Текст книги "Пандемоний"

Автор книги: Дэрил Грегори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Архетип – это фигура, демон, человек или процесс, который постоянно повторяется в истории человечества. Причем тогда, когда творческой фантазии ничто не мешает.

– После Некии он записал свои самые яркие впечатления здесь, – продолжал тем временем Фред. – Эту книгу биографам доктора не показывали – слишком велик риск, что массы истолковали бы ее неправильно. Гностические тексты вроде этого подобны мандалам, колесам внутри колес. Но у меня такое предчувствие, что вы найдете ее полезной для себя. – Он жестом изобразил, будто листает страницы. – Давайте, не стесняйтесь.

Я последовал совету и, чтобы его не обижать, быстро перелистал несколько страниц.

– Одержимость интересовала его с самого начала, – пояснил Фред. – В 1895 году он присутствовал на сеансе, во время которого в его тринадцатилетнего кузена вселился дух их общего прадеда, Самуила Прайсверка. Это был первый из многочисленных случаев одержимости. Позднее доктор и сам научился вызывать духов, или, как он сам это называл, «осуществлял трансцендентную функцию». Правда, вскоре он начал опасаться, что архетипы, эти «невидимые личности», подомнут его под себя, и взялся за разработку ритуалов, призванных не допустить этого. Он проводил дни, строя миниатюрные деревни, населяя их крошечными фигурками, которые должны были привлекать к себе духов. После чего уничтожил эти фигурки, совершив символическое жертвоприношение.

Я оторвал взгляд от книги.

– Ну и как, сработало?

– По всей видимости, да, – пожал плечами Фред.

– И что вы советуете мне сделать? Купить себе набор «Лего»?

Фред рассмеялся.

– «Лего» не помешает. Правда, мы давно выяснили, что часто помогает сам по себе разговор.

– Разговор, – скептически повторил я.

– Другие поступали к нам в куда худшем состоянии. Вы даже не поверите.

– Как О'Коннел?

– Когда Шован попала к нам, ей было всего одиннадцать. Демон вселялся в нее не один раз. Ущерб, причиненный им… – Фред покачал головой. – В некотором роде Хеллион и Ангелочек – самые жестокие демоны, ибо они избирают своими жертвами детей. Но я думаю, что мы сумели ей помочь.

– Тогда почему она стала священником, а не психиатром?

– По всей видимости, наши методы представлялись ей недостаточно быстродействующими, впрочем, так оно и есть. Мы ученые. Церковь пообещала – вжик! – Он помахал перед моим лицом рукой. – Вон отсюда, кому говорят, проказник! – Старик снова рассмеялся. – Оно, конечно, не работает, зато быстро действует. Мы же могли предложить лишь долгие годы исследований.

– Понятно, – произнес я, а сам подумал: годы? Нет, на этих людей мне явно не хватит времени. – Послушайте, спасибо, что показали мне… все это. Но мне на самом деле пора в постель.

С этими словами я направился к двери, приложив все усилия к тому, чтобы не зацепить коляску.

– Мистер Пирс! – окликнул меня Фред, как только я приблизился к двери.

– Да?

– Шован говорила, вы опасаетесь, что барьер, отделяющий вас от демона, уже начал рушиться. Что его воспоминания накладываются на ваши собственные.

Я смущенно усмехнулся.

– Прошлой ночью я был не в лучшей форме и потому наговорил слишком много чепухи. А вообще я просто устал, вот и все.

– Еще бы не устать!

О'Коннел, должно быть, рассказала им все – как я перепрыгнул в Лью, о воспоминаниях, которые, по идее, мне не полагалось иметь. О моих нарастающих опасениях, что Хеллион крушит стены, разделяющие нас с ним.

Я растерянно пробежал пальцами по волосам.

– Так это сам Юнг нарисовал эту картину?

Фред кивнул.

– Все ясно, – произнес я и отвернулся, стараясь не выдать волнение. Некие темные силы пытались уничтожить мое «я». Что я чувствовал в это мгновение? Страх или облегчение. – Все ясно.

– Понятно, – протянул Фред. – Ты, наверно, думал, ты один такой, кто это видел.

