Текст книги "Хроники Тамула"

Автор книги: Дэвид Эддингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 98 страниц)

ГЛАВА 14

Отчего-то все пять чувств Спархока сверхъестественно обострились, хотя сознание оставалось отрешенным и бесстрастным. Он видел, слышал, запоминал – но не чувствовал ничего. Такое с ним уже случалось, и не единожды – но вот обстоятельства, которые на сей раз погрузили его в это глубокое неестественное спокойствие, были совершенно необычными. Перед ним не было вооруженных врагов, и тем не менее его разум и тело готовились к бою.

Фарэн напрягся, под кожей забугрились мускулы, и цокот стальных копыт едва заметно изменился, став более жестким, резким, нарочитым. Спархок положил ладонь на шею чалого.

– Расслабься, – пробормотал он. – Я дам знать, когда придет время.

Фарэн встряхнулся, рассеянно отгоняя заверения своего хозяина, словно надоедливую муху, и продолжал настороженно шагать.

Вэнион вопросительно поглядел на друга.

– Фарэн чересчур чувствителен, мой лорд.

– Чувствителен? Эта злобная бестия?

– На самом деле Фарэн не заслуживает такой репутации, Вэнион. Если хорошенько задуматься, он добродушный конь. Просто он вовсю старается угодить мне. Мы так долго вместе, что он почти всегда знает, что я чувствую, а потому изменяет своей природе, чтобы подладиться ко мне. Скорее уж меня следует назвать злобной бестией, но достается вся вина Фарэну. Когда на нем ездит Афраэль, он ведет себя как щенок.

– А сейчас у тебя воинственное настроение?

– Я не люблю, когда меня водят за нос, но в этом как раз нет ничего особенного. Ты слишком хорошо обучил меня, Вэнион. Всякий раз, когда происходит что-то необычное, я готовлюсь к бою. Фарэн чувствует это и делает то же самое.

Ксанетия и Келтэн вели их по лугу, который полого спускался к сияющему озеру и диковинному городу, стоявшему на ближнем его берегу. Бледная дэльфийка по-прежнему источала колдовской свет, но сияние, облекавшее ее, казалось обостренным чувствам Спархока почти что ореолом, знаком скорее особого благословения, чем отвратительной скверны.

– Ты заметил? – говорил Телэн брату. – Это все одно здание. Издалека этот город похож на все прочие города в мире, но стоит подойти поближе, как замечаешь, что все дома в нем соединены в один.

– Дурацкая идея, – проворчал Халэд. – Один пожар – и весь город выгорит дотла.

– Дома выстроены из камня, а камень не горит.

– Зато крыши из соломы, а солома горит, и еще как. Нелепая идея.

Дэльфиус не окружала стена в обычном смысле этого слова. Окраинные дома, все соединенные друг с другом, стояли окнами вовнутрь, повернувшись ко всему миру глухими стенами. Спархок и его спутники вслед за Ксанетией прошли под огромной каменной аркой и оказались в городе. Дэльфиус был пронизан особым, едва ощутимым ароматом – запахом свежескошенного сена. Узкие улицы причудливо извивались, порой проходя сквозь дом, ныряя под арками в крытые коридоры и вновь выныривая под открытое небо на другой стороне дома. Как сказал Телэн, весь Дэльфиус представлял собой одно здание, и то, что в другом городе называлось бы улицей, здесь, скорее, следовало назвать открытым коридором.

Обитатели города не избегали их, но и не пытались к ним приблизиться. Точно бледные призраки, скользили они по сумеречному лабиринту улиц. – Никаких факелов, – озираясь, заметил Берит. – А к чему им факелы? – проворчал Улаф. – Это верно, – согласился молодой рыцарь. – Заметили, как меняется запах города, если в нем не жгут постоянно факелы? Даже в Чиреллосе и днем и ночью воняет горящей смолой. Так странно оказаться в городе, где ни к чему не липнет этот коптящий дым.

– Я не думаю, Берит, что мир готов увидеть людей, которые светятся сами по себе. Эта идея вряд ли завоюет много сторонников – особенно если учесть некоторые ее недостатки.

– Куда мы направляемся, леди? – спросил Келтэн у бледной сияющей женщины, которая ехала рядом с ним. Положение Келтэна было странным. Он защищал и охранял Ксанетию. Он заботился о ее удобстве и благополучии. И он же должен был убить ее при первом признаке враждебности со стороны ее соплеменников.

