Текст книги "Им помогали силы Тьмы"

Автор книги: Деннис Уитли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

– Моя дочь – это все, что у меня есть в этой жизни! Пусть лучше умрет, чем достанется этой нацистской свинье!

Слегка удивленный такой бурной реакцией, Грегори больше не возвращался к опасной теме, но совершенно четко ощущал, что беспокойство Малаку день ото дня возрастает. К середине октября неожиданно выяснилось, что не одна лишь Хуррем была причиной его подавленности. 15 октября, осмотрев ногу Грегори и наложив бинты, он сказал:

– Последние дни меня преследуют дурные предзнаменования. У вас, очевидно, произойдут кардинальные перемены, они, впрочем, не грозят ухудшению вашего здоровья, но окажутся довольно сильными, чтобы нарушить так успешно установившуюся между нами телепатическую связь. Могу лишь добавить, что перемены эти произойдут в непосредственном нашем окружении.

Больше Малаку ничего не объяснил, а Грегори, поломав голову, успокоил себя мыслью о том, что сам он все равно не может изменить ход событий. Рано утром 17 октября предсказания Малаку сбылись самым неожиданным образом. За окном было еще темно, когда Грегори разбудил склонившийся над ним чернокнижник. Оккультист произнес хриплым голосом:

– Звезды никогда не обманывают. Вернулся Купорович. Он покрасил волосы, подстриг брови и отрастил усы – так что в первый момент я его даже не признал.

Он приехал из Швеции и привез с собой хирурга и сестру-сиделку.

Грегори вскочил:

– Вы хотите сказать… вы хотите сказать, что они прооперируют меня и приведут в порядок мою ногу?

– Именно это они и собираются сделать.

– Тогда позовите же их сюда! Пусть хирург осмотрит ногу и скажет, в состоянии ли он ее выправить или нет.

– Нет, потерпите немного. Доктор – человек в летах, а им пришлось преодолеть расстояние от Гриммена до Сассена пешком и еще нести на себе багаж. Доктор сказал, что ему необходимо поспать несколько часов перед осмотром вашей раны.

– Ну он – ладно. А Стефан? Где Купорович? Ему такие полночные прогулки нипочем – я же знаю! Приведите его ко мне, мы, с ним потолкуем. Ах, мой старый, верный дружище! И как я только мог вообразить, что он покинул меня в беде?

– И он, и сестра горят желанием немедленно увидеть вас. Я их оставил внизу освежиться бокалом доброго вина, а сам поспешил известить вас о новом повороте в вашей судьбе. Сейчас я позову их.

Через пять минут в комнату вошла женщина в платье медсестры. Волосы ее были забраны под шапочку. В предрассветных сумерках Грегори не сразу различил черты лица вошедшей. Но вдруг сердце его учащенно забилось, он решил, что это просто сон, какое-то наваждение. Но женщина улыбнулась, и он понял, что это не иллюзия, не обман зрения, а живая Эрика!

Через мгновение она уже обнимала его, прижималась щекой, всхлипывала от счастья. Он заключил ее прекрасное лицо в свои ладони и поцеловал, поцелуй длился так долго, что им уже не хватало дыхания. Когда он наконец отпустил ее, то увидел стоявшего по другую сторону постели улыбающегося Купоровича. Он схватил руку русского, крепко сжал ладонь и воскликнул:

– Стефан, старый черт! Как мне благодарить тебя за такой чудесный подарок? У меня нет слов, чтобы выразить то, что я ощущаю сейчас. Но как тебе это удалось? Это же невероятно, это чудо, что ты добрался живым невредимым до Англии, да еще привез Эрику и хирурга.

Русский улыбнулся:

– Кто ищет, тот всегда найдет, и сэр Пеллинор сделал все возможное, чтобы это чудо стало реальностью. Не мог же я позволить тебе остаться на всю жизнь калекой, если есть хоть какая-то, пусть самая эфемерная, надежда на то, что тебя еще можно слепить заново. Когда я добрался до Англии и пришел к сэру Пеллинору, он согласился, что тебя надо выручать во что бы то ни стало. Эрика настояла на том, чтобы поехать к тебе. Для того чтобы освоить квалификацию медсестры, она по восемнадцать часов в день присутствовала в операционных и следила за работой хирургов. Сэр Пеллинор позаботился и о том, чтобы нас доставили в Швецию, и по каким-то своим каналам раздобыл для нас шведские паспорта. Остальное уже было не трудно.

