Текст книги "Ад в тихой обители"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Далекий от подобной практики епископ удивленно поднял брови.

– Второе. Относительно возглавляющего местную газету джентльмена имеется два противоположных подхода. Первый: не сообщать вообще ничего. Метод порой вполне пригодный, хотя не ослабляющий рвения репортеров, которые возмещают отсутствие информации полетом собственной фантазии. Либо, напротив, проявить абсолютное доверие и рассказать как можно больше, убедить, что не скрыто ни одной мелочи. Впрочем, во всем необходима мера: уместно, на мой взгляд, было бы что-то рассказать, однако же как можно меньше. Поверив в свою полную информированность, редактор «Графтон Меркюри» не пошлет сотрудников рыскать вокруг, изобретая репортажи для заполнения газетных колонок. Следовало бы внушить редактору, что его полагают надежным союзником, что он, образно говоря, играет за команду Комптонского собора.

– Он, между прочим, и действительно знает толк в крикете, отлично разбирается во всех приемах владения битой, – заметил епископ. – Мы с ним беседовали летом во время матча. Грандиозный был матч.

– О, грандиозный, грандиозный, – отмахнулся декан, несклонный отвлекаться на обсуждение спортивных побед Комптона. – Кстати, Пауэрскорт, зовут редактора газеты Патрик Батлер.

– Какого он возраста? – спросил детектив, зная, что с пожилым газетчиком договориться легче, чем с энергичным юнцом, жаждущим славы и успеха.

– Молодой, очень молодой, – сказал декан. – Совсем недавно здесь, и, как мне видится, с большими амбициями. Так ведь, главный констебль?

– Так, – отозвался шеф полиции. – Но любит точность. Следит, чтобы факты излагались строго в соответствии.

– Хорошо бы, – продолжал Пауэрскорт, – быстрее установить с ним доверительный контакт. И еще одно замечание, если я еще не утомил вас, джентльмены.

– Говорите, мы слушаем, – дал санкцию декан, успевший перебраться от постоянного места возле огня к столику у окна и разложить свой блокнот.

– Позволю себе поделиться некоторым опытом военной службы в Южной Африке. Я только что оттуда, а пробыл там около года. Мне довелось увидеть множество боев. Но, читая затем статьи военных корреспондентов, я сделал удивительное открытие. В очерках авторов, не бывавших вблизи полей сражения, особенно много крови и жестокости. А вот у авторов, которым лично приходилось наблюдать ход баталии, тональность хроник гораздо, гораздо сдержанней. Сознанию, надо полагать, невыносима страшная фронтовая реальность: груды тел, месиво изуродованных взрывом лиц, висящие на лоскутах кожи конечности…

– Необычайно выразительно, – прервал декан, поглядев на часы. – Но не пора ли перейти от описания южноафриканской войны с бурами к смерти найденного на вертеле комптонского певчего?

– Простите, именно к этому я веду, – дипломатично улыбнулся Пауэрскорт декану, открывшему чистую страничку в своем блокноте. – Спросив сегодня у врача о теле, снятом с вертела, я ожидал сугубо медицинского, безжалостного перечня повреждений. Без излишней детализации, доктор Вильямс, отчет ваш все же должен был прозвучать тягостно и устрашающе. Людям от вашего рассказа должно буквально становиться плохо, вы понимаете? Имея целью всячески затушевать подробности кончины Артура Рада, не стоит уповать на сухость, краткость, которые лишь разожгут воображение газетчика. Дав ему самому дорисовать картину, вы позволите разгуляться его фантазии. Зато естественное отвращение к жуткой физиологической прозе наверняка затормозит бойкое перо журналиста.

Декан озабоченно взглянул на каминные часы:

– Джентльмены, прошу простить. Хотел бы высказать лорду Пауэрскорту ряд более серьезных рекомендаций, но через четверть часа мне вести обряд святого причастия. Кончины, войны, бедствия, угрозы эпидемий не прервут, не нарушат порядка богослужений в нашем почти тысячелетнем храме. Тем более не станет тут помехой некий единичный смертный случай.