– В жилище анари, – отвечала Ксанетия. – Именно ему надлежит представить наше предложение Анакхе. Анакха владеет Беллиомом, и лишь в его власти повелевать им.

– Спархок, ты мог бы отправиться сюда один и не таскать нас за собой, – легкомысленно заметил Телэн.

– Возможно, но путешествовать в компании как-то приятнее. Кроме того, если б ты остался в Материоне, то пропустил бы немало интересного. Вспомни, как весело было прыгнуть с утеса и повиснуть в воздухе над доброй тысячей футов пустоты!

– Я изо всех сил стараюсь забыть об этом, мой лорд, – со страдальческой миной отозвался мальчик.

Они спешились в одном из крытых коридоров неподалеку от центра города и передали своих коней на попечение нескольким юным дэльфам. Спархок подумал, что юноши похожи на пастушков, которых заставили исполнять работу конюхов. Затем путники вслед за Ксанетией направились к темной, изъеденной временем двери. Спархок, все еще охваченный неестественно-бесстрастным спокойствием, тайком разглядывал Ксанетию. Ростом она была немногим больше Сефрении, и хотя была женщиной, и притом привлекательной, отчего-то ее пол казался чем-то малозначащим. Открыв изъеденную временем дверь, она провела их по коридору, в стенах которого на равном расстоянии друг от друга виднелись глубоко вделанные двери. Коридор освещался прозрачными шарами, на длинных цепях свисавшими с высокого потолка. Шары наполняла светящаяся жидкость – Спархок предположил, что это вода из озера.

В конце коридора Ксанетия остановилась, и ее взгляд на миг стал отсутствующим.

– Кедон дозволяет нам войти, – сказала она наконец. Она открыла дверь и в сопровождении Келтэна, не отступавшего от нее ни на шаг, первой вошла в находившиеся за дверью покои.

– Сие чертог Кедона, анари дэльфов, – проговорила Ксанетия тем странным гулким голосом, который явно был отличительной чертой всех дэльфов.

Три истертые каменные ступени вели в главный зал – чистый и опрятный, с куполообразным потолком, который поддерживали массивные низкие арки. Стены, слегка изогнутые внутрь, покрывала белая штукатурка, а низкая тяжелая мебель была обита белоснежной шерстью. В дальнем конце зала, под небольшой каменной аркой камина горел огонь, и с потолка свисали на цепях все те же светящиеся шары.

Спархок ощутил себя здесь незваным грубым пришельцем. Жилище Кедона веяло кротостью и святостью, и рослый пандионец остро ощущал неуместность своей кольчуги и тяжелого меча, который висел у него на поясе. Он и сам казался себе неуместным здесь, неуклюжим варваром, и его спутники, облаченные в кожу, сталь и грубую серую ткань, высились вокруг него, словно каменные идолы древнего варварского племени.

Из двери в дальней стене зала появился глубокий старик. Хрупкий и согбенный, он шел, шаркая ногами и опираясь на длинный посох. Его редкие волосы белели как снег, и на сей раз это был скорее признак глубокой старости, нежели отличительная черта дэльфов. В добавление к свободному одеянию из небеленой шерсти его узкие худые плечи окутывало некое подобие шали.

Ксанетия тотчас подошла к старику и нежно коснулась ладонью его морщинистой щеки. Глаза ее были полны тревоги, но она не сказала ни слова.

– Добро пожаловать, господа, – приветствовал их старик. Он говорил по-эленийски с легким акцентом, и его высокий голос звучал немного скрипуче, словно заржавел от редкого использования. – Добро пожаловать также и тебе, дорогая сестра, – прибавил он, обращаясь к Сефрении на почти безупречном, хотя и архаичном стирикском наречии.

– Я тебе не сестра, старик, – холодно ответила она.

– Все мы братья и сестры, Сефрения из Илары, верховная жрица Афраэли. Родство наше в том, что все мы люди.

– Когда-то, возможно, это было и так, дэльф, – в голосе Сефрении был убийственный лед, – но ты и твой проклятый народ – больше не люди.

Старик вздохнул.

