Текст книги "Такова спортивная жизнь"

Автор книги: Дэвид Стори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Я ждал, чтобы Морис что-нибудь спросил – может быть, что-нибудь неопределенное о дальнейших намерениях Мидлтона. Но он продолжал смотреть на мэра пустопорожним улыбчатым взглядом.

– А насколько вы-то в этом заинтересованы, Мидлтон? – спросил я неуверенно, начиная подозревать, что Морису все равно, кого бы ни сочли виновным. – Это входит в политику муниципалитета или как?

– Если вы спрашиваете, хочу ли я замять это дело, то ответ будет утвердительным. Мне меньше всего нужно, чтобы сумасшедшая субботняя компания из «Примстоуна» и «Мекки» орала об этом на всех перекрестках. Но если вы думаете, что я сам хочу использовать эту сплетню против героев-регбистов, которые расхаживают по городу, будто они его хозяева, то вы ошибаетесь. Именно, учитывая интересы всех и вся, я и хочу, чтобы это дело было улажено надлежащим образом и без лишнего шума. Вам ясна моя позиция, Мейчин?

– Да… И нужен вам теперь только виновник.

– Вот именно, – и он опять посмотрел на нас обоих.

Морис открыл было рот, но тут же снова его закрыл. А потом сказал:

– Ей-богу, Мидлтон, я не понимаю, где вы набрались этих басен.

Мидлтон встал и взял свою фетровую шляпу.

– Очевидно, мне не имеет никакого смысла расспрашивать вас дальше, – сказал он. Его лицо было по-прежнему багровым, а взгляд – растерянным и встревоженным. – Всего хорошего. Желаю удачной игры.

Он медленно вышел, машинально кивнув швейцару в форме.

Уивер, который наблюдал за нами через плечо соседа, теперь вскочил и направился к нам со всей неохотой и нетерпением, характеризовавшими отношения, которые существовали теперь между нами тремя.

– В чем дело, Морри? – спросил он. – Перед матчем вам не следует волноваться… И Артуру тоже. А споры оставьте до вечера или до воскресенья.

Он знал, для чего мы понадобились Мидлтону, и, наверное, считал, что сумеет нас успокоить, если будет говорить без умолку.

– Вам совершенно ни к чему, – продолжал он, – принимать его слова так близко к сердцу. Он кого угодно заговорит до смерти. Если все стрелочники похожи на Мидлтона, понятно, почему поезда всегда опаздывают, черт бы их побрал…

– Он, кажется, думает, что папочка либо Морис, либо я, – сказал я.

Уивер угрюмо посмотрел на меня, прищурив голубые глаза.

– Вы имеете в виду Джудит? На мой взгляд, эта история не настолько серьезна, чтобы Мидлтон мог устроить какие-нибудь неприятности.

Он обнял Мориса за плечи, но Морис расстроенно и сердито стряхнул его руку.

– Все вспыльчивость! – сказал Уивер, обиженный такой выходкой, да еще на людях. Он огляделся, проверяя, многие ли заметили этот эпизод. – Зачем вы себя так ведете, Морри? Образумьтесь, ради всего святого.

– Все эта сволочь Мидлтон! – сказал Морис. – Сует свой грязный нос куда не следует. Надо было бы взгреть его как следует.

Уивер поглядел на меня – может быть, я смогу утихомирить Мориса?

– Будьте осторожнее с Мидлтоном, – посоветовал он ему. – Знаете, что с ним произошло три года назад?

– А что? – спросил Морис и поднял голову, надеясь услышать что-нибудь особенно гнусное.

– Он разъехался с женой. А месяца через два она умерла.

Морис подождал, а потом спросил:

– А я-то тут при чем?

– Ну, вы понимаете, что стали говорить люди. И конечно, он с тех пор ищет случая реабилитировать себя – показать, что он не такой бездушный, каким его изображают. Должен признаться, я был очень удивлен тем, как он вел себя на моем вечере.

– Вот, вот! Он и сам этому, наверное, удивляется, – сказал Морис. – Тогда около нее увивался не только член парламента. Он тоже!

– Ну же, Морис… – Уивер перешел на шепот, потому что Морис уже почти кричал. – Послушайте… – но тут он увидел лицо Мориса, напряженное и злое, и замолчал. Секунду он растерянно смотрел на меня, а потом его глаза загорелись и он сказал: – Остается только одно, Морис: я сам должен поговорить с Мидлтоном и с Джудит.

