Текст книги "Ад в тихой обители"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

22

После Комптона, где десять человек – уже толпа. Лондон показался Пауэрскорту невероятно шумным и многолюдным. По мостовым тесное, непрестанное движение, на тротуарах и на станциях подземки торопливая, суетливая толчея. И хотя лондонцы народ довольно сдержанный, пассажиры транспорта, еле ползущего по запруженной Кингз-роуд к Слоун-сквер, кидали столь нервозно-гневливые взгляды, будто промедление грозило роковыми бедами. Даже лондонские птицы носились как-то беспокойно.

В ожидании Уильяма Маккензи Пауэрскорт пообедал дома один. Путь итальянских визитеров, несомненно, будет тщательно отслежен неотступным Маккензи до конечного пункта, то бишь до самых дверей пансиона иезуитов в Челси. Лишь в половине двенадцатого на Маркем-сквер, 25 появился усталый шотландец.

– Очень рад видеть вас, Уильям, – приветствовал его Пауэрскорт. – С заданием вы справились отлично.

– Можно б, наверно, и получше, лорд, – сказал Маккензи, усаживаясь в кресло в углу гостиной и вынимая свою книжечку. – Разрешите доложить результаты наблюдения.

Маккензи перелистал страницы, сплошь исписанные его удивительным – микроскопическим, но четким – почерком.

– Объект проследовал в Рим. Рейс без происшествий. Гид меня ждал. Болтливый джентльмен, лорд. Постоянно осложнял слежку: ни за что не хотел идти на расстоянии, все норовил висеть у меня сбоку. А двое-то очень заметны. Объект остановился на пьяцца Ди-Спанья, в том корпусе Коллегии пропаганды, откуда кардиналы управляют делами католической церкви в Англии и Ирландии. Выходил объект только один раз: ужинал в дорогом ресторане с епископом и другими «князьями церкви», как сказал мой гид.

– Уильям, бедняга, неужели вам пришлось целых двое суток следить за домом, чтобы увидеть единственный выход синьора Барбери?

– Так точно, лорд. Я там, пока ходил вокруг, много чего узнал. Кое-что записал для памяти; может, вам пригодится. – Маккензи, сдвинув брови, прочел по записям: – «Коллегию пропаганды еще в 1627 году основал папа Урбан VIII – готовить миссионеров. То есть бесплатно учить юных иностранцев из еретических краев, чтобы они потом распространяли католичество на своей родине».

– Налаженное дело, эта контора почти три сотни лет работает, – заметил Пауэрскорт, представив, сколько строилось козней, подобных заговору в Комптоне, и как близки сейчас организаторы из Рима к своей редкостной по масштабу победе.

– Обратно в Лондон вместе с объектом поехали римский епископ и еще двое в рясах, гладкие, пухлые такие. На вид из настоящих «монастырских обжор», лорд. В Италии им оказывали самый большой почет. После Дувра уже поменьше. Эти трое сейчас на Фарм-сквер, у здешних иезуитов. Завтра, как я подслушал у билетных касс, они собираются ехать в Комптон.

– И вы, Уильям, что же, все время находились на дозоре возле папской коллегии? Даже не посмотрели Рим?

– Так точно, лорд. Хотел было сходить взглянуть на Колизей, где в старые времена губили христиан. Думал матушке потом рассказать. Но уж не вышло. Должен ли я продолжать слежку до Комптона, лорд?

Воображение Пауэрскорта мигом нарисовало арену Колизея и комптонского убийцу, вволю крушащего ненавистных англиканцев мечом, копьем и трезубцем, наслаждаясь муками умирающих и потоками обагряющей песок крови.

– Простите, Уильям, задумался. Я полагаю, действительно нужно сопроводить римских джентльменов до Комптона, ни на минуту не теряя их из вида. – Мелькнуло, что троица прелатов, будто Отец, Сын и Святой Дух, хотя с распределением ролей тут было бы довольно сложно.

Пауэрскорт объяснил Маккензи план намеченного на Пасху возвращения Комптона в католичество, разгадку секретных поездок на мессы и то, что страшные убийства, по всей видимости, были связаны с несогласием некоторых лиц, посвященных в заговор.