– Вероятно нет. Затруднительно сказать наверняка, что мы есть или чем мы станем. Отбрось свою вражду, Сефрения из Илары. Здесь тебе не причинят вреда, и устремления наши ныне стали едины. Ты хотела бы отъединить нас от всего человечества, однако таково же и наше желание. Отчего бы не слить нам усилия воедино, дабы достичь его?

Сефрения повернулась к нему спиной.

Итайн, всегда и везде остававшийся дипломатом, поспешил заполнить неловкую паузу.

– Кедон, я полагаю? – вежливо осведомился он. Старик кивнул. – Должен признаться, почтенный, что Дэльфиус немало меня озадачил. Мы, тамульцы, почти ничего, в сущности, не знаем о твоих соплеменниках, и, тем не менее, дэльфы много лет являются средоточием одного из самых чувствительных жанров нашей литературы. Мне всегда казалось, что так называемая дэльфийская литература целиком и полностью состряпана третьесортными рифмоплетами с больным воображением. Но вот я оказался в Дэльфиусе – и обнаружил, что все то, что я считал литературными выдумками, имеет под собой реальное основание.

Вне всякого сомнения, Итайн был очень ловок. Его утверждение, что он умнее даже своего брата, министра иностранных дел, пожалуй, не вызывало сомнений.

Анари чуть заметно улыбнулся.

– Мы сделали все, что было в наших силах, Итайн из Материона. Я не стану спорить с тобой – воистину «Ксадана» написана чудовищным стихом и проникнута отталкивающим избытком слезливых чувств, однако она хорошо послужила той цели, для коей и была сотворена. Она смягчила и ослабила вражду, посеянную в вашем народе стириками. Тамульцы властны над атанами, а мы не хотели воевать с огромными нашими соседями. Со стыдом признаюсь тебе, что и сам я внес немалую лепту в создание «Ксаданы».

Итайн заморгал.

– Ты уверен, Кедон, что мы говорим об одной и той же поэме? «Ксадана», которую я изучал еще школьником, была написана семь с лишним столетий назад!

– Неужто так давно? Как быстро летят годы! Я наслаждался жизнью своей в Огнеглавом Материоне. Обучение в университете принесло мне немалую пользу.

Итайн был слишком хорошо обучен, чтобы чересчур открыто показывать, как он потрясен.

– У тебя тамульские черты лица, Кедон, но разве цвет кожи и волос никому не казались… странными?

– Вы, тамульцы, народ цивилизованный, а потому не проявляете чересчур пристального интереса к чужим недостаткам. По внешности моей сочли, что я альбинос, и сего оказалось довольно. Такое явление, хоть и нечасто, но встречается. Один из соучеников моих – стирик – был колченог. Как это ни странно, мы с ним сдружились. По речи твоей я вижу, что тамульский язык немного изменился с тех пор, как я в последний раз пребывал среди твоего народа, и сие, вероятно, затруднило бы мне возвращение в Огнеглавый Материон. Прими, умоляю, мои нижайшие извинения касательно «Ксаданы». Воистину сия поэма чудовищна, однако, как я и сказал, она хорошо послужила своей цели.

– Мне бы следовало самой догадаться, – резким тоном вмешалась в разговор Сефрения. – Вся дэльфийская литература была создана с одной-единственной целью: посеять ненависть к стирикам.

– Какова же была цель той лжи, которой вы, стирики, многие века потчевали тамульцев? – осведомился Кедон. – Не был ли этот замысел таков же по сути своей? Не стремились ли вы заронить в умы тамульцев мысль о том, что мы, дэльфы, суть недочеловеки?

Сефрения пропустила мимо ушей этот вопрос.

– Неужели ваша ненависть к нам настолько сильна, что вы решились осквернить ею сознание целой расы?

– А насколько же глубока твоя ненависть, о Сефрения из Илары? Не пытаешься ли ты и ныне, в сей миг, отравить злобой к нам души сих простых эленийцев? – Анари опустился в мягкое кресло и устало провел рукой по лицу. – Сдается мне, что взаимная наша ненависть так чрезмерна, что нет в мире средства, дабы исцелить ее. Уж лучше разделиться нам навеки. Сие возвращает нас к тому, ради чего мы собрались здесь ныне. Желание наше в том, чтобы отделиться от всего мира.

– Потому что вы настолько лучше нас? – с глубоким презрением осведомилась Сефрения.

