Текст книги "Им помогали силы Тьмы"

Автор книги: Деннис Уитли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Он не очень удивился, когда сатанист рано в первый день уже Нового, 1944 года, разбудил его. Вид у чернокнижника был просто ужасный: волосы всклокочены, щеки запали, глаза обезумели. Он во весь голос вопил:

– Горе мне! Горе мне! Мой хозяин отвернулся от меня. Хуррем мертва! Моя Хуррем мертва!

Усевшись на кровати, Грегори в отчаянии воскликнул:

– Боже Праведный, мертва! Я знал, что она собирается уехать, оставить вас, но… но не таким же путем?

– Она испросила у Князя смерти, – стенал Малаку. – Она отказалась от жизни, ей такая жизнь была не мила. Я мгновенно проснулся, почувствовав, что произошло страшное несчастье. Поспешил в усадьбу, а там она лежит… мертвая! Мертвая, а в кулаке зажат флакон со снотворным… О, горе мне! Горе! Зачем ты меня покинула, девочка моя? Как я буду без тебя жить, Хуррем? Я больше всего на свете любил тебя, а теперь ты меня покинула.

Грегори достал письмо Хуррем и вскрыл его. Письмо было написано нервным острым почерком, он быстро пробежал его глазами:

«Я больше не могу этого терпеть и решила покончить жизнь самоубийством, сожалею о смерти Германа Гауффа и не имею к этому никакого отношения. Я его не любила, но, выйдя замуж за него, быть может, нашла бы какое-то душевное успокоение. Я не возненавидела отца за то, что он со мной сотворил, когда мне было шестнадцать, и вина за то, что он оставался моим любовником и позже, лежит не только на нем, но и на мне. Но уже совсем недавно он начал пользоваться моим телом для своих дьявольских обрядов. Одна только мысль о том, чем это может закончиться, преследует меня как кошмар. Его ласки противны мне теперь, я возненавидела его за то, что он превратил меня в прислужницу сил Тьмы, и никогда ему этого не прощу. Пусть же он горит в адском огне за все свои страшные грехи и в отместку за мою смерть тоже. Да снизойдет на меня благодать и прощение Великого Бога Израиля, да примет Он мою душу грешную.

Хуррем фон Альтерн».

Прочитав это скорбное послание, Грегори мрачно сказал:

– Хуррем оставила мне это письмо вчера и просила прочитать его сегодня утром, а затем передать вам.

Малаку взял письмо и, медленно шевеля толстыми губами, прочел от первого до последнего слова, потом выронил на пол, упал на колени и с жалобными причитаниями принялся биться головой об пол.

Внезапно Грегори почувствовал непреодолимое желание посмотреть в сторону двери. Зрачки его мгновенно расширились, потому что он мог поклясться, что в дверях увидел Хуррем, которая показывала пальцем на бьющегося в истерике отца. Слова ее, беззвучные в предрассветной мгле, прозвучали в мозгу Грегори словно трубы Судного дня:

– Сейчас! Сейчас! Не медли! Он обезумел от горя, он не может оказать тебе сопротивления. Вот твой шанс победить его.

Не медля ни секунды, Грегори схватил костыль, соскочил с кровати и встал над беснующимся на полу коленопреклоненным Малаку, который рвал на себе волосы, заламывал руки и стенал:

– Горе мне, несчастному! Я потерял ее! Я проклинаю свою жизнь! О, горе мне, что теперь мне делать?

– Я скажу что, – крикнул возвышавшийся над ним Грегори.

Малаку прекратил в тот же миг свои горестные вопли и поднял к нему лицо, исполненное слепой надежды.

– Спуститесь вниз и принесите сюда изображение «Древа Сефирота». Торопитесь же, – твердым и беспрекословным тоном приказывал Грегори.

– Вы… вы придумали какой-то способ помочь мне? – спотыкаясь на каждом слове переспросил Малаку. – Да… да, конечно, ведь звезды назначили вас моим другом, вы мой ангел-хранитель. – Малаку вскочил с колен и убежал, чтобы уже через пару минут вернуться в комнату Грегори, прижимая к груди древний пергамент.