Маккензи внимательно все выслушал. Затем, подняв лицо, тихо проговорил: «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят» [58]58
  Слова, произнесенные распятым на кресте Иисусом (Евангелие от Луки, 23, 24).


[Закрыть].

На обратном пути в Комптон Пауэрскорт почти все время смотрел в окно, ведя дискуссию с самим собой. Когда, при каких чрезвычайных обстоятельствах позволительно нарушить закон? Не есть ли это сейчас его прямой долг ввиду непосредственной угрозы порядку и собственности, да и самой жизни людей? Можно ли преступить некие юридические нормы Британии ради защиты юридически столь же твердо определенных гражданских прав многих и многих британцев? Поезд свернул на юго-запад. Пауэрскорт мысленно перебирал моменты, когда перед лицом непоправимой беды приходится действовать вопреки параграфу. Небеса знают, что в Индии им с Джонни Фицджеральдом неоднократно случалось идти на подобные нарушения. И как всегда, столкнувшись с изначально неразрешимой философской или юридической проблемой, мысли сами собой изменили направление.

Пауэрскорт задумался о том, куда он повезет Люси, когда все это кончится. Решил – в Санкт-Петербург. В этот построенный на воде город, отделанный по-европейски, дабы совершенно изменить культуру русской знати. В город, который был возведен как великий социальный эксперимент, призванный коренным образом переделать национальное сознание. Вспомнился Зимний дворец и прочие громадные петербургские дворцы, с таким количеством комнат, что порой сами владельцы не успевали за всю жизнь заглянуть в каждую, и с обилием покорных нищих слуг, подносящих к хозяйскому обеду по восемь блюд изысканной французской кухни.

На полу в гостиной Ферфилд-парка была разложена большая карта графства, и Джонни Фицджеральд сосредоточенно изучал схему комптонских железнодорожных линий. Леди Люси сидела у камина, все еще бледная, но уже не столь слабая, как при отъезде мужа. Пауэрскорт нежно поцеловал ее и весело взглянул на карту Джонни.

– Для тебя, Фрэнсис, на каминной полке два письма, – сообщил друг. – Оба из Лондона.

– Вижу, что задал я тебе задачку, Джонни.

– Угу, – отозвался Фицджеральд. – Когда ты попросил узнать насчет экстренных поездов в канун юбилея и наказал мне постараться на случай взрывов, я сообразил, что у тебя на уме. Взорвав подъездные пути, мы задержим, не допустим сюда составы с толпами гостей, стало быть, здорово сократим размах зловредной римской затеи. Так сказать, не позволим вылить из бутылки все вино. Я выяснил про поезда, наметил по карте подходящие пункты. Если не помешать, прибывшие в канун Пасхи паломники заполнят все городские гостиницы, все окрестные пансионы и летние деревенские коттеджи. Хоть не сезон, но в Комптоне на Пасху не останется ни одной свободной каморки.

– Нет, Джонни, – помрачнев, сказал Пауэрскорт, – хватит нам взрывать рельсы. Достаточно мы повозились с динамитом в свое время. Я по дороге сюда много думал об этом. – Он подошел к сидевшей Люси и обнял ее за плечи. – Допустим, поезда мы остановим, но весть о возвращении старой веры нам не остановить. Католики здешнего кафедрального собора наверняка заранее постарались широко распространить столь радостную новость. Возможно, подготовлены и триумфальные сообщения в церквях. Возможно, в самом Риме сотрудники Коллегии пропаганды готовы объявить о падении цитадели еретического англиканства. И даже если мы предупредим людей, нас могут не послушать или неправильно понять. Я не хочу брать на душу гибель невинных богомольцев, чье единственное преступление – согласие или даже желание участвовать в пасхальной мессе. Я не люблю высоких слов, но нам, призванным раскрывать и пресекать злодейство, негоже по ночам тайком устраивать диверсии.

Пауэрскорт замолчал. Решись они, взрывы бы прогремели ночью в пятницу, Страстную пятницу. В тот скорбный день, когда Христос принес свой крест на скалу казней под названием Голгофа, и был распят на этом кресте, с табличкой «Иисус из Назарета, Царь Иудейский», и, омочив уста протянутой губкой с уксусом, проговорив «Свершилось!», испустил дух. А они с Джонни в полуночной тьме этой пятницы скакали бы на лошадях по всей округе, взрывая железнодорожные пути…

Рука леди Люси скользнула вверх и накрыла ладонью лежащую на плече руку мужа.

