что я ничем ее не хуже и всякое такое.

Я почувствовал на щеке его дыхание. Наверное, он не спускал с меня глаз.

– Ты и без меня знаешь, что делается в «Примстоуне». Уивер и Слоумер вложили в клуб одинаковые деньги. Особой нежности они друг к другу не питают. Понимаешь, старина, про что я говорю?

– Нет.

– Ну, хорошо, – он привстал, – они примечают, кто на чьей стороне.

– Ты думаешь, мне лучше плыть посредине? – спросил я.

– Как хочешь, старина. Ты не хуже меня знаешь, что для этих двух… господ «Примстоун» – прихоть. А ради прихотей люди идут на большие подлости. Представь себе, что Уивер не может больше поддерживать клуб. Ну, вдруг он обанкротится. Тебя тут же выкинут на улицу. И то же самое, кстати, будет с Уэйдом. Теперь понимаешь, что ты делаешь? Прямо показываешь, что ты с Уивером. Райли, секретарь, – этот со Слоумером. Понимаешь, как это устроено?

– Вряд ли они так уж совсем не церемонятся.

– Только один игрок играет в «Примстоуне» постоянно. Наверное, уже лет двенадцать играет. Фрэнк Майлс. А почему? Потому что никто не знает, на чьей он стороне. Когда на еженедельных заседаниях комитета начинается перепалка из-за отбора игроков, о Фрэнке никто не спорит. Он ни за того, ни за другого. Он плывет посредине, приятель. А с этими волками только так и можно. Вот тебе и все церемонии.

– Почему ты думаешь, что Уивер обанкротится?

– Но-но… Ты за меня не говори. Я сказал «вдруг». Ты тут еще новичок. Я просто знакомлю тебя с обстановкой. Я за всем этим давно наблюдаю. Ты, наверное, думаешь, что я продажная шкура – из-за этих моих «приятель» и «старина». Но такое уж у меня ремесло. Хочешь не хочешь, мне надо ладить с этими людьми, и я научился. Не думай, что я такой, каким ты меня видишь. Если хочешь и дальше ездить в приличном автомобиле, иметь кучу друзей и носить костюмы вроде того, который сейчас на тебе, смотри в оба. И вот тебе даровая информация: Уивер, наверное, скоро выйдет в тираж. Долго ему тут не продержаться.

Он не спеша вылез из машины и остановился на тротуаре.

– Конечно, старина, болтать об этом не стоит. Беру с тебя слово.

Он взбежал по ступенькам редакции, ни разу не оглянувшись.

* * *

После той первой воскресной поездки в Маркхемское аббатство и Хаутон-Холл мы стали меньше дергать друг друга. Пока я постепенно привыкал к новой обстановке и к покровительству Уивера, а матчи шли своим чередом, миссис Хэммонд не лезла в мои дела, как прежде. Почти каждое воскресенье я куда-нибудь уезжал с ней и с детьми. Это вошло в привычку. Мы осмотрели все исторические памятники, объездили все холмы и озера у нас в округе.

Когда начался мертвый сезон, мне все надоело, я нигде не мог найти себе места. Отчасти из-за этого я согласился подвезти Эда. Не было ни тренировок, ни игр. Я даже немного заинтересовался работой, кому-то на удивление.

Только мне было отчаянно скучно. До тошноты. Ни минуты я не чувствовал себя спокойным или довольным. Я даже прикидывал, не убить ли кого-нибудь, или, может, ограбить банковского инкассатора, или погнаться через весь парк за старой проституткой. Словно я был большим прожорливым львом, которого вдруг перестали кормить.

Этот день – суббота в начале июля – был облачным и душным. Я пришел домой около трех часов, думая соснуть, чтобы избавиться от львиного настроения. Миссис Хэммонд вешала белье позади дома. Чтобы Йен никуда не убежал, она посадила его на шлак в заброшенный загончик для кур. Линда бегала в соседнем дворе с другими ребятами, их визг разносился по всей улице. Постель была не убрана, я расправил одеяло, лег и попробовал заснуть.

