Текст книги "Ад в тихой обители"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Часть третья
Великий пост
Март 1901

15

К утру никаких донесений о находке прочих частей трупа не поступило, но около полудня декан сообщил инспектору об исчезновении певчего Эдварда Гиллеспи. Пауэрскорт курсировал между соборным двором и полицейским участком. Изучив здания соборного ансамбля, впитавшие все изменения вкусов за последние пять-шесть столетий, он мог уже, пожалуй, написать историю британской архитектуры. В час дня пришел рапорт из Вилтона, ближайшей деревушки, где возле церкви обнаружили вторую ногу. Конечность была немедленно доставлена в комптонский морг.

Редактора «Графтон Меркюри» Пауэрскорт застал среди обычного хаоса. Дожидаясь окончания розысков, Патрик Батлер оставил в макете завтрашнего номера место для информации о новом убийстве под сенью древнего собора. На случай опоздания вестей к моменту типографского набора имелись варианты: например, репортаж о хоровых репетициях «Мессии». При вечной озабоченности редактора заполнением всех газетных колонок Пауэрскорта не удивил бы даже очерк Батлера о собственной помолвке. Пришел детектив узнать адрес Феррерзов в Бристоле. Благодаря цепкой памяти журналиста он получил и адрес (Клифтон-райз, 42) и дополнительный ориентир: невдалеке от речного висячего моста.

Без четверти три Пауэрскорта позвали в отделение полиции.

– Найдена голова, – сказал инспектор Йейтс. – У дороги возле деревни Шиптон. Один из моих подчиненных уже везет ее. Не хватает лишь рук и туловища.

– Когда доктор Вильямс осмотрит голову? – спросил Пауэрскорт.

– В шесть в морге. Прибудет и декан; возможно, нам удастся провести опознание.

Пауэрскорт снова ушел к собору. В голове его начинала вырисовываться некая схема. А предстоящий поход в морг напомнил дело, что привело его в морг итальянского города Перуджи, где непосредственно перед покойницкой висело изображение Мадонны, там, в той покойницкой, он опознавал труп лорда Эдварда Грэшема, убившего принца Эдди, старшего сына принца Уэльского. Кольнула мысль, что сегодня на столе прозектора, по-видимому, будет много крови. Впрочем, ведь представлять тело фактически будет лишь голова.

Скользя глазами по соборному фронтону, детектив пытался отыскать в рельефах из потемневшего известняка Каина, убивающего Авеля, и Авраама, заносящего жертвенный нож над Исааком. В эту минуту Пауэрскорт ненавидел себя, не способного поймать убийцу. Жизнь скольких еще матерей, отцов, жен и детей будет разбита притаившимся где-то рядом психопатом? Конечно, это сумасшедший, но не из тех, кого держат в особых клиниках (хотя для всех было бы счастьем его запереть!), это палач, снедаемый безумной злобой, причину которой ему, Пауэрскорту, необходимо разгадать. Нет, это не мученик видений и потусторонних голосов, не бедолага, возомнивший себя Наполеоном или Чингисханом, не блаженный, верящий, что сумеет пройти по воде или птицей полететь с крыши. Этот одержим яростью, толкающей на жесточайшие убийства. Безумной яростью, что позволяет без раскаяния, без капли сожаления жечь и кромсать тела людей в городке, уже тысячу лет славящем милосердие христианского Господа. О, тут действуют не обычные мотивы алчности, ревности, уязвленных амбиций – это убийца совершенно другого порядка.

Поглощенный размышлениями, Пауэрскорт не заметил, как добрел до станции, как, в полной рассеянности, приобрел зачем-то расписание поездов. Факт этот, рассказывал он позже леди Люси, обнаружился лишь поздней ночью, когда он с удивлением вынул из кармана листок с расписанием.

Около шести вечера Пауэрскорта и старшего инспектора Йейтса провели в дальнее больничное помещение без вывески. Стоявший у окна декан нервозно поглядывал на свои часы.

– Без четверти семь у нас сегодня месячный отчет епархиальной финансовой комиссии, – пояснил он новоприбывшим, продолжая созерцать дворик за окном. – Надеюсь, эта малоприятная процедура не заставит меня опоздать. С финансовой отчетностью всегда надо быть начеку. Когда предполагается собрать все тело? – повернулся он к старшему инспектору, словно упрекая того за нерадивость.

