Текст книги "Такова спортивная жизнь"

Автор книги: Дэвид Стори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Дэвид Стори
Такова спортивная жизнь

Часть первая

1

Я упирался головой в крестец Меллора, ожидая, когда мяч появится между его ногами.

Но он замешкался. Я уже отодвинулся, когда мяч влетел мне в руки, и, прежде чем я успел отпасовать, снизу в мою челюсть ударило чье-то плечо. Лязгнули зубы, и все провалилось в черноту.

Первое, что я различаю, – это виновато-растерянное лицо Меллора рядом с лицом Дея, нашего тренера, который выжимает на меня из губки воду.

– Отдохни-ка пока, – говорит он. – Ты себе рот разбил.

Я встаю, заложив кулаки под мышки. И говорю Меллору пару теплых слов; остальные игроки стоят и смотрят – для них это приятная передышка. Я ухожу с Деем, и он сует мне под нос пузырек с нашатырным спиртом.

Я сижу на скамье, а он выкрикивает распоряжения игрокам, а потом закладывает большие пальцы мне под губу и оттягивает ее вверх.

– Ах, черт! – ахает он. – Ты же себе все передние зубы разбил!

– Вот, вот, вали все на меня, – говорю я, и получается шипенье с присвистом.

Он заглядывает мне в разбитый рот, и его глаза прячутся где-то за кончиком моего носа.

– Ну, Меллор тут тоже ни при чем, – говорит он. – Что, очень больно? Пожалуй, придется тебе вставлять искусственные зубы.

А запасные толпятся у него за спиной, и каждый норовит заглянуть ко мне в рот.

– И на что же я похож?

Глаза Дея на секунду встречаются с моими – надо же узнать, очень ли я зол.

– На старика. Недельку лучше держись от девочек подальше.

– Совсем онемело, – говорю я, когда он отнимает пальцы и губа сползает на место. – Я сейчас вернусь на поле.

Возвращаться-то не так уж и нужно. Мы ведем двенадцать очков, противник совсем вымотался, а до конца игры остается меньше десяти минут. Зрителям все давно ясно, и не расходятся они только потому, что на поле всегда может приключиться что-нибудь веселенькое, вот как со мной. Пожалуй, оттого-то я и возвращаюсь – пусть знают, что мне плевать.

Уже темнеет, и из долины навстречу низким тучам поднимается туман. Я бегу сквозь сумерки на поле и машу рукой судье, а по трибунам проносятся насмешливые приветствия и свист.

Времени остается как раз на один прорыв. Бензедрин уже перестал действовать. Я бегу посредине поля, зажав мяч в ладонях, хоть этот прием и мальчишку не обманет. Меня перехватывают, я падаю, пасую, а потом держусь в сторонке до финального свистка.

Мы по двое и по одному уходим с поля. Толпа зрителей разделилась посредине, как черная занавеска, и потихоньку рассасывается через главные выходы по обоим концам поля. Снаружи ждут автобусы – их освещенные вторые этажи видны над трибунами. Самый приятный для меня час за всю неделю – один и тот же час каждую субботу, когда игра кончается, в сумерках загораются огни и легко дышать, потому что не надо работать и завоевано право ничего не делать. Но сегодня я смотрю на сволочную спину Меллора и разделываюсь с ним и так и эдак. В туннеле он опускает голову и, ни на кого не глядя, равнодушно проходит мимо толпящихся там служителей. Он всегда такой – делает вид, что ему все нипочем. Потому, наверное, и лицо у него неподвижное, как у идиота.

Оно не меняется и тогда, когда мы залезаем в бассейн и горячая вода щиплет ссадины. По поверхности расплывается муть из грязи и крови. Она завивается вокруг наших поникших тел. Головы торчат над водой, словно какое-то зверье загнали в пруд; я бросаю думать – все равно ничего не получается.

Позади нас запасные с помощью горбатого служителя разбирают рубашки и трусы – берут самыми кончиками пальцев, чтобы не выпачкаться в липкой от пота грязи. Они в дождевиках, их движения медлительны и сердиты. А над головой все еще топочут расходящиеся зрители, и от этого гудят металлические перекрытия. В комнате сквозняк раскачивает тусклую лампочку, воняет потом, грязью из сточной канавы, мазями, жиром и дубленой кожей, и духота плавает в клубах пара, скрывающего стены.