Разбудил меня звук ее шагов: она ходила взад и вперед у себя в спальне. Наверное, стелила постель. Я лежал, не двигаясь, и смотрел на двух мух, танцевавших вокруг лампочки, и на пчелу, гудевшую снаружи на оконном стекле. Мухи слиплись в одну. Мне то хотелось, чтобы она ушла вниз, то – чтобы она зашла ко мне. Когда ее шаги раздались на площадке лестницы, я не мог сладить с ознобом. Я с удивлением посмотрел на свои руки: они в самом деле дрожали. С той секунды, как она открыла дверь, началась борьба: я боролся с собой. На кровати лежали два Артура Мейчина.

Она вскрикнула.

– Ох!.. Я не знала, что вы здесь. – Ее руки были прижаты к горлу. – Я не слышала, как вы пришли. Я хотела убрать постель.

– Я лег прямо на одеяло. Мне что-то захотелось спать, – сказал я, перекатился к краю и встал.

– Я постелю, все равно я уже здесь. У меня сегодня еще не было свободной минуты. Я стирала, Йен без конца убегал. Вы давно пришли?

– С час назад.

– Значит, когда я вешала белье. Я сейчас. – Она повернулась ко мне спиной и наклонилась над кроватью, подворачивая простыни.

– Вы не играете в крикет? – спросила она, вытянувшись на кровати, чтобы подсунуть руку под дальний конец матраса. Она была так занята, что, кажется, не ждала ответа.

Одно мгновение я был спокоен, потом у меня начали гореть шея и уши. Пока она возилась с матрасом, я ждал – я надеялся, что она почувствует напряжение и сумеет как-то его рассеять. Но она продолжала спокойно стелить постель, и я, сам не зная как, протянул руки и прижал ладони к ее бедрам. На мгновение она вся расслабла, потом вдруг одеревенела. Я притянул ее к себе и обнял. И опять она вся словно расползлась по швам. Она вырывалась, что-то выкрикивала. Я не выпускал ее и не произносил ни слова. Я все время напоминал себе, как некрасиво ее лицо, как она боится. Я был поражен ее бесчувственностью.

Ее голова дергалась из стороны в сторону, изо рта вылетали какие-то пронзительные звуки, которых я не понимал. Мне казалось, что я борюсь не с женщиной, а с кроватью. Я не мог понять, почему это было для нее такой неожиданностью, почему она не уступала.

Потом вдруг мне стало тошно, в горле поднялся комок – такое у нее было жалкое заношенное белье. Мне хотелось вырваться на воздух. Я попятился и увидел Линду: она стояла в дверях, смотрела на нас и не знала, плакать ей или смеяться.

– Ма-ма! – крикнула девочка, как будто снова переходила реку.

– Уйди, Лин! – сказала миссис Хэммонд. – Уходи! Уходи!

Девочка нерешительно стояла на месте, но мать не двигалась. Линда внимательно следила за нами, переводя взгляд с одного конца кровати на другой – смотрела то на один берег, то на другой.

– Мама, вы деретесь?

– Уйди, Линда! – крикнула миссис Хэммонд. – Уходи! Это просто игра.

Девочка, кажется, не очень поверила.

– А мне можно поиграть, мама?

– Уходи, Линда! Ну же…

Линда неуклюже повернулась и, громко топая, сбежала по лестнице.

Миссис Хэммонд лежала, повернувшись лицом к стене. Ее тело начало приподниматься в медленной судороге злобы и недоумения. Удивления.

– Ты! – всхлипывала она. – Ты! – На тонких стеблях рук торчали узловатые розовые кулаки. Глаза бегали из стороны в сторону. От нее пахло мыльным порошком, паром и влажной одеждой. Теперь, к концу, она кричала во весь голос.

Она встала с постели и пошла прямо вниз. Я подумал, что она идет искать Линду. Но я ошибся. Когда я схватил пиджак и выскочил на улицу, я увидел, что она опять стирает. Как будто ничего не случилось. Она стояла с вальком над тазом и медленно колотила белье, а может, там и не было белья.

