Текст книги "Такова спортивная жизнь"

Автор книги: Дэвид Стори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Как-то не очень ты меня уверил, – сказал я.

– Ты сделал мне больно, Артур. Ты на всех наседаешь. Ты хочешь заставить меня думать по-своему. Как ты мог сказать, что мне нужны деньги, плата? Ты все испортил.

– Ну ладно, я не хотел, чтобы так вышло. Просто я с самого начала думал, что ты мне помогаешь за деньги. И вовсе я на тебя не наседал.

– Давай тогда забудем об этом.

Его лицо стало маленькой непроницаемой маской.

– Нет, я хочу, чтобы ты меня выслушал. Мне неохота, чтобы потом все началось сначала. Давай договоримся. Я хочу тебе что-нибудь заплатить. Пусть это будет подарок, если тебе это больше нравится. Но я хочу, чтобы ты что-нибудь у меня взял. Я не хочу быть у тебя в долгу. Я тебе прямо скажу, мне не доставляет никакого удовольствия, когда меня лупят и гоняют по полю на потеху зрителям. Понимаешь, папаша? Я соглашаюсь на это только потому, что мне за это будут хорошо платить. Только так. Поэтому я хочу, чтобы и ты получил свою долю.

– Мне не нужно никаких денег, Артур. Если ты только их и добивался, пусть так, ладно. А я свое получил.

– Вот уж не думал, что для тебя это серьезное дело. А знаешь, что говорила миссис Хэммонд?

– Что? – тут же спросил он.

– Да все то же. Она сказала, что ты стараешься из-за денег.

– Да, конечно… конечно, – повторял он, стараясь придумать что-нибудь в ответ. – Другого она и не могла сказать. Мне не нравится эта женщина. Не знаю, Артур, зачем ты там живешь. Она меня не любит.

– Да я не о том. Я сказал это только, чтобы ты понял: мне ничего не стоит выложить тебе несколько фунтов. Я-то знаю, что ты старался не из-за денег. К черту, хватит разговоров. Я тебе что-нибудь пришлю. Давай-ка назад чек.

– Когда мы с тобой увидимся? – спросил он, весь какой-то застывший и растерянный.

– Не знаю. – Я взял у него чек и сложил его.

– А как завтра? – спросил он. – Завтра воскресенье.

– Воскресенье? Мне до того не по себе, что я не отойду до следующего воскресенья. Я совсем скис.

– Пойди отдохни, – посоветовал он. – Я забегу завтра посмотреть, как ты… Ты пил?

– Да, я пьян в стельку, – ответил я.

Он смотрел, как я, шатаясь, побрел к парадному. Какие-то люди выглядывали из окон. Но ее окно было темно – обычный мрак.

– Кто там? – спросила она, когда я постучал.

– Это я. Король Англии.

– Это вы? – переспросила она.

– Нет. Это я.

– Вы?

– Да откройте же! Что сейчас, война, черт подери?

Я слышал, как она отодвинула задвижку, потом я оказался внутри и прислонился к стене.

– Что сегодня со всеми стряслось?

– Вы пьяны, – сказала она. Она смотрела на меня спокойно, стараясь изобразить отвращение.

Я сам доковылял до кухни и лег в кресло.

– У вас глаза совсем красные. Кровью налитые, – говорила она.

– Это от сотрясения мозга, сударыня.

– Вы что, дрались? И на лбу синяк. – С минуту она смотрела на меня, может быть, надеясь обнаружить еще что-нибудь и понять, в чем дело. Она не знала, как себя вести. – У вас на переносице синяк.

– Можете мне про это не рассказывать. Я и так чувствую. Есть у вас кодеин или что-нибудь вроде?

Она принялась с шумом выдвигать ящики, заглянула в буфет, а потом подошла и сунула мне в руку чашку. Я протянул другую руку, нащупал ее пальцы и таблетки.

– Ну, давайте. Целых четыре.

– Две сейчас, – сказала она, поджав губы. – Остальные возьмете потом, если не поможет.

– Очень похоже на вас: если не поможет. Почему не взять сразу четыре, чтобы наверняка помогло?

– Каким вы вдруг стали героем и храбрецом… и все потому, что вас стукнули по голове.

Я не ответил. Она подождала, пока я запью, и сполоснула чашку под краном. Вода рычала. Она села напротив.