– А теперь опусти руки по швам, – попросила доктор Вальдхайм. – Расслабь плечи. Молодец. Расслабь мышцы лица, лоб… Хорошо…

Другой доктор Вальдхайм не проронил ни слова, лишь одобрительно кивал головой. Коляска стояла рядом с ним, а рядом с коляской – тренога, на которой крепилась крошечная видеокамера. Они спросили у меня, стану ли я возражать, если они запишут наш с ними сеанс на видео. Лично я ничего не имел против – любопытно было взглянуть, как это смотрится со стороны, когда тебя гипнотизируют.

Расслабиться у меня получилось легко – я валился с ног от усталости. Накануне ночью я никак не мог уснуть. Сон сморил меня лишь под утро. В конце концов О'Коннел разбудила меня в полдень, накормила сандвичами из какого-то кафетерия и отвела в библиотеку, где оставила на попечение обоих Вальдхаймов. Занавески были отдернуты, и на полу лежали полосы солнечного света. Голос Мег Вальдхайм, вернее, вкрадчивый, ритмичный шепот, убаюкивал.

– Ты сохранишь контроль над собой, Дэл. Ты никому не причинишь зла. В любое время ты можешь вернуться назад. Ты меня понял?

– Понял, – ответил я.

Впрочем, сказал ли? Или только кивнул?

– Ну хорошо, Дэл, а теперь давай побеседуем с Хеллионом.

Как выяснилось, доктор Вальдхайм заблуждалась в отношении некоторых вещей. Когда я снова открыл глаза – кстати, когда я успел их закрыть? – выяснилось, что я загнан в самый угол комнаты, мне в голову больно упирался край книжной полки, а сам я придавлен к полу грудой книг. Рядом стояли оба Вальдхайма и с каменными лицами смотрели на меня. На какой-то миг я растерялся, не понимая, что за этим стоит. Ясное дело, шок, такое понятно с первого взгляда. И еще печаль. Но было и нечто другое, нечто более глубокое, нежели печаль.

Боль.

12

О'Коннел приносила мне еду как заправский тюремщик. Правда, поднос с едой она забирала почти нетронутым. Нет, у меня и в мыслях не было устраивать голодовку, отказом от пищи я ничего не хотел доказать. Мне просто не хотелось есть. О'Коннел пыталась взбодрить меня разговором в надежде, что я признаюсь ей, о чем думаю. Пару раз заглядывала Мег Вальдхайм. Вскоре я уяснил для себя: если не обращать на них внимания, они вскоре оставят меня в покое.

Наутро третьего дня ко мне пришла О'Коннел, правда, без подноса с завтраком. Одета она была в свои ритуальные одеяния. Бледное лицо напоминало полную луну, висящую над просторной черной сутаной. Она прислонилась к письменному столу и тем самым загородила от меня ноутбук Мег.

– Довольно, – заявила Мариэтта и выдернула шнур из розетки. Видеоизображение на экране и не думало гаснуть – в конце концов, ноутбуки работают и от батареи, – и О'Коннел захлопнула крышку. – Пора вставать с постели.

– Я, между прочим, смотрел, – угрюмо произнес я.

– Вот как? – спросила она, явно не собираясь скрывать сарказм.

Последние несколько дней я смотрел это видео почти без перерыва, в режиме нон-стоп. Нет, конечно, это ненормально, закидон в духе Говарда Хьюза. Увы, моя способность к рациональному поведению последовала той же дорогой, что и аппетит.

– Вставайте, мистер Пирс.

Это меня добило окончательно. Мистер Пирс.

– Вам пора принять душ, переодеться и вылезти из вашей паучьей дыры.

– Ты не могла бы снова включить ноутбук?

О'Коннел издала нечто среднее между сдавленным рычанием и криком и столкнула ноутбук со стола. Тот с жутким грохотом полетел на пол.

– Он не мой, а Фреда, – укоризненно произнес я.

Это был всего лишь старый «Компак», но все равно жалко.

– Живо убирай свою задницу из постели, Дэл! Кому сказано!

Я закрыл глаза. У меня не было сил препираться. Может, чуть позже я сумею оставить ей записку. «Дорогой пастор. Вы уволены».

Мариэтта сдернула с моей кровати одеяло.

– Мистер Пирс, даю вам на сборы сорок пять минут.

– И что произойдет за эти сорок пять минут?