– Не лучше, о жрица, но иные. Гордыню и ложное превосходство оставляем мы твоему народу.

– Если вам так не терпится возобновить древнюю вражду, остальные, полагаю, предпочли бы при этом не присутствовать, – холодно сказал Вэнион. – Вы отлично справитесь и без нашей помощи.

– Но, Вэнион, ты не знаешь, что они совершили, – проговорила Сефрения с немой мольбой в глазах.

– По правде говоря, любовь моя, меня совершенно не интересует то, что случилось несколько тысячелетий тому назад. Если тебе так охота пережевывать старые обиды, займись этим в другое время. – Вэнион поглядел на престарелого дэльфа. – Мне кажется, Кедон, у тебя на уме был какой-то обмен. Мы бы с радостью сидели здесь и любовались, как вы с Сефренией строгаете друг друга на ломтики, но нам, видишь ли, немного некогда. Государственные дела, сам понимаешь.

Даже Спархок поперхнулся при этих словах.

– Ты весьма откровенен и прям, лорд Вэнион, – с ледяным укором заметил Кедон.

– Я солдат, почтенный анари. Обмен оскорбительными колкостями меня изрядно утомляет. Если вам с Сефренией так хочется подраться, беритесь за топоры.

– Случалось тебе прежде иметь дело с эленийцами, почтенный анари? – невозмутимо осведомился Итайн.

– Почти никогда.

– Тебе следовало бы прибавить это обстоятельство к следующей благодарственной молитве. Эленийцы обладают тягостной склонностью переходить прямо к делу. Это, конечно, ужасно по-варварски, зато сберегает уйму времени. Полагаю, ты хотел обратиться со своим предложением к Анакхе – вот он. Должен предостеречь тебя: лорд Вэнион сама тонкость, если сравнивать его со Спархоком, но Анакха – именно Спархок, так что рано или поздно тебе придется иметь с ним дело.

– Раз уж мы все сегодня решили сегодня вести себя невежливо, вряд ли мы уйдем далеко, – сказал Спархок. – Почему бы тебе, Кедон, не сказать, что ты хочешь от нас получить и что предлагаешь взамен? Я обдумаю твое предложение, и мы обсудим его завтра утром, когда сумеем вернуться в рамки вежливости.

– Слова твои мудры, Анакха, – согласился старик. – В Тамульской империи царит смятение.

– Знаю. Мы и сами это уже заметили.

– Сие смятение устроено не против Империи, Анакха, но ради тебя. Тебя заманили в сии земли, ибо лишь ты обладаешь властью над Беллиомом. Враги твои алчут завладеть камнем.

– Это мы тоже знаем. Мне не нужны предисловия, Кедон. Переходи к делу.

– Мы окажем тебе помощь в борьбе твоей, и заверяю тебя, что без помощи оной не сможешь ты одержать победу.

– Тебе придется убедить меня в этом, но об этом мы сможем поговорить и позже. Что вы хотите взамен?

– Дабы ты взял Беллиом и навеки запечатал нас в сей долине.

– И это все?

– Все, о чем мы просим. Огради нас от мира, и мир огради от нас. Всем сие будет лишь во благо – эленийцам и тамульцам, стирикам и дэльфам. Нескончаемая мощь Беллиома пусть отделит нас от всего человечества, дабы могли мы без помех продолжать наше путешествие.

– Путешествие?

– Сие выражение образное, Анакха. Путешествие наше измеряется не лигами, но поколениями.

– Стало быть, простой обмен? Вы поможете нам справиться с нашими врагами, если я запечатаю эту долину так, чтобы никто не мог ни войти в нее, ни выйти наружу?

– Простой обмен, Анакха.

– Хорошо. Я обдумаю это.

– Она не хочет разговаривать со мной, Спархок, – вздохнул Вэнион, – ни об этом, ни о чем-либо еще.

Седовласый магистр и его друг беседовали с глазу на глаз в небольшой комнатке рядом с коридором, что вел к тесным, похожим на кельи клетушкам, где гостей разместили на ночь.

– Ты вчера был чересчур прямолинеен, – заметил Спархок.

– Нелогичное поведение меня раздражает. Жаль, что здесь нет Афраэли. Она быстро сумела бы призвать Сефрению к порядку.