Декан удалился надеть подобающее облачение. Пауэрскорт поглядел ему вслед, не уверенный в своей готовности немедленно исполнять его директивы. Шеф полиции распрощался, торопясь к подчиненным. Доктор вновь поспешил на обследование тела, Пауэрскорт последовал за ним. В гостиной остался один епископ. Глаза его смотрели на огонь, губы медленно шевелились. Он еще долго так сидел. Снег за окном падал и падал.

Побелевшие улицы Комптона сплошь завалило рыхлыми сугробами. Энн Герберт, выйдя за покупками, пробиралась от мясника к бакалейщику, чтобы пополнить свои чайные запасы (Патрику особенно нравился сорт «Утренняя смесь-новинка»), когда с другой стороны улицы сквозь завесу летящих хлопьев послышался громкий возглас.

– Энн! Энн! – кричал кто-то оттуда. По-видимому, звали не ее, в публичном месте для всех она только «миссис Герберт». – Энн! – повторил голос уже совсем рядом. – Здравствуй, ну как ты в этой снежной каше? Давай помогу тебе нести чего-нибудь.

Снегопад, без сомнения, благотворно повлиял на манеры Патрика Батлера. Раньше желания ей помочь Энн Герберт за ним не замечала.

– Спасибо, Патрик, я прекрасно справлюсь сама, – сказала она, улыбнувшись молодому человеку. Он разрумянился и выглядел совсем юным, стоя здесь перед ней в новом костюме. Том самом костюме, который Энн на прошлой неделе выбрала в единственно приличном комптонском магазине готового платья. Патрик пожаловался, что насчет одежды он полный тупица.

– Энн, ты сейчас должна пойти со мной. Пойдем, это ужасно важно!

Приглашение к немедленному тайному бегству, вероятно, означало какие-то чрезвычайные обстоятельства.

– Куда пойдем, Патрик? Мне сейчас не до прогулок по этому снегу.

– Ко мне в офис. Я бы повел тебя в кафе, но там слишком много ушей. Мне надо тебе срочно такое – такое! – рассказать.

Однажды Энн посетила редакцию «Графтон Меркюри». Несмотря на приложенные накануне героические усилия Патрика Батлера, беспорядок там царил устрашающий. Вот в маленьком станционном кабинете ее отца все вещи были более-менее на своих местах и пыль вытиралась почти вовремя. Так что мужчин вообще-то можно приучить к аккуратности. Просто некоторые из них беззаботны как дети.

– Это ведь ненадолго, Патрик? – спросила Энн, пока они продвигались вдоль Северных ворот к штаб-квартире местного органа печати.

– Не очень, – уверил Патрик, взбудораженный необычайно даже для своего темперамента. – Так скользко, Энн. Может, ты возьмешь меня под руку?

– Не стоит, здесь не скользко.

Наблюдавшие прогулку молодой пары граждане Комптона с умилением взирали на горячо о чем-то говорившего Патрика Батлера и порой что-то коротко ему отвечавшую Энн Герберт. Наиболее романтичным наблюдателям слышались свадебные колокола вместе с пасхальным перезвоном.

– Думаю, у нас никого, – сказал Патрик, когда они с Энн одолевали последний марш крутой скрипучей лестницы. – Питер сейчас на холмах: пошел взглянуть, не подмочил ли снегопад овечью шерсть, а Джордж в суде.

Энн оглядела безнадежный хаос. И только собиралась спросить, почему бы не нанять человека для уборки, как Патрик, плотно затворив дверь, приглушенным голосом сообщил:

– В соборе ночью случилось что-то ужасное! Ты ничего не слышала?

– О чем, Патрик? Из моего окна все хорошо видно. Утром ходил довольно многочисленный полицейский патруль, но что тут необычного?

– Полиция кишит на всей церковной территории. В Певческие палаты вообще не пускают. Все втихомолку, заградительных постов нет, но только попытайся куда-то пройти, мигом невесть откуда выскочит констебль и от ворот поворот. А почему, из-за чего, не говорят. Сколько ни спрашивай, говорят одно – «имеется приказ».

– Боже мой! Может, трещина в стене и опасаются, что рухнет ветхое здание?