– Да знал я, Фрэнсис, что в конце концов не будем мы тут поезда крушить, что не пойдешь ты на такую штуку, – сказал Джонни.

– И я была в этом уверена, – тихо добавила леди Люси, – я даже предлагала Джонни пари, только он отказался.

– Приятно в очередной раз убедиться, что оба вы знаете меня гораздо лучше, чем я сам, – улыбнулся Пауэрскорт. – Кстати, в голове ни единой мысли по поводу дальнейших действий. Ну, почитаем-ка чертовы письма.

Джонни аккуратно свернул огромную карту, в углу которой Пауэрскорт заметил штамп с предупреждением о личной принадлежности сего предмета начальнику станции в Комптоне. Карта, конечно же, была одолжена стараниями уговорившей отца Энн Герберт. Знал бы начальник местного узла, зачем понадобилась его схема железных дорог!

– Так, от архиепископа Кентерберийского, – объявил Пауэрскорт, вытаскивая из конверта элегантный почтовый листок. – «Благодарю вас за письмо… Основой моей позиции неизменно являются узы братства и личной дружбы со всеми епископами, со всем духовенством англиканской церкви…»

– Еще бы старый греховодник обошелся без своих дружков, – не преминул вставить Джонни.

– Читаю дальше: «Зная Джарвиса Мортона без малого двадцать лет, нахожу абсолютно неправдоподобным какую-либо его причастность к акции, о которой вы сообщаете. В обычном случае я просто бросил бы ваше письмо в корзину, ибо подобные послания, плоды расстроенного воображения, обильно уснащают ежедневную почту всякого архиепископа. Однако из уважения к вашей высокой репутации я навел справки в Комптонской епархии и уверяю вас: нет ни единого свидетельства в поддержку ваших странных утверждений…»

– Финал особенно хорош, – сказал Пауэрскорт. – «Я непременно внесу вас в перечень тех персон, за которых молюсь по вторникам. Искренне ваш…»

– По вторникам? Эх, Фрэнсис, не повезло – сегодня-то четверг. Крепись, может, уж как-нибудь дотянешь до следующей недели.

– Тебе не кажется, Джонни, что у главы англиканства расписание наподобие армейских дежурств? Понедельник – вознесение молитвы за грабителей, вторник – за душевнобольных, среда – за мелких воришек, четверг – за богохульников, пятница – за мошенников, суббота – за убийц, воскресенье – за еретиков и безбожников. Лестно, конечно, очутиться в списках лиц под столь высоким духовным покровительством. Среди вторничных психопатов. Утром в среду смотри внимательней, Люси, наверняка заметишь улучшение.

Леди Люси, бросив ему ласковый взгляд, ободряюще улыбнулась:

– У тебя есть еще одно письмо, Фрэнсис. Вдруг все-таки не безнадежно?

Пауэрскорт вскрыл конверт.

– Начало вдохновляет, – сказал он. – «Премьер-министр не сомневается в достоверности затронутой вами общественной проблемы…» – Пауэрскорт пробежал глазами второй абзац. – Так, несколько общих сентенций в том же духе… Черт! Черт их подери! Премьер-министр, видите ли, не знаток пасхального обряда, а потому призвал для консультации своих коллег. И слушайте, что пишет мне его личный секретарь Макдоннел: «Боюсь вас огорчить, но заседание кабинета не обнаружило единства мнений. Министр внутренних дел счел дело прерогативой церковного руководства, а поскольку архиепископ отказывается принимать ситуацию всерьез, предложил вообще снять вопрос с повестки дня. Юридические советники правительства полагают невозможными какие-либо действия до совершения преступления; к тому же затрудняются указать конкретные законодательные акты, положения которых будут нарушены. Главный эксперт по церковному праву в настоящий момент путешествует в Пиренеях, и связаться с ним невозможно. Лорд-канцлер предложил передать данный казус на рассмотрение Юридической комиссии при Тайном совете, но члены ее соберутся лишь через неделю после Пасхи. Министр финансов, с его глубоким интересом к вопросам религии (и ничему иному), уверен, что иерархи двух христианских церквей сами разберутся между собой. Короче говоря, лорд Пауэрскорт, вы провалились в одну из зияющих трещин несокрушимого единства Церкви и Государства. Примите мои соболезнования. Позвольте выразить надежду, что вы сами сумеете как-нибудь, без кровопролития, уладить комптонский инцидент. Шонберг Макдоннел».