Может быть, он втайне завидовал Мидлтону, предпринявшему этот крестовый поход, но теперь, когда перед ним открылась возможность самому заняться тем же, он сразу весь подобрался. И даже посмотрел на меня так, словно мы все это время были в наилучших отношениях. Какой случай быть добрым, быть щедрым! И он снова обнял Мориса за плечи, на этот раз куда более уверенно.

– Предоставьте все это мне, Морри, – сказал он. – Я все устрою.

Он как будто не сомневался, что виновник – Морис.

Я договорился в «Павильоне» с одним торговцем, и он обещал прислать в понедельник телевизор по себестоимости. Я дал ему десять процентов задатка. Он, казалось, был рад оказать мне услугу. Я расписался в книжке автографов для его сынка. А потом мы отправились в ресторан отеля «Северный» съесть бифштекс.

Морис в этот день играл хорошо. Даже замечательно. А я – плохо, дальше некуда, и в раздевалке меня встретил улыбающийся Уивер. Стоя в клубах пара между двумя грудами грязи и фуфаек, он сказал:

– Право, не понимаю, из-за чего вы-то тревожитесь, Артур.

Он вновь держался с небрежным дружелюбием, как при нашей первой встрече. И расплывался в улыбках.

– Перестаньте беспокоиться. Вы сегодня играли ужасно. Хорошо, что хоть я знаю почему, – он многозначительно подмигнул мне и отошел к Морису.

Вечером в «Мекке» я увидел Джудит. Под глазами у нее легли тени, но она бодрилась, и никто ничего не заметил бы, если бы все и так уже не знали, что она беременна. И все внимательно приглядывались к тем, кто с ней танцевал, – чуточку отстраняясь, чтобы не соприкоснуться животами, – а бармен из осторожности даже не вступал в разговор. Да, Джудит таскала за собой хорошенькую мину. Только через час мне удалось поговорить с ней с глазу на глаз. Мы топтались в плотной толпе посреди зала. И я заметил, что старательно отстраняюсь.

– Что-то у вас озабоченный вид, Тарзан, – сказала она, возможно стараясь ко мне подлизаться. – Я слышала, что сегодня вы были не очень в форме.

– Да.

– А Морис играл хорошо.

– Ему труднее играть плохо. Но я не из-за этого тревожусь.

– Из-за чего же, Тарзан? Все еще подыскиваете идеальную хозяйку для своей пещеры?

Мне показалось, что она хотела сказать «квартирную хозяйку». Я заметил:

– Я после матча говорил с Уивером. Никогда еще не видел его таким счастливым.

– Ну и что?

– А то, что теперь от его счастливого вида мне делается не по себе… И я хотел бы узнать, что он мог сказать вам сегодня.

– Кто? – удивилась она. Мы остановились. – Я не видела его с рождества. С того самого вечера, Тарзан. Когда вы с Мэг…

– Вы часто врете, Джудит?

– Это еще что? – Она попыталась напустить на себя негодование, и мы снова зашаркали ногами.

– Все здесь знают, что вы беременны от Мориса. Для чего вы притворяетесь? Скажите мне. О чем Уивер говорил с вами сегодня?

Она выскользнула из моих расслабленных рук, бросилась к двери и исчезла в дамской комнате. Многие танцующие остановились, посмотрели ей вслед, а потом – на меня. Я медленно пошел за ней и остановился перед мужским гардеробом напротив выхода.

Через колышущуюся толпу пробрался Морис. Его ярко-розовое пьяное лицо сердито хмурилось.

– Что ты затеваешь? – спросил он. – Что тебя укусило? Уивер же сказал, что все улажено. Ну и оставь ее в покое.

– А я хочу знать, как именно все уладилось. Тебе ведь это тоже должно быть интересно.

– Вовсе нет. Если он замял дело, так не вмешивайся. Он умеет обращаться с такими людьми. Ты дурак, Арт. Ты можешь все испортить. Черт, не хочешь же ты закрутить с ней, когда она в таком положении?

