Текст книги "Дон Кавелли и Рука Бога"

Автор книги: Дэвид Конти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

XVI

Примерно через час Кавелли услышал стук в дверь. Консуэла, которую он мысленно именовал матерью-настоятельницей, пробормотала что-то настолько тихо, что он ее не понял, но предположил, что она хочет проводить его к ужину.

Монтекьеса уже его ждал. Он восседал в высоком кресле во главе длинного стола и покуривал сигару. Обстановка вокруг напоминала столовую средневекового замка: стены, отделанные деревянными панелями, высокие подсвечники и пылающий камин шириной уж никак не менее шести метров. Все это как нельзя лучше оттеняло нездоровые амбиции Монтекьесы. Здесь он, вероятно, чувствовал себя настоящим королем.

Справа от него на широкой стороне стола сидел светловолосый мужчина со впалыми щеками. На вид ему можно было дать лет двадцать пять. Когда Кавелли вошел в зал, молодой человек испуганно вздрогнул и откровенно враждебно уставился на него.

– Присаживайтесь, монсеньор! – Монтекьеса указал на место слева от себя.

Кавелли подошел к столу, вежливо улыбнулся незнакомцу, представился и занял предложенное ему место. Молодой человек поджал губы и едва кивнул в ответ, избегая смотреть в глаза. Представиться он, видимо, не счел нужным. Монтекьеса сделал вид, что удивлен этим враждебным демаршем, и недовольно посмотрел на молодого человека. Затем пожал плечами и, словно извиняясь за его грубость, любезно улыбаясь, пояснил:

– У нас здесь редко бывают гости, монсеньор Кавелли. Это – Мариано, мой… – он запнулся, – мой секретарь. Мариано, это посланник святого отца, монсеньор Кавелли, или, пожалуй, даже… – он заговорщически подмигнул Кавелли, – наш человек в Ватикане.

Мариано выдавил из себя кислую улыбку, на которую Кавелли ответил вежливым кивком. Затем он поблагодарил Монтекьесу за приглашение, похвалил его великолепное жилье, упомянув, как бы между прочим, что в его комнате нет мобильной связи. Монтекьеса понимающе кивнул.

– Извините за это неудобство. Но я не вижу смысла уединяться на необитаемом острове, если каждые пять минут там будет трезвонить телефон. Мы здесь сосредоточены на работе во славу Божью, любое мирское проявление нам только мешает. Вот почему у меня здесь есть лишь…

Монтекьеса замолчал на середине фразы. Похоже, что он сказал больше, чем собирался, и уже пожалел об этом. Неловко смяв в пепельнице сигару, он продолжил:

– В моем кабинете есть телефон, но пользоваться им можно лишь в чрезвычайных ситуациях. Слава богу, что они еще ни разу не случались. Но если вам обязательно надо позвонить… – При этих словах его лицо приняло такой вид, будто он готовился принять мученическую смерть.

– Ни в коем случае, ни в коем случае, я легко могу подождать, – поспешил заверить его Кавелли, всем своим видом пытаясь показать, что его желание позвонить из такого благочестивого места является чем-то совершенно абсурдным. Он чувствовал, что эта тема вызывает у хозяина дома недовольство. В воздухе как будто соткалось и повисло облако взаимного недоверия.

В этот момент за спиной Кавелли открылась дверь, и молодая женщина вкатила сервировочную тележку. Он прикинул, что на вид лет ей не больше двадцати, но при этом выглядит она изможденной и бледной. Как и Консуэла. она тоже была одета в черное платье в пол, что делало весь ее облик еще более мрачным. Кроме того, было в ее чертах что-то такое, что позволило Кавелли без всяких сомнений причислить ее к членам «Опус Деи».

– Что будете пить, монсеньор? – обратился Монтекьеса к Кавелли и тут же быстро добавил: – Боюсь только, что вина у нас не водится. Итак, «Сан-Пеллегрино» или «Чинотто»?

– «Пеллегрино», пожалуйста.