– Ваша мать будет ждать вашего звонка.

Ага, а вот это уже нечто новое. Я даже приоткрыл один глаз.

– Что? Но я не могу! По крайней мере не сейчас. Послушайте, скажите ей, что я позвоню через пару дней.

– Она уверена, что если не поговорит с вами сегодня, значит, вас похитили. Тогда она заявит в полицию. Что, как вы понимаете, смехотворно.

С этими словами Мариэтта надула губы. Пусть она считает себя крутой ирландской чувихой, но ей еще ни разу не приходилось бывать один на один с циклопом.

– Полагаю, она не шутит. Нам проблемы с полицией ни к чему.

– Не шутит, это уж точно, – отозвался я и закрыл рукой глаза. – Послушайте, принесите мне телефон, идет? А уж без душа я как-нибудь обойдусь…

Она схватила меня за рубашку и рывком заставила принять сидячее положение.

– Мистер Пирс!..

Потянув меня за собой, Мариэтта сделала шаг назад. Я бы точно грохнулся на пол, но успел выпростать ноги. В общем, не мытьем, так катаньем она вынудила меня встать.

– Вы начали меняться…

Ее руки по-прежнему крепко держали меня за ворот рубашки, готовые, судя по всему, при необходимости затащить меня в душевую.

– Ну хорошо, – проговорил я примирительным тоном. – Уговорила. Только не надо идти туда вслед за мной.

Мариэтта вопросительно выгнула бровь. Было видно, что доверия ко мне у нее нет.

– Как вам будет угодно, – произнес я и задрал футболку.

О'Коннел ничего не оставалось, как меня отпустить. Она не спускала с меня глаз до тех самых пор, пока я окончательно не стащил с себя футболку и не потянул за резинку трусов.

Лишь тогда она отвернулась и зашагала к двери.

– Через тридцать секунд я должна услышать, как льется вода.

Мариэтта закрыла за собой дверь.

Я вздохнул и направился в ванную. Кафельный пол холодил голые пятки. Я пересек небольшое пространство и повернул ручку двери, что вела в ее комнату.

Ванна была старомодная, закрытая пластиковой ширмой. Кран – с двумя ручками, отдельно для холодной и горячей воды, – не то что эти современные, с одним рычагом, которым невозможно установить нужную температуру. Когда вода сделалась горячей, я повернул рукоятку, и по дну ванны забарабанили струи.

Я вернулся в спальню. Взял ноутбук в постель и поставил на колени. Стоило открыть крышку, как та дала трещину. Я заново включил компьютер. Большая часть экрана работала нормально, но нижний левый угол оставался черным. Правда, программу удалось загрузить, и через минуту мой видеоклип снова был на экране.

Пациент сидит на диване. Руки по бокам, словно он про них забыл. Камера находится справа от него, но он смотрит прямо перед собой. На пациенте джинсы, серый свитер со спущенными петлями на рукавах, в расстегнутый ворот видна голубая футболка. Улыбка у него какая-то вымученная. Ему срочно нужно побриться, а волосам бы не помешали ножницы: видно, что он спал на затылке, и там теперь торчит неряшливый клок.

Голос Мег Вальдхайм, где-то за кадром:

– Расслабьте плечи. Вот так, хорошо.

Она продолжает говорить, но пациент и впрямь слегка обмяк. Улыбка куда-то пропала. Выражение лица отрешенное, словно он слушает приятную музыку.

Голос Мег Вальдхайм:

– Хорошо, Дэл. А теперь давай поговорим с Хеллионом.

Выражение лица субъекта не изменилось. Он смотрит прямо перед собой, как будто размышляет о только что сделанном предложении.

После чего резко подается вперед и бросается с кушетки на пол. Мгновение – и он уже на четвереньках, грудь ходит ходуном, как будто ему не хватает воздуха.

В кадре появляется профиль Мег Вальдхайм. Она наклоняется вперед и говорит:

– Скажи нам свое имя.

Пациент удивленно смотрит на нее. Глаза его широко раскрыты, в них читается животный страх. Он никого не узнает.

– Скажи нам свое имя, – повторяет Мег.

Пациент истошно кричит. Голос резкий, без модуляций. Субъект отползает на несколько футов прочь. Теперь в кадре только его нога. Он встает и вновь появляется в кадре – бежит, спотыкаясь, к одному из выступов в стене. Затем неожиданно исчезает.