Спархок удобнее устроился в кресле.

– Я в этом не уверен, Вэнион. Не знаю, должен ли я говорить тебе это, но у меня такое ощущение, что Афраэль не стала бы вмешиваться. Прежде чем покинуть нас, она сказала мне, что Сефрения должна пройти через это сама.

– А не может ли Итайн пролить хоть какой-нибудь свет на эту вражду между стириками и дэльфами? Спархок покачал головой.

– Он не знает больше того, что уже сказал нам. Судя по всему, это случилось во время войны с киргаями, то есть примерно десять тысяч лет назад, так что история не может точно сказать, что же тогда произошло. Очевидно, стирики и дэльфы были союзниками, и кто-то из них оказался предателем.

– Мне тоже так кажется. Итайн хотя бы догадывается, кто именно?

– Нет. Стирики много столетий оказывали услуги тамульцам – так же, как Эозийской церкви. Они старательно ввели в тамульскую историю свою версию того, что случилось. Судя по тому, что сказал нам вчера Кедон, дэльфы с той же целью проникли в Материонский университет и создали в тамульской культуре дэльфийскую литературу. Теперь события десятитысячелетней давности погребены под толстым слоем мифов и легенд, и, поскольку стирики и дэльфы так долго и успешно мутили воду с двух сторон, истина, скорее всего, уже никогда не всплывет на поверхность. – Спархок слабо усмехнулся. – Не уверен, насколько это важно, но стирики старались обработать историков, а дэльфы обратили свои усилия на поэтов. Любопытный контраст, не правда ли?

– Афраэль должна знать правду.

– Наверное, но она ее не скажет. Я знаю ее достаточно хорошо, чтобы почувствовать, что молчит она намеренно. Вряд ли ей хочется, чтобы мы знали, кто именно во всем виноват. Не знаю уж, по какой причине, но она не желает, чтобы мы принимали чью-то сторону, и это ставит нас в довольно трудное положение. Сомневаюсь, чтобы мы могли найти истинную причину этой взаимной ненависти – да и так ли уж это нужно? Вряд ли ее знают даже Сефрения или анари. За их спиной четыреста поколений истерической ненависти – и этого довольно, чтобы их предрассудки стали тверже камня. Наша проблема в том, что дэльфы могут задержать нас здесь настолько, насколько им заблагорассудится. Если мы попытаемся уехать, они попросту развернут нас и направят назад, так что рано или поздно нам придется вступить с ними в переговоры. Мы все любим Сефрению, но, если нам доведется прийти к согласию с дэльфами, она взорвется.

– Да, это я уже понял. Что же мне делать, Спархок? Я истекаю кровью, едва она порежет палец.

– Солги ей, – пожал плечами Спархок.

– Спархок!

– Не стоит делать этого чересчур явно, но все время подчеркивай, что при всей своей нейтральности склоняешься на ее сторону. Я владею Беллиомом, значит и переговоры с Кедоном вести мне. Формально в этом деле главный – я. Извини, Вэнион, но это так. Я, а не ты, буду говорить с Кедоном. Бросай на меня неприязненные взгляды и время от времени возражай. Сефрения ведет себя нелогично, а потому все наши друзья, как и пристало добрым эленийцам, обратятся против нее. Не оставляй ее в одиночестве. Ты самый близкий ей человек, и, если ты тоже окажешься не на ее стороне, это разобьет ей сердце. – Спархок мрачновато усмехнулся. – Впрочем, я сочту личной услугой, если ты помешаешь ей в разгар переговоров превратить меня в лягушку.

– Вернемся немного назад, почтенный анари, – предложил Спархок, когда они снова собрались в большом зале. – Я хочу точно знать, во что мне предстоит ввязаться. Я не намерен сделать ничего, что причинило бы вред стирикам. Порой они бывают несносны, но все же мы их полюбили. – Он улыбнулся Сефрении, надеясь смягчить ее недовольство. – Вчера ты говорил о некоем путешествии. Мне почему-то кажется, что нам следует обсудить его подробнее. Что это за путешествие?

– Мы изменяемся, Анакха. Когда весь мир обратился против нас, мы воззвали к Эдемусу и просили его защитить нас.

– Эдемус – ваш бог? Анари кивнул.