– Только что нами получены еще два фрагмента, найденные рядом с деревней Слэйп, – доложил инспектор полиции. – Их сейчас осматривает доктор Вильямс.

Слэйп, Билтон, Шиптон… Пауэрскорт пытался вспомнить, где ему совсем недавно попадались названия этих соседних деревень. В редакции, в очерках и корреспонденциях из прошлогодних номеров «Графтон Меркюри»? На гробницах собора, в перечнях владений щедрых дарителей храма? Вдруг вспомнилось. С охватившей печалью вспомнилось, где это было: Билтон, Шиптон, Слэйп… – на скамьях хоров, на табличках с хранимыми для памяти потомков именами особо набожных, почтенных, давным-давно живших на свете комптонцев. И расчлененный труп, по-видимому, останки пропавшего ночью хориста, чьи части тела разбросали по местам с названиями, которые бедный певец каждый день видел рядом, вознося хвалы Господу.

– Извините, если чуть опоздал. – Одетый в белый халат доктор Вильямс выглядел вконец измотанным. – Прошу вас, джентльмены, следуйте за мной.

Тянувшийся ярдов на пятьдесят коридор привел к распахнутой массивной двери. Стены помещения были окрашены в немаркий, гигиеничный серый цвет, под потолком тускло мерцала пара голых лампочек. В центре, посреди длинного, широкого стола лежало что-то, покрытое белой простыней. Воздух удушливо смердел кровью и карболкой. «Смертью и дезинфекцией», – подумал Пауэрскорт.

– Одну секунду, джентльмены, – сказал доктор, заняв место во главе стола.

– Приготовьтесь, пожалуйста, декан, – негромко предупредил старший инспектор. – Возможно, вы узнаете покойника.

Доктор снял простыню.

– Нам удалось собрать все части трупа, – показал он приложенные друг к другу фрагменты. – Как медик должен сообщить, что внутренности и желудок при расчленении были вырезаны. – Несмотря на бледность, говорил врач вполне спокойно. – Мы попытались по возможности отчистить голову. Слабое утешение, но результат исследования убеждает, что погибшего убили, перерезав ему горло. Таким образом, расчленяли уже мертвеца.

Декан с ужасом вгляделся в отрубленную, синюшную у шеи голову в багровых пятнах ссадин.

– Я узнаю его, – сказал он тихо. – Это Эдвард Гиллеспи, один из наших певчих.

Склонив голову, декан зашептал молитву. Доктор Вильямс снова накрыл останки простыней. Пауэрскорта настойчиво преследовали слова старого Питера, полвека наблюдавшего богослужения в соборе. Каждый день, говорил этот старик, священники в речах и ритуалах вспоминают жестокую казнь, говорят о мучительных ранах, о пробитых гвоздями ладонях и стопах, об истекающем кровью теле распятого, умирающего на кресте Спасителя. А вот сейчас на столе больничного морга плоть настоящего разрубленного тела…

По возвращении в маленький холл перед мертвецкой Пауэрскорт обратился к декану и Йейтсу:

– Мне кажется, джентльмены, важно решить, какую информацию давать в газете, и это целиком на ваше усмотрение. Я разговаривал днем с Патриком Батлером; он, в общем, знает насчет нового убийства. Но разрешать ли ему публиковать все детали? Насколько это в интересах полицейского следствия, старший инспектор? Какова точка зрения соборного руководства, декан?

Возникла пауза.

– Позвольте напомнить, – начал Йейтс, – что событие уже наделало немало шума в городе, да и во всей округе. Не только там, где мы нашли фрагменты несчастного мистера Гиллеспи, но и там, где искали их безрезультатно. Скрыть правду просто не получится, хотя, конечно, многое зависит от того, как она будет представлена. Но широкая гласность, смею сказать, нам на руку. Чем больше ужаса внушит новость в газете, тем охотней, активней люди станут нам помогать.

Убитому, горько отметил про себя Пауэрскорт, отныне навеки именоваться «несчастным мистером Гиллеспи».

– Лорд Пауэрскорт, – взглянувший на часы декан, видно, совсем извелся, опаздывая на отчет комиссии, – а что бы рекомендовали вы?