Кавелли не был большим любителем горькой шипучки, которую часто называют «итальянской кока-колой», но хозяева предпочли именно ее. Молодая женщина наполнила бокалы, затем подала еду. На столе появилась вареная рыба и немного овощей. Монтекьеса склонил голову, приготовившись к молитве. Мариано и Кавелли последовали его примеру. Он очень удивился, что молились в этом доме не вслух, зато очень долго и основательно. Прошло пару минут, прежде чем Монтекьеса снова поднял глаза, а Мариано возносил благодарность Господу еще дольше. Но если первый хотя бы выглядел совершенно естественно, то второй вел себя несколько наигранно. Интересно, он просто сотрудник, который умело приспособился к привычкам работодателя? Или здесь нечто иное? У Кавелли сложилось впечатление, что Мариано прилагает все усилия к тому, чтобы произвести на начальника впечатление, но его манера возносить молитву казалась вычурной и чрезмерной. Он держал сложенные руки на уровне лица, что само по себе уже выглядело театрально. Кстати, а что это за темное пятно на пальце левой руки Мариано? Кавелли присмотрелся и понял нечто неожиданное: кольцо «Опус Деи» на его пальце не металлическое, как обычно, а вытатуировано на коже. Связано ли это со стремлением к самоуничижению или он хочет так доказать преданность организации? Кавелли выбрал третий вариант: таким образом Мариано стремится подтвердить свою безграничную верность лично Монтекьесе.

– Надеюсь, вы не станете возражать, – снова обратился к нему Монтекьеса, – одно из наших домашних правил гласит, что во время еды соблюдается полная тишина. Лучше посвятить себя одной вещи целиком, чем двум только наполовину.

Кавелли оставалось только сделать вид, что он полностью согласен с данным утверждением, и воздать должное предложенной трапезе.

К его удивлению, еда оказалась совершенно невкусной. Рыба была сухой, овощи водянистыми и почти лишенными вкуса, очень не хватало специй. Может, Монтекьеса абсолютно безразличен к этой стороне жизни или отвратительная пища – часть самоистязания и умерщвления плоти? Кавелли подозревал, что скорее – последнее. Что говорил по этому поводу Хосемария Эскрива?

Прошло уже несколько лет с тех пор, как Кавелли прочитал его книжицу под названием «Путь» – сборник из девятисот девяноста девяти религиозных правил и инструкций для праведной жизни. Среди членов «Опус Деи» это произведение почиталось едва ли не больше, чем Библия. Вроде бы там сказано, что пиршество – это первый шаг к греху?

Похоже, Монтекьеса собирался пресечь эту опасность в зародыше. Следующие пять минут прошли в гробовой тишине, только стук столовых приборов отражался от стен. Кавелли постарался рассчитать так, чтобы закончить трапезу одновременно с хозяином. Равнодушно отодвинув от себя тарелку, Монтекьеса обратился к секретарю:

– Спасибо, Мариано, вы мне сегодня больше не нужны, нам с монсеньором Кавелли нужно кое-что обсудить.

Мариано поднялся. Было очевидно, что делает он это с крайней неохотой.

– Тогда доброй ночи, падре, – проговорил он тонким голосом, лишенным всякого выражения.

Впервые за весь вечер он вообще заговорил. Затем склонился над рукой Монтекьесы и поцеловал ее. Тот принял это как должное. Кавелли не поверил своим глазам: он знал, что последователи Хосемарии Эскривы проявляли почтение к учителю именно таким образом, но это было десятилетия назад. Сейчас даже папа выражал неудовольствие, когда кто-то пытался проделать нечто подобное. Но здесь этот обычай все еще жил и процветал. Мариано неуверенно улыбнулся начальнику, тщетно пытаясь поймать его взгляд, затем резко поклонился в сторону Кавелли и исчез за той самой дверью, откуда выходила горничная.

Монтекьеса подождал, пока закрылась дверь. Затем он открыл хьюмидор, достал из него две сигары, обрезал их тонкими сигарными ножницами и вручил одну из них Кавелли. В его глазах, наверное, это означало что-то вроде особой награды. То, что его собеседник мог и не курить, казалось, ни на мгновение не приходило ему в голову. Совместные посиделки в клубах сигаретного дыма – не самый плохой способ добиться взаимопонимания, и Кавелли счел разумным не отказываться. Монтекьеса протянул ему тяжелую зажигалку.

Пока Кавелли раскуривал сигару, он обратил внимание на бандероль[15]15
  Бандероль – бумажное кольцо, надеваемое на сигару.


[Закрыть]. «Дукадо» – еще один намек на Испанию[16]16
  Ducados – испанский табачный бренд.