– Заходил Джонсон. Этот ваш приятель.

– Я видел его на улице. Он вбил себе в голову, что вы почему-то его недолюбливаете. Правда странно?

– Он, по-моему, думал, что я вас где-нибудь прячу. Заявил, будто ему сказали, что вы здесь.

– Ему так и сказали. Давно он приходил?

– С час назад. Он, наверное, не в себе, а то с чего бы ему ждать столько времени. Разве не так? Не понимаю, зачем он вам.

– Он то же самое говорит про вас. Никак не может понять, почему я не ухожу отсюда.

Минуту она молчала, не зная, что сказать.

– Лучше бы вы завели приятелей одного с вами возраста, – ответила она наконец.

– Я завел.

– Пусть бы работал. Он еще не такой старый, чтобы не работать.

– Со мной заключили контракт.

Я сказал это без всякого выражения. Она удивленно повернулась ко мне. Как всегда поздно вечером, она выглядела усталой. Ее глаза, и всегда-то мутные, сейчас вообще исчезли. Пустые дыры.

– Хотите чаю? – спросила она.

– Вы не слышали, что я сказал?

– Слышала. Вы рады?

– Скажете сами, когда угадаете сколько.

– Я ничего в этом не понимаю… ваш Джонсон так волновался, будто дело шло о целых тысячах. Я его не слушала. Да оно и к лучшему.

– А ну его! Угадайте, сколько я стою.

– Не знаю. Я ничего не понимаю в регби.

– Я знаю, что не понимаете. Просто угадайте, сколько я, по-вашему, могу стоить. Сколько в меня вложено наличными?

– Мне, правда, трудно сказать. Будь моя воля, может быть, вам. пришлось бы еще приплачивать.

Я закинул голову за спинку кресла, чтобы мне было ее видно, и засмеялся.

– Шутите, – сказал я.

– Шучу.

– Я знал, что вы такая, если стащить с вас эту маску.

Она улыбнулась по-настоящему.

Я снова посмотрел на нее. Я никогда не замечал, какая она. Она не хотела, чтобы ее замечали. Вся ее жизнь, сколько я ее знал, только в том и состояла, чтобы сделаться как можно меньше и незаметней. Сжаться так, чтобы жизни уже не оставалось. В этом была ее цель. В точности противоположная моей. Это меня больше всего выводило из себя. Я хотел, чтобы настоящая миссис Хэммонд выпрыгнула наружу, как она почти выпрыгнула в эту минуту. Жизнь кинула ей столько плохих карт, что она больше не хотела иметь с ней дела. Она сдалась и сложила руки. Я ненавидел ее за это. За то, что она меня не видела, за то, что она не хотела видеть, что я могу ей помочь. Все было плохо. И я тоже. Все безразлично. И я тоже.

– Будете угадывать? – спросил я: мне хотелось ее поразить.

– Нет, – она покачала головой.

Я подождал, чтобы она могла передумать.

– Ладно, скажу, раз вы такая мастерица отгадывать загадки. Пятьсот фунтов.

Она засмеялась легко и неожиданно. Я никогда раньше не слышал ее смеха.

– Не верите? – спросил я.

– Нет.

– Если подойдете ко мне, я покажу вам чек со всеми подписями и с числом.

Я протянул ей бумажку, она взяла.

– Видите, пятьсот, буквами и цифрами, – сказал я, пока она читала.

Она немножко подержала чек в руке, потом отдала назад.

– Что вы про это думаете?

Она думала, что я слишком ликую.

– Очень хорошо.

– Вы как будто не рады.

– Что же мне, вскочить и танцевать?

– Зачем вы так говорите? Это на вас не похоже.

– Не очень-то тяжко вы трудились, чтобы получить этот чек.

– Пусть будет по-вашему. Забудем про чек, если из-за него начинаются такие разговоры. Я попробую пойти к себе. В темноте мне станет легче – особенно под этот ребячий визг… Вам надо было обрадоваться, – прибавил я, не удержавшись.

– О них не заботятся… родители не заботятся. Позволяют ребятам играть всю ночь напролет, лишь бы домой не приходили.