– А я не люблю, когда что-то устраивается за моей спиной. Я могу потерять больше, чем ты. Я не хочу, чтобы на меня наклеивали ярлыки, даже в шутку. Если бы миссис Хэммонд услышала…

Он ждал, чтобы я продолжал говорить про эту домашнюю ссору, и смотрел на меня с угрюмым недоумением.

– Если бы ты вытащил с собой и Джудит! – сказал я ему. – И положил конец всем этим разговорам. Ты ошибся… Почему не сказать об этом прямо? Вонючка ты, Морис.

Он подождал, не будет ли еще чего-нибудь. А потом сказал:

– Я бы убил тебя за это, Арт, не будь ты моим другом! – Его лицо лоснилось и распухало от пьяной ярости. Он вцепился сильными кулачками в лацканы моего пиджака и попытался притянуть меня к себе.

Я стиснул его запястья.

– И я бы тоже, Морис! – сказал я ему. И он выслушал меня с таким напряжением, словно одновременно к нему обращалось еще много голосов.

Джудит вышла из дамской комнаты с подругой.

Мы оба смотрели, как они проходили мимо. Мне вдруг показалось, что Морис пойдет за ней. Он привстал на носки. Потом вновь опустился на пятки и оторвал кулаки от моего пиджака. Я пошатнулся и оперся о стену.

– Я собираюсь потолковать с ней, – сказал я. – А ты идешь?

Он отступил в сторону, проверяя, пойду ли я. И остался стоять. На улице я оглянулся. Мориса у входа уже не было.

Джудит я нагнал на Маркет-стрит. Шел сильный дождь.

– Я отвезу вас домой на машине, – сказал я ей. – Она стоит у «Мекки».

– Она не хочет с вами разговаривать, – сказала подруга, секретарша из школьного отдела.

– Уйдите-ка, – сказал я. – Тут посторонние не нужны.

– Нет. Она останется, – сказала Джудит.

– Послушайте, деточка, я же попросил вас уйти. Если вам интересно посмотреть, что будет дальше, можете постоять на углу.

– Она останется, Тарзан. Я не хочу с вами разговаривать.

– В таком случае, – сказал я, – мне проще будет отправиться прямо к вам домой.

Подруга оживилась по праву посвященной. Подошел автобус, но Джудит не тронулась с места.

– Мы поедем, Джуди? – спросила подруга, смахивая с лица дождевую воду.

– Это подлость, – сказала мне Джудит.

– Если вы вернетесь со мной к «Мекке», мы сможем поговорить в машине.

– Нет. Я с вами никуда не пойду.

– Хватит препираться на улице. Я совсем промок. Решайте быстрее. С кем мне говорить – с вами или с вашей матерью?

Я повернулся и пошел через Булл-Ринг. Через минуту я услышал, что она бежит за мной. Подруга осталась на автобусной остановке.

– Тарзан!.. Да не бегите же так!..

Я остановился под навесом какой-то лавки, и она встала рядом.

– Я хотел знать, о чем с вами говорил Уивер.

– Ну, а вам-то что? Это же вас не касается. – Ее лицо против обыкновения было злым и все в дождевых крапинках. Она еще не могла отдышаться от своей пробежки.

– Мидлтон, по-видимому, другого мнения. Он сегодня разыскивал и меня, а не только Мориса. Вам же известно, что он втихомолку устраивает по этому поводу целую кампанию?

– Да, я знаю. Но ведь у него ничего не выйдет.

– А что говорил Уивер?

Она провела пальцем по запотевшему стеклу витрины, за которым смутно громоздились коробки и консервные банки.

– Он сказал, что поговорит с Морисом, – эти слова появились в облачке пара. – Он сказал, что поговорит с Морисом вместо меня. Ну как, довольны, господин сыщик?

– И больше он ничего не говорил?

– Да вам-то какое дело, Тарзан? По-моему, никто вам тут ничего приписать не может. – Она оглянулась на пустынную, поблескивающую под дождем улицу и на свою подругу, которая ждала на углу.

– Я просто не хочу, чтобы люди думали, будто это моя вина. А раз Морис отмалчивается и начинается мышиная возня и сплетни, то может случиться что угодно. В отличие от большинства я это вовсе не считаю веселой шуточкой.

– Вы преувеличиваете, – сказала она, удивленная моей тревогой.

– Ну, а Уивер с вами о чем-нибудь договорился… или как?