[Закрыть]. Невольно он покосился на Монтекьесу, чтобы еще кое в чем убедиться. Действительно – на правом рукаве пиджака хозяина дома отсутствовала одна пуговица. Этот человек – почти идеальная карикатура на членов «Опус Деи». «Дукадо», отсутствующая пуговица на рукаве пиджака, особая формула для приветствия – все это секретные опознавательные знаки организации, но Кавелли никогда не встречал членов «Опус Деи», которые использовали бы больше одного за раз, если вообще использовали.

Что Монтекьеса хотел доказать? Что он истинный верующий, идеальный католик? Нет, скорее всего, так он подчеркивает свою причастность к великим идеям. Может, это и есть его слабое место? Он беспокоится, что поздно ощутил призвание? Что, по его нынешним моральным меркам, он десятилетиями вел грешную и безбожную жизнь? И это раскаянье – это чувство, что многое уже невозможно исправить, – сделало его таким фанатичным?

У Монтекьесы был собственный ритуал, связанный с раскуриванием сигары. Он сделал глубокую затяжку и выпустил дым в воздух. Часы на стене пробили восемь раз.

Он поднялся.

– Я готов, пора начинать. Уже поздно, а мы здесь ложимся спать раньше, чем обычно. Святой отец потребовал доказательства того, что я смогу претворить в жизнь наши планы. И он их получит.

XVII

Уже час Кавелли сидел с Монтекьесой в его кабинете, не менее роскошном, чем все остальные помещения огромного дома. Обшитые деревянными панелями стены, портреты святых в драгоценных рамах, а напротив огромного письменного стола из палисандрового дерева, естественно, – ростовой портрет Хосемарии Эскривы.

Сначала Монтекьеса долго показывал ему фотографии биологической лаборатории, затем многостраничную работу, написанную неким доктором М. де Лукой, о разработке модифицированной чумной бактерии. На первый взгляд, исследование казалось убедительным, хотя Кавелли совершенно не разбирался в бактериологии. К своему ужасу, он понял, что во всей этой информации нет самого главного – нигде, ни в научной работе, ни на фотографиях – нет подсказки, позволяющей понять, где именно находится эта лаборатория.

Кавелли мастерски изобразил разочарование.

– Не поймите меня неправильно, для меня все это выглядит очень убедительно, но я не ученый. Эта лаборатория с таким же успехом может быть одной из ваших научных станций по разработке новых удобрений, а мне не хватает компетентности, чтобы это понять. Я бы хотел, чтобы прежде, чем святой отец сделает свое заявление, он обладал всей полнотой информации. Но для этого мне нужна ваша помощь.

Монтекьеса с готовностью кивнул.

– Что вы предлагаете, монсеньор?

– Ну, если бы я мог когда-нибудь посетить вашу лабораторию, то…

– Это вам никак не поможет, – Монтекьеса перебил его на полуслове. – Если вы ничего не понимаете в химии, то для вас одна лаборатория будет похожа на другую.

Резким движением он засунул научный труд и фотографии обратно в просторный встроенный сейф, из которого ранее их извлек. Он тяжело дышал, лицо его раскраснелось, по всему было видно, как он раздосадован, что вообще показал эти материалы. Затем он снова взял себя в руки.

– Вы совершенно правы, монсеньор, ваш долг перед святым отцом – получить от меня нечто такое, что сможете предъявить как неопровержимое доказательство. Но поймите, есть вещи, которые я не могу доверить даже римскому папе. Это ненужный и высокий риск: кто сможет мне гарантировать, что информация, пусть даже случайно, не попадет в чужие руки?

Он снова подошел к сейфу и что-то извлек из него. Затем повернулся к большому телевизору, который смотрелся совершенно инородно в старинном интерьере. Теперь Кавелли разглядел, что в руках Монтекьеса держит два DVD-диска; мгновение он, казалось, обдумывал, какой из них выбрать, а затем неуклюже вставил один из них в проигрыватель под телевизором и нажал на кнопку. Кавелли завороженно уставился на экран.

В первый момент видео было похоже на чью-то любительскую съемку во время отпуска. Камера запечатлела силуэты южного города, зеленые пальмы и старинные церквушки. Затем показалась гора Пан-ди-Асукар – Сахарная Голова. Итак, это Рио-де-Жанейро. Кавелли почувствовал беспокойство. Он догадывался, что сейчас произойдет. Далее камера медленно развернулась на сто восемьдесят градусов, и перед ним возник порт, в котором стояли на якоре несколько больших пассажирских судов. Изображение одного из кораблей стало увеличиваться до тех пор, пока не стало видно его название – «Фортуна». Самые худшие ожидания Кавелли подтвердились.