– Но хирург? Если кто-то узнает, что он приехал сюда, чтобы оперировать человека, которого разыскивает гестапо, немцы его не пощадят. Он обязан знать об этом. Как вам удалось уговорить его пойти на такой риск?

Эрика вытерла слезы радости и рассмеялась.

– Деньги, милый, деньги. Сэр Пеллинор снабдил меня чеком на десять тысяч фунтов стерлингов, и через знающих людей мы нашли одного из лучших хирургов в Стокгольме, доктора Цеттерберга, который пошел на этот смертельный риск за такой сногсшибательный гонорар. – Она посмотрела на Малаку и добавила: – Мы были уверены, что если появимся здесь без гестаповцев на хвосте, среди ночи, вы согласитесь спрятать нас в вашем замке.

Малаку стоял рядом и молча слушал. Теперь же он церемонно поклонился Эрике и ответил:

– Милостивая сударыня! Разумеется, я постараюсь сделать для вас все от меня зависящее. Но то, о чем вы просите, сопряжено с определенными сложностями. В этих старых развалинах очень мало комнат, пригодных для жилья. Мистер Купорович, конечно, может занять свою постель в углу этой комнаты. Но в замке не остается места ни для вас, ни для доктора Цеттерберга., Разместить же вас в усадьбе – неоправданный риск. Затем вопрос пропитания. Когда здесь жил мистер Купорович, мистер Саллюст почти не ел. Но теперь, когда дела мистера Саллюста идут на поправку, он ест с аппетитом, почти за двоих. Кормить четверых – опасно, ибо это вызовет определённые подозрения и нежелательные комментарии слуг в господском доме и на ферме.

Они решили еще вернуться к этому вопросу, и Малаку с Купоровичем деликатно удалились, оставив Грегори и Эрику одних.

Вскоре после полудня к Грегори пришел доктор Цеттерберг. Это был высокий и худой, седовласый мужчина с ярко-голубыми глазами и приятной улыбкой. После поверхностного осмотра раны он обратился к Малаку:

– Как меня и предупреждали, операция предстоит исключительно сложная. Я бы не согласился приехать сюда без собственного анастезиолога, но мистер Купорович убедил меня, что вы, доктор, можете провести анастезиологическое воздействие на пациента, не подвергая при этом его жизнь и здоровье опасности. Так ли это?

Малаку кивнул.

– Да, мне не раз приходилось готовить больных к операциям с применением анастезиологических средств, но я отличный гипнотизер и предпочел бы подвергнуть мистера Саллюста глубокому гипнотическому воздействию.

Доктор Цеттерберг нахмурился:

– Полагаться лишь на гипноз в такой серьезной операции на кости? Оригинальная идея, но ее воплощение в жизнь мне представляется…

Грегори поспешил вмешаться:

– Доктор Малаку использовал гипноз, когда делал мне перевязки, и я абсолютно ничего не чувствовал. Поэтому я предлагаю, чтобы он загипнотизировал меня на то время, пока вы будете пальпировать ногу и проводить детальное обследование раны, а там все будет зависеть от обстоятельств.

На это Цеттерберг согласился. Было оговорено, что на подготовку к операции уйдут сутки, а поскольку шок, переживаемый пациентом в ходе подобного хирургического вмешательства, как правило, бывает значительным, то доктору Цеттербергу придется задержаться в Сассене дня на четыре или, возможно, даже на неделю.

Затем Малаку рассказал о том, как они с Хуррем решили их разместить: Купорович оставался как и раньше, в комнате с Грегори, в библиотеке будет жить доктор Цеттерберг, а Эрика, которая останется здесь и после отъезда доктора, поселится в господском доме. По паспорту она звалась фрау Зельма Бьорнсен. Хуррем представит ее домочадцам и слугам как свою старую подругу, приехавшую погостить к ней на несколько недель из Швеции.