– По-моему, – ответил детектив, – старший инспектор Йейтс прав, подчеркивая важность того, в какой форме будет подана информация. В конце концов, Патрик Батлер – парень разумный и ответственный. Он не захочет вызвать отвращение читателей, в особенности дам, избытком кровавых подробностей. Сказать, что мертвое тело было разрезано на части, – самый безобидный вариант сообщения о случившемся кошмаре.

– Ну хорошо, – кивнул декан, готовясь уходить. – Я срочно вызову редактора и даже прерву совещание для разговора с ним. Финансы, если можно так выразиться, пропустят смерть вне очереди. И еще одно, джентльмены. – Декан вдруг необычно для него занервничал, пробежал пальцами по волосам, опять тревожно глянул на часы. – Относительно Эдварда Гиллеспи. – Инспектор тут же вынул и раскрыл блокнот. Декан откашлялся: – Все равно выплывет наружу. И лучше вам узнать от меня, чем из наших церковных сплетен.

Пауэрскорт с изумлением ждал. Неужели певчий Гиллеспи тоже, подобно Артуру Раду, был в долгах? Или его собирались турнуть из хора?

– Видите ли, э-э, дело в том, что… – Декан замялся, словно не решаясь продолжать. Лицо его покраснело. – В общем, Гиллеспи флиртовал с женой одного торговца из соседней деревушки, некой миловидной особой по имени Софи. Недавно он мне рассказал, что супруг его пассии узнал об этом. Гиллеспи вечно доставлял нам всяческое беспокойство.

– Обиженный муж угрожал Гиллеспи? – Инспектор Йейтс оторвал глаза от своего блокнота.

– Не знаю. Вероятно. Прошу простить, но мне надо бежать, открывать совещание, я уже опоздал.

– Лишь два вопроса, – поспешно проговорил Пауэрскорт. – Я не задержу вас, декан, просто мы со старшим инспектором проводим вас до выхода. Имя торговца и какой товар он поставляет?

Все трое быстро шагали больничным коридором, гулко отдавался стук трех пар башмаков.

– Зовут его Фрезер, Джон Фрезер, – на ходу бросил декан.

Теперь инспектор уже знал ответ и на второй вопрос, но все же уточнил:

– А ремесло?

Декан молча шагал, потом почти беззвучно бросил:

– Мясник. Лучший мясник в округе.

– Боже мой! – тихо охнул Пауэрскорт. Представились освежеванные туши на крюках, колода мясника, его ножи – массивные и совсем узкие, длинные и короткие, все острые как бритва, способные разделать и быка, и свинью, и барана, и человека. Лучший местный мясник…

– Жена моя лет пять назад гостила у Фрезеров, – сказал инспектор Йейтс, оставшись вдвоем с Пауэрскортом. – Товар у них отличный. Но надо разобраться, лорд. Может, история Гиллеспи с миссис Фрезер никак не связана с убийством. Я все расследую и дам вам знать.

Пауэрскорт рассеянно смотрел вслед уходящему инспектору. Где правда? Канцлер Юстас умер своей смертью? Его врач и его дворецкий ни в чем не лгали? Певчий Артур Рад был убит из-за долгов? А певчий Эдвард Гиллеспи изрублен обманутым мужем? Лучшим комптонским мясником?

Собираясь взять лошадь, оставленную на привязи у полицейского поста, и вернуться в Ферфилд-парк, Пауэрскорт по пути к станции, возле собора столкнулся с Патриком Батлером, только что вышедшим из углового домика Энн Герберт. Журналист уже знал о характере последнего местного убийства, но, услышав конкретные детали, сморщился от отвращения и помотал головой:

– Все это напечатать невозможно, лорд Пауэрскорт. Пожилых леди просто удар хватит. Я изложу новость гораздо суше и короче.

– Примерно к этому вас, Патрик, и призовет декан. Думаю, он попросит редактора газеты проявить сдержанность.

– Есть проявить сдержанность!

Молодой человек ответил так жизнерадостно, что Пауэрскорт подумал, не свершилось ли смелое и победное предложение руки и сердца. Однако нет.

– Скажу вам одну вещь, лорд Пауэрскорт. Сейчас за чаем у Энн я придумал грандиозный заголовок. Использовать его, конечно, не получится. Но как хорош! Практически – совершенство.

– И что ж это за идеальный заголовок, Патрик?