Теперь в кадре лишь размытое пятно – Фред Вальдхайм. Правда, спустя секунду он виден четко – сидит на другом конце дивана, передвигается ближе к тому месту, где на полу, по идее, должен находиться пациент. Он что-то говорит, но так тихо, что слов не разобрать. Фред поднимает руку и говорит, на сей раз громче:

– Не бойся, мы тебя не обидим.

Пациент кричит, кричит истошно, повторяя одно и то же слово:

– Мааахм, мааахм, мааахм!

Голос Мег Вальдхайм за кадром:

– Как тебя зовут?

Эта часть видео раздражает меня. К этому моменту они сами должны были понять его имя – ибо что может быть очевиднее?

– Дэл, – сообщил я экрану, – его имя Дэл.

На протяжении последних нескольких дней, стоило мне устать – будь то от просмотра видеоклипа на экране ноутбука, или от бесцельного разглядывания пятна на стене, или просто пытаясь уснуть, – как я начинал по несколько часов сочинять содержимое страниц моей воображаемой записной книжки под названием «Что мне следует забыть». Наряду с такими страницами, как «Лью читает Дэлу „Флэша“», и «Мать читает Дэлу „Майка Муллигана и его паровой экскаватор“», в ней имелся пестрый коллаж, озаглавленный «Мой первый опыт экзорцизма».

Сначала руки: они ощупывали мне голову, плечи, ноги, пытались гладить меня и вместе с тем цепко держали на месте, чтобы я не дергался, не пытался вырваться из железной хватки. Лица вокруг постели, все мужские, среди них и лицо отца. Он зовет меня по имени. А еще мне слышен голос священника, то громче, то тише, то громче, то тише. В этот момент мой рот открывается. Грудь полна воздуха, я готов к тому, чтобы истошно завопить или расхохотаться.

Вот и все. Какой-то фрагмент, остаток, пыльная фигурка давно потерянных шахмат. Отнюдь не то, что я должен был в себе подавлять. Просто так получилось, что в последнее время я о нем как-то не вспоминал.

Потому что про экзорцизм я вспомнил отнюдь не впервые. Будучи ребенком я время от времени натыкался в своем сознании на обитающие там образы – лишенные тела руки, парящие лица, – а затем, не в состоянии понять, что это такое, отправлял их назад, в мой виртуальный ящик с игрушками. Я даже не знаю теперь, что именно вспоминал – подлинное событие или воспоминание о воспоминании, искаженную и приукрашенную версию, выросшую на детских страхах ребенка, воспитанного в религиозной семье. Картинка была омерзительно-яркая и наводила на мысль, что позаимствована у протестантов-фундаменталистов – из комиксов, которые Лью привозил из летней библейской школы. Нетрудно было убедить себя, что эти образы – плод моего воображения. Лучше всего оставить их в пыльном ящике на задворках сознания, где их никто не будет искать.

До сих пор. Сейчас у меня не было иного выбора, кроме расставания с амнезией.

Анамнезом, приятель, анамнезом.

Ну как, теперь все ясно?

Да, и мне тоже. Еще как ясно. Яснее не бывает.

Первое, что я у нее спросил:

– Как там Лью?

Мне действительно хотелось знать это, чтобы избежать лишних расспросов о моей персоне. Подобную тактику я применял, и притом весьма эффективно, во время пребывания в психушке, когда мать звонила мне по межгороду.

– Ему уже лучше, – ответила мать и поведала о его анализах крови, ACE-ингибиторах, о настоящих кардиологах, к которым он обратился сразу же по возвращении в Чикаго. Но как только она исчерпала запас заголовков на тему «Лью идет на поправку», как тотчас перевела стрелки на меня: – Ну а ты как? Чем ты занимаешься с этой женщиной?

В данный момент «эта женщина» находилась от меня в считанных футах, держа под мышкой стопку папок и толстенные книги размером с фотоальбом. Она была занята тем, что перетаскивала их в столовую, где доктор Вальдхайм сортировала печатную продукцию по стопкам на длинном столе, а другой доктор Вальдхайм сидел за столом, уставившись в экран ноутбука – поновее и потоньше того, который только что разбила О'Коннел. Рядом с ним стояла пустая инвалидная коляска. О'Коннел опустила свою ношу на стол и посмотрела на меня. Я вышел из арки, чтобы она меня не видела, и прислонился к дверце холодильника.