– А теперь, – приказал англичанин, – порвите его.

Глаза Малаку, пылавшие безумной надеждой, заморгали, взгляд стал обиженным и удивленным, тело задрожало, из уголка рта потекла струйка слюны.

– Нет! – прошептал он, тяжело дыша. – Нет! Это священный документ.

– Вы должны это сделать, должны! – хрипло продолжал Грегори. – Только отречением от зла и темных сил вы можете избежать страшных последствий проклятия, которое Хуррем призвала на вашу голову.

Они смотрели друг на друга глаза в глаза бесконечно долго. Это был решающий поединок двух умов. Грегори молился Всевышнему, чтобы тот наделил его мужеством, дал силы победить в этом единоборстве с подлым и трусливым чернокнижником. И вдруг тело его откликнулось на команду, ниспосланную свыше. Твердо и решительно опустив ступню левой ноги на землю, он отбросил в сторону костыль.

И он не упал, не пошатнулся, он стоял на обеих ногах и жег взглядом съежившегося от ужаса Малаку, пока тот не дрогнул. Сатанист опустил глаза на священный пергамент и со слезами разорвал древний документ непослушными, трясущимися руками.

Вечером 1 января 1944 года Грегори покинул Сассен, а 25 января ступил на английскую землю.

Глава 11
Грубейшая стратегическая ошибка

Через пять часов с момента, когда Грегори снова ступил на землю Британии, он уже сидел в большой комнате с высоким потолком, которая постоянно была как бы декорацией к его отъездам на очередное секретное задание и приездам по его выполнении. Окно комнаты выходило с заднего фасада Карлтон Хаус Террэс на Адмиралтейство и другие массивные здания, в которых билось сердце военной машины Великобритании. И то, что шел дождь, нисколько не портило открывавшийся из окна вид, да и настроение Грегори, признаться, – тоже.

На столике рядом с ним стояла тарелка с остатками сэндвичей с паштетом из гусиной печенки и серебряное ведерко со льдом, из которого торчала бутылка его любимого шампанского. Добрый старый друг и патрон Грегори сэр Пеллинор Гуэйн-Кюст уже дважды наполнял содержимым бутылки большой серебряный старинной работы кубок, к которому Грегори не без удовольствия прикладывался.

Сэру Пеллинору было уже далеко за семьдесят, хотя единственное, что говорило о столь почтенном возрасте, были белоснежная шевелюра, густые брови и роскошные и ухоженные старомодные усы. Удивительно живой взгляд его голубых глаз совсем не потерял своей остроты. Он был высокого роста – сто девяносто четыре сантиметра без каблуков. Как о человеке о нем можно было бы сказать, что это типичный продукт британского образа жизни.

В молодости сэр служил офицером в полку тяжелой кавалерии и за подвиги в Бурской войне заслужил Крест Виктории. Несколькими годами позже хроническое невезение в картах и необычайная щедрость в отношении любимых хористочек из кабаре вынудили его подать в отставку и заняться скучной прозой жизни. А именно, занять кресло в совете директоров одного не очень известного коммерческого банка.

Знакомые считали его добрым малым, не дураком выпить и закусить, человеком, хорошо разбиравшимся в лошадях и хорошеньких женщинах, знатоком вин. Но вот по части ума знакомые и друзья были о нем не слишком высокого мнения. Между прочим, эту иллюзию он с успехом и пользой для дела старался поддерживать в окружающих и по сей день. И когда ему предложили директорство, то главным образом в расчете на его широкие связи в обществе. И к удивлению окружающих, он занялся бизнесом так же искусно, как гарцевал на лошадях.

За тем первым директорством последовали и другие, так что к 1914 году он пользовался уже немалым влиянием в Сити. После войны он отказался от дарованного ему пэрства под предлогом, что Гуэйн-Кюсты де испокон веку жили-поживали в Гуэйн Мидз, и если он переменит имя, то привыкшие к этой многовековой традиции арендаторы его земель, чего доброго, подумают, что он продал свое имение, и их выгонят. Во время экономического спада тридцатых годов его выручила прозорливость, и он с честью провел возглавляемые им компании через Великую депрессию, а вышел из нее уже сэром Пеллинором – баснословно богатым человеком.