Рассмеявшись, журналист шепнул на ухо детективу:

– «Удушить, растянуть и разорвать на части» [32]32
  Официальная формула старинного судебного приговора к четвертованию.


[Закрыть].

В усадьбе Пауэрскорта встретили звуки музыки, вернее, музыкального шума. Прозвучала звонко взятая фортепьянная нота, затем ее двойное, довольно фальшивое, вокальное повторение. По-видимому, леди Люси удалось на вечер похитить пару мальчишек их хора, и теперь она их натаскивала. Хотя странно: у певчих превосходный слух. Снова несколько нот на фортепиано.

– Аа-а… – красиво вывел голос Люси.

– Ии-и… – почти верно продолжил второй голосок.

– Уу – у… – совершенно не в тон прогудел третий.

Пауэрскорт вспомнил, что сегодня днем ненадолго должны были приехать дети. Он прислушался. Поющие у фортепиано находились в глубине гостиной.

– Прекрасно, молодцы, – произнесла Люси. – Сейчас попробуем все вместе. – Она сыграла и еще раз повторила начальные такты. – Ну, раз, два, три!

– А-лли-луй-я, – запело домашнее трио. Оливия все-таки чуточку спешила, обгоняя темп генделевской оратории. Томас по-прежнему отчаянно фальшивил. – А-лли-луй-я!

Пауэрскорт открыл дверь и радостно бросился обнять детей. Еще помнилась тоска долгих вечеров в Южной Африке, когда он отдал бы миллионы, чтобы прижать к себе Оливию и Томаса.

– Папочка, мы разучиваем хор, который называется «оратория», – гордо пропищала Оливия.

– И не «хор», а «хорал». Это отрывок из «Мессии» Генделя, – строго поправил Томас.

– На сегодня достаточно, – улыбнулась леди Люси своим маленьким хористам. – Продолжим завтра.

– Мама, а можно нам пойти посмотреть, как ты поешь в церкви? – спросил Томас. – Когда ты будешь на концерте выступать?

– Посмотрим, – ласково ответила леди Люси. – Идите отдыхать.

– А почему «Мессия», папочка? Там что-то месят? – прижалась к отцовской руке Оливия.

– Бывает, – серьезно кивнул отец. – Но вообще это музыкальное произведение немецкого композитора Георга Фридриха Генделя.

– Пора спать, – напомнила леди Люси. – Папа еще зайдет к вам, почитает на ночь сказку.

Было уже десять, когда в гостиной появился и сел подкрепиться чаем с бисквитом усталый Уильям Маккензи. Рапорт его, по обыкновению, излагался кодированным языком, непостижимым для врага.

– Первое появление объекта зафиксировано на железнодорожной станции, – начал он («объектом», как расшифровал Пауэрскорт, именовался архидиакон), – где им был взят билет первого класса на поезд, отправлявшийся в семь тридцать пять. В продолжение рейса объект изучал газеты, которые имелись в его большом саквояже. Особое замечание, лорд: саквояж у него гораздо больше тех, что берут в краткие деловые поездки. Такой саквояж, будто бы он собрался ехать далеко.

Раскрыв свою миниатюрную книжечку, Маккензи сверился с записью:

– Проезд от Комптона до Колфорпа занял один час двадцать минут. В Колфорпе объект вышел и пятнадцать минут ждал пригородного поезда маршрутом Данфорп – Пейнтон-Магна – Эдлбери. Во время ожидания объект заказал в станционном буфете чашку индийского чая и два тоста с повидлом.

Пауэрскорт, слушая, в очередной раз поражался секретам слежки Маккензи. Умение видеть сквозь стены? Становиться невидимкой?

– Не доехав до конечного пункта, в девять пятьдесят пять объект сошел на станции Пейнтон-Магна и тут же сел в стоявший возле платформы экипаж. Стало быть, сэр, кто-то уж ждал его, зная часы прибытия этих редких и не особо, скажу я вам, надежных пригородных поездов. На несколько минут я потерял объект из вида. К счастью, подъехал кеб с лихим молодым кучером, который сказал, что не раз возил приезжего в рясе и знает, куда тот ездит. В конце деревни мы их нагнали.

Переводя дух, Маккензи глотнул чая. Пауэрскорт пытался угадать место назначения. Поскольку комптонские кумушки не проведали, где прячется подруга каноника, видимо, самая сельская глушь.