– За эти домики, Энн, беспокоиться не надо. Столетиями прочно стоят. Я где-то читал – эта обитель старейшая в Европе. Нет, я думаю, тут другое. Какой-нибудь невиданный кошмар. Помнишь этого Пауэрскорта, детектива? Ходит там всюду, вид очень сосредоточенный, опрашивает разных чудаков. И еще вот: с утра вдруг приглашение прийти в четыре, побеседовать с деканом. Что бы это значило?

– Ты ведь просил у декана статью, что-нибудь про средневековое аббатство? Наверно, разговор пойдет об этом.

– Да ни черта не про аббатство! Здесь иное. Я чувствую. Знаешь, вернусь-ка я к собору и погляжу хоть издали. Можно мне проводить тебя до дома через эти горы снега?

Энн благодарно кивнула. До бакалейной лавки она так и не добралась, не купила фунт любимого чая Патрика. Однако внутренний голос ей подсказывал, что чаепитие сегодня отменяется.

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт почти весь день провел, обходя сам собор и множество прилегавших к нему построек. В другое время его бы очаровало великолепие старинного ансамбля, но не теперь. Паруса мощных контрфорсов и колоннады капелл, цветные витражи и скульптурные ангелы на хорах, крутые своды и резные арки – ничто не трогало, не вызывало интереса. Весь день он думал, есть ли связь между убийством Артура Рада и смертью Джона Юстаса. Конечно, оставалась вероятность самоубийства канцлера, с выстрелом из какого-нибудь допотопного оружия, разносящего голову и заставляющего срочно заколотить гроб. А если Юстаса убили, то несомненно из-за денег. Огромных денег. Пауэрскорт еще раз перебрал осаждавшие его смутные подозрения относительно миссис Августы Кокборн. Допустим, она подделала завещание – тот самый, в три минуты оформленный Мэтлоком документ, под которым подписался некто невероятно молчаливый. Допустим, она выждала полгода, чтобы юрист успел забыть странную процедуру. Допустим, она убила брата и заявила права на наследство, не ведая о наличии двух других завещаний. Однако зачем ей, наняв сыщика, самой добиваться подтверждения, что брат ее умер не своей смертью? Подделка документа при этом теряет всякий смысл.

Но если обе смерти в Комптоне как-то связаны, и связаны тем, что последовали вблизи прекрасного собора, безгрешного как укрывший его белый снег, чем объясняются эти убийства?

Пауэрскорт вошел в Зал капитула, отдельно стоящее здание, куда столетия назад сходились на свои собрания члены монашеского ордена. Он опустился на каменную скамью, и ему представилось, как некий бенедиктинец в грубой рясе вслух читает положенную по календарю главу из Библии: что-нибудь мрачное, ветхозаветное, эпизод тяжких страданий сынов Израиля по Книге Неемии или пророка Осии. Зачем кому-то убивать певчего, распевавшего псалмы за теплый угол?

Детектив встал и отправился в храм, где шла репетиция хора. От коллег покойного Артура Рада он узнал много любопытного. Например, о том, что певчие пятнадцатого века, отъявленные выпивохи, буяны и распутники, иной раз были объединены в столь могучие гильдии, что их боялись уволить или лишить пенсии. И о том, что деятели Реформации за полвека искоренили порочную практику прошлого. Зато относительно мотива убийства Артура Рада Пауэрскорт не узнал ничего. Выяснилось только, что в кухню Певческой столовой ведут четыре коридора, ни один их которых ночью не был заперт.

Что символизирует такая казнь на вертеле? Какой-то библейский образ? А может, это жуткая шутка, проделанная с уже мертвым телом? Задумчиво бродя по хорам, Пауэрскорт читал укрепленные на спинках скамей памятные почетные таблички со старинными именами. Тут значились не только особо отмеченные за их рвение монастырские служители храма, но и миряне, жители епархии, когда-то много сделавшие для возведения и процветания собора в Комптоне. Кто знает, вдруг разгадка где-то здесь. Имена эти завораживали: Грантхем Южный, Йетминстер Первый, барон Уинтерборн, Тейнтон Правящий, Хэрстборн, Бэрбедж, Фордингтон, Райслингтон…

Если бедняга певчий Рад был уже мертв, к чему все эти хлопоты с огнем? Кто-то один и задушил, и насадил на вертел, и очень долго, терпеливо поворачивал тело над горящим пламенем? Или убийца и терзавший труп – два разных человека?