И в этом тумане стоит Джордж Уэйд. Я чуть не сбиваю его с ног, когда переваливаюсь через край бассейна и бреду к массажному столу. Впрочем, узнаю я его, только когда наступаю босой ногой на лапу его собаки и слышу визг. Он подходит и стоит надо мной, пока Дей растирает и разминает мое бедро.

– Ну, как вы, Арт? – спрашивает он и, опираясь на палку, наклоняется над горами и долами моего тела. Но старательно смотрит только на мой рот.

Я оскаливаюсь прямо в его старую унылую физиономию, чтобы он сам посмотрел. Ему это кажется шуткой, и он смеется.

– Теперь вы больше не сможете огрызаться, – говорит он и добавляет: – Ну, там день или два. (Он, видимо, догадался, до чего мне смешно.) Я договорюсь, чтобы дантист принял вас в понедельник… Ах, да что это я? Сейчас ведь рождество. Ну, я посмотрю, что удастся сделать.

Он стоит и смотрит на меня, словно запоминая, как я выгляжу без зубов. По-моему, это ему нравится – во всяком случае, он спрашивает так, будто говорит с нормальным человеком:

– А вы сегодня идете к Уиверу? Он упоминал, что ждет вас.

Я уже сам об этом думал. Жаль упускать возможность отпраздновать сочельник и познакомиться со Слоумером. Но что делать, еще не знаю.

– Да, но мои зубы? – говорю я. – Вы не можете устроить, чтобы мне починили их сегодня? Не то я раньше чем через неделю к врачу не попаду.

Уэйд жует губами и щурится, будто раздумывая.

– Ведь при клубе есть дантист? – подсказываю я.

Он качает головой.

– Не знаю, Артур. Право, не знаю. Попробую навести справки.

Он смотрит на меня, словно прикидывает, стоит ли хлопотать.

– А не могли бы вы узнать прямо сейчас, сэр?

Он поворачивается и, волоча за собой пса, бредет между ворохами грязной одежды к двери. Собака пытается поднять заднюю лапу над одной такой кучей и чуть не летит кувырком.

– Я попробую, старина. Попробую. Положитесь на меня! – кричит он где-то в желтом тумане.

– Чтоб сегодня! – кричу я.

Он выходит, и духоту пронизывает струя холодного воздуха.

Я сползаю со стола и кутаюсь в одежду. Из бассейна доносятся вопли: чье-то поведение ниже ватерлинии не нравится остальным. Двое-трое как очумелые перемахивают через край и стоят, глядя на воду и почесываясь.

– Свиньи, – бормочет Дей и тоже смотрит на воду, а потом хохочет.

Настроение у меня как раз такое, без какого я сегодня с радостью обошелся бы.

Скамья скрипит – это Фрэнк сел рядом и, сам того не замечая, привалился всей тушей к моему плечу. Он сострадательно глядит на меня: его медлительный шахтерский мозг соображает, каково мне сейчас. С той же сосредоточенной неохотой он растирает себе плечи, не найдя другого способа выразить сочувствие. Я улыбаюсь ему; я ему всегда улыбаюсь, потому что в нем есть та скромность, которой обзаводятся профессиональные игроки под конец выматывающей жизни. Это отсутствие высокомерия и нравится мне во Фрэнке больше всего. Я не злюсь, что он капитан, и к его возрасту тоже отношусь спокойно. Скоро он совсем бросит играть.

– Ты идешь к Уиверу, Арт? – Он похлопывает себя по огромным ляжкам, и они трясутся. – Мне сейчас Морис сказал про его праздничек, – он кивает в сторону коренастой фигуры Мориса, почти изуродованной переразвитой мускулатурой.

И Морис ухмыляется нам, показывая на ссору в бассейне.

– Думал пойти. Как, по-твоему, я выгляжу?

Фрэнк встает и начинает вытираться; живот у него обвисает и колышется.

– Морис опять насвинячил, Арт, – говорит он и сердито смотрит, как Морис сгибается пополам от хохота. – На этой неделе я работаю в ночную, я ведь тебе говорил. И надо чулок сынишке повесить. – Он косится на меня и добродушно спрашивает: – А как твоя миссис Хэммонд?