– У вас, по-моему, зуб против Уивера, словно он постоянно устраивает вам какие-то пакости. Честное слово, Артур, вы, по-моему, все-таки не настолько важная персона. Да и на Уивера это не похоже. Он вообще не способен сводить счеты… А уж если вы так хотите знать все, то он предложил мне деньги в случае, если ему не удастся уговорить Мориса. Вот и все, что он сделал. И не думайте, будто он старается от меня откупиться. Вы сами знаете, что Морис всегда плывет по течению, если его оставить в покое. Он и не потрудится подумать, как сделать лучше для себя или для кого-нибудь другого. Ему просто хочется развлекаться… И уж если мы поженимся, так я хочу, чтобы он сделал это по доброй воле, а не потому, что его заставили, или по легкомыслию. И Уивер хочет ему тут помочь. А если он не сумеет убедить Мориса, в таком случае, по его словам, маленький не будет обузой в материальном отношении ни для меня, ни для кого-нибудь другого. Боже правый, трудно представить себе более благородный поступок… А вы – как вы себя ведете?

– У вас есть то, что вы боитесь потерять, Джудит. И у меня тоже!

– Вам не о чем беспокоиться, Тарзан. Еще раз вам повторяю. И бросьте эту слежку.

– Так, значит, вы обещали молчать обо всем, пока Уивер не переговорит с Морисом?

Она кивнула. И мы молча смотрели, как ярко освещенный автобус вдруг заполнил улицу, оставляя две борозды на мокром асфальте. Кто-то прошел мимо лавки. Подруга Джудит забежала в подъезд напротив и уставилась на нас.

– Ну, будем надеяться, что он быстро образумится, – сказал я и вышел под дождь.

– Вы знаете Мориса, Тарзан. Что бы вы сделали на моем месте?

В ее голосе была искренняя мольба. Она проскочила мимо меня и перебежала через улицу. Она плакала. Подруга вышла к ней навстречу, они о чем-то поговорили, и Джудит пошла одна в сторону Булл-Ринга. Подруга отступила под темный навес и смотрела ей вслед. Я поднял воротник пиджака и зашагал назад, к машине.

* * *

Когда я в понедельник пришел домой с работы, телевизор был уже установлен. Они все трое сидели в гостиной и смотрели детскую передачу.

– Ты быстро его купил, – сказала миссис Хэммонд, вскакивая. – А я даже и не знала.

– Я же сказал, что куплю тебе телевизор.

– Ну, и конечно, ты человек слова, – произнесла она медленно. – А поставить я его решила в гостиной. Ведь на кухне я не могла бы от него оторваться. Большое спасибо, Артур, – она чмокнула меня в щеку и приказала детям: – Ну-ка, скажите Артуру спасибо за телевизор.

– Спасибо, Артур, – сказала Линда, с недоумением покосившись на мать, и тут же снова отвернулась к экрану.

– Пасибо, Алтул, – сказал Йен. Передача ему уже надоела, и он сполз со стула на пол.

– Вот он, мой такой-разэдакий герой! – Я подхватил его на руки и в первый раз совсем забыл, что он сын Эрика. Мы потерлись носами, и он рассмеялся. Когда я поставил его на пол, он хлопнулся лбом, перекатился на бок и захныкал.

– Осторожнее! – сказала миссис Хэммонд.

– Ничего! Мы же хотим, чтобы из него вышел хороший форвард, верно?

Она смерила меня критическим взглядом. Потом кивнула и сказала:

– Конечно, раз ты так считаешь.

Я пошел на кухню. Она вышла следом за мной и собрала мне чай.

– Дела у нас идут прекрасно, – сказал я. – Когда я уйду, ты сможешь открыть лавку.

– Если ты купил его, только чтобы хвастать, так лучше уж забери обратно. – Она улыбалась, и настроение у нее было хорошее.

– Я, пожалуй, забрал бы тебя наверх перед тем, как идти на тренировку, – сказал я.

– Ах, так!.. А почему ты так уверен, что я пойду с тобой? – Она расставила тарелки и начала мазать хлеб маргарином.

– Я вспомнил, как ты меня поцеловала.

– Так, значит, и это может иметь значение? Я хотела показать, что я тебе благодарна.

– А нельзя показать еще раз?

Она положила нож и лукаво улыбнулась.