– В полутора милях от станции, сэр, началась длинная аллея, обсаженная липами. Кебмен сказал, что вот сюда и ездит джентльмен в рясе. Я расплатился и быстро, осторожно пробрался к дому. Очень красивый большой дом, сэр. Старый, может, еще с елизаветинских времен, такой квадратный, будто крепость, и внутри двор, а вокруг всех четырех стен ров с водой. Ров содержат в порядке, это уж нынче редко где увидишь. Я подошел как раз тогда, когда объект входил в парадную дверь. Было десять пятнадцать. Укрывшись среди деревьев, я стал наблюдать.

Бдительное наблюдение Маккензи могло длиться часами, даже днями. Однажды в Индии, выслеживая агентуру на редкость вредоносного набоба, он не спал трое суток.

– Активность наблюдалась не особая, лорд. Несколько раз шмыгали слуги – доставляли провизию с домашней фермы, один раз проходил ветеринар к хворавшей лошади. К двенадцати все стихло, только потом от дома странно загудело что-то. Что за шум, я не понял.

– Возможно, полуденный колокольный звон, Уильям? Колокола какой-нибудь соседней церкви?

– Нет, точно не колокола, лорд.

Жуя бисквит, Маккензи перевернул страницу своей книжечки. Пауэрскорт подумал, что пора бы подбросить дров в камин, но не хотелось прерывать рассказ.

– Движение началось примерно через час. Запах пошел с кухни, и очень даже аппетитный запах. В четырнадцать тридцать пять к подъезду опять подали экипаж. В четырнадцать сорок пять объект сел в него и уехал.

– Одет он был по-прежнему, Маккензи? Не переоделся во что-нибудь из его дорожного саквояжа?

– Одет был точно так же, сэр. Зато настроение, как я по лицу его увидел, у него стало вроде бы получше. Когда экипаж покатил к станции, я со всех ног кинулся следом и, добежав до платформы, успел заметить, что он сел в поезд на Колфорп, где пересадка. Обратный билет у него был взят до Комптона, так что он должен был вернуться в город к четырем. Сам я остался там и кое-чего разузнал.

Просмотрев несколько страничек своих записей, Маккензи продолжал:

– Тут вообще, лорд, есть над чем поразмыслить. Сведения у меня из трех источников. Во-первых, молодой кебмен, очень общительный, болтливый, знает про все и в их местечке, и далеко кругом. Затем подрезавший кусты в своем саду сельский викарий, с которым я поговорил. Викарии – как правило, надежный местный источник информации, сэр, – но этот, как ни странно, был вообще не в курсе насчет визитов объекта; он даже не подозревал, что к ним из Комптона каждую неделю приезжает высокое духовное лицо. Ну а потом я снова вернулся к тому дому, сказал, что я из окружного архитектурного надзора, что мне поручено сделать реестр всех старых зданий со рвами. Тогда меня повел смотреть, показывать вокруг строения тамошний дворецкий. Вот от него-то информации больше всего.

Маккензи, как отметил детектив, явно тянул с конкретным сообщением. Очевидно, что-то его смущало.

– Называется эта усадьба Мэлбери-Клинтон, лорд. Дворецкий рассказал, что ею владеет уже двенадцатое поколение семейства Мэлбери. Старинный католический род. Прятали у себя святых отцов, иезуитов, со всего края, пока агенты сэра Фрэнсиса Уолсингема [33]33
  Фрэнсис Уолсингем(1536–1560) – советник королевы Елизаветы I, боровшийся с католической партией и активно способствовавший изгнанию членов ордена иезуитов из Англии.


[Закрыть]не разнюхали гнездо этих врагов Реформации.

Пауэрскорт про себя подивился познаниям Маккензи относительно вельмож елизаветинской эпохи.

– Они все до сих пор католики, лорд. У них цела и та домашняя часовня, где под полом когда-то прятались иезуиты. Там и сейчас дважды в неделю служат мессы. В субботу, когда приезжает католический патер из Эксетера, и в полдень по четвергам. Вот какой гул я слышал, стоя за деревьями.

– Вы хотите сказать, Уильям, что комптонский англиканский каноник ездит туда присутствовать на мессах?