Йетминстер Второй, Алтарный Брат Меньшой, Чардсток, Нетсербери Духовный… Имена, прозвища такие, будто призраки средневековья вышли из тьмы веков и заняли свои места на хорах. Гримстоун, Грантхем Северный, Куум, Хэрнхем, Чизнбери, Чут…

Был ли соборный канцлер Джон Юстас дружен с хористом Артуром Радом? А может, там давняя вражда, кровная месть?

Вилсдорф, Вудфорд, Раском, Лайм, Хэлсток, Бэдминстер, Радклиф… Никакой подсказки. Вдруг вспомнилось, что завтра возвращается в усадьбу Августа Кокборн. И только двое суток до повторного собрания, нового обсуждения завещаний у Оливера Дрейка. Имена с памятных табличек продолжали преследовать Пауэрскорта на всем обратном пути по церковному нефу и через обширную территорию собора. Перечень этих старинных имен казался неким кодом, который не удавалось разгадать. Шиптон, Нетсерэйвон, Гранит Апостольский, Гиленгхем Младший, Биминстер Второй…

8

Без четверти пять Энн Герберт уселась в маленькой гостиной своего углового домика под сенью храма. Дети ушли к соседям лепить с ребятами во дворе снеговика. Снегопад прекратился, но ветер продолжал мести вьюжную пыль. Энн размышляла, не позволить ли себе новый диван. У мальчиков сейчас, кажется, полное, даже с избытком обмундирование, чтобы вволю носиться сломя голову. Или просто сменить обивку на старом? Новый диван! Решимость тут нужна, как для штурма боевой крепости.

Поглядывая то и дело на входную дверь, Энн ждала появления отнюдь не сынишек. Патрика звали на беседу к декану к четырем, время она запомнила точно. Дом декана практически рядом. И декан – ей ли было не знать! – отличался изумительной оперативностью. Дело о передаче вдове преподобного Фрэнка Герберта права занимать этот дом (по правде говоря, домишко) было им решено минут за пять, не больше.

Пожалуй, надо снова вскипятить воду. Придет, а я ему сразу горячий, свежий любимый чай. Днем Энн все же успела купить фунт «Утренней смеси-новинки». На кухонных часах без пяти пять. Патрика нет и нет.

Трижды готовилась и трижды выливалась свежая заварка, пока не раздался стук в дверь. Двадцать минут шестого на пороге наконец появился бледный, измученный редактор «Графтон Меркюри». Что с ним? Не мог же он все это время беседовать с деканом.

– Патрик! – кинулась к нему Энн. – Ты в порядке? На тебе лица нет, ты, верно, нездоров. Может быть, лучше пойти домой и лечь?

Объяснять, что две арендуемые им на окраине обшарпанные комнатушки еще неуютнее, чем его офис, Патрику не хотелось.

– Секунду, Энн. Через секунду я приду в себя. Сейчас только присяду, передохну.

Конечно, он заболел. Серьезно заболел! Наверно, срочно нужен врач, наверно, даже надо отвезти его в больницу. За все месяцы их знакомства Энн ни разу не слышала от него о желании «передохнуть». Покой и Патрик – сочетание невероятное. Ей еще не встречалось человека с такой неугомонной натурой, с таким кипучим темпераментом.

– Отдохни, отдохни, Патрик. Потом расскажешь, что случилось.

Бессильно откинувшись на спинку дивана, он устало улыбнулся:

– Извини, Энн, сейчас все будет в норме.

– Хочешь ломтик бисквита? Может, капельку бренди? – и тут же вспомнились слова подруги, предупреждавшей о пороках пьяниц-журналистов.

Хороший глоток коньяка дал ему силы заговорить:

– Начну с самого начала. Кошмарная история, Энн.

Сев прямее, Патрик довольно живо расправился с куском бисквита.