– Да стоит ли он двух?

– А я говорю – стоит. Кому же и знать, как не мне? Ведь покупал-то его я!

Я встал и обошел вокруг стола. Она ждала моего приближения, опустив голову, глядя на тарелку с ножом. Я нагнулся и обнял ее, положив ладони на ее маленькие груди.

– Не надо, Артур, – прошептала она.

– Неужели мне нельзя разок тебя поцеловать?

Я прижался щекой к ее щеке и почувствовал, как задвигалась ее челюсть, когда она сказала:

– Наверное, я не сумею тебя остановить, если ты будешь настаивать.

– А почему надо так упираться?

– Но как же… А вдруг войдет Линда?

– Ну, она просто подумает, что я прошу у тебя прощения.

Я гладил ее грудь через платье. Она отвела мою руку и повернулась ко мне, открыв рот, чтобы что-то ответить. Я прижался губами к ее открытому рту и коснулся языком ее языка. Я хотел показать ей, что я чувствую. Я гладил ее живот, талию, спину. Потом прижал ее голову к своему лицу, как мяч.

– Ну, скажи же! – проговорил я, отступая.

Она вся как-то ослабела и растерялась, словно ребенок.

– Что? – у нее получился только тихий шепот.

– Что я для тебя не пустое место… что ты что-то чувствуешь.

– Артур… я не могу. Не сейчас.

Ее раскрасневшееся лицо было несчастным. Она отодвинулась и снова повернулась к столу.

– Я не могу так. Я не уверена в тебе.

– Но ведь ты знаешь меня. – Я снова попробовал ее обнять, но она словно одеревенела, и я опустил руки. – Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь.

– Я не могу дать волю своим чувствам. Чтобы еще раз… Чтобы опять все оборвалось, как с Эриком… и все исчезло с одним человеком и умерло. Я должна знать твердо. Тебе придется дать мне время.

– Но у нас уже было все это время. Так неужели…

– Откуда я знаю, что ты не уйдешь… Я не знаю, что я чувствую!

– Но, черт подери, подумай немножко. Ведь если бы я хотел уйти, то давно ушел бы. Ты же для этого все сделала.

– Не знаю. А вдруг ты просто хочешь, чтобы я это сказала? Хочешь увидеть, что я что-то чувствую. А тогда решишь, что добился своего, – и уйдешь. Откуда я знаю?

Лицо у нее теперь было совсем бледное и измученное. Хорошее настроение исчезло так же быстро, как и все ее настроения, и она снова ни в чем не была уверена. И как раз тогда, когда мне вдруг удалось подобраться к ней совсем близко – так близко, что она испугалась дать себе волю. Она взяла нож, и ее лицо стало суровым, как всегда. Она чуть было не уступила и очень об этом жалела.

– Ты всегда отбиваешься от меня, – сказал я. – Хоть и знаешь, что я не могу быть настолько уж плохим. Когда же ты, наконец, дашь нам пожить тихо и мирно?

Она ничего не ответила. И продолжала намазывать хлеб: так, словно маргарин и крошащиеся ломти были грязью.

– К тому времени, когда ты поймешь, что тебе нужно, от нас может ничего не остаться, – сказал я.

– Разве я не хожу с тобой наверх?

– Но ведь это совсем не то. Словно против твоей воли. У меня такое ощущение, как будто я покупаю тебя. Просто покупаю. А ведь на самом деле это не так.

– Ну, а я иначе не могу. Так вот я устроена. И ничего другого мне не остается. – Она снова только сердилась. И ударила ручкой ножа по столу. – Не нужно ко мне приставать! Мне нечего дать тебе, Артур.

– Это же неправда.

Она встала и рассеянно переставила тарелки.

– Ну, вот ты опять начинаешь! – сказала она. – Объясняешь мне, что я должна чувствовать. Какой я должна быть. Если бы ты просто оставил меня на время в покое! Но этого ты никак не можешь. Ты такой сильный. Ты такой глупый, Артур. Ты не даешь мне никакой возможности.