Я ездил на машине около часа, потом отправился в «Мекку» прямо к открытию. Ресторан был пуст. Я зашел в бар и достал «Тропическую оргию»: лунная ночь над тихим тропическим морем; капитан Саммерс поднимается на палубу, оставив в каюте свою девочку «полностью удовлетворенной и в высшей степени довольной». К борту подошла шлюпка, чтобы забрать контрабанду, и капитан Саммерс вытащил маленький вороненый пистолет тридцать восьмого калибра. Я не считал себя виноватым. «Нечего все валить на меня», – говорил я себе. Не такая уж она недотрога. Она была замужем. Я бы ее не тронул, если бы не думал… И все-таки у меня на душе кошки скребли, пока не явился Морис с девочками.

– Тарзан снова сражался, – сказала Джудит, белокурая секретарша мэра. – Не хочет ли он сразиться со мной? – Она оттянула лацкан моего пиджака и увидела влажную запятнанную кровью рубашку. Она состроила гримасу. – Ну что ж, пора приучаться быть храброй! – сказала она.

Я засмеялся и почувствовал облегчение: я боялся, что, увидев меня, они сбегут.

* * *

Это повторялось не часто. Я предпочитал уходить с ней наверх в середине дня – так было легче. Вот почему нашим днем постепенно стало воскресенье. Все было известно заранее. Она поднималась к себе и надевала серое шерстяное платье, а если я не шел, звала меня или спускалась вниз и тихо сидела у камина, пока я не вставал. И уже тогда она без меня не шла. Тот же раз навсегда заведенный порядок соблюдался и в спальне – обязательно моей, как она настаивала, словно важнее всего для нее было соблюдать какие-то правила, которые она сама установила. Она всегда оставалась безучастной. И бессловесной. Когда все кончалось, она опять надевала домашнее платье. Она только терпела. Она, наверное, думала, что у нее нет другого выхода. Ей было все равно. Обычно такие воскресенья выпадали два раза в месяц.

Она стала чистоплотней. Башмаки исчезли с каминной решетки.

Предварительные тренировки шли уже несколько недель, когда я решил все-таки встретиться с миссис Уивер. Я довольно долго обдумывал ее приглашение, прикидывая, какую пользу оно может мне принести. Я был не так уж уверен, что она не указала мне границу: дальше омут, не заплывать.

Потом я вдруг встревожился, что упустил время. И при этом никак не мог понять, из-за чего я, собственно, беспокоюсь – я прекрасно обходился и без нее. Меня попросили доставить ей несколько благотворительных билетов, и я перепоручил их Уиверу – пусть сам отдает. А если забудет, тем лучше. Можно будет выбросить все из головы. Билеты были на «семейный вист» в Кооперативном зале – с половины восьмого до половины десятого. На обороте я написал свою фамилию. Если ее заинтересует нечто столь неопределенное, значит стоит попытать счастья. Уивер сказал, что его жена обрадуется любому благотворительному вечеру.

– Благотворительность – ее конек, – заявил он, горя желанием, чтобы я засмеялся; я доставил ему это удовольствие.

К моему удивлению, она все-таки пришла в Кооперативный зал и сыграла положенные партии в вист. Честно говоря, она выглядела тут не на месте: линейный корабль, состязающийся с яхтами. Пожалуй, даже глупо. Вообще-то такие карточные вечера не были для нее новостью, но только устраивались они под опекой местных властей и не здесь, а в ратуше. Я не знал, как мне держаться, и решил предоставить все ей, а сам стал играть, как будто ее и на свете не было.

В четверть десятого она перехватила мой взгляд. Она злилась, ей, наверное, было скучно, и она не очень хорошо себя чувствовала из-за спертого воздуха.

– Мы могли бы побеседовать раньше, – сказала она. – Через пятнадцать минут за мной приедут.

Она говорила раздраженно и деловито.

– Я думал, вы хотите, чтобы все приличия были соблюдены, – ответил я ей в тон.

– Приличия? Здесь? – У нее сорвался голос. – Нас тут никто не знает.

– Меня знают.

– Что ж, это естественно, – сказала она и презрительно оглядела зал.

– Придется им умереть. Я не должен был допускать, чтобы они видели вас такой.