Это уж такая шутка – говорить про меня и миссис Хэммонд. Но у Фрэнка она иной раз звучит упреком. Я шарю под лавкой и вытаскиваю сумку.

– Я кое-что купил для ее ребятишек. Девочке пару кукол, а сосунку – поезд.

– А сколько им?

– Линде, наверное, пять. А мальчонке пошел третий. Только их мамаше это не понравится. Она не любит, чтобы я вмешивался. – Я вытаскиваю из сумки негритенка, и он таращит глаза на Фрэнка.

Фрэнк улыбается.

– Говорят, там будет Слоумер, – говорю я ему.

Он неторопливо переводит взгляд на меня.

– Я бы не стал набиваться к нему в знакомые.

Я смеюсь, и он смотрит на мои зубы.

– Дорожки бывают разные, – говорит он и, кряхтя, нагибается, чтобы натянуть носки. – Но что-то не верится, чтобы ты пошел туда только из-за Слоумера. Кто она-то?

Фрэнк из тех, кто не слышит или не слушает, когда им отвечают, и только задает время от времени вопросы, чтобы собеседник не молчал. А если он вдруг и заинтересуется, то всегда тем, о чем разговор давно окончен. Вот он распрямляется, похлопывает себя по животу и поворачивается лицом к горящим углям в камине по ту сторону комнаты. Он перебрасывает мне полотенце.

– Ну-ка, потри мне спину, Арт. – Он покачивается под моими руками, и я не слышу, что он говорит.

– …На твоем месте я держался бы подальше, – заканчивает он, когда я вешаю полотенце ему на плечо, и начинает тереть мне спину.

– Совсем сухая. Ты слышал, что я сказал?

Я киваю, но думаю уже только о тупой боли, которая дырявит мне верхнюю челюсть.

– И занялся бы ты зубами. Это поважнее.

В комнату врывается холодный воздух – это открылась дверь. Вслед за собакой входит Джордж Уэйд.

– Вы скоро, Артур? – кричит он сквозь пар.

– А вы кого-нибудь подыскали?

– Закройте дверь, Джордж. Спасибо, старина, – доносится голос из бассейна.

– Какой-то школьный дантист. С ним договаривается мистер Уивер. Только надо поторопиться.

– Веселенькое рождество! – говорит Фрэнк. – Мне с тобой поехать?

– Не нужно, Фрэнк. Мистер Уивер сказал, что отвезет его на своей машине, – вмешивается Уэйд.

– Повезло, – решает Фрэнк. Он кашляет от пара и, опираясь багровой спиной о массажный стол, смотрит, как я одеваюсь.

Хватаю сумку, кричу из дверей: «Счастливого рождества!» – и иду за Уэйдом по холодной сырости туннеля под трибунами.

– И конечно, – продолжает он, – если вам придется вставлять зубы, как думает Дей, то клуб должен будет это оплатить. Я скажу Уиверу. Ну, как вы? То есть зубы как?

Я что-то буркаю, и мы по деревянной лестнице поднимаемся в буфет. В дверях, как я и думал, стоит старик Джонсон. Он хватает меня за локоть, когда я прохожу мимо.

– Как ты тебя чувствуешь, Артур? Все обошлось?

Глазки у него совсем сощурились от тревоги. Для него-то все кончено. Я вырываюсь, стараясь не очень его ушибить.

– Не приставайте к нему, Джонсон, – говорит Уэйд. – Мы торопимся.

Да только не слишком. Я сразу понял по спине Уивера, что поездка к дантисту в такое время ему совсем ни к чему. Уэйд переминается с ноги на ногу, пытаясь отвлечь Уивера от разговора. Пес стоит неподвижно. Джонсон следит из дверей. Наконец Уэйду надоедает приплясывать, и он легонько трогает плечо Уивера под дорогой материей. Фабрикант чуть оборачивается, разыгрывая свое обычное удивление перед случайностями жизни, и быстро взглядывает на меня, но тут же начинает с легкой насмешкой сверлить взглядом смущенное лицо Уэйда.

– Ну что, Джордж?