Бережно сложив письма в конверты, Пауэрскорт улыбнулся леди Люси.

– Совсем как поется в «Мессии», – сказала она. – «Зов твой, словно глас вопиющего в пустыне».

– Признаюсь, меня не особенно влечет участь Иоанна Крестителя, – вздохнул Пауэрскорт, – как-то не хочется, чтобы девица Саломея вынесла на блюде мою голову, словно копченый окорок. С молитвами архиепископа по вторникам я, может, еще поживу.

– Верно сказал один поэт, – припомнил Джонни, подходя к буфету взять непочатую бутылку, – «везде пророку честь, только не в собственном отечестве».

Пауэрскорт искоса поглядел на друга.

– По-моему, Джонни, это не поэт. По-моему, это Евангелие от Матфея, глава тринадцатая. А в следующей главе рассказывается, что, дабы пронять неверующих, бедный Иисус даже по волнам ходил. Вряд ли я так смогу. Хотя сейчас чудо, «святое чудо в Комптоне», было бы чрезвычайно кстати. Власти попросту устранились. Может, действительно пора взрывать железные дороги. Нас предоставили самим себе. Теперь уже никто и ничто не остановит заговорщиков.

23

Всю пятницу и всю субботу Пауэрскорт с Джонни Фицджеральдом вели непрерывное наблюдение за территорией собора. Якобы гуляя, делали дозорные обходы или же, гостя в домике Энн Герберт, следили за происходящим с чердака, куда им регулярно для поддержания сил доставлялся чай с домашней выпечкой. Древний собор замер в ожидании своего воскресения.

Оба дня проходили одинаково. Вскоре после девяти утра четверо неспешно выплывавших из дома архидиакона священников – хозяин, его постоянный гость патер Доменик Барбери и два новоприбывших римских посланца – степенно направлялись к апартаментам епископа. Затем следовала примерно часовая пауза. Затем в епископскую резиденцию поочередно и беспрестанно являлись различные по чину члены соборного клира. Пробыв внутри полчаса, очередной визитер выходил, причем с весьма довольным видом.

Частенько присоединяясь к наблюдению за собором, Патрик Батлер аккуратно отмечал время прихода и ухода каждого из совершавших этот однообразный рейс церковнослужителей.

– Потрясающий материал! – говорил он Пауэрскорту в пятницу днем. – Этакого везения мне уже вовек не дождаться. Может, сделаю себе имя «Комптонской сагой» с убийствами и переменой веры, прославлюсь не хуже Уильяма Говарда Рассела, который ведет криминальную хронику в «Таймс». Разбогатею, переедем с Энн жить в Лондон.

Пауэрскорт улыбнулся молодому редактору:

– А для чего сейчас эти хождения, вы представляете, Патрик? Лично я кое-что подозреваю, хотя до конца не уверен.

– Ну, я тут начитался про всякие такие штучки, лорд Пауэрскорт. Поделюсь парочкой догадок, если у вас есть минута. Конечно, ни с кем из собора я не говорил, но думаю, там всех здешних церковников, кто еще не католик, крестят в новую веру. Архидиаконские приятели, видно, для того и прибыли. Массовое рукоположение, массовое переоформление в католических святых отцов или хотя бы дьяконов.

Вдохновленный мечтами о грядущей славе Патрик убежал к себе в редакцию. Пауэрскорт задумался об измене. О совершенном две тысячи лет назад как раз за день до Пасхи и приведшем к распятию Христа предательстве Иуды. Обо всех этих англиканских священниках, изменивших своей религии во имя еще более святой веры. Да, в Комптоне сегодня поистине Страстная пятница.