– Сегодня в «Мекке» обо мне поплачут. Полагается ведь угостить всех и каждого. Старик Дикки! Видели бы вы, как он позеленел, когда Торп сказал ему, сколько я получил. Не будите меня утром, миссис Хэммонд, может быть, я уже буду мертв. – Я нарочно с трудом тащился по лестнице, чтобы посмотреть, решится она мне помочь или нет. Она растерянно стояла посредине кухни. Не знаю, может быть, она хотела, чтобы я покатился вниз. – Да, кстати, – сказал я, – Уивер говорил сегодня о вашем муже. Рассказал мне, как его убило.

– Да?

– Я это просто так сказал. Может, не надо было, тогда простите.

Некоторое время я лежал в постели и из-за боли не мог заснуть – я перелистывал «Тореадора», читал, как он заставлял зрителей охать на каждый свой чих, и ждал, чтобы она перестала плакать на кухне. Она, наверное, ненавидела меня за то, что я так легко получил эти деньги. Эрику пришлось умереть, чтобы завод заплатил ей каких-нибудь две сотни. А этот тореадор кричал на толпу. Он выводил их из себя, а потом выкидывал какой-нибудь такой номер, что они тут же готовы были лизать его пятки. Потом я услышал за дверью ее голос.

– Значит, вы не останетесь? – спросила она.

Я об этом не подумал. Не дождавшись ответа, она спросила снова:

– Эти деньги… значит, вы теперь переедете?

– Вряд ли! – крикнул я и услышал, как хлопнула ее дверь. Я положил чек на стул около кровати, чтобы сразу увидеть его, когда проснусь.

3

– Тара-ра, тара-ра, идут горой, грянем ура.

Я вижу рукав из дорогой материи – Уивер обнимает Мориса за плечи. Морис горланит песню. Их головы почти рядом, между ними дорожка, которую пробивает в листве свет фар. Мы мчимся вверх по холму где-то в Сэндвуде. Я чувствую рядом запах сигары Джорджа Уэйда, с другой стороны вплотную ко мне притиснуто тело Джонсона. Старик нагибается вперед и осторожно прикасается к затылку Мориса.

Морис оборачивается.

– Что тебе, папаша? – И тут он замечает, что у меня открыты глаза. – А! Пациент проснулся, доктор!

Он заставляет Уивера обернуться. Несколько мгновений только я один смотрю в ветровое стекло.

– Ну и видик у него! Ты держался что надо, Артур, ей-богу, – говорит Морис и гогочет. – Верно? – обращается он к Уиверу, искоса поглядывая на Джорджа Уэйда. – Теперь мы знаем всю белиберду, которая скрывается у него в подсознании. Правда, Джордж?

Я вижу, но не слышу, как Уивер пытается его унять.

– В жизни не слышал ничего интереснее, Арт. Нет уж! Когда мне будут рвать зубы, я постараюсь, чтобы рядом никого не было. А то у меня не останется ни одного друга на всем белом свете.

– А у меня?

Морис опять смеется и спрашивает:

– Вы слышали, что он говорил, мистер Уэйд? – Он захлебывается и давится от смеха. – Один друг у тебя есть, Артур. Это я. За других не ручаюсь.

Он смотрит прямо на Уэйда, лица которого мне не видно. Тут вступает Уивер.

– Я никогда особенно не верил в психологию и тому подобные вещи, но теперь я, пожалуй, этим займусь – глубинами подсознания и прочей волынкой, как выражается Морри, тем, что мы прячем под прилавком.

– Бред человека без сознания, – возражает Уэйд. – К чему делать из этого что-нибудь еще?

– Бред или не бред, Джордж, – говорит Уивер, – но, видимо, у него есть какая-то любимая дорожка, и по ней-то он и ходит.

– Да еще как топает, – вставляет Морис. – Та-ра-ра, тара-ра… идут герои, грянем ура.

– Во всяком случае, я на Артура не обижаюсь, – говорит Уэйд. – Он нездоров. Я по-прежнему считаю, что нам следовало отвезти его домой, как советовал врач. Или по крайней мере подождать, пока он окончательно придет в себя. Как вы себя чувствуете, Артур?

– Он хотел пойти. Правда, Арт? – говорит Морис. – Сегодня сочельник. Какая ему охота весь вечер сидеть взаперти в своей конуре. Правильно, Артур?

– Не знаю.

– Как вы себя чувствуете? – повторяет Уэйд. Кажется, я задел его за живое, когда был не в себе. Он говорит глухо и обиженно и интересуется моим самочувствием очень уж напоказ.