Несмотря на то что широкой публике его имя мало что говорило, зато в правительственных кругах оно пользовалось на протяжении многих и многих лет заслуженным уважением. Его особняк на Карлтон Хаус Террэс частенько посещали всякие «превосходительства», будь то послы, генералы или министры – все приходили к нему для частных консультаций, и редко кому удавалось уйти, не получив заряд бодрости и здравого смысла, которыми сэр Пеллинор охотно делился с сильными мира сего.

Грегори уже закончил рассказ о событиях в Сассене после отъезда Эрики, теперь в красках рисовал свой триумф над чернокнижником, а сэр Пеллинор стоял перед ним, не отпуская горлышко бутылки. Опустив наконец бутылку в ведро со льдом, он загудел:

– Да-а, черт меня дери! И ты, значит, этого Малакушку заставил-таки отречься? Съел, бедняга, свой дьявольский супчик. Вот ведь как бывает ошибаешься в людях – уж кого, кого, но тебя в роли священника я не представлял. Ты такой великий талант погубил в себе.

– Ну спасибо, – засмеялся Грегори, – но я не большой любитель носить «ошейник». [2]2
  Имеется в виду высокий жесткий воротник у лиц духовного звания. – Прим. ред.


[Закрыть]

– Может, ты и прав. Девчонки как-то не очень на него клюют.

– Сэр Пеллинор, это вы можете сказать о себе, а для меня единственная женщина – это Эрика, я однолюб и…

– А я Великий Татарский Могул, – закончил за него фразу сэр Пеллинор. – Как насчет той венгерской красотки, что ты притащил на хвосте из последней поездки? Баронесса Тупозо… нет, Тромболо… или еще как-то не по-нашему. Клянусь Юпитером, это было что-то сногсшибательное! – Голубые глаза баронета подернулись старческой сентиментальностью при одном только воспоминании о Сабине. – Эх, был бы я лет на десять моложе, я бы ее у тебя точно увел. Какая женщина, ох, и попиликал бы я на этой венгерской скрипочке…

– Не сомневаюсь, что вы бы своего не упустили. Но Сабина была последним отзвуком моей туманной юности, и чем меньше мы, вспоминая ее, будем пускать слюнки, тем хуже для меня – Эрика должна вот-вот подойти.

– Ага, значит, прямо с аэродрома ей и позвонил, да? Ну и правильно сделал, что сам позвал. Я ведь помню, в какую лужу ты меня посадил в тот раз. Я ее вызываю из Гуэйн Мидз, она сюда мчится как полоумная – ну понятно, мужик вернулся, – а тут… Слушай, а ты случайно какой-нибудь шведской секс-бомбочки сюда контрабандой не провез, а?

– Очень своевременное замечание. Я проторчал там так долго, что мог бы привести целый гарем.

– Н-да. Мне очень жаль, но, насколько я понял из оправданий генерала Губби, у них такие вот порядки. Когда им требуется, чтобы один из их доблестных рыцарей плаща и кинжала срочно вставил свою палку в какие-то новые нацистские колеса, они готовы его отправить моментально, а когда он побывал у тамошнего маляра, тогда все в порядке – может протирать себе штаны на заду аж до Второго Пришествия.

– Ну, мне в таком случае повезло. Конечно же, я рвался домой, но люди в нашем посольстве были очень предупредительны, и я воспользовался этим, чтобы полежать под присмотром доктора Цеттерберга. Представляете, лежишь, а к ноге здоровенная гиря привязана, жуть! Но это все для пользы дела, лучше это было сделать там, чем укладываться на спину здесь.

– Как нога?

– Намного лучше, чем я ожидал. Сердечно вам благодарен за доктора Цеттерберга. Если бы не ваша щедрость, я бы до конца своих дней так и остался калекой. Просто не представляю, как мне отплатить за вашу поистине царскую доброту.

– Глупости, – досадливо отмахнулся сэр Пеллинор. – Ты сполна расплатился уже одним тем, что вернулся ко мне на своих двоих. Деньги – это пустяк, что, ты меня не знаешь? Ты мне лучше расскажи про своего Малаку. То, что мне рассказала Эрика, просто средневековье – да и только!