Субботний вечер Пауэрскорт, леди Люси и Джонни Фицджеральд проводили у Энн Герберт. По всему городу пестрели объявления, приглашающие на праздничный костер, который будет зажжен в полночь перед собором. По словам Энн, ее отца, человека крайне невозмутимого, ошеломило количество поездов, подвозящих и подвозящих к станции сотни гостей комптонского пасхального юбилея. Все работники железной дороги были спешно вызваны на службу во избежание заторов или аварий на путях.

В семь часов вечера артель рабочих начала складывать на соборной площади костер для большого ночного представления. Пауэрскорт и Патрик Батлер, не отрывая глаз, смотрели на непрерывно доставлявшие дрова телеги и фургоны.

– Ого, Патрик! Ожидается нечто грандиозное.

– В городе говорят, лорд Пауэрскорт, что будет громадный, невиданный костер. Бревна неделями свозили со всей округи.

– Интересно, сколько еретиков предполагается сжечь нынче, – усмехнулся Пауэрскорт. – Пожалуй, масштаб мероприятия поразил бы даже Марию Кровавую.

– Осторожнее выражайтесь насчет королевы католички, лорд Пауэрскорт. Как бы тут ночью не сгореть заживо за такое кощунство.

Детектив думал об Артуре Раде, недавно сожженном в очаге Певческой столовой, и о молодом комптонском монахе, которого сожгли тут во дворе в 1538-го. Вчера, обходя территорию, он видел небольшую памятную плиту, только что установленную в честь трагически погибшего старинного летописца.

Патрик то и дело убегал: либо в город, либо посмотреть на подготовку соборного костра.

– Просто волчок какой-то, – волновалась Энн, – носится, крутится, ни минуты тихо не посидит! Как вы думаете, леди Пауэрскорт, он когда-нибудь успокоится?

– О, не уверена, – рассмеялась леди Люси. – И, успокоившись, он ведь уже не будет Патриком, не так ли?

Вбежавший Патрик Батлер доложил, что прибыла пара телег, груженных на этот раз не дровами, а ящиками свечей. Что же касается городка, на улицах полная тишь.

Около девяти плотники начали сколачивать возле костра высокий помост, почти вровень с пирамидой дров.

– Трибуна для обращения архидиакона к народу, – предположил Патрик. – Надеюсь, нам не станут читать оттуда проповеди.

А Пауэрскорту увиделись подмостки для самого Люцифера, который явится в клубах адского пламени.

В девять тридцать вокруг костра молча начала собираться толпа. Охватившая площадь перед храмом тишина распространилась даже на стоявшую против восточных соборных ворот, всегда гудевшую шумным весельем, но сейчас совершенно стихшую таверну. Темнота еще не сгустилась, позволяя Пауэрскорту разглядеть из окна происходящее. По углам дровяной пирамиды встали четыре факельщика и, словно по сигналу, запалили сложенные внизу вязанки хвороста. Медленный, ритуальный обход завершился вспыхнувшим кольцом огня. Языки пламени поползли вверх, дохнувший жар заставил зрителей немного отступить. Помост, однако, оставался пустым. У Пауэрскорта мелькнул вопрос: как справились бы устроители с хлынувшим ливнем? Но их Бог, видно, позаботился о надлежащей ясной погоде.

Послышалось пение. Пауэрскорт напряг глаза, вглядываясь в сумерки. Отчетливое хоровое пение и глухой мерный топот шагающих людей. Вот они показались – плотная колонна мужчин и женщин, идущих от Певческих палат, только не в храм, а вдоль него на площадь, к пылавшему костру. Хор, вероятно, в глубине колонны, решил Пауэрскорт. Наподобие наполеоновских барабанщиков, которых укрывала в центре строя императорская гвардия. Ясно и мощно зазвучало:

 
Веру наших отцов не сломить
Ни мечу, ни огню, ни оковам:
Ликованием бьются сердца,
Внемля вышнему гласу Христову!
 

Подошедшую колонну (по меньшей мере, в полтораста человек) освещали отблески пламени. Впереди двое держали над головой стяг, в центре которого было изображено кровоточащее над чашей сердце Иисуса, а по углам – ладони и ступни Распятого.