– Нет, сэр, я вам не это хочу сказать. Он не присутствует – он сам проводит их. Объект служит мессы в домашней часовне Мэлбери-Клинтон уже восьмой год.

16

– Господи помилуй! – нахмурился Пауэрскорт. – Вы уверены, Уильям?

– Сэр, я только передаю вам то, что мне рассказал дворецкий. Мне не хотелось очень наседать с расспросами, он мог бы заподозрить, что я обследую вовсе не рвы и вовсе не для окружной комиссии архитектурного надзора.

– Что он дословно сказал относительно их месс по четвергам?

Маккензи полистал свою книжечку.

– Я записал, как только вечером сел в поезд, лорд. Он сказал: «Каждый четверг приезжает служить у нас мессу почтенный иезуит».

Иезуиты! Пауэрскорт представил эту железную гвардию Контрреформации [34]34
  Утвержденный в 1540 году монашеский орден иезуитов (Societas Jesu – Общество Иисуса) стал главным орудием многовековой борьбы католической церкви с протестантской Реформацией.


[Закрыть], веками направляемую папской Коллегией пропаганды на всевозможные поля сражений за души и сердца верных католиков. Христос всемилостивый! Что творится в тихом церковном городке?

– И насчет его огромного саквояжа, лорд. Там у него, наверно, облачение иезуита для богослужений в часовне Мэлбери-Клинтон.

– Несомненно, – сказал Пауэрскорт. – Вы поработали великолепно, Уильям. Завтра я дам вам еще одно поручение.

Ночью Пауэрскорту привиделся сон. Он в церкви, но не в Комптонском соборе, а каком-то ином храме, возможно в Кембридже или же Оксфорде. Все скамьи до отказа заполнены молодежью, толпа оставшихся без мест теснится сзади. Величаво и вдохновенно гудит орган. Священников не видно, но в воздухе над паствой вдруг возникает призрак. Пауэрскорт знает, что это дух Джона Генри Ньюмена, самого знаменитого в XIX веке перебежчика из стана англиканцев в лагерь католичества. Призрак Ньюмена манит молодых людей за собой, к выходу. Скамьи постепенно и все быстрей пустеют; уход прихожан, внявших призыву оставить саму англиканскую церковь, превращается в массовое бегство. Тут возникает другой призрак, который, простирая руки, зовет к истинной вере. И этот второй призрак – комптонский архидиакон.

Утром, устроившись за письменным столом в кабинете Джона Юстаса и положив перед собой расписание поездов, Пауэрскорт начал писать письма.

Он написал декану: выразив надежду, что это особенно не затруднит, попросил сообщить имена и адреса родителей двоих погибших певчих. Вообще, Пауэрскорт остерегался контактов с людьми из собора, опасаясь за их жизнь, если они не причастны к убийствам, и опасаясь за свою голову, если все-таки причастны. Слишком памятна была та ночь блужданий среди храмовых надгробий, когда с лесов рухнули плиты. Сомнения были даже относительно епископа, человека вроде бы не от мира сего, однако, по информации Патрика Батлера, служившего когда-то в гренадерской гвардии. Сомнения были относительно декана, столь бесстрастно ожидавшего жуткой процедуры опознания. Сомнения вызывал и архидиакон, с его регулярным паломничеством на мессы в Мэлбери-Клинтон.

Он написал своему бывшему наставнику в Кембридже: просил устроить ему консультацию у лучших британских специалистов по истории Реформации, особенно по вопросу ликвидации монастырей.

Он написал мистеру и миссис Феррерз (Бристоль, Клифтон-райз, 42), прося позволения посетить их через двое суток во второй половине дня и поясняя, что хотел бы побеседовать в связи со своим расследованием странных смертей в Комптоне. Определенной цели этот визит не имел.

Он написал старому другу Роузбери, в недавнем прошлом премьер-министру либеральных убеждений. Сообщил, что предполагает навестить его дней через пять-шесть, дабы посоветоваться. Кроме того, он просил Роузбери организовать ему встречу с министром внутренних дел.

Он написал доктору Вильямсу, прося его содействия и помощи в неком очень щекотливом деле…

– Так кто же он, этот соборный архидиакон, Фрэнсис? Протестант он или католик? – поставил вопрос ребром Джонни Фицджеральд.