– Ровно в четыре, как назначено, прихожу я к декану. Он мрачный и сам на себя не похож. Знаешь ведь, каким взглядом он встречает: давай, мол, поскорее говори и выметайся – других дел по горло. А тут ну ничего подобного.

Видимо, это снегопад так меняет людей, подумала Энн. Сначала Патрик, теперь вот декан. Того гляди, епископ начнет куплеты в трактирах распевать.

– Рассказ, Энн, будет довольно тяжелый. Дальше пойдут совсем страшные вещи. Ты мне скажи, если не сможешь слушать.

Энн согласно кивнула, хоть про себя была твердо уверена, что женщины выносливей мужчин. У женщин лишь одна слабость – тревога за детей. Но об этом они поспорят как-нибудь в другой раз.

– Сегодня под утро, около половины пятого, – Патрик сверился с записью в блокноте, – один из грузчиков нашел на кухне Певческой столовой мертвое тело. Оно принадлежало Артуру Раду, старшему среди хористов, певшему в соборе уже четвертый год. Этому покойному певчему не исполнилось и тридцати пяти…

Патрику показалось, что он читает собственное экстренное сообщение на страницах «Графтон Меркюри».

– Извини телеграфную сухость, Энн. У меня в голове уже газетный текст.

– Какое горе, – погрустнев, сказала Энн. – У бедняги остались жена и дети?

– Нет, он был одинок, – вновь сверившись с блокнотом, ответил Патрик. – Но это еще не все. Кто-то зачем-то насадил Рада на вертел и полночи обжаривал в кухонном очаге.

– Господи! – воскликнула Энн. Спрятав лицо в ладонях, она зашептала молитву. Хотелось тут же забыть, никогда не вспоминать услышанное.

– Ну и достаточно про этот ужас, – хлопнул себя по колену Патрик. – Декан сказал, что хочет полностью держать в курсе меня, моих читателей, но чтобы информация осталась только для «Графтон Меркюри». С ним там был симпатичный малый, доктор Вильямс. Парень общительный и разговорчивый. Показал мне свой рапорт медицинского осмотра, свидетельство о смерти, все такое. Ходили с ним в больничный морг, куда отвезли тело. Труп все еще в саже и копоти.

Патрик умолк. Подробности не вдохновляли.

– Знаешь, Энн, странная штука. Я мертвых никогда раньше не видел. Когда начинаешь репортером, частенько попадаются материалы об убийствах, пожарах, несчастных случаев. Но пишешь-то по рассказам очевидцев. Из суда или с футбольного матча мы, газетчики, сообщаем все, что сами высмотрели, разглядели. Одного нам воочию видеть не приходится – погибших. Тем более, – слегка запнулся он, – погибших оттого, что их проткнули вертелом и часами палили над огнем.

– Не надо, перестань, Патрик! Я больше не могу, мне сейчас плохо станет.

Патрик и сам вновь побледнел. Вспомнилась сцена в мертвецкой. Подробности того, что стало с глазами, кожей, волосами Артура Рада, во что превратились его голова, его лопнувший над огнем живот с обугленными внутренностями. Сотрется ли это когда-нибудь из памяти? Патрик поспешно глотнул еще бренди.

– Виноват, Энн. Прости, пожалуйста. И что мне давать завтра, в завтрашнем выпуске? Текст должен быть готов сегодня, крайний срок – к утру.

– А как ты собираешься писать? – спросила Энн, понимавшая, что Патрик обязан вернуться к работе, и новости, каковы бы они ни были, его хлеб.

– Проблема, понимаешь ли, – детали. Ну что за репортаж без четких, ярких подробностей? Мы, журналисты, призваны говорить всю правду, только правду и ничего, кроме правды.

– Ерунда! – отрезала Энн. – Не нужны никому детали такой смерти. Напиши, что он был задушен, и конец. Этого ужаса вполне достаточно, спаси нас Господи.

– Но мое дело – все говорить людям начистоту.

– Людям в наших краях, Патрик, не хочется читать про изжаренных певчих, откусывая первый тост за завтраком. Да и за ужином не хочется. И ни к чему им отвечать на вопросы детей, случайно прочитавших, что в кухне Певческой столовой всю ночь крутили над огнем человеческое тело. Люди тогда, может, и вовсе перестанут покупать твою газету. И что ты тогда будешь делать?