Грегори понимающе вздохнул.

– Да и я бы не поверил, не окажись собственной персоной во всей этой чертовщине. Но судите сами: шарахнуло меня по ноге не когда-нибудь, а в предсказанный день. И не просто так, а взаимосвязано со Стефаном, причем меня, дурака, предупредили: остерегайся, из вас двоих в наибольшей опасности находишься ты.

– Этот случай как раз смахивает на совпадение.

– Нет, не смахивает, если принять во внимание все наши удачи, которые пришлись тютелька в тютельку на те дни, которые он нам обозначил как благоприятные, и потом эта смерть Гауффа. Вот она-то, эта вроде бы случайная, глупая смерть, она и убедила меня окончательно в том, что он состоит в союзе с самим Сатаной.

– Уф! Эрика говорила мне и об этом: кувыркается со своей же дочкой на сеновале, проказник. Нет, это только подумать, с собственной плотью и кровью! Меня не очень легко вогнать в краску, но есть же какие-то пределы! И потом, что за удовольствие делать кукен-квакен на каменной плите? Но это я уже отвлекся в сторону. В общем, если бы Эрика не подтвердила, что видела собственными глазами, как они там барахтались в часовне при свечах, а горбун размахивал кадилом, я бы просто приписал всю эту галиматью твоим галлюцинациям. А что? Ты от боли лезешь на стенку, с тобой там всякие психологические этюды разыгрывают – ну и примнилось, нафантазировал бред.

– Этот вариант можете исключить полностью. Я там с ним, с гадом таким, более четырех месяцев просидел взаперти в этих развалинах и по большей части был так же здоров в смысле головы, как вы сейчас. И еще должен сказать одну вещь, которая, возможно, вас удивит: я и сейчас могу воспринимать его вибрации через многие расстояния и знаю точно, что с ним происходит.

– Господи, спаси мою душу грешную! – Сэр Пеллинор сделал в волнении большой глоток шампанского. – Ты шутишь, признайся, этого не может быть.

– Нет, не шучу. Факт, что он все-таки добился с помощью Черной магии смерти Гауффа, послужил причиной самоубийства Хуррем, и он оказался в жутком положении. Я всегда недоумевал, почему после смерти Ульриха фон Альтерна поместье не перешло по наследству к его брату. Может, так оно и было на самом деле, да Вилли-то умственно неполноценный, он сам этого не понимал, а хитрый Малаку устроил с адвокатами фон Альтернов все дело таким образом, чтобы Хуррем была назначена опекуном и держала хозяйство в своих руках. Но вот Хуррем умерла, и ее папаша остается с носом. Вся семейка сразу оживилась, нашелся какой-то захудалый кузен Готлиб, который начал мутить воду. Этот Готлиб следующий на очереди наследник вслед за Вилли, а раз уж у Вилли не все дома, то он, Готлиб, через суд добивается права быть опекуном Вилли и, следовательно, прибрать к рукам Сассен. Турецкую родню в семействе фон Альтернов всегда не особенно жаловали, поэтому Готлиб наверняка выиграет дело в законном порядке, а Малаку останется с голым задом.

– Черт побери! И ты все это узнал через свою телепатию?

Грегори улыбнулся.

– На вашем месте, я бы поосторожнее чертыхался. С моей точки зрения, Малаку получил все эти невзгоды за то, что порвал пергамент и отрекся от своего инфернального хозяина. Но так это или нет, а сидит он сейчас по уши в дерьме.

– Мальчик мой, что за вздор ты мелешь? Ты там, наверное, слегка тронулся? Нафантазировал черт знает что.

– В определенном смысле да. Только это фантазии совсем особого рода. Бывает, что средь бела дня я вдруг начинаю разговаривать с Малаку – вот как с вами сейчас.

Голубые глаза сэра Пеллинора стали задумчивыми, расправляя белоснежные усы, он посоветовал Грегори:

– Ради Бога, позабудь ты всю эту чепуху, выкинь из головы – и все. Я понимаю, что ты мог слегка тронуться, когда тебя каждый день обрабатывали гипнозом и всякими другими штучками. Но здесь-то твоего чернокнижника Малаку и в помине нет. Никто тебе пудрить мозги не будет. Ну да ладно, каковы твои ближайшие планы?