Камера переместилась к трапу корабля. Очевидно, оператор не хотел снимать никого из персонала. Возможно, он боялся, что это запрещено, или не желал привлекать к себе внимание. Некоторое время, пока он шел по палубе, в кадре виднелась только пара светло-коричневых мужских туфель. Но вот показалась лестница, первый этаж был аккуратно устлан линолеумом, второй – узорчатым ковром. Камера приблизилась к маленькому стеклянному лифту, двери которого тут же открылись, а затем оператор зашел внутрь. В кадре быстро промелькнули все семь этажей, а холл внизу становился все меньше и меньше. Двери распахнулись, и камера стала перемещаться по вестибюлю, за которым находилась крытая палуба с бассейном. Повсюду развлекались люди. Одни плавали, другие лежали на удобных шезлонгах. Мужчины и женщины, молодые и старые. Маленькие дети бегали вокруг с пронзительным визгом.

Камера пересекла палубу и теперь снимала столовую с сотнями столов, большинство из которых, однако, были свободны. Затем появилось нескольких буфетов, на которых стояли блюда с аппетитными нарезанными тортами. Похоже, что съемка велась днем, за несколько часов до ужина. Поэтому рядом не было случайных свидетелей. На мгновение камера отключилась, потом некоторое время был виден только потолок. Оператору для чего-то другого понадобились обе руки? Снова появилось изображение буфетной. Потом в кадре возникла мужская рука с маленькой коричневой бутылочкой. На секунду Кавелли подумал, что, возможно, эта рука Монтекьесы. Некоторое время демонстрировалась этикетка с длинной формулой на ней.

Затем пузырек отодвинулся от камеры, и стало ясно видно, как капля бесцветной жидкости из него попала на первый кусок пирога. Рука сдвинулась вправо, и то же действие повторилось примерно двадцать раз. Наконец, камера стала удаляться от буфета. Рука бросила пузырек в мусорное ведро, и человек, по всей видимости, покинул корабль тем же путем, каким пришел. Еще раз промелькнуло название судна, и видео резко оборвалось.

Монтекьеса нажал на кнопку и извлек диск.

– Этого достаточно или вы хотите посмотреть и второй фильм? Его сняли в Чивита ди Баньореджо накануне эпидемии.

Кавелли покачал головой.

– В этом нет необходимости.

Но едва он произнес это, как тут же понял, что совершил ошибку. А вдруг фильм содержит какие-то полезные подсказки, которые помогут найти верное решение. Кавелли проклинал себя: почему он так быстро сказал «нет»? Должно быть, потому, что уже первое видео вызвало у него яростный гнев и отвращение. Невозможно спокойно смотреть на то, как одним мановением руки тысячи невинных людей оказались преданы ужасной смерти. Это цинично и отвратительно.

– Идея сохранить для истории эти, э-э… операции пришла ко мне в самый последний момент, – пояснил Монтекьеса, снова запирая диски в сейф. – Сначала я полагал, что подобные записи могут скомпрометировать нашу миссию, но позже я передумал и последовал своему побуждению. Теперь, наверное, можно сказать: слава богу.

Монтекьеса взглянул на наручные часы и продолжил:

– Как вы полагаете, теперь у вас достаточно доказательств, чтобы убедить святого отца в том, что я способен реализовать этот проект? Вероятно, последние сомнения будут устранены вот этим. – Он шагнул к столу, написал что-то в блокноте, затем вырвал листок и, сложив, передал его Кавелли. – Здесь я указал названия следующих двух мест, которые вскоре поразит чума. Мы позаботимся о том, чтобы это случилось точно во время папской аудиенции в среду. Таким образом мы гарантируем, что никто в деревнях не будет предупрежден, если его святейшество заговорит о них во время общей аудиенции, и в то же время никто не сможет утверждать, что папа узнал обо всем из газет. А потом…

– Но когда папа публично объявит названия этих деревень, начнется паника! Многие побегут прочь, бактерии бесконтрольно распространятся по всей стране.