Эрика просидела с Грегори до того часа, когда ей надо было уходить и превращаться в фрау Зельму. Эрику сменил Купорович, который рассказал о своем побеге из Сассена.

Он без особых приключений добрался до Киля, спрятался в трюме маленького берегового пароходика, циркулировавшего по малым каналам, и, одевшись в матросскую робу, которую украл из чьего-то рундука, сошел ночью на берег в небольшом порту Аабенраа, в Дании, которая была оккупирована Германией в 1939 году. Перебираясь с восточного побережья Дании на северное, Купорович старательно избегал города и таверны, харчевни, а останавливался на уединенных фермах, где выдавал себя за дезертира. По его легенде, он был латышом, профессиональным мореходом, которого немцы мобилизовали на службу на вспомогательных судах Балтийского флота, но когда однажды его судно встало на якорь в Киле на подзаправку, он ухитрился сбежать с корабля и теперь рассчитывал устроиться на работу на Северном море, нанявшись на какой-нибудь рыболовный траулер до конца войны.

Добравшись до Эсбьерга, он пошел на север от города и через несколько миль набрел на деревушку Хиертинг, где снял комнату у одной миловидной молоденькой вдовушки. Довольно скоро, когда они перешли на совсем уж дружескую ногу, он понял, что может ей довериться. Вдовушка, после осторожного прощупывания почвы среди своих друзей и знакомых, быстро организовала ему рандеву с местным антифашистским лидером. Через две недели, после прощания с патриотически настроенной вдовой, Купорович стоял на борту рыболовного траулера, уходившего в тумане от германского патрульного судна, и вскоре сходил на британскую землю в Гулле.

Поздравив друга с успешным завершением странствий по Северной Европе, Грегори, как бы между прочим, поинтересовался:

– Что ты сделал с деревенским почтальоном?

Честное лицо Купоровича омрачилось.

– Знаешь, это самая неприятная страница в моей биографии. Ну да, я же понимал, что его все равно хватятся, рано или поздно. Но ведь он уже был далеко не молод. Да и сам посуди: если бы мы встретились с ним на поле боя в Первую мировую войну, разве я бы его пощадил? Нет, я бы исполнил свой солдатский долг и убил бы его. Давай посмотрим на это с другой стороны. Милосердный Боже даровал ему в доброте своей безграничной еще двадцать пять лет жизни. И хватит этой старой перечнице за глаза, а мне нужна была его форма, велосипед и сумка для писем. Но давай больше не будем о нем – это болезненная для меня тема.

После паузы Купорович-продолжал:

– Я должен тебе сообщить еще одну вещь. Когда я ушел, я это сделал, чтобы помочь тебе. Теперь же, когда доктор Цеттерберг, сделав свое дело, уедет, я уеду вместе с ним.

– Но Стефан! – заволновался Грегори, – а Эрика? Я не о себе беспокоюсь, но если с ней что-то случится, я же не могу прийти к ней на выручку, защитить ее от неприятностей.

– Все так, твоя правда, – покивал головой Купорович. – Но она немка до мозга костей, она знает все ходы-выходы в этой стране, голова у нее работает не хуже, чем у тебя или у меня. Я хочу сказать, что она не пропадет. В Сассене она будет в безопасности, ведь у нее шведский паспорт, и она им в любой момент может воспользоваться, чтобы покинуть эту страну. После операции пройдет немало недель, прежде чем ты будешь в состоянии самостоятельно передвигаться. И тут еще один нюанс: я обожаю свою малышку Мадлен. В начале января она должна родить, и я не могу в такой момент оставить ее одну, я обязательно должен быть рядом с ней.

– Да об этом и речи быть не может – ты должен быть с ней, – мгновенно согласился Грегори и засмеялся:

– Знаешь, Стефан, как-то у меня в голове не вяжется: ты и отец семейства. Но из тебя должен получиться замечательный папаша. Прими мои поздравления и самые наилучшие пожелания. О нас с Эрикой не беспокойся, нам, по всей видимости, нечего бояться, пока мы находимся в Сассене.

Купорович разгладил свои непокорные усы, полез в нагрудный карман и вынул пакет.

