Текст книги "Им помогали силы Тьмы"

Автор книги: Деннис Уитли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Слоноподобная фигура подалась из-за стола на Грегори со сверкающими глазами, он с силой опустил кулак на крышку стола и заорал:

– Мой Бог! Уже за одно это я собираюсь вас расстрелять!

У Грегори от удивления отвисла челюсть.

– А разве вы не собирались меня так или иначе расстрелять?

Так же внезапно, как разгневался, рейхсмаршал откинулся на спинку стула, успокоился и покачал головой.

– Нет, не собирался. С какой стати? Вы храбрый человек, Саллюст, а мне по душе храбрецы. Ну что мне в том, что вы английский шпион? Один Господь знает, сколько уже на моей совести крови. Тысячи мужчин и женщин умирают в то время, когда мы с вами рассиживаем здесь. Что тут добавит еще один труп во всеобщей кровавой бойне?

Побледнев сильнее, чем если бы сейчас настал момент его кончины, Грегори сглотнул и произнес:

– Господин рейхсмаршал, я не знаю, как вас и благодарить за дарованную мне жизнь. Могу лишь сказать, что на вашем месте я бы сделал точно то же самое по отношению к вам.

Геринг кивнул:

– Да, я верю, что вы бы тоже так поступили. Но помните, что предлагать предательство мне – последнее и бессмысленное дело. Вы думаете, что никто не понимает, что наш фюрер безумец, что он привел Германию к краху? Все понимают. Но понимают и то, что в нем есть искра гения. Нет ни на йоту правды во всех этих россказнях, что он-де не более чем искрометный оратор, которого все мы, его окружающие, использовали в своих целях, чтобы дорваться до власти. Когда он пришел к власти, в Германии было восемь миллионов безработных. Его мозг и его дерзновенность спасли страну от коммунизма, вернули обратно к процветанию, к самоуважению ее граждан и к первостепенному статусу среди сильных наций. Не прибегай он к войне и к преследованиям евреев как к средству решения всех проблем, он бы вошел в историю фигурой, достойной подражания, великим правителем. А мы все, его слуги и исполнители, пришли к процветанию и сытости лишь в его тени. Другие, возможно, и способны на предательство, но я могу сказать твердо, что нет: это не для меня.

– Я ценю по достоинству вашу точку зрения, – с самым серьезным видом сказал Грегори, – и ваши чувства делают вам честь. И это при всем том, что вы дали мне понять, что в последнее время фюрер не отдавал должного вашей мудрости и вкладу, внесенному вами в дело величия Германии.

– Это совсем неудивительно, принимая во внимание неэффективность действий «Люфтваффе» в последнее время. У нас с ним время от времени случаются стычки на этой почве, причем все упреки и обвинения приходится выслушивать мне. Что меня по-настоящему удивляет – так это то, что он до сих пор не имеет преемника. А ведь Гиммлер, Геббельс, Риббентроп и Борман постоянно подзуживают его, чтобы он официально заявил об этом, но фюрер их не слушает. Может, это объясняется тем, что я больше, чем кто бы то ни было из них, сделал для поддержки его во время «борьбы», поэтому он и испытывает по отношению ко мне известную лояльность. Но я больше склоняюсь к мысли о том, что он боится публично заявить, что я впал в немилость потому, что если он это скажет, то союзники скорее будут вести переговоры со мной, чем с остальной сворой его приспешников, «вождей» нацизма.

– И в этом, я уверен, вы не ошиблись. Гиммлера и Геббельса ненавидят за все их черные деяния, Риббентропа презирают, а имя Бормана мало кому что-то говорит. А вот вас многие англичане помнят еще воздушным асом в первую мировую войну, воспринимают как фигуру легендарную, с вашим именем никто не связывает концентрационные лагеря и преследования евреев.

Вынув бутылку шампанского из ведерка со льдом, рейхсмаршал наполнил снова бокалы и спросил:

– Раз уж мы заговорили об Англии, вы мне пока так ничего и не рассказали об Эрике. Как там она, все еще любит вас и верна?

– Уже семь месяцев, как я не видел ее, но у меня нет никаких оснований сомневаться в ее чувствах по отношению ко мне, как и в моих собственных. Пожениться мы решили уже несколько лет тому назад, но пока что это невозможно, так как фон Остенберг связывает ее по рукам и ногам. Я… до меня дошли слухи, что он был замешан в июльском покушении и что, когда за ним пришло гестапо, он покончил самоубийством. Вам случайно не известно, правда ли это?

Грегори старался говорить небрежно и непринужденно, но сердце у него колотилось и в ушах стоял звон, когда он дожидался ответа Геринга. Помедлив, Геринг ответил:

– Я что-то слыхал об этом, но, кажется, ему удалось выкарабкаться. Знаете, довольно трудно проследить судьбы тех, кто тогда исчез. С августа и до конца года были казнены три тысячи «предателей» как мужского, так и женского пола; и еще многие тысячи были отправлены в концентрационные лагеря. Ярость фюрера не знала пределов, он приказал не жалеть ни одного близкого родственника заговорщиков. Он подписал смертный приговор даже любимому генералу Роммелю, взятому только лишь по подозрению в причастности к заговору.