Мы оба удивлялись, что разговариваем друг с другом таким образом.

Она встала и пошла к двери. Немного подождав, я пошел за ней. Я редко бывал так взвинчен. В ту самую минуту, когда я спустился к выходу, кто-то открывал дверцу ее «мориса-минора». Я отступил назад и видел, как машина уехала.

Через неделю, только я перестал об этом думать, как получил от нее письмо; я нашел его среди писем моих болельщиков, в жиденькой пачке, ожидавшей меня в «Примстоуне».

«Дорогой Артур Мейчин!

Мне очень жаль, если вам показалось, что в тот раз я была невежлива и резка: у меня немного расходились нервы из-за одного происшествия, которое случилось как раз перед этим, и я была не в духе. Надеюсь, вы извините меня. Может быть, как-нибудь на этой неделе вы заедете выпить чашку чаю? Среда – вполне подходящий день. Как вам известно, мистер Уивер уехал, и я буду рада гостям.

С наилучшими пожеланиями Диана У.»

Внизу, видимо, не доверяя моей сообразительности, она приписала:

«Это не значит, что вы должны привести с собой кого-нибудь из буйных приятелей моего мужа, являющихся сюда по субботам».

Все остальные письма в моей пачке были от подростков.

В среду я взял отпуск на полдня. Я не был уверен, знает ли она, что я работаю на заводе Уивера, но уж лучшего повода отдохнуть полдня, чем отправиться в гости к жене хозяина, кажется, не придумаешь. Я вернулся домой и надел костюм.

– Кто-нибудь умер? – спросила миссис Хэммонд.

– Нет. Я иду в город. Взял отпуск.

– Наверное, что-нибудь важное – вы надеваете костюм только по воскресеньям. Собираетесь куда-нибудь с Морисом?

– Нет. Это секрет.

– Что это за секреты у вас завелись?

– Самые секретные.

Она вышла, чтобы посмотреть, как я уеду. Она начала гордиться мной – тем, что я делаю и как одеваюсь.

Я проторчал часа два в бильярдной, сыграл три партии и решил, что, наверное, подошло время, когда миссис Уивер пьет чай. Мне было до того не по себе, что я два раза останавливал машину, чтобы помочиться. Как ни странно, около дома никого не было, кроме Джонсона. Две-три недели назад я слышал, что он – возможно, сославшись на меня – устроился на неполный день к Уиверам. Но когда я увидел его там во всей красе, меня как будто по голове ударили. Он пропалывал клумбу около подъездной аллеи. Я затормозил рядом.

– Как живешь, папаша?

Он выронил из рук совок и широко открыл глаза.

– В субботу начинаем – товарищеский с Лидсом. Придешь?

– Да. – Он посмотрел на машину, потом снова на меня.

– Мистер Уивер уехал на неделю, – сказал он.

– Знаю.

– Зачем же ты приехал?

– К его жене.

– Ты ушел с работы? – встревожился он.

– Только на полдня. Ну, пока, папаша.

Я подвел машину к стеклянной террасе. Он смотрел, как я выхожу. Я постучал, Мэй открыла дверь, и я вошел.

– Привет, Артур. Ты не часто бываешь здесь в такое время и по таким дням. Я думала, ты знаешь, что мистера Уивера нет.

– Я приехал к миссис Уивер, – сказал я и вдруг встревожился, как Джонсон. – Она тебя не предупредила?

Мэй нерешительно покачала головой.

– Она ничего не говорила. Сейчас я сбегаю и посмотрю.

Субботними вечерами я рыскал по этому дому, как пес, а теперь неподвижно стоял в холле, увязнув в ковре, который по субботам убирали. Я понял, что не надо было сюда приезжать. Может быть, она ждала ответа на свою записку. Может быть, вовсе и не думала, что я приеду.

– Какая неожиданность, мистер Мейчин! – воскликнула миссис Уивер, выходя из дверей гостиной, и по ее вырезу я понял, что она меня ждала. – Я очень виновата, но, очевидно, я потеряла ваше письмо… или вы звонили? Конечно, я очень провинилась… – Она выжидающе смотрела на меня.