– Моя хромота отнюдь не препятствие к возвращению на службу, правда, я очень надеюсь, что заслужил хоть кратковременный отпуск. Вот я и собираюсь провести его с Эрикой в Гуэйн Мидз. Отдохну душой и телом с месяц или около того, а потом с чистой совестью вернусь к своей старой службе.

– Никаких возражений с моей стороны. Я же договорился, что ты состоишь на постоянной службе, а когда ты мне нужен, они тебя замещают.

– Вот и прекрасно. И смею надеяться, что замещать меня больше не потребуется. Это может показаться странным, но я уже по горло сыт общением со всякой нацистской сволочью, да еще и на их территории. Лучше уж втыкать булавки в карты военных действий до конца войны.

Сэр Пеллинор забухал раскатами басовитого смеха.

– A-а, все-таки промочил ноги, да? Но ты, мой мальчик, совершаешь страшную ошибку. Тебе будет намного безопаснее жить в Берлине, чем в Лондоне, когда этот маляр с усиками начнет в нас пулять своим секретным оружием.

Грегори мгновенно насторожился.

– Я думал, что с этим покончено после налета бомбардировщиков на Пенемюнде.

– И да, и нет. – С хмурым лицом баронет поднялся с кресла и наполнил серебряные кубки. – Ты со своим русским дружком сделали Его Величеству ВВС добрую услугу. Одним только бомбовым налетом на эту базу мы отбросили колбасников на полгода назад. Разведка донесла, что мы не только перепахали всю дистанцию, но пожаром была уничтожена и вся рабочая документация, все чертежи, готовые к отправке на заводы-изготовители. Но все это было еще в августе, а толковые ребята, избежавшие этой мясорубки, чертежи, разумеется, сохранили в своих головах. Короче, разведка доносит, что они опять принялись за свое в горах – как, бишь, их там? – в Гарце.

– Но это же в сотнях миль от побережья? Не станут же они проводить испытания у себя в глубоком тылу?

– Нет, не станут. По мнению наших умников-экспертов, после светопреставления, что мы им устроили на Пенемюнде, они отказались от этой идеи. Похоже, что сейчас они сосредоточили все внимание и усилия на тех ракетах, что поменьше, на крылатых. Они их называют «самолет-снаряд». И теперь они забрались под землю, в норы, а как их нам оттуда выкурить? ВВС могут с таким же успехом бомбить китов в Северном море, как искать их норку среди рождественских елок в тамошних горах. И еще, они начали с удвоенной энергией сооружать на французском побережье пусковые установки вдоль канала. Наши стараются их там взять на заметку. Правда, ПВО на этих пусковых установках работает как часы, но уничтожаем по мере поступления. Тем не менее побережье большое, места много, и с весны мы ожидаем не один сюрприз для жителей Лондона.

– Получается, что все было понапрасну, лондонцам еще предстоит попробовать немецкие колбаски?

– Ну так серьезно дело не обернется – в этом я уверен. Я, понятно, только шутил, когда сказал, что в Берлине тебе будет безопаснее, чем в Лондоне. Понятное дело, что лучше бы тебе посидеть в родном гнездышке – уж стольких колбасников ты заставил плеваться кровью, что на добрую дюжину секретных агентов хватит. Расслабься, я не позволю тебя больше посылать туда, как бы они меня ни упрашивали. А что до этих самолетов-роботов, то как-нибудь, надеюсь, справимся и с ними, по всему видно, что эти штуки могут нести боевой заряд не сильнее, чем среднего размера бомба, и слишком много они этих сосисок не наштампуют.

– Спасибо за утешение. А можете вы в общих словах ввести меня в курс, как сейчас обстоят дела на наших фронтах?

– Да так, что я начинаю свирепеть уже от одной мысли об этом.