– Как ты говоришь, тебе не о чем беспокоиться, пока ты здесь. А жизнь еврея подвешена в неизвестности, пока он укрывает тебя от гестаповцев. И хотя мне здорово не по нутру этот субъект, и я, честно говоря, побаиваюсь его за его шашни с темными силами, но в одном ему не откажешь: в его знаниях и в его изворотливости. Но когда твоя нога заживет, тебе надо двигать отсюда домой. И я позаботился об этом. Здесь шведский паспорт на имя Гуннара Бьорнсена. Мы рассудили, что раз ты будешь возвращаться вместе с ней, то почему бы вам хоть ненадолго не побыть официально мужем и женой.

– Стефан, ты обо всем подумал заранее, – улыбнулся Грегори, взяв паспорт, спрятал его в бумажник и положил в тумбочку, стоявшую у кровати. – Не представляю, как мне тебя отблагодарить за все, что ты для меня сделал.

Русский небрежно пожал плечами.

– Да иди ты к черту и думать забудь. На моем месте ты поступил бы точно так же.

На следующий день, после полудни, комнату начали готовить для предстоящей операции. Грегори положили на широкую гладкую доску, и Малаку погрузил его в глубокий сон. Операция была сложной, но прошла благополучно. Грегори пришлось держать в гипнотическом трансе четыре с лишним часа, пока его не склеили и не зашили заново. Доктор Цеттерберг, с серым от изнеможения потным лицом, стянул с себя окровавленные резиновые перчатки и протянул их Эрике со словами:

– Если его нервная система справится с болевым шоком, он со временем будет на этой ноге прыгать. Но пока я бы посоветовал ему не пытаться начинать ходить без костылей по крайней мере в течение двух месяцев.

Три дня Грегори находился в гипнотическом трансе, выныривая из него стараниями Малаку лишь на мгновения. И тогда, в эти проблески сознания, он чувствовал, что у него жар, ясно было, что жизнь его висит на волоске. К вечеру четвертого дня после операции Малаку принес древний пергамент с изображением «Древа Сефирота» и под взглядами – неприязненным Купоровича и глумливо-циничным доктора Цеттерберга – повесил пергамент в изголовье кровати Грегори. Эрика забилась в глубину комнаты, испуганная, но внешне невозмутимая.

Это схематическое изображение «Сефирота» в учении Каббалы представляло собой ромбоидальную диаграмму, соединяющую круги с надписями на древнееврейском. (В своей совокупности «Сефирот» образует тело совершенного существа первочеловека Адама Кадмона, сосредоточившего в себе потенции мирового бытия.)

Указывая на схему, Малаку произнес:

– Узрит же Ключ ко всякой Власти, от самого Начала и до последнего Конца, какова она Сейчас и будет какой Вечно. Символы в нижнем ряду означают «Царство» и «Основу», выше располагаются «Величие» и «Вечность», еще выше: «Сострадание», «Сила», «Милость», «Разумение», «Мудрость». И выше всех – «Венец». Сим я призываю сущности бестелесные пощадить брата нашего во плоти и даровать исцеление ему от всех недугов.

Купорович и швед, обменявшись смущенными взглядами, тихо вышли из комнаты, Малаку опустился пред Древом на колени и невнятно забормотал древнееврейские заклинания, Эрика тоже преклонила колени. Первой большой любовью в ее жизни был очаровательный молодой миллионер, очень одаренный и высокоинтеллектуальный еврей. И она научилась уважать те идеалы, в которые он веровал. Его забрали в концентрационный лагерь, и из любви к нему она впервые публично осудила фашизм, и обязательно разделила бы его судьбу, не окажись дочерью известного генерала из Баварии и хорошей знакомой Геринга, чье вмешательство и спасло ей жизнь.

На следующее утро, после заклинаний Малаку, Грегори явно стало легче, кризис прошел и дело пошло на поправку. Он больше не обливался потом, температура упала. На шестой день после операции хирург сказал, что он вполне удовлетворен состоянием пациента, и Грегори с горечью попрощался с ним и своим верным товарищем Купоровичем. В тот же вечер Хуррем отвезла русского и шведа в Гриммен.