Решительность тирады поразила саму Энн, отнюдь не склонную к такого рода выступлениям. Должно быть, тоже эффект снегопада. Вот уж не думалось, что она станет указывать Патрику, чего желают, чего не желают его читатели. Кажется, редактору пора ей предложить штатное место – ну, не Главного цензора, но некого Верховного эксперта по части вкуса.

– Ты думаешь, Энн? Думаешь, детали так отпугнут читателей, что они даже газету не будут больше покупать?

– Я уверена.

– Хм!

Божество прессы, именуемое Объемом продаж, гневить не стоило. Патрик задумчиво сжевал еще ломтик бисквита.

– Ладно, – сказал он, – пойду высплюсь, а рано утром напишу.

– Откладывать не надо, Патрик, ты сам знаешь. Лучше бы написать сегодня вечером.

Молодой человек улыбнулся:

– Хорошо. Энн. Схожу в редакцию и сразу напишу. И не волнуйся, сообщу лишь то, что беднягу хориста нашли задушенным.

Вскарабкавшись чуть позже к себе в офис, Патрик Батлер нашел послание от своего очередного информатора, который служил в самой роскошной местной гостинице. Записка извещала о трех новых постояльцах – трех адвокатах, только что прибывших из Лондона.

– Так вы нашли его? – Миссис Августа Кокборн угрожающе занесла нож над завтраком, накрытым в столовой Ферфилд-парка.

– Кого? – спросил Пауэрскорт, с необычайной тщательностью намазывая маслом тост.

– Того, кто убил брата, – вонзила вилку в кусок рыбы сестра покойного канцлера.

– Должен признаться, миссис Кокборн, что я пока все-таки не уверен в убийстве мистера Юстаса. Возможно, он скончался в силу вполне естественных причин. Мое мнение окончательно еще не сложилось, – проговорил детектив, которому раздражение диктовало подчеркнуто церемонный тон.

– Это же доктор, явно это он! – воскликнула Августа, слегка подавившись при возгласе рыбьей косточкой. – Ему же гора денег по двум из завещаний. Вы опросили его, лорд Пауэрскорт?

– Мы говорили с ним, мадам, и в его версии событий я отметил ряд неких несоответствий. Однако у меня нет оснований подозревать его в чем-то преступном.

Пауэрскорт лукавил. Подозрения у него имелись. Пятьдесят тысяч – изрядный куш. Даже отдав тысяч пять помогавшему, послушно лгавшему дворецкому, доктор мог превосходно обеспечить себя до конца дней.

– Надо было мне обратиться в местную полицию, – брюзгливо заметила мадам. – Их допрос, вероятно, был бы гораздо эффективнее.

Пауэрскорт промолчал. Костлявая рыба, требуя от всех смертных особого внимания, принудила утихнуть даже миссис Кокборн. Впрочем, ненадолго. Успешно расправившись с рыбой, как с большинством своих врагов, она воинственно подняла голову.

– Та-ак! – сказала она, и на щеках ее загорелись красные пятна. – Пора, кажется, строго поговорить с поваром. Непонятно, почему в кухне даже не удосужились вынуть из рыбы кости. Хотя это сумел бы сделать любой дурак, любой кретин!

Ворча, она отпила пару глотков чая. Инцидент не улучшил ей настроения.

– И сколько еще, лорд Пауэрскорт, вы намерены оставаться в нашем доме, потребляя нашу провизию, пользуясь комфортом наших спален, греясь у наших роскошных каминов?

Пауэрскорта распекали, как вороватого лакея, но он уже был готов к этому.

– Миссис Кокборн, сожалею, что должен огорчить вас неким сообщением. В Комптоне снова умер человек. Один из соборных хористов был задушен на кухне Певческой столовой. Епископ попросил меня заняться этим делом.

– Опять убийство? – взвилась миссис Кокборн. – Новое убийство? Что-то вы, лорд Пауэрскорт, чересчур резво схватились за свеженькое дело, абсолютно ничего не выяснив по предыдущему. Не справились, не по способностям?