– До войны с киргаями мы были мирным, неискушенным, словно дети, народом, и Эдемус жил среди нас, разделяя наши безыскусные радости и недолгие печали. Во всем мире не было народа столь неприспособленного к войне, как мы. – Старик взглянул на Сефрению. – Я не стану оскорблять твою наставницу, повествуя истину о том, что сделало нас изгоями.

– Эта истина известна всем, – жестко сказала Сефрения.

– Да, это так, однако твоя истина отлична от нашей. Ты полагаешь, что произошло одно, мы полагаем, что случилось нечто иное. Но это, Сефрения из Илары, наше с тобою дело, и оно не касается эленийцев. Какова бы ни была причина, Анакха, дэльфы оказались изгоями, и весь мир обратился против нас. Тогда, как я уже говорил, мы воззвали к Эдемусу, и он ответил на наши мольбы, наложив на нас проклятие.

– У вашего Эдемуса довольно странная манера проявлять свои теплые чувства, – заметил Улаф.

– Только этим мог он защитить нас, сэр рыцарь. Мы не воинственны и не владеем оружием, которым иные люди лишают друг друга жизни, а посему Эдемус проклял нас, дабы само наше прикосновение стало оружием. Очень скоро люди узнали, что одно касание наших рук несет с собою гибель.

– Почему же я еще жив, Кедон? – спросил Келтэн. – В последние дни я все время помогал Ксанетии то усесться в седло, то спешиться, и меня ее прикосновение не убило.

– Мы научились сдерживать силу проклятия, сэр рыцарь. Таков был замысел Эдемуса, когда воздел он руку свою над нашим озером.

– Озером? Анари кивнул.

– Эдемус, не мог перенести и мысли о том, чтобы наложить проклятие на нас самих, а посему проклял он наше озеро. Иного источника воды у нас нет, и мы принуждены пить из него. Когда впервые пришли мы в эту долину, разум Эдемуса был таким же незамутненно-детским, как у нас. В озорстве своем сделал он так, чтобы воды озера светились, и свет сей наполняет и нас. Мы утоляем жажду из озера, и воды его проникают в наши тела. В любви своей сделал нас Эдемус похожими на богов. То было безвредное развлечение, и мы скоро простили ему то, что он так переменил нас.

Когда же мир обратился против нас, проклял Эдемус озеро, и воды его, измененные этим проклятием, изменили и нас. Гибельное прикосновение, что отвращает наших врагов, однако лишь малая часть замысла нашего бога. Обстоятельства отделили нас от мира, а намерение Эдемуса в том, чтобы увести нас еще дальше. Мы изменяемся, друзья мои. Тела наши иные, нежели у всех людей, то же можно сказать о наших душах. Мы не такие, какими были прежде, и не такие, как вы. С каждым поколением неизбежная эта непохожесть все набирает силу. Ксанетия, милая нежная Ксанетия, превосходит меня настолько, что я не в силах и постичь всю силу ее духа. В свое время, мнится мне, станет она равной самим богам, а то и превзойдет их.

– И тогда вы вытесните нас! – бросила Сефрения. – Так же, как тролли когда-то вытеснили древних людей, а люди сейчас вытесняют троллей, так вы, презренные дэльфы, станете нашими повелителями, оттеснив наших истинных богов, и загоните нас в бесплодные пустоши, а сами будете наслаждаться земными плодами. Именно так веками обращались с нами, стириками, эленийцы, и мы хорошо знаем, что это такое. Вам не так легко будет покорить нас, Кедон, и мы не станем поклоняться вам и пресмыкаться у ваших ног, точно побитые собаки.

– Как же можем мы вытеснить вас и захватить ваши земли, о Сефрения из Илары? Прикованы мы к озеру и не можем надолго покидать его воды. Да и покорность ваша была бы нам ни к чему, ибо нас уже не будет здесь. Мы уйдем к свету и сами станем светом. Моя Ксанетия, что некогда станет анарой, могла бы уже теперь слиться со светом, однако те из нас, что еще не достигли подобного совершенства, удерживают ее здесь. Когда мы умрем, ничто более не принудит ее оставаться здесь, и она поведет дэльфов к звездам, дабы обитать там вместе с Эдемусом, что задолго до нас ушел туда приготовить нам обиталище.

– Где вы станете богами, – презрительно фыркнула Сефрения.