Мэй стояла за ее спиной.

– Я говорил мистеру Уиверу, – с трудом произнес я. – Он сказал, что в сроду днем вы свободны. Наверное, он забыл передать вам, что этот благотворительный…

– Ну что ж! Значит, по крайней мере его сведения верны, – вздохнула она. – Давайте лучше перейдем в гостиную, и вы мне все расскажете.

Я думал, что Мэй давится от смеха, глядя на это кривлянье.

– Что подать к чаю? – спросила она у миссис Уивер.

– К чаю? Вы выпьете со мной чаю, мистер Мейчин? Боюсь, что такому великану этого хватит на один глоток. Но Мэй что-нибудь быстренько придумает… Не правда ли, милочка?

Мы вошли в гостиную, и она закрыла дверь. Обои с зелеными листьями вызывали у меня зуд. Стеклянные двери были распахнуты настежь. Я видел, как Джонсон возится у клумбы, и, когда он вдруг поднимал глаза, он видел меня. Все-таки это было утешением. Может, она нарочно приказала ему там работать.

Миссис Уивер была лет на двенадцать старше миссис Хэммонд – примерно на столько же, насколько миссис Хэммонд была старше меня. Эти годы оставили на лодыжках миссис Уивер валики жира да еще словно покрыли ее дорогим лаком всюду, где кончалось коричневое платье, туго обтягивавшее ее фигуру. Садясь, миссис Уивер успела дать мне понять, что она – человек свойский. Она положила ногу на ногу.

Мне не сразу удалось что-нибудь сказать.

– Ваш садовник… он здесь недавно, – это были первые слова, которые я произнес. Я пытался говорить небрежно, но она засмеялась.

– Да, – сказала она. – Вы его знаете?

Я не ответил, и она начала новый заход.

– А как поживает Эдвард Филипс? Я его не видела с той самой субботы, когда вы были здесь.

Я хотел сказать: «И я тоже», но вместо этого ответил:

– Хорошо. Точит карандаши к началу сезона.

– Ах да, начало сезона! Я совсем забыла. Как только мы с вами заговорили о регби, лето стало казаться таким коротким. А вы рады, что снова будете играть?

– Да, я немного соскучился, пока был мертвый сезон.

– Немного соскучились! Не могу себе представить, чтобы вы скучали. Скажите, а что вы делаете, когда вам скучно? Напиваетесь?

– Просто скучаю. И ничего не делаю.

– Вы, наверное, часто уезжаете куда-нибудь.

– Стараюсь. Машина жрет много бензина.

– А… – Она обдумала мои слова и переложила ноги. – Конечно, вам ведь летом не платят. То есть за регби.

– Да.

– Наверное, это одна из причин, из-за которой вы радуетесь, что снова будете играть. – Она улыбнулась самой себе и добавила: – Но мне, собственно говоря, хотелось бы узнать, почему вы приехали в ту субботу вместе с Филипсом?

Теперь она улыбалась во весь рот, обхватив пальцами колено.

– Он воспользовался моей машиной, – сказал я.

– Вашей машиной? – Этого она не ожидала. – Зачем?

– Его была неисправна… Он боялся, что произведет плохое впечатление, если приедет на автобусе.

– А! Как это на него похоже! Я могла бы догадаться… Значит, он заставил вас приехать сюда только потому, что ему нужна была ваша машина? Впрочем, ничего удивительного.

Она встала, подошла к стеклянной двери, закрыла одну половину и скрестила руки на груди.

– Что вы думаете о наших цветах? – спросила она.

Я думал, надо мне встать или нет; когда она обернулась, я поднялся и подошел к ней.

– Замечательные цветы, – ответил я.

На нее нашло смирение.

– Это Джонсон, – сказала она, когда он поднял голову и мы вместе перехватили его взгляд.

Я вдруг сообразил, что она навряд ли знает о наших приятельских отношениях, и решил, что так лучше.

Джонсон увидел, что мы на него смотрим, и начал орудовать совком прилежней обычного.

– А вы любите возиться в саду? – спросила она.