Для сохранения приличий и ради безопасности Эрика вынуждена была проводить большую часть времени в компании Хуррем, но под предлогом послеобеденных прогулок она пробиралась в замок и по нескольку часов просиживала у постели Грегори.

Иногда они разговаривали о Хуррем и о ее пагубной страсти к вину. Она никак не могла избавиться от нее, а тут еще Герман Гауфф со своими ухаживаниями, проявляющий все большую настойчивость. По мнению Эрики, Хуррем, быть может, и вышла бы за него, если бы не отец. Взаимный интерес к фермерству в какой-то мере связывал Хуррем и Гауффа, создавал между ними взаимопонимание. Да и прямых доказательств того, что он убил свою жену, тоже не было. Да, конечно, он наци, и убежденный притом, но ведь покойный муж Хуррем тоже был не из последних нацистов, рассуждала Эрика.

Она была уверена в том, что даже если не брать в расчет ухаживания Гауффа, причина подавленности Хуррем лежала в ее отношениях с отцом. Он полностью доминировал в этом тандеме, но страшным было то, что он не сделал ни единой попытки, чтобы заставить ее бросить пить. Эрика была убеждена в том, что, несмотря на все добро, которое он делает Грегори, влияние этого человека на окружающих было зловещим и недобрым. Она пыталась – и безуспешно – скрывать, что ее неприязнь к этому человеку становилась час от часу все сильнее.

Инстинкт любящей женщины подсказывал ей, что Малаку – страшный человек. Поэтому она категорически была против ежедневных погружений Грегори в гипнотический транс при перевязках. К моменту приезда Эрики Грегори уже свободно беседовал с Малаку на расстоянии, и в англичанине проснулся азарт ученого-экспериментатора, ему было жалко бросать такое увлекательное занятие на полпути.

К середине ноября он уже сидел, а в конце ноября даже попытался встать. Малаку объяснил ему, что с 21 ноября по 20 декабря Земля входит в зону Зодиака Стрельца, который особенно благоприятен для врачевания ног и бедер.

Оправившись в достаточной степени после операции, Грегори при виде Эрики испытывал естественные и понятные желания, которые она, без сомнения, разделяла, но из-за ноги, которую нельзя было тревожить, им приходилось смирять себя и ограничиваться только поцелуями и невинными ласками. Но к 25 ноября изнывающий от любви Грегори взмолился в полный голос – терпеть уже не было никакой возможности.

Поначалу она слушать ничего не хотела о физической близости, но он день за днем упрашивал ее скинуть с себя платье медсестры и залезть к нему под одеяло.

Искушение было велико, но Эрика сопротивлялась, боясь, что неожиданно в спальню может войти Малаку и застать их врасплох. На что Грегори горячо заверял ее, что он настолько хорошо овладел телепатией, что вовремя почувствует о приближении опасности в лице чернокнижника.

Эрика развеселилась от этой мысли и, качая золотистой головкой, со смехом сказала:

– Нет, милый, ты меня не убедишь в том, что, когда ты будешь заниматься со мной любовью, ты еще одно временно будешь думать о чем-то постороннем и страшном, вроде твоего Малаку. Если уж наслаждаться жизнью – так в полной мере, без оглядки на всяких уродов, которые могут ворваться в самый неподходящий момент.

– Но как же нам это устроить? – всерьез задумался над проблемой англичанин. – Даже если тебе посчастливится выскользнуть из дома незамеченной, то сюда-то ты войти не можешь иначе как через единственную дверь, а она всегда на запоре. Попросить у Малаку ключ – значит выдать себя.

Она подхватила игру:

– Завтра у Малаку день его выездной клиники, он отправится в деревню, а я воспользуюсь этим, чтобы полазить по развалинам в поисках еще одного входа.

На следующий день, когда она пришла к нему, большие голубые глаза ее блестели от радостного возбуждения. Она не стала томить его и сразу выпалила:

– Я нашла еще один вход. За дверью твоей комнаты, прямо около лестницы есть еще одна дверь. Правда, там надо перелезать через обломки, но это не беда. В Баварии я любила лазить по горам. Дорогой, да ты только представь себе! Какое волнующее приключение! Жду не дождусь ночи, чтобы прийти к тебе.