– Ну не стоит преувеличивать! – запротестовал Грегори. – Мы же уже целый год на подъеме. Джек Слессор в прошлом году разобрался с их подлодками. Королевские ВВС превращают их города в дымящиеся руины. Янки начали прибывать уже целыми миллионами, а поскольку русский паровоз с запасного пути вышел и «вперед летит», то германской армии, какой бы вымуштрованной и боеспособной она ни была, уже его не остановить.

Они еще долго подробно разбирали положение на фронтах. Наконец, баронет подошел к ведерку со льдом, выхватил из него бутылку, увидел, что она пуста, и позвонил в колокольчик. Все еще не успокоившись от своего рассказа о военных неурядицах, он пробурчал:

– Я всегда говорил, что бутылка в две кварты слишком неудобна: для одного многовато, а для двоих мало. Откроем еще одну, для аппетита перед ленчем.

– Я только за, – сказал Грегори. – Мне восемь месяцев не приходилось пить хорошего шампанского. Да, события, о которых вы мне поведали, воистину ужасны. И каково же положение сейчас?

В этот момент дверь просторной комнаты раскрылась, и горничная ввела Эрику, заодно захватив и вторую бутылку шампанского. Пока влюбленные с радостными возгласами обнимались, сэр Пеллинор открывал шампанское. Этим он занимался, пока Грегори рассказывал Эрике историю побега от Малаку.

Не заставил ждать и Стефан Купорович, он пришел как раз к оптимистическому финалу – как рассказа Грегори, так и священнодействий баронета. Двенадцать дней назад жена осчастливила его наследником, поэтому Грегори появился как раз вовремя, чтобы стать крестным отцом мальчика, сэр Пеллинор согласился сыграть роль второго крестного, а Эрика – крестной матери. Вскоре они переместились в один из самых фешенебельных лондонских ресторанов, где насладились ленчем, настолько роскошным, насколько это позволяли обстоятельства пятого года войны. А на десерт была распита бутылка имперского Токайского в честь маленького Грегори Пеллинора Купоровича.

На следующий же день Грегори проконсультировался со специалистом, который очень высоко отозвался о работе, проделанной доктором Цеттербергом, и сказал, что нога у Грегори, возможно, время от времени будет побаливать при перегрузках, но через несколько месяцев она, несомненно, будет как новая, но на полдюйма короче правой останется навсегда.

Чтобы внести некоторые коррективы в такое положение вещей, Грегори нанес визит на Сент-Джемс-стрит, где заказал несколько пар обуви, в которой левый каблук был на полдюйма выше, чем правый. Так его хромота будет не заметна. Через три дня они с Эрикой уехали в Гуэйн Мидз.

Основную часть своего старинного родового имения сэр Пеллинор отдал под госпиталь для Королевских ВВС, но одно крыло здания предназначалось для его особых гостей, которые нуждались в тишине и покое после особенно напряженной работы в условиях, приближенных к боевым. Грегори часто проводил здесь свой отпуск, возвращаясь после заданий, а Эрика жила постоянно с тех пор, когда бежала из Германии в Англию. Хотя в начале войны она закончила курсы медицинских сестер, ей больше по душе была административная работа, поэтому она взяла на себя руководство вспомогательным персоналом госпиталя, распределяла рацион питания раненых, заботилась о культурной программе для выздоравливающих и тому подобных вещах. Мадлен, работавшая медсестрой во Франции, также работала здесь вплоть до Рождества и теперь уже снова собиралась возвращаться к своим обязанностям, но с укороченным рабочим днем.

В начале февраля из Лондона приехал в двухнедельный отпуск Купорович, работавший в Военном министерстве переводчиком, и в первое же воскресенье в Гуэйн Мидз в местной церкви состоялись крестины его отпрыска. Сэр Пеллинор прибыл на церемонию и презентовал крестнику золотую погремушку с кораллами и чек на тысячу фунтов стерлингов, потом весь персонал госпиталя и раненых поил шампанским из своих фамильных погребов.

После отъезда гостеприимного хозяина друзья были предоставлены самим себе, наслаждаясь отдыхом и природой.

В середине марта с некоторым сожалением, но и не без желания снова оказаться в гуще событий Грегори вернулся в Лондон и снова облачился в форму.