– Я чего-нибудь наболтал?

– Вас вынесли на воздух раньше времени. Мистер Уивер не мог больше ждать, и Морис решил захватить вас. Врач, кажется, дал вам слишком большую дозу.

– Ты ведь не хотел, чтобы мы тебя бросили там, верно, Артур? – говорит Морис. – Посмотрел бы ты на себя, когда мы волокли тебя от этого зубодера. Тебе чудилось, что ты плывешь. Руками ты размахивал…

– Вы могли уехать вперед, – говорит Уэйд, – мы бы взяли такси.

– И отвезли бы его домой? Какое, к черту, получилось бы у него рождество? Верно я говорю, Арт? Ты ведь хотел пойти.

– И сейчас хочу, поворачивать назад нет никакого смысла.

– Молодчина, Арт! Покажи им, на что ты способен!

– Самое правильное, – говорит Уэйд, – как только мы приедем к мистеру Уиверу, вызвать такси и отправить его домой в постель.

– Я не собираюсь ложиться в постель, – говорю я ему.

– Вот это так, Арт. Представился случай, веселись вовсю!

Все откидываются на сиденье и смотрят, как за ветровым стеклом мелькает листва.

Нужно заняться Джонсоном, он уже давно подталкивает меня локтем. Оказывается, он хочет, чтобы я посмотрел на него, только и всего. При отраженном свете фар я вижу, как он беззвучно улыбается с какой-то туповатой радостью.

– Мы приедем через несколько минут, – говорит Уивер. – Я поехал кружным путем. Меньше движение. Джордж, если вы посмотрите за поворотом направо, то увидите Примстоун.

Я сглатываю кровь и прикасаюсь кончиком языка к пустым ямкам на месте передних зубов. Они мягкие. Студенистые. Ноющая боль в нёбе, но терпеть можно.

Машина вырывается из выемки и едет по гребню над долиной. Внизу – освещенный город, цепочка огней свертывается кольцами и обрывается в темноте вокруг Примстоуна. Свет отражается от охладительных башен в долине чем выше, тем слабее, и верхушки их сливаются с темнотой неба. Кажется, что две колонны поддерживают какую-то невидимую тяжесть.

– Ну и дыра, – говорит Морис. В окно летит плевок.

Уивер убирает руку.

– Попало и на меня, Морри, – говорит он, вытирая щеку. – Как ты себя ведешь?

По-моему, Морис не слышит. Во всяком случае, он снова плюет, и Уивер оборачивается к Уэйду.

– Совсем разошелся. Как по-вашему, Джордж? – Уивер злится на своего любимчика, но не хочет этого показать.

Уэйд не отвечает. Он смотрит вниз и больше ничего не видит и не слышит. Может, вспоминает свою жизнь – для поднятия духа.

Фары освещают белые ворота в высокой живой изгороди. Морис выходит, громко кляня все на свете, открывает ворота, и мы въезжаем. Он садится на свое место, и машина осторожно движется по аллее.

Все окна Линга-Лонги ярко освещены. Там уже веселятся вовсю. Половина гостей с криком и визгом высыпает нам навстречу и провожает до стеклянной террасы. Морис высовывается в окошко и вопит во все горло.

– Как в древнем Риме, – говорит Уивер со спокойным, снисходительным удовлетворением. Ему так и хочется сбить одного-другого, но он удерживается.

– Давите их, они не обидятся! – кричит Морис. – Сегодня сочельник.

Никто не может открыть дверцы, чтобы выбраться наружу. Тогда Морис открывает люк машины и вылезает через него. Его ноги упираются в модные плечи Уивера, а потом вдруг исчезают, и он валится на протянутые снаружи руки.

– Самый дорогой половик, на который когда-нибудь ступали ноги этого парня, – говорит Уивер все еще вежливо. Но в свете приборной доски его лицо кажется бледным и напряженным.

Мотор умолкает. Мне видна огромная рождественская елка посреди террасы. Лампочки на ней вздрагивают, потому что мимо снует толпа.

– Я думаю, самое разумное – это тут же уехать, – говорит Уэйд.

– Возможно, вы правы, Джордж. Только вряд ли мне удастся проехать хотя бы десять ярдов.

Уивер пытается открыть дверцу, сохраняя достоинство. Но как только дверца поддается, груда тел радостно наваливается на нее снова.