– Да что это такое, Фрэнсис? – спросила, слегка дрожа и прижимаясь к плечу мужа, леди Люси.

– Это, любовь моя, знамя с эмблемой «пяти ран Христовых». Под таким знаменем в тысяча пятьсот тридцать шестом году шли участники «Святого марша», восставшие против обращения Англии в протестантство.

Вождь и оратор что-то пока не спешил на помост. Где же он? Видимо, как предположил Пауэрскорт, в соборе и молится о ниспослании сил. Действительно, с толпой, где многие наверняка под хмельком, справиться будет непросто; сложнее, нежели читать с церковной кафедры нравоучения покорной пастве.

Вновь раздалось пение: от другой стороны двора двигалась новая колонна. Впереди знаменосцы несли полотнище с изображением Девы Марии в лучах вечной славы. Зазвучала вторая строфа гимна. Специальные служители, протискиваясь сквозь толпу, раздавали печатные листки с текстом, чтобы не знающие слов могли подпевать хору.

 
Верой наших отцов соберем
У престола Христа все народы.
Божьей истиной озарены.
Мы воистину станем свободны!
 

Благодаря листкам с текстом толпа сумела подхватить припев:

 
О вера отцов! О святая!
До смерти тебе мы верны!
 

Перейдя широкую церковную площадь, вторая колонна примкнула к первой. И тут же из-за собора показалась третья. Пауэрскорт догадался, что маршевые колонны подходят с четырех сторон света. Последняя, стало быть, прошествует прямо мимо домика Энн Герберт. Впереди третьей колонны колыхались сразу пять знамен: на каждом эмблема одной из пяти ран распятого Иисуса. И едва три отряда сомкнулись полукругом у костра, среди толпы вновь засновали служители: теперь правоверным раздавали свечи. Отдельные искорки, быстро множась, затеплились в сумраке россыпью огоньков. Отцы с малышами на плечах нервно поглядывали вверх, опасаясь капель горячего воска, но все было продумано прекрасно. В отличие от полновесных свечей для взрослых, малышам вручались тонкие свечечки, не больше тех. что ставятся на именинный торт.

Заслышав приближение последней колонны, все находившиеся у Энн Герберт вышли в палисадник и остановились как зачарованные. Гул хорового гимна нарастал. Во главе процессии трепетал стяг с эмблемой пяти ран и крупной монограммой «ИХС» – греческой аббревиатурой имени Христа.

 
С верой наших отцов, для друзей и врагов
Лишь любовь станет нашим уделом…
 

Шествие текло рядом, направляясь к морю свечных огоньков. Пауэрскорт несколько усомнился насчет любви, ставшей уделом Комптона. Три трупа не слишком убедительно демонстрировали триумф милосердия.

 
Будем милость Спасителя славить вовек
Добрым словом и праведным делом.
 

Не пойдя по главной дороге, колонна решительно свернула влево. Толпа расступилась подобно водам Чермного моря [59]59
  Во время исхода из Египта воды Чермного (Красного) моря расступились перед сынами Израиля и вновь сомкнулись перед войсками фараона (Исход, 14).


[Закрыть], отхлынув в обе стороны волнами зыбких язычков пламени. Как только все четыре колонны соединились у костра, дружно грянуло:

 
Верой наших отцов, светом чистым
Пресвятой Девы, силой молитв
Воссияет Господняя правда
На просторах английской земли!
 

Гремел могучий хор. Вздымались сотни рук с горящими свечами. На воткнутых в землю древках колыхались полотнища с эмблемами Христовых ран.

 
О вера отцов! О святая!
До смерти тебе мы верны!
 

Внезапно звонко запела фанфара. Сначала никто в толпе не понял, откуда летит звук, но затем свечи развернулись, указывая на парапет над главным порталом. Едва заметный среди статуй святых и праведников, там стоял юный трубач.

– Бог ты мой! – шепнул Пауэрскорту Джонни Фицджеральд. – Не конец ли света? Не явятся ли к нам с небес четыре грозных всадника?

– Кто знает, Джонни. Быть может, это и есть обещанное в Апокалипсисе «имя зверя или число имени его» [60]60
  Образ антихриста в Откровении Иоанна Богослова (13,14).