У меня ушла не одна минута на то, чтобы объяснить матери: меня никто ни к чему не принуждал, и я здесь по собственному желанию, пытаюсь излечиться с помощью новых терапевтов, знакомых О'Коннел, и не нужно обо мне беспокоиться. Впрочем, было ясно, что мать не поверила. А даже если и поверила, то не поняла. Как я мог тайком сбежать из больницы, когда мне все еще было больно? Как я мог бросить Лью одного?

– И когда его выпишут? – спросил я.

Эх, отвлечь бы ее как-нибудь, пусть на пару секунд.

– Говорят, что завтра. Мы выедем домой во второй половине дня. Если вернешься, мы можем тебя подождать. У нас будет две машины.

– Мам, я не против, но сейчас не могу, честное слово.

– Дэл, боюсь, ты только навлечешь на себя новые неприятности. – Голос матери дрогнул, и я понял, что вот уже много лет – наверно, начиная с того случая в бассейне, когда я был школьником, – я не слышал в нем таких по-настоящему печальных ноток. – Полиция хочет побеседовать с тобой о докторе, который умер в центре города. И о тех людях, с которыми ты встречался – этот Бертрам уже замучил Лью своими визитами, и та старая женщина из мотеля. Они явно что-то не договаривают, Дэл. Между прочим, не я одна так думаю. Амра того же мнения. А эта женщина, с которой ты уехал, она что, священник?

Я было открыл рот, чтобы объяснить ей, но мать меня перебила:

– Дэл, прошу тебя, будь осторожнее. Эти люди скажут тебе, что у них есть все ответы. Они наобещают тебе все что угодно. Но помочь они тебе не смогут. Возвращайся домой, поговори с кем-нибудь, кто смотрит на такие вещи объективно, с кем-то таким, кому можно доверять. Я позвоню доктору Аарон. Я уверена, что она сумеет…

– Извини, мама, но я не могу.

Она продолжала говорить. Мне оставалось лишь одно: повторять, что мне очень жаль, но домой я вернуться не могу, но ей не нужно обо мне беспокоиться. Разве я мог ей сказать, что она разговаривает с мошенником?

– Береги Лью, – попросил я. – Я позвоню при первой же возможности.

С этими словами я повесил трубку. Затем прислонился к плите и перегнулся через холодные чугунные горелки. Я дышал. Я все еще дышал, черт возьми.

Краем глаза я заметил О'Коннел.

– Тебе стоит кое на что взглянуть, – произнесла она после короткой паузы.

– Что ж, – ответил я. – Можно и взглянуть.

Когда я вошел в комнату, Мег и Фред подняли глаза и пробуравили меня взглядами. Я сел напротив инвалидного кресла. Надо воздать им должное – я не заметил в их глазах страха. Во взгляде Фреда читалась неподдельная заинтересованность. Мне он чем-то напомнил ищейку, натасканную вынюхивать спрятанные в чемоданах бомбы.

– Похоже, тебе стоит немалых усилий примириться с ситуацией, – произнесла Мег.

Я поднял одну из книг. «Маршруты передвижений Джонни Дымовая Труба. 1946–1986 годы».

– А какая она, эта ситуация? – спросил я.

Фред кивнул, как будто я изрек нечто в высшей степени разумное.

– Мы видели лишь то, что произошло во время сеанса, то есть то, что ты видел на экране ноутбука, – проговорил он. Из-за бороды мне почти не был виден его рот, поэтому трудно было понять, шевелит он губами или нет. Возможно, это был номер чревовещателя, и я должен был подыгрывать ему, разговаривать с инвалидным креслом. – Мы попробуем угадать, однако никто не в состоянии сказать, что все это значит, кроме тебя самого.

– Херня. Мы все знаем, что здесь происходит.

– Тогда почему бы тебе не признаться нам во всем? – спросила Мег.

Ох уж эта Мег, такая душевная, такая заботливая.

Я покачал головой. Возможно, это самые светлые умы тайного юнгианского общества, но разговаривали они как самые заурядные психоаналитики, каких я насмотрелся немало.