– Артур готов ехать, мистер Уивер, – говорит Уэйд и, помолчав, добавляет: – Когда вам будет удобно.

– Ах, вот что? Я сейчас освобожусь, Джордж. Ну, как вы, Арт, мальчик?

Он возвращается к своему разговору как раз вовремя, чтобы не расслышать моего ответа.

– Деловая беседа! – шепчет Уэйд, выворачивая большой палец в сторону тех, кто стоит перед Уивером, и, правильно сообразив, что он здесь лишний, добавляет: – Если что-нибудь понадобится, я буду в баре. А вертеться возле него мне незачем.

И он уходит с собакой туда, где сидят члены комитета.

Джонсон соображает, что сейчас, пожалуй, можно снова со мной заговорить, но пока он до этого додумался, Уивер успел повернуть ко мне свое херувимское личико и теперь говорит с раздражением:

– Вы готовы, Артур?

Я отвечаю утвердительно, конечно шепелявя, и он смягчается.

– Дайте-ка взглянуть, – говорит он, тоже бессознательно начиная пришепетывать, и я показываю ему всю картину.

Тут он немножко оттаивает. И будто нечаянно отступает в сторону, так, чтобы и его приятели заодно посмотрели.

– Здорово заехали, сынок. Не знаю, сумеет ли он привести в порядок этакую кашу.

Есть у Уивера это манерничанье, – и не только в речи, – которое, по его мнению, сразу показывает, что он промышленник и демократ. Некоторые никак не могут с этим свыкнуться. Уэйд, например, никогда не называет его Чарльзом, а только мистером Уивером. Я замечаю, как краснеют припухлости вокруг глаз Уивера, и понимаю, что он говорил сейчас обо мне.

– Ничего, если мы немного подождем? – спрашивает он. – Мориса еще нет, а я хотел бы поговорить с ним, прежде чем мы поедем… Как он, был почти готов, когда вы уходили?

– И долго мы будем ждать?

– Ну, пока он не придет, – отвечает Уивер. – Хотите выпить? – Но тут он взглядывает на свои ногти, словно что-то вспомнив. – А впрочем, не стоит – вдруг вам дадут наркоз. Я пошлю кого-нибудь поторопить Морри – он показал сегодня класс. Как по-вашему?

– Просто мяч отлетел в его сторону.

– Как всегда, сынок. – Уивер весь загорается, а потом настолько успокаивается, что говорит: – Вы и сами хорошо играли, Артур, – до этого случая. А для чего, герой, вы вернулись на поле?

– Подумал, что так будет лучше. Я совсем расклеился.

– Вы с ним поквитались?

– С кем?

– С бревном, которое вас стукнуло.

– Меллор затянул пасовку.

– Да… может быть. Ну, ничего. С кем не бывает! Правда, не слишком приятный рождественский подарок. – Один бок его вздымается: Уивер машет Морису, который влетает в дверь. – Мы здесь, Морри!

– Ну, как ты, Арт? – говорит Морис. Он вертится внутри своего вместительного пальто. Плечи обвисли, потому что Мориса под ними просто нет. – Меллор! – говорит он. – Ну и поганый же игрок. – Он смотрит на Уивера. – Не понимаю, почему вы держите в команде таких, как он?

– Так, по-вашему, виноват Меллор? – говорит Уивер без всякого интереса, но смотрит на Мориса очень внимательно.

– А! – Морис морщится и меняет тему. – Не думай об этом, Арт, и не порти себе вечер, – говорит он. – Ах, черт, да ведь ты же собирался к дантисту! Дей сказал, что ты уже ушел.

– Мы как раз едем, – сообщает ему Уивер. – Хотите с нами в машине? Не знаю, долго ли мы задержимся, но как только Артур покончит со своими зубами, так сразу и отправимся.

– Я – за. Хотя бы ради того, чтобы полюбоваться, как Артур сидит в кресле. Жаль, нет фотоаппарата.

– Раз уж мы об этом заговорили, то надо бы захватить и Джорджа Уэйда, – решает Уивер. – Он, конечно, не обрадуется, но все равно, пусть поедет и убедится, сколько это потребует хлопот.