– Слово сие бессмысленно, Сефрения из Илары, – тихо сказала Ксанетия. – Все мы, боги либо люди, стремимся к единой цели. Эдемус ушел прежде нас, а мы уйдем прежде тебя. С любовью будем ждать мы твоего прихода и простим тебе все зло, что ты причинила нам.

– Простите меня? – вспыхнула Сефрения. Сама того не замечая, она перешла на архаическое наречие стириков. – С презрением отвергаю я ваше снисходительное прощение! Никогда я не прощу вас, ниже вашего прощения не приму!

– Однако же примешь, Сефрения, – возразила сияющая женщина. – Ныне уже сердце, что бьется в твоей груди, полно сомнением. Два чувства терзают тебя, нежная Сефрения. О, я хорошо знаю тебя, и ведомо мне, что ненависть твоя, точно зимняя стужа, крадется впотьмах, таясь в затемненных уголках твоей души. Истинно говорю тебе, что стужа сия растает в солнечном тепле любящего твоего нрава – как оттаивает ныне, причиняя мне немалую боль, ненависть, что обитает в моей душе. Однако не обманись, о Сефрения из Илары, ибо я ненавижу стириков так же сильно, как ты ненавидишь дэльфов. Тысячелетия вражды не так-то легко преодолеть. Я ненавижу коварных стириков, однако не в силах ненавидеть тебя. Мне ведомо сердце твое, дорогая сестра, ибо оно так сходно с моим. Настанет час, когда мы обе отречемся от ребяческой этой ненависти и между нами воцарятся мир и согласие.

– Никогда!

– »Никогда», дорогая сестра, – это очень и очень долго.

– По-моему, мы отвлеклись, – вмешался Спархок. – Насколько я понимаю, долина не будет запечатана вечно?

– В сем нет нужды, Анакха, – ответил анари. – В час, когда мы уйдем, снимет Эдемус проклятие с озера, и станут его воды обычными. Тогда люди смогут приходить в эту долину без боязни.

– Я должен сказать тебе, что уж если Беллиом запечатает вашу долину, он сделает это наверняка. Могу дать тебе слово, что ни один дэльф не сможет ее покинуть. Если вы собираетесь превратиться в лунные лучи или солнечный свет, это, конечно, не будет вам помехой, но, если втайне вы задумали что-то еще, – можете сразу отказаться от этого намерения. И, если этот ваш Эдемус вынашивает какие-то планы отмщения стирикам, передайте ему, что лучше бы ему этого не делать. Для Беллиома любой бог – на один зуб, в чем на собственной шкуре убедился Азеш. Ты все еще хочешь, чтобы я запечатал вашу долину?

– Да, – без колебаний ответил Кедон.

– Что скажешь, Сефрения? – спросил Спархок. – Устроит тебя такое ручательство?

– Они все равно попытаются обмануть тебя, Спархок. Это коварный народец.

– Сефрения, ты знаешь Беллиом – наверное, даже лучше, чем знаю его я. Неужели ты всерьез думаешь, что кто-то, будь то человек или бог, в силах обмануть его? Если я велю ему запереть дэльфов в долине и никого другого не допускать в нее, никто не сможет обойти этот запрет – ни ты, ни Афраэль, ни Эдемус, ни даже Бог эленийцев. Даже если все боги этого мира и других миров соберутся вместе, им не одолеть волю Беллиома. Если я запечатаю эту долину, так и будет. Даже птицы и черви не смогут покинуть ее. Это тебя удовлетворит?

Она отвернулась.

– Мне нужен ответ, матушка, и я не намерен ждать его еще год. Тебя это удовлетворит?

– Ты отвратителен!

– У меня сейчас слишком много забот. Подумай и дай мне знать, что ты решила. – Спархок повернулся к анари. – Ну что ж, теперь я знаю, чего хотите вы. Следующий вопрос – что достанется мне? Что я получу от нашего соглашения?

– Нашу помощь в борьбе с врагами, о Анакха.

– Это слишком расплывчато, Кедон. У меня есть Беллиом. Что именно можете вы сделать для меня, чего я не в состоянии сделать сам?