– Ну хорошо, позвольте я вам объясню. Я гребаный демон, как вам это?

Мег растерянно заморгала, однако не стала перебивать.

– Что-то произошло, когда мне… когда Дэлу было пять лет. В него вселился Хеллион, вселился и больше не покидал его. Остался. Прижился.

Черт, кажется, я опять разревелся. Похоже, контроля над собственным телом у меня почти не осталось. По крайней мере в том смысле, в каком я контролировал Лью.

Я вытер глаза тыльной стороной ладони.

– Эй, как это называется, когда заложник проникается теплыми чувствами к тем, что держат его взаперти? Ну, как в случае с Пэтти Херст?

– Стокгольмский синдром, – ответил Фред.

– Именно. Как раз мой случай. Я влюбился в людей, которые привязали меня ремнями к этой кровати. Лью, отец, мать.

Черт, я явно не в ладах с грамматикой. Мой отец, моя мать. Моя жизнь. У меня явно проблема с притяжательными местоимениями.

– А вот вам и самый главный прикол, – продолжал я. – Раньше мне казалось, что если все пойдет наперекосяк, у меня в запасе остается по крайней мере такой выход, как самоубийство. Но теперь… – я расхохотался, – я не знаю даже, как себя убить.

О'Коннел положила мне на плечо руку.

– Дэл…

– Не прикасайся ко мне, – огрызнулся я и стряхнул с себя ее руку.

Все трое в ужасе уставились на меня.

Я вздохнул и мотнул головой в сторону уложенных стопками папок.

– Так что вы мне предлагаете? – спросил я. – Что там у вас в папках такого секретного, чем вы можете мне помочь?

– Всякое бывает, – уклончиво произнес другой доктор Вальдхайм.

Архивы «Красной Книги» содержали подробное описание каждого случая одержимости начиная с 1895 года. В конце концов мне стало ясно, что эти трое решили заставить меня взглянуть на каждый из них. Вальдхаймы прочли мне парную лекцию на тему эпидемиологии одержимости. Будучи последователями Юнга, они якобы видели свидетельства того, что еще на заре человечества архетипы владели нашим сознанием. В Америке встречи с демонами зарегистрированы со времен первых пилигримов, однако большинство ученых придерживались того мнения, что современная эпидемия одержимости началась 12 июля 1944 года, когда впервые дал о себе знать Капитан.

К 1949 году Хеллион, Джонни Дымовая Труба, Художник, Ангелочки плюс такой довольно часто мелькавший демон, как Марвел Бой, уже имели своих жертв, хотя точные даты первого появления каждого из их компании до сих пор оставались предметом споров.

– А как насчет этого? – спросила О'Коннел.

Она то и дело возвращалась с пачками каких-то снимков, которые совала мне в руки – ей-богу, как полицейский на опознании преступника. С той разницей, что все до одного здесь были жертвы.

– Нет, – ответил я, наверное, в сотый раз.

У меня имелись свои любимые картинки – в разбухшей папке под заглавием «Война Никсона с одержимостью». Были здесь клинические фото пятидесяти или шестидесяти «ясновидящих» в темных костюмах, присоединенных проводами к ящикам размером с холодильник; а также снимки японцев с голой грудью – Боже, помоги японцам и Эйзенхауэру! – в окружении пентаграмм, причем в каждой вершине такой звезды располагалось по катушке Теслы. Были и фотографии священников в собачьих ошейниках, с проводами в руках, которые они пытались присоединить к спутниковым тарелкам.

О'Коннел поднесла ко мне одну черно-белую фотографию, по виду, сделанную в пятидесятые годы.

– Посмотри как следует. Это тебе ничего не напоминает?

Проблема в том, что они все мне что-то напоминали. Это был настоящий парад мальчиков – остроносых, с хитренькими улыбками и светлыми, зализанными назад волосами.

– Я вам уже сказал. Не помню, чтобы когда-либо бывал одним из них.

– Не торопись, Дэл, – ответил Фред.

Они по-прежнему звали меня Дэл.

– Твое сознание – лишь часть твоего «я», – произнесла Мег, принимая на себя мой выпад. – Этот сознательный фрагмент ограничен в пространстве и времени, в отличие от остальной части…

– Знаю, можете не объяснять. Остальное связано прочными нитями с коллективным бессознательным.