Пауэрскорт чувствовал, что роковая встреча с миссис Кокборн затмит в его воспоминаниях случай с поджариванием человека на вертеле, однако заставил себя сдержаться.

– Если позволите закончить, – продолжил он, – я собираюсь одновременно вести оба расследования. И я просил мистера Дрейка, как душеприказчика покойного владельца Ферфилд-парка, сохранить мне возможность пребывания в этом доме для дальнейших необходимых розысков. Я обещал мистеру Дрейку довести дело до полной ясности. И, полагаю, он сегодня же на совещании в его бюро обсудит ситуацию с вами, мадам.

Перспектива наследства явно ободрила Августу Кокборн.

– С Дрейком я все что надо выясню, – сказала она. – Но будьте уверены, Пауэрскорт, все ценные предметы в этом доме будут мной очень, очень аккуратно пересчитаны!

Декан читал свежий утренний выпуск «Графтон Меркюри». Репортаж в новостях он с удовольствием перечел даже трижды. Напечатали, разумеется, на видном месте, но сам текст отличался краткостью и простотой. Сообщалось, что старший из соборных хористов был обнаружен задушенным на кухне Певческой столовой. Далее следовали слова доброй памяти о покойном, в том числе фразы, лично продиктованные деканом Патрику Батлеру. Затем шло небольшое отступление об истории церковного хора и его роли в различных обрядах. В завершение говорилось, что по поручению шефа полиции расследование будет вести старший инспектор Йейтс. Никаких упоминаний о вертеле, о жарившемся на огне человеческом мясе. Декан от всей души поздравил себя с победой: удивительно пристойно, и лишь благодаря его вмешательству.

Епископ бился над проблемой оригинальности и достоверности эллинистического текста Евангелия от Иоанна. Кое-какие, с позволения сказать, ученые из Тюбингена (или Гейдельберга? никогда этих германских буквоедов не запомнишь) давали просто смехотворный анализ. Текстологические изыскания временно прервались, когда доставили газету с последними местными новостями. Епископу тут не с чем было себя поздравлять. Конечно, хорошо, что обошлось без деталей ужасной смерти певчего. Однако как же его призыв к честности, к полной правде – первейшему долгу подлинно христианской церкви? Епископ расстроился, разволновался. М-да, декан вновь пробил сильнее и точнее.

Энн Герберт терпеливо дожидалась газеты до полудня, в надежде, что Патрик забежит и занесет ей экземпляр. Не дождалась и, выйдя за покупками, сама купила свежий номер. Сначала реакция у нее была та же, что у декана, – она обрадовалась: новость звучала согласно ее желанию. Но затем она огорчилась, хотя и по иным причинам, нежели епископ. Энн представила, как обидно и как больно было Патрику лишить себя возможности честно, подробно описать этот кошмар. Ведь Патрик так гордился, что его газета способна все узнать и рассказать всю правду жителям Комптона. Энн даже довелось однажды слышать его пламенную речь о важности свободной прессы для общества и демократии. И вот он вынужден кое-что скрыть. Как он, наверно, мучается, бедный!

Таких огромных кожаных портфелей Пауэрскорт еще не видывал. Все три стояли на длинном столе в парадном зале «Дрейк и Компании», дожидаясь, когда их содержимое будет представлено собравшимся. В процессе официального знакомства с новыми гостями выяснилось, что черный портфель принадлежит адвокату Себастьяну Чайлдсу (бюро «Чайлдс, Гудман и Портер», Линкольнз-Инн-Филдс, Лондон), защищающему интересы миссис Августы Кокборн и соответственно имеющему счастье сидеть рядом с ней. Пурпурный портфель хранит бумаги адвоката Стэмфорда Джойса (бюро «Джойс, Хикс, Джойс и Джозефс», Ладгейт-Хилл, Лондон), сидящего справа от декана-заступника Комптонского собора и Комитета по делам церкви. Синим портфелем владеет адвокат Бенджамин Уолл (бюро «Уолл и сыновья», Бэдфорд-сквер, Лондон), ратующий за права Армии спасения. Пауэрскорту сразу увиделся отряд марширующих по улицам благотворителей-душеспасителей в армейской форме.