Вечер для него тянулся невыносимо долго, и, когда он прикрутил фитиль лампы, стоявшей у кровати, в полумраке перед его мысленным взором сразу возникла Эрика.

Неудивительно, что как только она вышла из подросткового возраста, она очень скоро стала известна в свете как «красавица фон Эпп». И действительно с правом носила этот титул. У нее был идеальный овал лица, высокий гладкий лоб, над которым золотились волнистые волосы, большие смеющиеся голубые глаза, обрамленные густыми ресницами, прямой нос и чувственный рот – ее лицо можно вполне было назвать произведением искусства. Проказница-природа наградила ее очаровательными ступнями, тонкими щиколотками, стройными икрами, тонкой талией. Ее гибкую фигурку украшала прелестная грудь.

Наконец, вскоре после полуночи дверь тихонько скрипнула, и Эрика проскользнула в комнату. Когда он зажег свет, то увидел, что, кроме пальто из верблюжьей шерсти, на ней была только ночная сорочка. Она слегка запыхалась, на щеках играл румянец, волосы были не прибраны и рассыпались по плечам живописными прядями, и от этого женщина выглядела еще более прекрасной. Глаза ее были огромны и сияли, она с улыбкой сделала кокетливый пируэт, развязала пояс, освободилась от теплого пальто и быстро сбросила сорочку.

Он зажмурился, затем открыл глаза и прошептал, очарованный представшей перед ним чудесной картиной:

– Поверишь, но если бы сейчас я тебя увидел впервые, я бы сказал, что это видение – Венера, спустившаяся на Землю.

Она сбросила туфли и склонилась над ним:

– Тогда считай меня настоящей Венерой, и я вознесу тебя за облака! Ах, милый, как же я долго ждала этого мгновения. Ты не представляешь, как мне сильно хотелось тебя все это время.

– А мне тебя, – хрипло ответил он от перехватившего в горле дыхания и протянул ей навстречу сильные руки.

Она бросилась на колени у кровати и, положив ладони ему на грудь, остановила его порыв;

– Прошу тебя, будь осторожен. Ради Бога, только будь осторожен! Лежи спокойно и позволь мне любить тебя. Ты столько раз брал штурмом ворота рая в прошлом. Разреши мне приоткрыть их для тебя самой, но только потихоньку, нежно.

Приподняв подбородок, она раскрыла губы для поцелуя. Грегори заключил ее лицо в свои ладони и приник к губам. Дыхание ее участилось, глаза закрылись в упоении. Когда он отпустил ее, она откинула в сторону одеяло и легла рядом с ним. Перегнувшись, она целовала его снова и снова, в то время как его руки ласкали ее тело. Когда жар их тел стал нестерпимым, она села на него и, как и обещала, вознесла за облака.

На следующий день он ожидал ее прихода с беспокойством. Но все, как выяснилось, прошло благополучно. После долгих поцелуев, шаловливых ласк и подначиваний друг друга о их ночном романтическом свидании, Эрика посерьезнела и сказала:

– У меня есть новости для тебя, и новости неважные. Хуррем сегодня утром сказала мне, что она пообещала Герману Гауффу выйти за него замуж. Она говорит, что это обещание он у нее вырвал силой. После того как нашли вашу рацию, Гауфф поручился за Хуррем и ее отца, а вчера этот подлец пригрозил Хуррем, что если она не согласится на помолвку, то он снимет свое поручительство и донесет в соответствующие органы, что он слышал, как они неподобающим образом отзывались о Гитлере.

Грегори нахмурился.

– Ох, какие же они все-таки гнусные свиньи, все эти фашиствующие молодчики. Бедная Хуррем, мне ее искренне жаль.

Эрика, закуривая сигарету, слегка пожала плечами:

– Не знаю, что и сказать. Она, конечно же, в него не влюблена, но, как мне кажется, для нее это даже что-то вроде облегчения. Чего она действительно боится – так это рассказать все отцу. Кроме того что ему ненавистна сама мысль, что его дочь выходит замуж за эсэсовца, но еще и дикий отцовский эгоизм, он не желает ее ни с кем больше делить. И когда она расскажет ему о помолвке, он, конечно же, придет в ярость.