Покончив с корреспонденцией, Пауэрскорт присоединился к завтракавшим. Оливия и Томас уже отправились в парк лазить по деревьям.

– Одному Богу известно, – пожал плечами Пауэрскорт. – Хотя, быть может, неизвестно и Ему.

– Разве возможно быть одновременно протестантским архидиаконом и патером католического ордена иезуитов? – вступила леди Люси. – А как же вечное противоборство внутри христианства? Ведь католики и протестанты друг для друга – еретики!

– Не знаю, но непременно выясню. – Разрезая яичницу с беконом, Пауэрскорт мысленно пометил себе поговорить на эту тему с кембриджскими богословами. – Меня вот что занимает: один ли архидиакон здесь католик? Может, в соборе есть и другие тайные приверженцы старинной веры?

– Может, тут все англиканские пастыри – католики, – сказал Джонни Фицджеральд. Раздался общий смех.

– Но если всерьез, – продолжал Пауэрскорт, – дело чрезвычайно осложняется. Я уже не решаюсь задавать вопросы епископу и его клиру. Это становится опасным и для меня, и для всех нас, да и для тех в соборе, кто знает некие ответы.

Уильям Маккензи на своем конце стола был занят истреблением горки тостов с тонким слоем масла, но без повидла.

– Я о чем думаю-то, сэр. По сообщению дворецкого из Мэлбери-Клинтон, объект служит там мессы восьмой год. И все эти его поездки с переодеванием. Смахивает на шпиона, а, Джонни? Но на кого он работает? То ли протестантские власти Комптона выведывают секреты усадьбы Мэлбери-Клинтон, то ли тамошнее католическое семейство выведывает секреты англиканского собора? Просто голову сломаешь!

Маккензи утешился очередным тостом.

– А у меня все тот же вопрос, – не унимался Джонни. – Кто он на самом деле? – Подцепив вилкой сосиску, он поднял ее и подозрительно прищурился: – Вот архидиакон-протестант, а это… – Он поднял вилкой в левой руке вторую сосиску. – Архидиакон-иезуит. По-моему, протестант, – Джонни угрожающе помахал сосиской на правой вилке, – сильно рискует, восемь лет регулярно, раз в неделю, превращаясь в католика. Недаром так далеко забрался. Будь это католическое гнездышко поближе, кто-то оттуда мог заехать в Комптон и опознать предателя.

– Поправка! – вмешался в наглядную демонстрацию проблемы Пауэрскорт. – Предположение верно, если обитатели Мэлбери не в курсе, если они не осведомлены о роли их патера-иезуита в Комптоне. Но вполне допустимо, что, напротив, правая сосиска, то бишь архидиакон-протестант, тщательно таит свою католическую миссию от коллег по собору.

– Учтем другой фактор, – предложил Джонни, соединив в воздухе обе вилки с наколотыми сосисками, – современная склонность к двойной жизни. – Он скрестил вилки, быстро поменяв местами правую и левую сосиску. – Шпионство с агентами-двойниками – ну, разумеется, ради высшего блага британского королевства – в наши дни процветает. Изнурительная работенка. В любой момент, с любой стороны жди провала. – Скинув обе сосиски на тарелку, Джонни отрезал и проглотил кусочек «протестанта». – И зачем целых восемь лет? Он что, намерен продолжать свой маскарад до самой смерти? Или разведчик ждет сигнала, когда ему выступить в истинном обличии?

Пауэрскорт провел правой рукой по волосам; жестом, как знала кроме него одна леди Люси, выдававшим определенную растерянность. Ответа у него не было. Джонни Фицджеральд кромсал на тарелке «иезуита». Маккензи жевал свой тост. Леди Люси изящно, мелкими глоточками пила чай.

– Мы в полном неведении, – улыбнувшись жене, сказал Пауэрскорт. – Рискну предположить, что архидиакон на самом деле все-таки иезуит. Для изменяющего одной вере ради другой иезуитский орден, думается мне, гораздо более грозен, нежели англиканское начальство. Сегодня я еще пороюсь в бумагах Джона Юстаса. Может быть, даже снова навещу доктора Блэкстафа. А завтра съезжу кое-куда на пару дней. Уильям, – обратился он к расправившемуся с горой тостов Маккензи, – вам надо бы понаблюдать за итальянским господином, частенько гостящим у архидиакона. Я, правда, не уверен, что он сейчас здесь.