– Нет.

Это показалось ей забавным, и, повернувшись ко мне, она засмеялась. Потом положила руку мне на плечо.

– Ах, Артур! – произнесла она словно невзначай, и у меня зазвенело в висках.

Мы вернулись на прежнее место, и она начала говорить, что тоже не очень интересуется цветами, но тут раздался стук в дверь, и Мэй вкатила чайный столик.

– Спасибо, Мэй, – сказала миссис Уивер.

– Я хотела бы сейчас уйти, миссис Уивер, если вам больше ничего не нужно.

Миссис Уивер сделала удивленное лицо.

– Так скоро? – Она посмотрела на часы, оформленные под корабельный штурвал.

– Вы сказали, что я могу уйти сегодня на час раньше.

Кажется, спектакль под названием «Плохая память» начался снова; обе играли всерьез, хотя понимали, что на успех рассчитывать не приходится.

– Я составлю посуду, и вы вымоете ее утром, – сказала, наконец, миссис Уивер и проводила Мэй до двери.

Она закрыла ее довольно старательно, как мне показалось, и, вернувшись назад, стала разливать чай. Мне никогда не приходилось есть за таким первобытным столом, и я начал жонглировать чашкой и тарелочками, а потом посмотрел на нее, чтобы проверить, так ли я это делаю. Она сама жонглировала, так что ей было не до меня, но, подняв глаза, она все-таки заметила, каково мне приходится, и сказала:

– Вы, наверное, не привыкли к таким ухищрениям. Может быть, нам лучше устроиться за большим столом?

– Ничего. Я не так голоден, – ответил я.

– Не так голоден! – повторила она. – Я тоже не умираю от голода, но все-таки что-то ем. – Она подвинула мне тарелки со всякой всячиной; я взял руками несколько кусочков, собрал все вместе и отправил в рот.

Ей вдруг пришло в голову, наверное впервые, что я обыкновенный рабочий, поэтому она неожиданно спросила:

– Чтобы приехать сюда, вам пришлось на полдня уйти с работы? Я не думала…

– Да нет, я все равно взял бы полдня. Я играл сегодня на бильярде.

– На бильярде? – снова повторила она и, слегка заинтересовавшись, подняла брови.

– Да.

– Профессиональному игроку в регби, наверное, не так уж важно работать полный рабочий день?

– Да, пожалуй. Двое-трое наших игроков совсем не работают. Живут на то, что получают за регби.

– А что они делают летом?

– Ну… подыскивают какую-нибудь работу.

– И вы тоже так, Артур?

– Нет, я всегда работаю.

– Что же вы делаете?

– Я токарь.

– Токарь?

Она съела еще несколько жирных кусочков с тарелочек, которые подала Мэй, и пососала пальцы.

– А как вы предпочитаете зарабатывать на жизнь, работой или регби?

– Регби.

– Прекрасно! – сказала она. – По-моему, у вас дар к регби. Это поднимает вас над другими, вы согласны?

– Согласен…

Мне было тошно слушать, как она говорит про вещи, в которых ничего не смыслит, только и надежды было, что ей самой это надоест. Джонсон поднял голову и глядел на дом, на стеклянную дверь, но вряд ли видел меня через стекло: смотрел он довольно долго, а потом снова занялся клумбами.

Тут я заметил, что она сидит рядом и спрашивает:

– Налить вам еще чаю?

Я передал ей чашку, она наклонила носик чайника, но оттуда ничего не полилось.

– Придержите, пожалуйста, крышку, Артур, – попросила она.

Я прижал крышку пальцем, и она почти опрокинула чайник.

– В нем ничего нет, – жалобно проговорила она. – Мэй налила мало воды и забыла подать кипяток.

– Может, мне пойти принести? – спросил я.

Она поставила чайник рядом с чашкой.

– Не стоит, то есть если вы не хотите еще чая.

– Нет, спасибо.

Я сунул руку в карман брюк и вытер пальцы о носовой платок.

– Очень досадно получилось с чаем, – сказала она.

И вдруг мы оказались лицом друг к другу.