Я посидел с ними и посмотрел передачу. И рано ушел на тренировку, чувствуя, что это была последняя возможность и я никогда не увижу ее счастливой. Я не понимал, чего она ждала от меня. В первый раз она чуть-чуть не сказала, что она чувствует, а что чувствовал я, как я хотел ей помочь – это, по-моему, было совершенно ясно. Так чего ей еще нужно? Это была ее последняя возможность. И моя. Я чувствовал себя гориллой, которой дали подержать что-то драгоценное, но я только раздавил это в своих больших, неуклюжих, бесполезных лапах. И я не мог даже извиниться.

Я спрыгнул с автобуса и решил, что на тренировку не пойду. Сошел я на полпути между городом и Примстоуном в ту минуту, когда огни начали покалывать долину и она уже кровоточила своим обычным ночным неторопливым заревом. Чуть ли не все прохожие узнавали меня. Подталкивали друг друга локтями и кивали в мою сторону. Так бывало всегда. Я разозлился на Мидлтона – регбисты расхаживают по городу, будто хозяева! А что делать, если на них смотрят, как на хозяев? Ведь именно так люди держались и говорили со мной, когда мне было что-нибудь нужно – купить ли костюм, жевательную резинку или галлон бензина. Это они заставляли меня чувствовать, что я хозяин города. И конечно, я расхаживал именно с таким видом! Они этого ждали. От меня ничто не зависело. Я шел сейчас мимо этих прохожих и чувствовал себя героем. Они хотели, чтобы я был героем, и я хотел быть героем. Ну, почему этого не может понять она? Вовсе не я всегда говорил ей, какой она должна быть, как выглядеть, – это она без конца меня пилила. И не словами. А чисто по-женски. Скрывая свои чувства. Держа свои проклятые чувства при себе, так что мне начинало казаться, будто это я во всем виноват – я, и никто другой. Я всегда ругал себя из-за нее, всегда чувствовал, что не нрав. А она уж обязательно права. Мученица чертова, одна во всем мире с двумя детьми, и некому их защитить!

А тут подвернулся я. И она начала меня вываживать. Значит, так это было? А я-то гордился, что каждую субботу выхожу на поле, чтобы меня сшибали с ног, били, валяли, словно я навозный ком, и все лишь бы получить эти деньги и помочь ей. Я ведь даже думал о ней, когда играл, как будто играл для нее, как будто все это имело смысл, только если могло сделать ее счастливой – с помощью автомобиля, манто, а теперь еще и телевизора.

Но я ошибался. Я знал, что она не такая, ведь я знал, что играл в регби вовсе не потому и не потому каждую субботу девяносто минут дрался так, словно наступал конец света. Я знал, что не потому – ведь даже пока я думал об этом, я продолжал подниматься по холму к башенкам стадиона и замечал про себя, как люди оглядываются на меня, жмут на сигналы и говорят: «Добрый вечер, Арт!», хотя я никогда их раньше не видел. Я был героем. И меня душило бешенство, потому что только она одна во всем мире не желала этого признавать.

И она это знала. Наверняка знала. И может быть, даже думала, что только это меня к ней и привязывает. Ведь что бы она ни говорила, а я ей был необходим. Без меня она пропала бы. И она не желала этого признавать. У нее была своя гордость. И гордость эта – быть может, из-за Эрика – была посильнее всякой другой. Так что она не собиралась показывать, насколько я ей необходим. И у нее была надо мной власть, так как она знала, что необходима мне и без нее я не смогу почувствовать себя цельным и нужным. Теперь я понял ее страх. Если бы она показала, что любит меня, хоть на минуту, хоть на час, я мог бы навсегда уйти от нее.

А доказать ей, что это не так, я не мог. Снова я стал гориллой, которую все знают и все боятся из-за ее силы, так что она не смеет быть ласковой и нежной: ведь это может показаться слабостью. Пусть мне нравится, что мое появление на улице вызывает нервное оживление, что мне кивают и машут рукой, но ведь это только издалека. Окажись мы совсем рядом, никто не стал бы ни кивать, ни махать мне. А я хотел чего-то побольше. Я хотел чего-то постоянного и прочного, ведь не всегда же я буду регбистом. Но я горилла, сильная, страшная, так что любопытно посмотреть, как она выламывается. И чтобы никаких чувств. Всегда легче обходиться без чувств. И я без них обходился. Мне платили, чтобы я обходился без чувств. И то, что я без них обходился, вполне окупалось. Люди считали меня гориллой. И теперь, пока я шел по улице, они смотрели на меня совсем так же, как смотрели бы на гориллу, если бы она выбралась из клетки. Им нравилось видеть меня в такой обстановке, словно то обстоятельство, что я стараюсь вести себя совсем как они, могло добавить особый оттенок к ощущению, с каким они в следующий раз будут следить за мной на поле. «А на прошлой неделе я видел Артура Мейчина, – скажет каждый из них. – Он шел по Вест-стрит». Именно это им потребуется, когда они в следующий раз увидят, как я выбегаю на поле, и тогда они уставятся на меня с благоговейным ужасом и подумают: а вдруг я все-таки совсем такой же, как они? А вдруг я человек?