Боже, как я устал! Устал слушать про это самое коллективное бессознательное. Устал от разговоров о нем, устал читать, устал думать. Эта О'Коннел и Мег совали мне в руки книжки, как миссионеры Библию.

Юнгианцы описывали коллективное бессознательное как нечто в духе первовремени австралийских аборигенов, слегка замешанное на квантовой механике. Последнее украшение явно появилось относительно недавно, после того как Вольфганг Паули попал к ним в качестве пациента. Обширный резервуар человеческой мысли был тем первобытным супом, в котором родились архетипы – не то ходячие схемы, не то реальные личности, в зависимости от того, которые из трудов Юнга вы читаете и кто были его слушатели на момент создания очередного опуса.

Юнг ухватился за демонов и одержимость как за неопровержимое доказательство своих идей, и его публичные заявления вскоре начали совпадать с его личным мнением. Призраки запутались среди нитей нервной системы живых людей: телепатия и априорное знание действовали в не имеющей пространственных границ и передающей информацию быстрее скорости света среде – среде коллективного бессознательного. Так архетипы заполонили Землю.

– Послушайте, – сказал я, – а что, если нет никакой промежуточной среды? Что, если демоны не имеют никакого отношения к архетипам?

Я отшатнулся от стола. Мы все собрались в столовой, потому что именно здесь лежали папки.

– Что общего у философствующих ангелов и женщин-змей, которые мерещились Юнгу, с американскими демонами? Скажите, сколько потрясающих оружием маньяков видел ваш Юнг, когда разгуливал по потустороннему миру?

– Прошу тебя, прекрати паясничать! – одернула меня О'Коннел.

– Архетипы не меняются, – возразила Мег своим коронным непробиваемым тоном. – Но вот их конкретное воплощение в тот или иной момент пронизано культурой общества. Правдолюб – это образ отца, хранителя и разрушителя одновременно, как Шива или Абраксас. Капитан – наш Зигфрид, вечный герой. Дудочник – одна из разновидностей Трикстера.

– Так что сами идеи отнюдь не новы, – заметил Фред из-за раскрытого тома. – Новы лишь их воплощения.

– А как же ВАЛИС? – спросил я.

– В высшей степени рациональное создание, лишенное каких-либо эмоций, – ответила Мег. – Репрезентация мысли как таковой, правда, облеченная в одеяние в стиле хайтек.

– Ты говорила, будто ВАЛИС фальшивка, – заметил я, обращаясь к О'Коннел.

– И сейчас говорю. Его придумал Дик. Писателям это свойственно.

– Может, и придумал, но это еще не значит, что он не демон. Может, он исчезнет, когда Дик умрет. Убейте создателя, и вы убьете его творение.

– Архетип нельзя убить, – возразил Фред.

Я встал.

– Знаете что? Никакой я не архетип, слышите?

С этими словами я обошел край стола и подтянул к себе инвалидное кресло. Фред с тревогой посмотрел на меня из-за открытой книги.

– Я понятия не имею, кто я такой, – заявил я. – Но одну вещь знаю точно: мне здесь не место. – О'Коннел попыталась меня перебить, но я ей не дал. – Вот здесь, в этом теле.

Я схватил инвалидное кресло за край сиденья и подкатил его ближе.

– Оно не мое. Был парнишка, у которого его отобрали. Вот так-то.

Я подтолкнул кресло вперед, затем подтянул снова. Смотреть на их лица я не мог.

– Так почему бы нам не совершить что-то полезное и не подыскать мне новое тело? То, которое подходит мне больше – тело убийцы или тело того, кто больше не имеет на него права. – Я поднял глаза. – Ну как вам моя идея? В ваших папках случайно не завалялся серийный убийца?

– Тобой и мальчиком дело не исчерпывается, – заметила О'Коннел.

– Нет? Тогда в чем дело?

О'Коннел жестом указала на разложенные веером фотографии.

– В них. В Тоби, в докторе Раме. Во всех, кто когда-либо страдал одержимостью, во всех, чьи жизни были загублены демонами.

– Имеешь в виду себя?