– Здесь, здесь, – уверил Джонни Фицджеральд. – Я вчера видел в городе эту темную личность.

– Прекрасно, – кивнул Пауэрскорт. – Следуйте за ним по пятам везде и всюду, Уильям, даже если вам придется доехать до самого Лондона. Разузнайте, откуда он.

– Не иначе как из Мэлбери-Клинтон, – хохотнул Джонни. – Еще один чертов иезуит. Присматривает тут за ненадежным архидиаконом.

– А ты, Джонни, – взглянул на друга Пауэрскорт, – попробуй сделать невозможное. Необходимо узнать, имеются ли в Комптонском соборе еще какие-нибудь тайные католики. Как это выяснить, не представляю. И никому ни одного вопроса об этом задавать нельзя.

– Попробую, – бросил Джонни, отправляя в рот последний кусочек «иезуита». – Отчего ж не попробовать.

Чуть позже леди Люси обнаружила супруга задумчиво расхаживающим по гостиной.

– Фрэнсис, – тихо произнесла она, – прошу тебя, не уезжай.

Около фортепиано Пауэрскорт повернулся и посмотрел на жену невидящим взглядом.

– Что? Извини, любовь моя, я не расслышал.

Обняв мужа за талию, леди Люси прошлась с ним по гостиной до двери в сад.

– Позволь мне, Фрэнсис, поехать с тобой. Хотя бы немного проводить. Я сказала, что не хочу тебя отпускать.

Пауэрскорт смотрел в глубину сада.

– Боже, наша девочка вскарабкалась к самой кроне, – заволновался он.

– Оливия? Не беспокойся. Малышка лазит по деревьям, словно обезьянка. Меня встревожит, только если Томас заберется на верхушку тех громадных дубов.

– Не стоит нам уезжать вдвоем, Люси. Ведь я ненадолго.

– Что ж, значит мне, бедняжке, остается посвятить себя репетициям хора. Я тебе говорила, что сумела подружиться с маленькими певчими Уильямом и Филиппом? Хочу их пригласить на чай, познакомить с детьми.

– Не слишком увлекайся своим хором, Люси. Сейчас все здесь достаточно опасно.

Обнявшись, они снова медленно пересекли гостиную.

– Фрэнсис, ответишь на один вопрос?

– Конечно, моя дорогая.

– Тебе страшно? – Глаза леди Люси были полны серьезности.

– Хм, раньше ты никогда меня не спрашивала.

– Вот теперь спрашиваю.

Откинув крышку над клавиатурой, Пауэрскорт сел за фортепиано. Пальцы его тронули несколько случайных клавиш. В залитой солнцем комнате звуки эти прозвучали довольно меланхолично.

– Трудно сказать. Люси. И да, и нет. – Руки леди Люси легли ему на плечи. – Меня действительно очень тревожит такой неуловимый, такой жестокий убийца, чьи мотивы мне пока совершенно не ясны. Малейшая ошибка может вспугнуть его, и тогда этот очень странный местный палач не преминет убить еще кого-нибудь. В этом расследовании ходишь по лезвию бритвы, так что порой испытываешь страх, подлинный страх.

Пауэрскорт задумчиво взял несколько одиноких нот. Резкие крики вившихся в саду над декоративным водоемом грачей выразительным контрапунктом сплелись со звуками минорных черных клавиш.

– Знаешь, Люси, – улыбнулся, подняв лицо, Пауэрскорт. – больше всего сыщик нуждается в гармонии рассудка и воображения. Иногда для решения загадки достаточно здравого дедуктивного анализа, но иногда лишь эмоционально ощущаемая связь отдельных фактов и деталей способна привести к успеху. Хотя воображение вещь рискованная. Может помочь, а может подвести, путая, отвлекая мысли ложными догадками насчет намерений и жутких деяний убийцы. – Пауэрскорт помолчал. – Однако же, при все при том я не боюсь его. Бывает, что одновременно в тебе и ужас и отвага. На фронте мне приходилось видеть храбрость пополам со страхом: люди боялись, но готовы были на все. Я не такой герой, и все-таки в любых, самых пугающих ситуациях непременно нужна смелость. Без нее я стану предателем: предам себя, тебя, наших детей и всех, кого коснулся либо еще коснется этот здешний кошмар.