Не знаю, сколько времени мы так просидели. Я посмотрел ей в глаза и увидел, что в каждом из них крупными буквами написано: «кровать». Она прижалась правой грудью к моему плечу. Я решил не обращать на это внимания.

– На нас смотрят, – сказал я.

Она только слегка напряглась, но это был верный знак ее настроения.

– Кто? – равнодушно спросила она.

– Джонсон. Он в саду… пропалывает клумбы… и смотрит.

– Если вам неприятно, что на вас смотрит садовник, можно уйти в другую комнату.

– Джонсону, наверное, не очень трудно будет догадаться.

Она начала раздражаться.

– Странно, что это вас беспокоит. Но, конечно, неудачно, что мы у него на виду. Если хотите, Артур, перейдем в другой угол.

Она встала, взяла меня за руку и повела к другому дивану, откуда был виден капот и фары моего автомобиля. Ей не пришло в голову закрыть вторую стеклянную дверь. Она выпустила мою руку как раз вовремя: едва я встал, как услышал хруст песка и увидел, что Джонсон идет по аллее, косясь на дом.

– Опять он, – сообщил я.

– Вы мне нравитесь! – воскликнула она. – Вы похожи на кошку.

– Я хотел бы выпить. У вас что-нибудь найдется?

– Непрерывно в движении. Я никогда не видела такого неугомонного человека.

– Неприятно все время смотреть на Джонсона.

– Он уйдет через несколько минут. Может быть, тогда вы немного успокоитесь. Просто поразительно…

Миссис Уивер подошла к шкафчику рядом с радиолой и налила две рюмки. Она смотрела, как я залпом выпил свою, потом тоже отпила половину. У меня было такое чувство, как будто Джонсон подкрадывается к окну. В рюмках было виски.

– Вам хочется двигаться? – спросила она.

Я, кажется, не понял, что означал этот вопрос. Она отпила еще глоток и поставила рюмку. Я отошел к стеклянной двери и выглянул наружу. Никого не было. Я немного надеялся, что Джонсон окажется там и все решится само собой.

– Я, пожалуй, зря приехал, – сказал я.

– Ах, Артур, к чему эти глупости? – Миссис Уивер говорила ласково и сочувственно. Как с ребенком.

Она подошла и остановилась прямо передо мной, сдерживая дыхание и слегка открыв рот.

– Вы чем-то расстроены? – спросила она.

– Нет.

Она положила руку чуть пониже моего плеча.

– Не надо так стесняться, – сказала она по-прежнему ласково.

Она, наверное, видела, что я дрожу, и из-за этого подошла так близко, что я не мог ее не обнять. Она прижала свои губы к моим, и я почувствовал во рту ее язык.

С трудом отстранившись, я сказал:

– Не знаю, зачем я приехал.

– Молчите, – настойчиво сказала она и нажала на мое плечо, чтобы повернуть меня к двери. Я ждал, что сейчас на пороге увижу Уивера.

Но там никого не было. Я почувствовал, что мне безразлично, кто бы сейчас сюда ни вошел.

– Мне, пожалуй, лучше уйти, – сказал я.

Она остыла, и мы отпустили друг друга.

– Почему? По-моему, вы вели себя так мило.

– Я думаю, это нечестно.

– О Артур… нечестно!

Она повернулась, чтобы посмотреть на меня.

Чем больше я двигался, тем мне было спокойнее. Я сделал несколько шагов поперек комнаты, потом начал ходить вдоль стены.

– У вас такое ощущение… как будто… вы чего-то не поняли? – спросила она.

– Наверное, да.

Я смотрел на капот автомобиля и чувствовал себя в безопасности.

Потом она вдруг сказала:

– Может быть, вы думаете о миссис Хэммонд?

Она ожидала, что я сразу же на нее посмотрю. Кажется, ей было немного не по себе.

– О миссис Хэммонд?

– О женщине, с которой вы живете… Вы ведь с ней живете?

– Я снимаю у нее комнату.

– Ну, хорошо, называйте это как хотите. Я вовсе не стараюсь вас испугать, Артур. Но вы думали о ней?

– Нет… Я думал о мистере Уивере.