– Да, и меня тоже! – Она вскочила на ноги. Бледное лицо заливал румянец. – А также твоего брата, твою мать, всех тех, кто когда-либо…

– Шован, прошу тебя, – взмолилась Мег.

О'Коннел ринулась в мою сторону.

– У нас есть шанс – быть может, первый реальный шанс в жизни. Ты один из них, Дэл. То, что знают они, знаешь и ты. Мы можем выяснить, каким образом демоны делают это, и тогда мы сможем тебя…

Она осеклась. Я вопросительно выгнул бровь.

– Ты хотела сказать, обезвредить?

Оба Вальдхайма наблюдали за нами. Ни тот, ни другая не проронили ни слова.

– Отлично. – Я кивнул и провел рукой по волосам. – В принципе я не против. Ведь это то, чего я и сам хочу. Главное, скажите мне как.

О'Коннел и Фред переглянулись.

– Можно подумать, я не вижу, что у вас уже есть план, – произнес я.

– Мы считаем, было бы неплохо, если бы ты снова попытался вселиться в новую жертву, – пояснила О'Коннел.

– Прямо сейчас?

– Если в твои планы входит покинуть нынешнее тело, есть смысл потренироваться заранее, – ответила Мариэтта. – Будет лучше, если ты попробуешь вселиться в тело добровольца, в рамках эксперимента, в окружении людей, которые могли бы позаботиться о мальчике.

– И кто этот доброволец. Ты?

Похоже, мой вопрос смутил О'Коннел. Мег отвернулась. Зато второй Вальдхайм поднял руку.

– Фред?

Моя голова задергалась – это я растерянно переводил взгляд с него на обеих женщин.

– Вы что, рехнулись? О'Коннел, ты собственными глазами видела, что случилось прошлый раз – я едва не убил собственного брата. Кто поручится, чего еще можно от меня ждать… Что я сделаю с этим…

– …старым пердуном, – спокойно закончил за меня Фред и положил книгу на стол.

– Я, конечно, тоже не в восторге от этого плана, – вмешалась Мег, – но не хотелось бы вмешивать в это дело посторонних людей.

– Я страдал одержимостью раньше, – сообщил Фред.

– Как давно? – уточнил я.

– Вряд ли ты повторишь ошибки первого раза, – произнесла О'Коннел. – Тогда ситуация была безвыходная – ты тонул и поэтому запаниковал. Сейчас же…

– Нет. Давайте подыщем другой способ. Мы… – Я посмотрел на открытую страницу книги, которую отложил Фред. – Что это?

– Творения Художника, – ответил он. – С 1985 года по 1992-й.

– Нет, вон та картинка.

Я взял книгу за корешок и посмотрел на фото в пластиковом конверте. Рисунок был начертан не то углем, не то грязью на бетонном блоке, который вполне мог быть частью автострады. По сути дела это был даже не рисунок, а скорее выполненный наспех набросок, женский силуэт.

Женщина откинулась на спинку кресла. Волосы закрывали ей половину лица, так что был виден лишь один глаз. Второй закрывали волосы. Губы слегка приоткрыты. На полу рядом с креслом – раскрытая книга, словно женщина ее только что выронила. Это была книга с картинками; размазанные пятна означали абзацы, а едва заметные линии – шею как у бронтозавра, квадратную голову и тракторные гусеницы. Майк Муллиган и его паровой экскаватор.

В рисунке не было ничего такого, что подсказало бы постороннему человеку, что у женщины на рисунке имеется реальный прототип. Но то, как волосы падали ей на лицо, то, как она, скрестив, поджала ноги под кресло…

– Можно я это возьму? – Я кивнул на стопку альбомов. – Мне нужны они все.

Проработав всего час, я понял, что мой проект требует дополнительного пространства, и переместился из спальни в библиотеку. Там под недреманным оком изображения черного колодца я разложил стопки запечатанных в пластик картин по сериям. В результате получились что-то вроде троп, что тянулись от ниши к нише, огибая мебель, отчего комната стала напоминать гигантскую настольную игру. Хронология рисунков не имела ничего общего с моей организационной схемой, равно как и география. А также стиль и материал. Если на то пошло – одна и та же тема могла найти свое воплощение как в скульптуре, так и в меловых набросках, полотнах маслом, в коллажах. Имя демона было Художник. Неправильное имя, с какой стороны ни посмотреть.