[Закрыть].

Главные двери собора распахнулись. Вышедший в сопровождении четырех служек с огромными свечами архидиакон проследовал к помосту и начал медленно подниматься. Пауэрскорт внимательно наблюдал. Архидиакон был в полном иезуитском облачении (видимо, том самом, которое он тайно возил с собой на мессы в Мэлбери-Клинтон). Когда прелат достиг верхней площадки, скромно взбиравшийся позади ассистент положил на стол перед ним набитый чем-то мешок и тут же спустился обратно. Пауэрскорт оценил четкость исполнения этой сцены, как и всего прочего, – организаторы ничего не упустили. Что говорить, спектакль великолепный. Стоило бы пригласить местных режиссеров для проведения коронации Эдуарда VII. Тем временем архидиакон, явно не намереваясь пока изумлять чем-либо публику, поднял руку. Под его медленно обводящим толпу взором люди притихли, сгрудились теснее. Наконец, торжественно осенив себя крестом, архидиакон заговорил:

–  In nomine patris etfilii et spintus sancti, Amen [61]61
  Во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь ( лат.).


[Закрыть].

Пауза. Затем взрыв всеобщего одобрения. Пауэрскорту было бы очень интересно узнать, сколько тут комптонцев и сколько приехавших гостей.

Архидиакон жестом попросил тишины.

– Братья и сестры во Христе, – начал он, – мы собрались сегодня, дабы отметить великую годовщину…

Любопытно, кстати, почему на роль вождя этого митинга назначен именно архидиакон? Возможно, по причине его необычайно сильного голоса, отчетливо различимого даже в дальнем конце двора.

– Завтра, – не забывая поворачиваться к стоящей со всех сторон аудитории, продолжал оратор, – этому христианскому святилищу исполнится ровно тысяча лет!

Радостный гул, взлетающие огоньки свечей в приветственно воздетых руках.

– Шесть с половиной столетий простояло здесь аббатство, рожденное в лоне священной Римско-католической церкви и верно ей служившее…

Новая волна одобрения. Мелькание огоньков в руках, творящих крестное знамение. Многие в толпе опускаются на колени.

– Затем настали времена, когда в угоду политическим интересам английского короля это святое место отлучили от духовной отчизны…

Некто из первого ряда, схватив воткнутое в землю древко, вздымает над головой реющий символ ран Христовых.

– Но завтра, – взлетел указующий перст архидиакона, – завтра мы восстановим справедливость! Завтра мы вернем древней обители истинную веру! Завтра мы заново освятим храм! Завтра мы сделаем тысячелетний Комптонский собор вновь и навеки католическим! Завтра, впервые за три с половиной века, мы отслужим в соборе праздничную мессу!

Каждое «завтра» оратора сопровождалось взмахом его руки, простертой к недвижно темневшей в море свечных огней каменной храмовой громаде.

– Вот здесь у меня, – архидиакон вытащил из мешка увесистый сверток, – дар нашему собору от самого Его Святейшества! – Оратор начал бережно разворачивать подарок Папы Римского. – Камень для соборного алтаря – камень, в котором замурован прах святого мученика, жизнь отдавшего за возвращение своей страны к истинной вере…

Толпа затаила дыхание. Пауэрскорт предположил, что речь о мощах сэра Томаса Мора.

– Комптон обретет благодать, – продолжал архидиакон, – обретя и храня мощи одного из прекраснейших слуг Божьих – Эдмонда Кэмпиона!

Толпа восхищенно ахнула. Хотя у Пауэрскорта имелось подозрение, что большинство присутствовавших услышали имя Эдмонда Кэмпиона впервые в жизни.

– В час возрождения и воскрешения нам надлежит порвать с прошлым, лишившим Англию истинной веры, а Комптон – истинной религии. Символом этого прошлого станут те парламентские акты вероотступников, что силой ввергли Комптон в пучину ереси.

Порывшись в мешке, архидиакон вытащил старинный пожелтевший свиток.

– Акт тысяча пятьсот тридцать второго года «Об отмене», отобравший у Папы Римского положенную долю церковных доходов в пользу англиканского епископата!