– А!.. Понимаю.

Она не знала, нужно ли объяснять мне, почему из-за него не стоит беспокоиться. Она снова нерешительно подошла ко мне.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал я.

Этого не надо было делать. Я ее не понял, не понял, чего она хотела, я мог еще исправить ошибку – казалось, именно это она мне говорит и советует поторопиться, потому что ее терпение уже почти иссякло. Я сделал шаг к стеклянной двери. Мне было не до тонкостей.

Она еще не знала, до какой степени ей следует рассердиться: прийти ли в бешенство или нет. Она так на меня посмотрела, что я ясно увидел, как она поднимает стол красного дерева весом в полтонны и швыряет его мне вдогонку.

– Вы уходите?

Я сделал все самым омерзительным образом. Я был слишком неуклюж. Я отказался от даровой пробы, и у нее появилось то самое выражение лица, которое бывает у разочарованного продавца. Она не поняла, что я тоже разочарован. Она просто не могла себе представить, что для меня значит рисковать отношениями с Уивером. Она смотрела на меня как на последнего подлеца, и я чувствовал себя последним подлецом…

– Вы уходите? – снова спросила она.

Я попробовал объяснить ей, рассказать, чего я хотел от жизни и как я этого хотел.

– Разве я могу… – начал я. – Такая жизнь просто не по мне.

– Вам незачем объяснять, Артур. Если вы чувствуете, что должны уйти, уходите.

– Вы понимаете, что я хочу сказать? Понимаете?

– Или оставайтесь, Артур, или уходите.

Минуту нам обоим казалось, что я останусь.

Потом я выскочил на аллею, забрался в машину и рванулся к белым воротам. На старательно разровненном песке остался широкий след, где машину чуть не занесло. Теперь я обливался потом, меня била дрожь, и все путалось в голове. Почему я не подыграл ей? Ведь наверняка она была лучше всех, с кем я имел дело. Такая женщина! А я взял и отказался.

Почему? Это-то понятно… Я должен относиться ко всему этому, как к шутке. Это не деловое предложение – настолько, что я отказался от самой большой удачи, какая мне только выпадала. Может, около нее толпятся сотни желающих, да мне-то от этого не легче. Она же выбрала меня. Безвестное ничто. А я взял и отказался. Это было так не по-деловому, что я вел себя, как порядочный человек. Только одно… Если я когда-нибудь замечу, что Уивер хочет отделаться от меня…

* * *

Начало сезона оказалось бурным. Тогда мы еще не знали, что кое-кому пригрозили увольнением, если наша команда не поднимется в таблице лиги. Джордж Уэйд и Дей Уильямс, тренер основного состава, не давали нам ни минуты передышки. Предварительные тренировки были напряженными и непрерывными: все долгие летние вечера мы занимались боксом, гимнастикой, бегали на короткие дистанции, играли в салки и первую встречу с Лидсом начали в хорошем настроении. Мне это пришлось кстати: я чувствовал себя все беспокойнее, а тут сразу стало легче. Играл я от этого только лучше. Можно было подумать, что за лето я стал опытным мастером. Тем более я удивился, заметив, что Уивер ко мне остыл. Никаких особенных признаков не было, но я всегда хорошо замечаю такие вещи: теперь он все чаще бывал с Морисом. Тогда же я в первый раз увидел Слоумера – закутанная в плед детская скрюченная фигурка в ложе комитета.

Однажды утром в воскресенье я сделал ошибку: поехал к родителям. Отец спал – он работал на железной дороге в ночную смену, но шум машины его разбудил, и он сошел в кухню прямо в кальсонах и встал у огня.

– Я слышал, ты хорошо начал этот сезон, – сказал он. Глаза у него были усталые и мутные. Он еще не совсем проснулся.

– Что же ты не придешь посмотреть? – спросил я.

– Он уже ходил, – ответила мать. Она собиралась печь хлеб и месила тесто, стоя на коленях пород очагом, где горел уголь. От жара и напряжения руки и лицо у нее были красные, она тяжело дышала, на круглый обтянутый фартуком живот падали отблески огня.