К тому времени, когда я добрался до Примстоуна, мне казалось, что я для этого вечера потренировался вполне достаточно. Прожекторы были включены, и чашу стадиона заливал резкий голубовато-зеленый свет. Несколько игроков бежали вокруг поля, смеясь и переговариваясь, и их одиночные голоса заполняли пустые трибуны. Те, кто пришел посмотреть тренировку, толпились у выхода из туннеля, чтобы поближе рассмотреть своих любимцев, может быть, расслышать какие-нибудь их слова и получить в ответ на свои крики кивок или приветственный взмах руки.

Было холодно. Я надел под тренировочный костюм две рубашки и два раза пробежался, но тут появился Дей и началась тренировка на поле. Оно было огромным и пустым. И мы были похожи на букашек. Мы наклонялись и прогибались, приседали и вертелись, боксировали с тенью, выстроившись в два ряда, и без конца бегали по полю, то медленно, то спуртуя по свистку Дея. Мы отрабатывали серии движений по три раза каждую, а потом играли в салки с запасными. И все это время Морис ни разу не заговорил со мной. И никто даже не заикнулся про Джудит.

Да и вообще этот разговор не начался бы, если бы не Меллор, – когда мы все набились в бассейн, он рассказал анекдот про беременную. Мы сидели нога к ноге, тесно прижавшись друг к другу, пытаясь выкроить местечко, чтобы окунуть голову и сполоснуть волосы. Вода, как всегда, была мутной, и в ней плавали травинки, но ее поверхность уже постепенно затягивалась смытой мыльной пеной. Стоял обычный запах пота и карболки, пронизанный парной сыростью, взбаламученный трясущимися от хохота телами.

– «Дамочка, – закончил Меллор, – да знай я, что вы в таком положении, так я бы вас и не попросил!»

Бассейн расплескался смехом. Всегда неподвижное лицо Меллора залучилось морщинками. Человека два, дожидавшиеся только конца анекдота, выбрались из бассейна, и Дей, спокойно ожидавший рядом с зубастой улыбкой наготове, взял полотенце и начал их растирать.

Томми Клинтон, который в поте лица старался наслаждаться жизнью, подошел к краю бассейна и сказал поверх голов:

– Так, значит, вы слышали про Артура?

Все поглядели на него, потом на меня и пришли к выводу, что не слышали.

– А что именно, Томми?

Клинтон захохотал авансом.

– А он скоро станет папочкой… Верно, Арт? А мэр будет крестным.

Я скривился, прикинул, не сделать ли из Томми лепешку, и сказал:

– В первый раз об этом слышу!

Я оглянулся на Мориса. Он тихо сидел в углу бассейна, курил и смотрел на Клинтона сквозь дым так, словно примеривался, отделать ли его сейчас или потом на улице.

– Ну как же, Артур! А на рождество-то! Я и моя подружка, – он взмахнул рукой и обернулся к остальным, вздрагивая всем покрасневшим от хохота туловищем, – мы рассчитали, что это должно было случиться на уиверовском праздничке в сочельник. Наш Арт и Джудит так резвились в парадной спальне, что с крыши послетала вся черепица.

Когда смех, наконец, утих, я сказал:

– Ты что-то имена путаешь, Томми, верно? Ты ведь говоришь про девочку Лайонела Мэннерса.

Он перестал смеяться и задумался.

– А знаешь, Арт, может, ты и прав. Просто удивительно, как все путается. Вот теперь, когда ты об этом заговорил, мне действительно мерещится что-то такое. Пожалуй, на этот раз можно будет тебя оправдать. Ведь остается еще Морис.