– Без сомнения, так оно и будет. Но накричавшись вволю, он вынужден будет согласиться. А называла она тебе конкретную дату бракосочетания? Об этом они договорились или еще нет?

– Пока нет, но Гауфф настаивает на том, чтобы церемония была совершена еще до Нового года, а это немногим больше чем четыре недели, считая с сегодняшнего дня.

Когда Грегори стал просить Эрику, чтобы она снова пришла к нему ночью, она наотрез отказалась, мотивируя это тем, что ему противопоказано волнение, и чем скорее он поправится, тем скорее они смогут покинуть это зловещее и опасное место. Увидев его несчастное лицо, она смягчилась и сказала, что ему придется довольствоваться тем, что она будет приходить к нему по ночам два раза в неделю.

На следующее утро Малаку нанес ему дежурный визит, и, хотя он ни слова не сказал о Хуррем, Грегори по его виду понял, что он уже знает о помолвке дочери. Вместе с доктором пришел Тарик, который принес костыли и крепкую веревку, чтобы поддерживать Грегори с помощью петли со скользящим узлом. Таким образом страхуемый ими с обеих сторон, Грегори встал с постели и попытался передвигаться на костылях, но первая же его попытка закончилась неудачно – он слишком долго был прикован к постели, – и, если бы не страховка, он обязательно бы грохнулся на пол, но по мере тренировок, уже на следующий день-другой он мог с грехом пополам сделать несколько неуверенных шагов по комнате.

Дни бежали за днями, и Грегори с нетерпением ждал ночь, когда должна прийти Эрика.

Так оно было и в тот вечер. Тарик унес пустой поднос после ужина, а Грегори, уверенный в том, что мозг Малаку будет занят горестными раздумьями о судьбе Хуррем, мог себе позволить расслабиться и дать волю своему воображению, в предвкушении восхитительных утех предстоящей ночи.

Вскоре после полуночи он услышал торопливые шаги, и в следующую секунду дверь в спальню распахнулась настежь. Памятуя ту осторожность, с какой Эрика пришла к нему в прошлый раз, он решил, что, видимо, произошло что-то непредвиденное, или это не Эрика, а кто-то другой. Он торопливо сел и зажег лампу. В открытой настежь двери стояла дрожащая Эрика. Глаза ее были широко раскрыты, а лицо мертвенно-бледное.

– Дорогая, – позвал ее Грегори. – Ты выглядишь так, будто только что повстречалась с привидением. Что случилось? В замке водятся привидения?

– Нет! – задохнулась она. – Нет, не привидения. Кое-что похуже.

Она закрыла дверь, подошла к постели и, сбросив пальто, забралась к нему под одеяло. Он крепко обнял ее колотившееся в истерике тело и привлек к себе, она отстранилась и зашептала, глядя на него полными ужаса глазами:

– Когда… когда я шла сюда, то заметила, что через щели настила, который служит вместо провалившейся крыши над часовней, пробивается свет; я из любопытства подобралась к одной из щелей и заглянула вниз, и там… Грегори, там служили Черную Мессу, или как она у них зовется по-еврейски. Вместо креста приколочено над алтарем «Древо Сефирота», по обе стороны стоят еврейские подсвечники с семью свечами, но свечи черного цвета. Малаку и Хуррем были одеты в хламиды с изображением знаков Зодиака, а Тарик стоял в стороне и размахивал кадилом.

Она на секунду замолчала, переводя дух, потом заговорила с истерическими нотками:

– Я несколько минут смотрела, как Малаку служит мессу, а потом он перестал распевать заклинания, и они вместе с Хуррем сняли с себя хламиды. Под хламидами у них ничего не оказалось, и они были совершенно голые. Потом Малаку поднял ее на руки и вроде бы стал предлагать ее Князю Тьмы. А дальше, дальше он положил ее на алтарь и… и трахнул ее там. Грегори, он трахается с собственной дочерью! Я не могу в это поверить: с собственной дочерью!