– Тебе недостает согласия с сим камнем, Анакха. Ты в силах принудить его подчиниться, однако мало он любит тебя и порой нарочито ошибается, исполняя твои мысли, – как было, когда перенес он тебя и Богиню-Дитя в Дэмос, хотя желал ты оказаться в Дэле, что в Южной Арджуне.

– Откуда тебе это известно? – ошеломленно спросил Спархок.

– Твой разум открыт мне, Анакха, как открыты разумы всех людей в мире. Такова одна служба, что мы могли бы сослужить тебе. Разве не стало бы тебе подспорьем знать помышления твоих врагов?

– Это верно, Кедон, но есть и другие способы добывать у людей правду.

– Однако те, кто подвергнут пытке, знают, что их пытали, и знают, что именно они открыли тебе. Наше умение действует более тонко.

– Он прав, Спархок, – подал голос Келтэн. – Скажи, Кедон, о чем я сейчас думаю?

– Тебя, сэр рыцарь, тревожит то, что принужден ты будешь лишить жизни Ксанетию, буде мы окажемся обманщиками. Ты же питаешь к ней искреннюю приязнь.

– Это правда, – признал Келтэн, обращаясь к своим друзьям. – Я думаю, эти люди и впрямь умеют читать мысли.

– Обладаем мы и иными талантами, господа рыцари, – продолжал Кедон, – и охотно поставим их вам на службу в обмен за то, чего мы хотим от вас. – Он с некоторой грустью взглянул на Сефрению. – Боюсь, когда я открою вам природу наших талантов, тебе сия истина причинит боль и еще более ожесточит твое сердце против нас, дорогая сестра.

– Не смей меня так называть! Моя ненависть к тебе и твоим сородичам и так уже тверда, как гранит.

– Сие неправда, Сефрения из Илары, – возразила Ксанетия. – Смятение царит в твоей душе оттого, что, впервые повстречав нас, не нашла ты в нас зла. Всеми силами стараешься ты поддержать вражду, что проистекает скорее из долга перед народом твоим, нежели от личной твоей злобы. Признаюсь, что и сама я также смятена. Меня влечет полюбить тебя, подобно как и тебя влечет любовь, но не ненависть.

– Прекрати! – вспыхнула Сефрения. – Убери свои грязные лапы из моих мыслей!

– Вот упрямица, – пробормотал Улаф.

– Природа младших богов Стирикума такова, что хранят они детей своих даже от их собственной глупости, – вновь заговорил анари. – Оттого-то стирики и принуждены обращаться к богам своим с молитвой и заклинанием всякий раз, когда хотят они преступить начертанный человеку предел. Не так ли, Сефрения из Илары?

Она промолчала.

– В этом суть стирикской магии, Кедон, – ответил за нее Вэнион.

Сефрения обожгла его ненавидящим взглядом, и Спархок мысленно застонал. Неужели нельзя было помолчать?!

Анари кивнул.

– Эдемус, как я уже говорил, ушел прежде нас, дабы приготовить нам путь, и не может более хранить и направлять нас. Оттого он даровал иным из нас силу творить то, что надобно свершать без его помощи.

– Неограниченная магия?! – воскликнула Сефрения. – В ваших руках неограниченная сила богов?

– Да, иные из нас обладают ею.

– Это чудовищно! Человеческий разум не в силах постичь суть такой силы. Не в нашей власти предугадать, что будет, если мы используем эту силу ради исполнения наших детских капризов.

– Твоя Богиня славно обучила тебя, Сефрения из Илары, – проговорила Ксанетия. – И мыслишь ты именно так, как она желает, чтобы ты мыслила.

– Твоя Богиня, дорогая сестра, желает, чтобы была ты и оставалась как дитя. Тогда только будет она уверена в любви твоей. Однако истинно скажу тебе: Эдемус любит нас так же сильно, как любит тебя твоя Афраэль. Его любовь, однако, принудила нас вырасти. Он предал силу свою в наши руки, и должны мы сами принимать все последствия деяний наших, когда пускаем эту силу в ход. Воистину, эта любовь совсем иного рода, однако и она остается любовью. Эдемус более не направляет нас, а посему мы вольны творить что пожелаем. – Анари мягко улыбнулся. – Простите меня, друзья мои, но у такого глубокого старца одно лишь затаенное стремление. – Он вытянул руку и с грустью посмотрел на нее. – Как быстро меняемся мы с течением лет, и как тягостны эти перемены…