– Я вовсе их не приглашал. Сюда сбежалось полгорода. Очевидно, нам тоже придется воспользоваться люком. Как вы думаете?

Он в изнеможении откидывается на спинку сиденья.

– Я считаю, что надо уехать, – повторяет Уэйд. – По-моему, всякий цивилизованный человек, не говоря уже о Слоумере и таких, как он, постарается держаться подальше от этого сброда. Сборище идиотов.

– Я их вовсе не приглашал. Славу богу, Слоумер и член парламента приедут не раньше чем через час.

– Сколько сейчас времени? – спрашиваю я. Мне кажется, что с тех пор, как мы были у зубного врача, прошло несколько недель.

Уэйд шарит в жилетном кармане.

– Еще нет восьми.

Минут через десять дверца со стороны Джонсона открывается, и старик вдруг исчезает. Морис заграбастывает мою руку и кричит:

– Берегись этого педераста! Не то он тут же напьется, и мы так и не увидим его милой детской улыбки.

Я стою на земле, прислонившись к машине. Меня теснят тела, лица, зажатые в пальцах стаканы, но сквозь смех, крик и звон стекла я ясно слышу, как внутри Джордж говорит:

– Пока это скопище не рассеется, я отсюда не двинусь. Можете идти без меня.

– Ну, давай, давай улыбайся, Арт! – кричит Морис.

Между машиной и террасой целая толпа, да и терраса битком набита. В каждом окне пляшут лица, похожие на маски. Всем заправляет Морис. Я смотрю на него как баран, чтобы подманить его поближе. Он подходит вплотную и орет мне в лицо:

– Ну-ка, улыбнись им, Арт!

Я отталкиваюсь от машины и с размаху бью его в живот.

– Поспокойнее, Морис, – говорю я, держа его левой рукой.

Он вырывается.

– Да, я совсем забыл, – говорит он стоящим рядом, – в багажнике два ящика пива.

Они идут за Морисом к багажнику. Уивер уже там и нажимает на ручку. Увидав собаку, свернувшуюся между ящиков, женщины визжат и хлопают в ладоши. Этого довольно, чтобы выманить Уэйда из машины; он проталкивается вперед.

– Я возьму собаку, – говорит он.

– Ничего, – откликается Морис, – сейчас я ее вам достану.

Он оглядывается на Уивера, Уивер посмеивается.

– Иди сюда, песик. Иди-ка сюда, песинька.

Собака взвизгивает и забивается в глубь багажника. Морис хватает ее и вытаскивает, держа одной рукой за хвост, а другой за толстый ошейник с серебряными бляхами. Пес выгибает спину и извивается, но Морис зажимает его в руках. Женщины пользуются случаем показать свою доброту: они поглаживают собаку и говорят ей ласковые слова. Пес опускает голову, Уэйд улыбается.

– Фьють, – говорит Морис, когда собака выскальзывает у него из рук, – я ее уронил.

– Не дайте ей уйти! – кричит Уэйд.

– Сейчас поймаю, – говорит Морис, но, стараясь схватить пса, словно нечаянно пинает его.

Собака мечется среди леса ног, внезапно находит просвет и удирает в кусты.

– О, дьявол! – разражается Уэйд.

Морис закрывает лицо руками, его плечи под огромным пальто сотрясаются.

– Удрала, – ухитряется выговорить он.

– Сюда, Тоби! К ноге, Тоби, Тоби! К ноге! – В голосе Уэйда и злость и ласка.

Большинство – и я тоже – в первый раз слышит ее кличку, многие смеются. Двое-трое отворачиваются.

– Мы ее скоро отыщем, Джордж, – говорит Уивер, явно развеселившись. – Она не может убежать из сада. Давайте лучше внесем ящики, пока пиво не замерзло. Ну-ка, девушки, покажите этим воинам, куда их поставить.

Морис с ящиком проходит мимо меня, его все еще душит смех.

– Пойдемте, Джордж, – зовет Уивер.

Уэйд по-прежнему стоит позади машины и с надеждой смотрит на кусты.

– Я должен сначала найти собаку, мистер Уивер. Не могу же я бросить здесь проклятую тварь. – Он начинает звать ее и свистеть, чтобы подтвердить свои слова.

– Ну, как хотите, Джордж. Мы через минуту к вам выйдем, только разложим все по местам. Говорю вам, что из сада она убежать не может. Внутри живой изгороди протянута проволочная сетка. Так что не беспокойтесь.