Через окно в задней стене трибуны я вижу внизу, в проулке, «бентли» Уивера. Рядом с машиной вдруг появляется из служебного входа Фрэнк; он идет, наклонив голову, а концы белого шарфа, которым замотана его шея, заправлены за воротник старой, перекрашенной шинели. Свет уличного фонаря ложится на его плешь.

– Возможно, я оставлю вас у дантиста, если это будет слишком долго, – говорит Уивер, возвращаясь с Уэйдом на буксире. – Вы ведь не обидитесь, Артур? Я сегодня жду Слоумера и еще кое-кого, так что мне нужно вернуться домой пораньше. Ну, мы все готовы?

Мы все выходим на улицу.

– Может быть, вы посадите собаку в багажник, Джордж? Так, пожалуй, будет удобнее, – говорит Уивер, высовываясь из «бентли».

– Хорошо, – неуверенно отвечает Уэйд.

– Багажник отперт. Можете сами ее посадить. – Затем он медленно добавляет: – А как насчет вашей собаки, Артур?

– Какой еще собаки?

Он показывает на Джонсона – старик стоит у служебного входа, кепка ему велика и совсем закрывает его лицо.

– Не смешно, – говорю я ему.

Уэйд и Морис словно не слышат моего тона.

Уивер втягивает голову внутрь машины и спрашивает оттуда:

– Вы хотите, чтобы он поехал?

Я этого вовсе не хочу, но все же подзываю Джонсона, и он поспешно ковыляет к нам, готовясь благодарить и благодарить.

– Влезай, – говорю я ему. – Мы сейчас трогаемся.

– А ты где сидишь, Артур? – спрашивает он.

Я втаскиваю его на заднее сиденье.

– А вдруг, мистер Уэйд, ваша собачка вылакает все пиво? – говорит Морис, который сидит впереди.

– Ну, для этого ей нужен вместо зубов бутылочный ключ, – говорит Уивер, но никто не смеется.

Автомобиль проплывает мимо служебного автобуса – в нем сидят трое игроков и смотрят наружу, но нас не видят.

Внизу поворачиваются огни города. Мы быстро спускаемся к ним. Сэндвуд, на противоположном склоне долины, где живет Уивер, скрывается за каменными зданиями. С Булл-Ринга мы сворачиваем в улицу с односторонним движением и останавливаемся у кирпичного дома времен королевы Виктории.

– Он уже тут, – говорит Уивер. – Прекрасно. – Перегибаясь через руль, он показывает на освещенное окно на втором этаже. – Вы все пойдете туда или подождете в машине?

– Я пойду, – отвечает Морис. – А вы, мистер Уэйд?

– Не обращайте на меня внимания. – Пока мы спускались с Примстоуна, Уэйд успел закурить сигару. – Я подожду здесь с собакой.

– Я тоже там не нужен, – говорит Уивер; его обычная холодность становится из-за этой поездки еще более заметной. – Я подожду с Джорджем. Если я вдруг понадоблюсь, позовите меня. Вероятно, мистер Джонсон пойдет с вами.

Мы трое вылезаем. Входная дверь открыта. На ней надпись: «Детская зубная клиника». Джонсон прижимает ладонь к моей спине, пока мы поднимаемся. Дантист услышал наши шаги и ждет на площадке.

– Кто из вас ко мне? – спрашивает он и уверенно глядит на Мориса.

В своем огромном пальто Морис смахивает на больного.

– Ошиблись, старина, – говорит Морис. – К вам Артур, вот он.

Дантист ведет нас в свой кабинет.

– Садитесь в кресло, – говорит он. – Я состою в клубе. Вот почему вам удалось меня отыскать. Впрочем, в этом году я не видел ни одного матча, – последнее он говорит так, словно это освобождает его от обязанности помогать пациенту. – Где мистер Уивер?

– В машине. У него коленки дрожат. Верно, Артур?

Я киваю, откидываюсь на спинку кресла и гляжу в матовое стекло плафона. Пахнет эфиром, и после вони в раздевалке и теплоты шикарной машины меня начинает мутить.

– Я сейчас вернусь, – говорит дантист и скатывается вниз по лестнице.

– Ты понимаешь, почему его заело? – говорит Морис. – Пожалуй, тащить твои клыки придется мне, Арт.