– Не волнуйтесь, монсеньор. – Монтекьеса успокаивающе поднял руки. – В ходе наших предыдущих акций нам удалось этого избежать, и сейчас мы тоже обо всем позаботимся. Эти локации, равно как и те, что раньше, выбраны не случайно – их легко можно отрезать от остального мира. На одну деревушку сойдет снежная лавина, а в другой случится камнепад. Оба «стихийных бедствия» произойдут в нужное время, и единственные дороги, ведущие из обеих деревень, станут на несколько дней непроходимыми. Когда их, наконец, расчистят, тут же распространится весть о вспышке чумы, и деревни окажутся на карантине. Его святейшеству не о чем беспокоиться: мы полностью контролируем заболевание. Одно поселение будет спасено – это является одним из двух основополагающих моментов нашего плана.

Недоуменный вид Кавелли заставил Монтекьесу дать более подробные пояснения:

– Для успеха нашего предприятия принципиально важно, что нам удалось создать два разных штамма бактерий. Изначально заболевания имеют одинаковые симптомы, однако одно смертельно, в то время как другое излечимо.

– Вы говорили о двух моментах, на которых основан ваш план. Каким же будет второй? – уточнил Кавелли.

Монтекьеса посмотрел на него с удивлением, словно его собеседник не в силах понять очевидные вещи.

– Ну конечно, речь идет о папе. Именно через его посредничество мы рассчитываем восстановить связь человечества с Богом. Иначе откуда люди узнают, что это не случайная эпидемия, а способ Господа направить своих заблудших детей на правильный путь? На большом приеме его святейшество объявит, что с ним говорил Бог. И сказал Господь, что чума придет в эти селения, и что жители праведной деревни спасутся, а грешники из другой погибнут, – казалось, Монтекьеса пытается подыскать самые правильные слова. – И когда все так и произойдет по воле Всевышнего и по слову римского папы, у всех атеистов и всех не истинных христиан откроются глаза, и они поймут, что спасение только в полной преданности Богу. И если они сейчас еще не уверовали, то это обязательно произойдет чуть позже. Мы будем продолжать столько, сколько потребуется.

– А что, если люди откажутся переосмыслить свой образ жизни?

Монтекьеса поморщился.

– Тогда мы будем вынуждены перейти к последнему средству убеждения – неконтролируемому распространению чумных бактерий. Ужасная мысль. Давайте вместе помолимся о том, чтобы в этом не возникло необходимости. – Он положил руку на плечо Кавелли и серьезно посмотрел ему в глаза. – А теперь, пожалуйста, извините меня.

Он подошел к камину и потянулся за изящным колокольчиком.

– К сожалению, я не могу доставить вас обратно тем же путем. В ближайшие дни мне понадобится еще много времени на подготовку, поэтому боюсь, что вам придется добираться обратно в Рим с «Алиталией». Билет в бизнес-класс уже ждет вас в вашей комнате. Мариано позаботится о том, чтобы вы вовремя оказались в аэропорту Марко Поло. Но я надеюсь, что вы еще составите мне компанию за завтраком, тогда мы сможем еще немного поболтать.

– С большим удовольствием.

– Замечательно. Тогда до шести.

Дверь открылась, и на пороге возникла Консуэла. Она стояла, терпеливо ожидая распоряжений.

– Консуэла, пожалуйста, отведите монсеньора Кавелли в его комнату. Спокойной ночи, монсеньор. Выспитесь хорошенько.

Это было самое странное пожелание на ночь, которое Кавелли когда-либо слышал.

XVIII

Два часа Кавелли провел в ожидании, сидя в кресле. В темной комнате лишь лунный свет, проникавший сквозь большое окно, позволял различить очертания мебели. В тысячный раз он посмотрел на наручные часы. До полуночи оставался еще час. Для того, что он задумал, в любом другом месте была бы еще недостаточно поздняя ночь, но люди из окружения Монтекьесы, очевидно, имели привычки, хорошо знакомые ему по Ватикану: они рано ложились и рано вставали.

В Ватикане ночь вступала в свои права с девяти вечера, а рабочий день начинался в пять утра. Похоже, что в этом доме придерживались таких же порядков. Кавелли сделал глубокий вдох, затем тихо поднялся и медленно направился к выходу из комнаты, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна половица.