– Заткни пасть, Клинтон, – сказал Морис из своего угла так выразительно, что Клинтон чуть было не послушался.

– А, черт! Я ведь просто шучу, Морис. И про отца этого ребенка мне известно только одно: что это не я… – Клинтон рискнул еще на шуточку: – Да и то, если он тебе не нужен, Морри, – сказал он, – я могу взять его на себя.

Морис швырнул сигарету под скамейку в дальнем углу комнаты, вскочил и пошел через бассейн так, что все еле успевали от него уворачиваться. Волна обрушилась каскадом на пол, и Морис, выскочив из бассейна, кинулся на Клинтона.

Тот совсем растерялся и не двинулся с места. А может быть, ему показалось, что Морис тоже просто валяет дурака. Морис с размаху ударил его кулаком. Но они оба были мокрыми и стояли в неудобных позах, так что Морис, хотя и ударил еще раз, почти его не задел. Дей и еще кто-то растащили их. Оказалось, что Клинтон выщербил передний зуб, ударившись о бетонный край бассейна.

– Ну, ну, Морис, – говорил Фрэнк, оттесняя его к стене своим большим брюхом. – Не зарывайся. Клинтон трепач. Ну и ладно. А рукам воли не давай.

Морис что-то ответил Франку, но никто не разобрал, что именно. Фрэнк пожал могучими плечами и отошел от Мориса.

– Оставь его в покое, Морис, – сказал он. – Он больше про это дело говорить не будет.

Я вылез, вытерся и вставил зубы на место.

Когда эти сплетни дошли до миссис Хэммонд, – а что они дойдут до нее, я с самого начала не сомневался, – она истолковала их как могла хуже и ощерилась. Ей постоянно что-нибудь про меня рассказывали – не реже одной истории в день. И она знала обо мне куда больше меня самого: бывали дни, когда ей сообщали, что накануне вечером меня видели в трех разных местах (обязательно «скверных») в один и тот же час. Хотя поверить всему этому зараз она все-таки не могла, но у нее тем не менее складывалось общее впечатление, каким я бываю вне дома. Я не мог винить ее за это, как не мог помешать тому, чтобы впечатление было дурным. Я слыл «лихим парнем» и, «уж верное дело, бабником»; и, что бы я ни говорил, что бы ни делал, изменить это было не в моих силах. Людям хотелось видеть меня именно таким, и они свое получали. Наверное, моему отцу приходилось выслушивать то же, что и миссис Хэммонд.

Когда я в четверг вечером зашел домой переодеться перед тренировкой, она сказала:

– Сегодня я услышала, что случилось с Джудит Паркс.

– А я не знал, что ты ее знаешь.

– Вот теперь узнала. Она работает в муниципалитете. Говорят, из приличной семьи. И репутация у нее самая безупречная.

– Ты услышала, что у нее будет ребенок? Долгонько же эта новость добиралась до здешних мест.

– Тебя это как будто не тревожит!

– А мне что, надо тревожиться? И где ты про это услышала?

– В лавке – там все очень удивлялись тому, что отцом оказался ты.

– А! Значит, вот что ты слышала? Ну, так это уже устарело. Я больше не котируюсь. Имеется папочка номер два – Морис. Но кто тебе все-таки об этом сказал? Наверное, следовало бы хорошенько изукрасить им рожи!

– Собственно, какая разница, от кого я это слышала?

– По-моему, ты веришь всему, что тебе говорят обо мне. Как в тот раз, когда тебе рассказали, что я изнасиловал девочку. Помнишь? Та баба еще говорила, что у нее есть точные доказательства.

– Но когда все говорят одно и то же, это уже похоже на правду. В лавке говорили, что в прошлую субботу много народу видело, как ты ссорился с ней в «Мекке». Ты устроил настоящий скандал, и все смотрели, как она уходила, а ты бежал за ней.

– Ты и вправду веришь этой пьяной сплетне?

– Я уже сказала: когда все говорят одно и то же, часто выходит, что это правда.

– Да. Только еще чаще выходит совсем наоборот. А я-то думал, ты уже перестала слушать, что тебе на меня наговаривают.

– Я ведь не сказала, что верю этому, – ответила она сухо. – Но все-таки странно, почему бы тебя стали зря приплетать к этой истории. Дыма без огня не бывает.