Он перебирает инструменты, дергает провод бормашины и обнаруживает в ящике щипцы как раз в ту минуту, когда дантист, тяжело топая, начинает взбираться по лестнице.

– Он идет, – предупреждает Джонсон из своего угла.

– Как по-твоему, сколько он выжал из Уивера? – спрашивает Морис.

– Пятерку.

– Да, не меньше. Вспомни, чей сегодня день рождения!

Дантист слегка запыхался. Он замечает в руке Мориса щипцы.

– Сами обойдетесь? – спрашивает он. – Или вам нужен мой совет?

– Консультация специалиста – что может быть лучше? – говорит Морис за моей головой.

– Ну так вот: не лезьте не в свое дело! – судя по голосу, он не просто сердит, а так как Морис ничего не отвечает, я догадываюсь, что дело серьезно.

Я пытаюсь повернуть голову, но дантист уже держит меня за виски. Я открываю и закрываю глаза. Он часто и жарко дышит, и пахнет от него не как от врача. Он раздраженно буркает:

– Однако! Больно?

– Не очень.

Джонсон тревожно квохчет, и из моей десны брызжет кровь.

– С ними ничего не случится, если подождать несколько дней, – говорит он. – Пойдете тогда к собственному дантисту. Это ведь детская клиника.

– А что нужно будет сделать?

– Удалить их, разумеется. Шесть зубов. Один, правда, можно попробовать сохранить, хотя придется повозиться. Но в любом случае вполне можно подождать до среды. А тогда зубоврачебные кабинеты уже откроются.

– Уивер что, мало вам дал? – спрашиваю я.

Я чувствую, что он пятится, и открываю глаза.

– Это вы о чем? – он вдруг срывается на простонародное йоркширское наречие.

К нам подходит Морис.

– Если он дал меньше, чем положено, мы доплатим. Я потом с него получу. Сколько нужно?

– Дело не в этом, – отвечает дантист. Он еще не надел халата и как будто вовсе не собирается его надевать – вид у него, как у банковского клерка, пойманного на грошовой растрате. – Вопрос в том, как вставлять вам зубы. Вероятно, вам понадобится протез верхней челюсти?

– Вот именно, – говорит Морис.

– А если сразу после удаления шести зубов он пойдет вставлять зубы к другому дантисту, получится неудобно. Сам же я сделать этого не могу.

– Ну почему? – удивляется Морис, радуясь возможности поспорить. – Вы что-то крутите. У детишек тоже бывают вставные зубы. Я сам знаком с таким.

– Неужели? – кивает дантист.

– Вы можете договориться с каким-нибудь своим приятелем. Вы выдерете ему зубы, а тот сделает протез.

– Я склонен выпроводить вас даже без обезболивающего, – говорит дантист. – Я ведь вас сюда не приглашал.

Я даже вспотел, до того мне тошно. Джонсон подобрался поближе и заглядывает мне в лицо.

– Тут не вечеринка, – говорю я им. – Давайте покончим с этим, а на цену наплевать.

– Вы же видите, – замечает Морис, – у него все болит.

– Это будет стоить пять гиней, – говорит мне дантист.

Я думаю, не объяснить ли ему, какая он сволочь. И прикидываю, какими способами он может со мной поквитаться. Он спрашивает:

– Ну как?

Я говорю «да», а Морис предлагает заплатить, и дантист смотрит, как он вынимает деньги. Дантист прячет их во внутренний карман.

– Работать для муниципалитета совсем не так выгодно, как вы, может быть, думаете, – говорит он, натягивая белый халат. – Вам сейчас не найти никого другого. Придется дать наркоз. Вы давно ели?

– С обеда – ничего.

Морис добавляет:

– И вы договоритесь с кем-нибудь из ваших приятелей насчет протеза?

– Да, – отвечает он. – Но не будете ли вы так добры подождать в приемной? Можете не закрывать дверь, если вам интересно. А тут вы мне мешаете.

Еще минута, и он кладет мне на лицо маску. Мне становится жутко, и я кричу: «Морис!» Национальное здравоохранение, запашок виски. «Выпустите меня отсюда». Нелепое пустое лицо Джонсона. И совсем больное лицо Джонсона.