Осторожно приоткрыв дверь, он прислушался. Снаружи доносился свист ветра, а откуда-то из глубины дома тихий, но устойчивый гул. Вероятно, он шел от вентиляционной или отопительной системы. Кавелли вышел в коридор, еще раз прокручивая в памяти дорогу к кабинету Монтекьесы. Бесшумно, словно тень, он направился к намеченной цели. Страшно подумать, что случится, если его поймают, пока он разгуливает ночью по дому, вместо того чтобы мирно спать в своей постели. Чтобы выглядеть менее подозрительно, он надел пижаму, которую нашел в одном из ящиков в своей комнате. Попутно он придумал и подходящее объяснение. Вариант, что он страдает лунатизмом, Кавелли сразу же отбросил как неправдоподобный, как и тот, что он ищет туалет, растерявшись в чужом доме. Было бы глупо утверждать, что он напрочь забыл о том, что тот расположен рядом с его спальней. Конечно, такую забывчивость всегда можно списать на сонное или усталое состояние, но вряд ли такое объяснение удовлетворит подозрительного хозяина.

Оставался один вариант: если его обнаружат, Кавелли скажет, что у него ужасно разболелась голова и он надеялся найти на кухне аспирин. То, что это не так, доказать невозможно. С другой стороны, такой человек, как Монтекьеса, и не нуждался в доказательствах, и он скорее предпочтет просто избавиться от опасного человека, справедливо рассудив, что в таком судьбоносном деле лучше перестраховаться.

Кавелли дошел до конца коридора, остановился и снова прислушался. Все по-прежнему спокойно. Медленно он прокрался вниз по длинной широкой лестнице, держась у самого края, поскольку по опыту знал, что в этом месте ступени скрипят меньше всего. Кавелли почувствовал, как со лба у него стекает пот. Правильно ли он поступает? В кармане его пижамы лежала записка, где были указаны два следующих поселения, которые Монтекьеса наметил как точки для следующей чумной атаки. Получив эту информацию, Кавелли оказался в ужасном положении. Разве он может спокойно наблюдать, как эти люди станут жертвами подлого убийства? Их следовало предупредить, чтобы они успели вовремя убраться в безопасное место. Однако что это изменит в общей критической ситуации? Монтекьеса легко выберет два других места. И, что еще хуже, он сразу же поймет, что не стоит иметь дело с Кавелли. Возможно, его недоверие распространится и на святого отца.

И что потом? Без заявления папы умеренный вариант его плана не сработает, и тогда Монтекьеса перейдет к неконтролируемому распространению бактерий, что, безусловно, приведет к глобальной пандемии.

Тем временем Кавелли пересек главный холл, миновал коридор и теперь стоял перед рабочим кабинетом Монтекьесы. Он медленно нажал на ручку и чуть-чуть приоткрыл дверь. В комнате было темно, но луна давала достаточно света, чтобы хоть немного сориентироваться. Он осторожно скользнул внутрь и тихо закрыл дверь за собой.

Кавелли пересек огромную комнату, подошел к столу хозяина дома и посмотрел на телефон. В последний момент решимость покинула его.

А если он сейчас совершит непоправимую ошибку? Допустим, он сообщит Лонги, что удалось разузнать, – тот уж точно найдет средства, чтобы всех предупредить. Но если он спасет тех, кто уже намечен для показательного жертвоприношения, то тут же подвергнет опасности сотни тысяч других, неизвестных людей?

Его рука зависла над трубкой. Он внезапно вспомнил, с каким самодовольным пафосом Монтекьеса произнес слова «эти люди уже выбраны в жертвы», и понял, что должен все же спасти обреченных, поскольку никто не знает наверняка, как будут дальше развиваться события.

Он решительно положил руку на телефонную трубку. А если он таким образом спровоцирует самую большую пандемию в мировой истории? Внезапно к горлу подступила тошнота, и ему непреодолимо захотелось быть глубоко верующим человеком. Не таким, конечно, как Монтекьеса, но тем, кто во всем доверяет Богу, обращаясь к Нему с молитвой и просьбой о помощи.