Вместо ответа Уэйд ныряет в кусты, палкой нащупывая путь – собачий ловец. Уивер сочувственно улыбается и поворачивается, чтобы идти к дому.

– Вы обойдетесь без посторонней помощи, Артур? – спрашивает он и уходит, не дожидаясь ответа.

Я хорошо ориентируюсь в доме Уивера, как в любом общественном здании, хотя я в первый раз вижу здесь, такое сборище, даже в сочельник. Мне хочется только одного: найти где-нибудь спокойный угол и лечь. Место, о котором я мечтаю, это маленькая спальня под самой крышей в одной из башенок. Там я обычно оказываюсь в конце вечеринок, которые Уивер устраивает для регбистов. Я успеваю подняться только до половины лестницы, когда в холле появляется Джонсон – он похож на заблудившуюся собаку Уэйда. Я добираюсь до площадки раньше, чем он меня замечает. Голова кружится.

Дверь заперта. Я слышу, что внутри кто-то возится. Стучу.

– Побыстрей. Побыстрей. Ваше время кончилось.

За дверью скрип и шорохи, потом раздается голос Томми Клинтона, одного из дублеров городского клуба.

– Катись отсюда, мы еще только вошли.

– Послушай, Клинтон, – говорю я, – внизу тебя ждет папочка.

– Если ты не уберешься, – говорит он спокойно, – я выйду и съезжу тебе в рыло, кто ты там ни есть.

– Ты слишком молод для таких вещей, Клинтон. Имей совесть. У тебя впереди вся ночь, чтобы попивать какао.

– Это ты, Артур? – спрашивает он подозрительно и гораздо тише.

– Да. Долго мне еще ждать?

– Дай нам пять минут, Арт. Через пять минут мы выйдем, честное слово.

– Пять минут. Я буду ждать на площадке и считать.

Возвращаюсь назад и жду около огромного азиатского ландыша в медной вазе – одно из увлечений миссис Уивер. От него пахнет, как будто его недавно полили, и не водой. Из-за цветка мне видны лестница и часть холла. Шум внизу оглушительный. Он бьется в стене рядом с моим ухом и отдается у меня в голове. Я жду не больше двух минут и опять вижу Джонсона, на этот раз он тащится за Морисом. Некоторое время они о чем-то спорят, потом начинают подниматься наверх.

Я удираю с площадки и забираюсь в ванную. Света нет, я запираю дверь.

– Если он в доме, папаша, то он должен быть здесь, – говорит Морис. – Домой он не уехал, можешь быть спокоен. Просто стесняется, что у него нет зубов. – Морис барабанит в дверь спальни, напротив ванны, но никто не отвечает. – Послушай, Арт. Это я, Морис. Я знаю, что ты здесь. Что с тобой стряслось? Ты обиделся?

– К черту! – слабо доносится голос Клинтона, – неужели в этом доме не могут хоть на одну минуту оставить нас в покое!

На мгновение водворяется тишина, потом Морис говорит:

– Прости, Томми. Я думал, там Артур.

– Я не из таких, – отвечает Томми, – иди-ка ты, Морис, знаешь куда.

– Его здесь нет, – шепчет Морис Джонсону. – Если хочешь, поищи в других спальнях. Я пошел вниз.

Когда они уходят, я наливаю в таз холодной воды и на минуту окунаю голову. На полке рядом с тальком миссис Уивер лежит аспирин. А может, это тальк Уивера? Я глотаю четыре таблетки. Потом для верности еще две. Когда я выхожу из ванны, дверь спальни открывается, и Томми со своей девицей выходит на площадку.

– А где твоя девочка? – спрашивает он.

– Сейчас придет, – я кивком показываю на ванную.

Он подмигивает.

– Прихорашивается, – говорит он. Томми воображает, что он дока по части женщин. – Тебя искал Морис.

– Скажи ему, что ты меня не видел.

– Будь спокоен, Арт. Удачной охоты.

Он не оставил ключа в замке. Я задвигаю задвижку и поправляю матрас. Сильно пахнет духами. Я выключаю свет, задергиваю занавески, снимаю пальто и ботинки. Потом залезаю под одеяло и стараюсь понять, за что Уивер так меня ненавидит. Где я оступился?