– Джентльмены, – обратился к приехавшим из столицы юристам Оливер Дрейк, – на состоявшемся ранее оглашении завещания, точнее, завещаний я предложил собравшимся проконсультироваться относительно документов или иных бумаг касательно наследования согласно воле покойного мистера Джона Уитни Юстаса, Ферфилд-парк, графство Графтон. Лично я, побывав в Лондоне, получил рекомендации совета при Суде лорда-канцлера, и мои выводы будут представлены вашему вниманию. Копии завещаний перед вами. Надеюсь, вы изучили все три варианта.

Ответом были энергичный кивок мистера Чайлдса, признательный поклон мистера Джойса и едва дернувшийся подбородок мистера Уолла. Законник Армии спасения показался Пауэрскорту не слишком учтивым.

– Во избежание возможной путаницы, – продолжал Дрейк, сопровождая речь легкими поворотами своей узкой, почти бестелесной фигуры, – я предлагаю обозначить составлявшиеся в разное время варианты завещательных текстов в порядке латинского алфавита. Самый ранний, назначающий меня душеприказчиком и передающий основную часть наследства Комптонскому собору, как завещание «А». Второй, более поздний вариант, практически целиком в пользу сестры мистера Юстаса, как завещание «В». Третий, хронологически последний, с основной долей капитала в пользу Армии спасения, как завещание «С».

Перья трех дорогих авторучек застрочили в приготовленных больших блокнотах. Столичные юристы бдительно следили за каждым словом комптонского поверенного. А Пауэрскорт неприязненно смотрел на них и опасался за симпатичного ему Дрейка: чуть ошибись – мигом проглотят.

– Суть моего заключения по данному делу, – перешел к главному Оливер Дрейк, – состоит в том, что наибольшее соответствие воле скончавшегося завещателя представляет завещание «А». В связи с чем предлагается утвердить названный документ в Центральной нотариальной регистратуре. Сторонники завещаний «В» и «С» имеют право оспорить эту юридическую акцию, подав свой протест в Центральную регистратуру, после чего тяжба будет рассматриваться Комиссией по спорам о наследовании, а затем разбираться в Административном департаменте Верховного суда.

– Превосходное решение, – откликнулся заступник Комптонского собора Стэмфорд Джойс, чье круглое лицо сияло такой гладью, будто никогда не знало ни единой щетинки. Низенький толстяк лет под сорок, он был одет в темный костюм с галстуком выпускника оксфордского Магдален-колледжа. – Мои клиенты охотно представят суду доказательства абсолютной недействительности завещаний «В» и «С».

– Отлично! – бросил Себастьян Чайлдс, рыцарь миссис Кокборн, пожилой юрист с копной седых волос и жирным двойным подбородком. – Мы настоятельно рекомендуем нашей клиентке подать протест и доказать незаконность завещаний «А» и «С».

– Что касается нас, – вступил защитник Армии спасения, молодой, с телосложением гребца или регбиста, адвокат Уолл, – то всем известно: преимущество последнего по времени завещательного документа над всеми более ранними является прочнейшим прецедентом английского права. Замечу, что в сегодняшних дебатах сей момент был совершенно проигнорирован, хотя именно он, без сомнения, станет опорным для решения суда. Мои клиенты, разумеется, добьются признания неправомочности и завещания «А», и завещания «В».

Пауэрскорт смотрел в окно. Снова шел снег, густо запорошивший дома и улицы, надевший на деревья пышные белые шапки. У церковных ворот, как часовые, стояли два снеговика. Гулявшая по соседней крыше птичья пара украсила белизну снежного ковра двойной узорной цепочкой своих следов. Детектив пытался вспомнить юридическую ситуацию одного давнего дела, где путаница с завещанием усугублялась глупостью семейства некого корифея охоты на лис из Сомерсета. Похоже, разбирательство протестов и жалоб по поводу завещаний Юстаса закончится нескоро, и еще долго никто не получит хотя бы пенс из его миллиона. Пока идет длинный, неспешный судебный процесс, счет в банке будет заморожен.