Продемонстрировав документ всем собравшимся. архидиакон швырнул его в огонь. Свиток с тихим шипением загорелся и, ярко полыхнув, превратился в пепел. Несколько секунд стояла мертвая тишина, затем грянул восторженный рев.

Архидиакон снова пошарил в мешке.

– Акт тысяча пятьсот тридцать третьего года «Об отделении» – утвердивший суверенитет и независимость англиканской церкви!

Еще одно свидетельство узаконенной Реформации полетело в адский костер. Очередное сожжение было встречено бурным ликованием.

– Акт тысяча пятьсот тридцать четвертого года, второй акт «Об отмене» – объявивший, что отныне епископы назначаются не папой, а королем!

Свиток заполыхал. А зрители наконец нашли вдохновенное слово, которое можно скандировать хором. «Ересь! Ересь!» – исторглось из множества глоток.

Откликаясь на дружный возбужденный крик, архидиакон достал сразу два документа.

– Акт тысяча пятьсот тридцать четвертого года «О преемстве» – аннулировавший брак Генриха VIII с Екатериной Арагонской…

– Ересь! Ересь!

– И акт тысяча пятьсот тридцать пятого года «О верховенстве» – провозгласивший главой англиканской церкви короля!

– Ересь! Ересь!

– Это и есть указ, – пояснил архидиакон, потрясая вторым свитком, – который отказался подписать, из-за которого пошел на плаху, принял мученическую смерть сэр Томас Мор!

Акты, давшие Генриху VIII законодательную базу церковных преобразований, с размаху были брошены в огонь. «Ересь! Ересь! Ересь!» – бесновались зрители. Пауэрскорт нахмурился: толпа грозила выйти из-под контроля. Леди Люси теснее прижалась к мужу. Однако архидиакон отнюдь не закончил, в руках у него белел следующий свиток.

– Злейшая ересь! – воскликнул он. – Акт тысяча пятьсот тридцать шестого года «Об упразднении малых обителей» – уничтоживший сотни монашеских общин, что славились смиренным служением Господу! Сгори, сгори дотла!

Свиток упал на самую вершину костра и несколько секунд лежал на виду среди языков пламени. Толпа притихла: не есть ли это знак Божий? жертва неопалимая? Но документ все-таки вспыхнул. «Ересь! Ересь!» – загремел над церковным двором свирепый боевой клич.

Неутомимый архидиакон уже держал над головой и, поворачиваясь, давал всем рассмотреть свиток особой важности.

– Вот он! Вот тот самый указ тысяча пятьсот тридцать восьмого года, который разгромил наше Комптонское аббатство! Акт «Об упразднении монастырей», отнявший у людей святую церковь и родную веру!

Взгляды людей были прикованы к страшному документу. Даже крики на время стихли.

– Так истребим же, изорвем его в клочья! – возгласил архидиакон, и голос его громом раскатился по всей территории собора. Наверно, даже в Ферфилд-парке слышно, подумал Пауэрскорт. Может, даже на самих небесах. – В память восставших против этого указа и принявших мученический венец – истребим! – Развернув свиток, архидиакон разорвал его пополам. – В память казненных, сожженных, растерзанных четвертованием мучеников… – руки священника яростно разодрали акт на четыре части, – изорвем в клочья и предадим огню!

Опустившись на колени, архидиакон швырнул обрывки в костер, а затем победно поднялся. Взревевшая от счастья толпа, радостно размахивая поднятыми свечами, пожирала глазами бумажные клочки, которые, вмиг почернев, рассыпались бесплотным серым пеплом.

– Фрэнсис, – легонько толкнул в бок друга Джонни Фицджеральд, – как думаешь, это и впрямь акты парламента? Или же ловкачи просто-напросто навертели рулончики из всяких старых архивных бумаженций?

– Думаю, старинные свитки работы современных римских мастеров. Если попросишь хорошенько, Джонни, в Коллегии пропаганды и тебе изготовят что угодно.

Толпа продолжала неистово ликовать. Интересно, как архидиакон усмирит это полуночное буйство? Пауэрскорт заметил некое организованное движение: формировалась новая общая процессия под стягами «Христовых ран». Группы певчих из прежних четырех колонн выстроились позади одним объединенным хором.