Его взгляд упал на огромный портрет Хосемарии Эскривы, который висел напротив стола. Художник изобразил его облаченным в сутану и в таком ракурсе, что взгляд казался подчеркнуто непроницаемым и был направлен прямо на зрителя. От картины веяло бесстрастностью Будды. «Как бы ты поступил на моем месте?» – тихо прошептал Кавелли. Естественно, что ответа он не получил. Кавелли сердито подумал, что ему надо, наконец, прекратить заниматься глупостями. Он должен сам принять решение, которое в любом случае окажется неправильным, потому что правильного решения здесь нет и быть не может. Но он по-прежнему не мог оторваться от отрешенного лица Эскривы. Каким недоверием сквозит взгляд основателя «Опус Деи»! Что таит в себе картина? Почему он не может перестать смотреть на нее? Падре действительно был святым? Нет, ерунда… Но тогда какую подсказку он ищет в этом портрете? Кавелли почувствовал, как его пронзает ощущение холода и озарение. Недоверие – вот ключевое слово! Монтекьеса хотя внешне более открыт и дружелюбен, но при этом в нем живет та же подозрительность, что и в его кумире Эскриве.

Человек, который не сказал ему, сколько времени займет перелет до острова, которой упорно скрывает местоположение лабораторий, никогда не открыл бы ему настоящие объекты теракта. Чума вскоре должна разразиться в двух поселениях, но, конечно, не в тех, что указаны в записке. Скорее всего, святой отец узнает истинные цели только в самый последний момент. Монтекьеса подверг Кавелли испытанию, и он едва избежал непоправимой ошибки.

Он глубоко вздохнул, затем тихо вышел из кабинета и прокрался по коридору обратно в главный холл. Сперва задумался, не стоит ли на всякий случай поискать на кухне аспирин. Вдруг его заметят на обратном пути к комнате? Нет, все же лучше отказаться от этой идеи – чем дольше он бродит по дому, тем больше риск дать себя обнаружить.

Он быстро направился обратно. Стремясь как можно скорее вернуться в свою комнату, Кавелли несколько утратил бдительность. Когда он собирался свернуть в главный коридор, то услышал звук приближающихся шагов, который заставил его испуганно оглянуться. Кавелли прижался к стене, затаив дыхание, и простоял так целую минуту. Неужели кто-то его заметил? Он представил, как сейчас по всему дому зажжется свет, его схватят и допросят, а потом Монтекьеса избавится от него как от ненужного свидетеля. Вряд ли кто-нибудь станет его искать на дне лагуны.

Кавелли потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что тот шум, который он слышит, вовсе не чьи-то шаги, а гулкое биение его собственного сердца. Но почему тогда где-то совсем тихо скрипнул пол? И еще ему показалось, что рядом кто-то дышит. Он отчетливо слышал звук дыхания буквально в нескольких метрах от того места, где затаился. Мысли крутились в голове с бешеной скоростью.

Что, если неизвестному придет в голову и дальше идти именно по этому коридору? Тогда они неминуемо столкнутся. Кавелли подумал было о том, чтобы снова прокрасться вниз по лестнице и спрятаться в главном холле. Нет, так он скорее выдаст себя каким-нибудь шумом.

Кавелли заставил себя успокоиться. Не исключено, что у него просто шалят нервы и это совершенно естественные звуки, которые можно услышать ночью в старых стенах. Дыхание дома? Он вспомнил про собор Святого Петра, о котором говорят, что он на самом деле дышит благодаря своим огромным размерам, причем его стены ежедневно сжимаются и расправляются на целых одиннадцать сантиметров. Кавелли закусил губу. Не может же он стоять так вечно. Он опустился на одно колено и очень осторожно заглянул за угол в коридор.

Ничего. Если там кто-то и был, то, во всяком случае, сейчас он уже исчез. Вдруг в темноте промелькнула какая-то тень. В дальнем конце коридора напротив его комнаты точно что-то происходит! Так и есть – кто-то стоит перед его дверью. Кавелли прищурился. Похоже, какой-то мужчина неподвижно застыл прямо у него на пороге.

Мариано!

Что он там делает? И как долго намеревается там торчать? Кавелли осторожно убрал назад голову и выпрямился. Внезапно под ним громко скрипнул пол. В следующее мгновение в конце коридора послышались торопливо удаляющиеся шаги. Где-то хлопнула дверь. Кавелли в мгновение ока добежал до своей комнаты, бесшумно захлопнул дверь и дважды повернул ключ в замке. Он упал на постель и подождал, пока успокоится дыхание. Затем снова встал и поставил стул так, чтобы его спинка заблокировала дверную ручку.