– Какой ужас.

– Да. Роммель был дома, оправлялся от ран, полученных при бомбежке в Нормандии. Фюрер прислал к нему адъютанта, главного армейского кадровика, генерала Бургдорфа, который привез от него склянку с ядом и ультиматум, в котором Роммелю было предложено либо отравиться самому, либо отдать всех своих близких на растерзание гестаповцам, тот, конечно, предпочел яд.

– Боже праведный! И это после того, как он покрыл себя неувядаемой славой в африканских песках. Просто невозможно поверить, что так поступают с национальным героем.

– А они ему устроили похороны героя, с речами, почестями и всем прочим. – Геринг цинично хохотнул. – Но вернемся к фон Остенбергу. Если он оказался в госпитале после попытки самоубийства, то, возможно, ему удалось избежать первой волны расстрелов, а поскольку он был одним из ведущих ученых, работающих с «секретным оружием», то Гиммлер мог спасти его, считая, что он представляет большую ценность живой, чем труп. Но мне припоминается, что кто-то говорил, что видел его совсем недавно. Ладно, вы мне об Эрике расскажите. Чем она занимается?

– Она владеет госпиталем для раненых летчиков Королевских ВВС. По крайней мере, на ее долю выпало заниматься не медицинской стороной этого заведения: пайки, развлечения, общее администрирование.

– Ну, с этим она справится отлично, у нее ведь не только внешность есть, но и мозги впридачу. Что за женщина! Помню, как в Мюнхене она оказала мне неоценимую помощь. И какая красавица! В Германии у нее была только одна соперница – Марлен Дитрих, да и то они бы могли сойти за сестер. Счастливчик вы, Саллюст, завоевать любовь такой женщины! Но это как раз еще один повод, чтобы я оказал вам протекцию. Не могу же я лишить ее вас. Насколько я понимаю, чтобы заниматься этой госпитальной деятельностью, ей пришлось принять британское гражданство?

Грегори покачал головой.

– Нет. Она заявила, что только трусы готовы бежать с тонущего корабля своей страны. Вообще-то ей бы полагалось находиться в концлагере как лицу из перемещенных граждан. Но большое поместье, превращенное на время войны в госпиталь, где она работает, принадлежит нашему другу, сэру Пеллинору Гуэйн-Кюсту, который пользуется большим влиянием в правительстве и поручился за нее. Она сказала, что примет британское гражданство, когда станет моей женой, но до тех пор она как урожденная немка останется немкой.

– Очень в ее духе! – заулыбался Геринг. – Умная, храбрая, красивая женщина и, самое главное, истинная патриотка. Было бы справедливо переправить вас к ней. Но это исключено – я придерживаюсь своих принципов. Но вы можете рассчитывать на мое гостеприимство в этом славном доме. Будьте моим гостем, пока сюда не пришли чертовы русские. Для вас война, можно сказать, закончилась: убивайте время как вам заблагорассудится, можете наблюдать, к примеру, звезды и составлять с этим вашим лжетурком гороскопы.

– Господин рейхсмаршал, я чрезвычайно признателен вам за вашу доброту и милосердие. Если мне удастся вернуться к Эрике и поведать ей об этом, она, я уверен, тоже всегда будет благословлять ваше имя. Я только хотел бы, вместо праздного времяпровождения, быть чем-то полезен. Я имею в виду внести свой посильный вклад в дело прекращения военных действий.

Геринг минуту раздумывал, затем глаза его оживились.

– Мой Бог! А что, мне кажется, у вас получится! Фюрер теперь не слушает никого, кроме астрологов и лжепророков, всяких там магов, которыми он себя окружил. Их предсказания – единственный фактор, который может повлиять на его решения. Прекрасная идея! Изумительно! Да я ему прекрасный подарок преподнесу в виде вас и вашего турецкого шарлатана.

Глава 24
На балу у Сатаны

Грегори отшатнулся как от удара и протестующе вскинул руку.

– Не приведи Господь! Мне больше по душе, если вы меня расстреляете здесь и сейчас, чем пошлете в штаб-квартиру фюрера.

Геринг поднял брови.

– Что за чушь, ничего не понимаю. Вы же секретный агент, и лицедейство, должно быть, вам вовсе не чуждо. И потом, я считаю вас смелым человеком. Почему вы так испугались, когда я предложил вам встретиться лицом к лицу с фюрером?

– Я не этого боюсь, – возмутился Грегори. – Но, поскольку штаб-квартира Гитлера находится в Берлине, если я там какое-то время буду находиться на виду, я обязательно повстречаюсь с группенфюрером Граубером. Это ведь я ему вышиб глаз, так что вторым он меня моментально узнает. Он пригрозил мне, что если я ему когда-нибудь попадусь в лапы, он будет наслаждаться моими пытками в течение Месяца, не убивая до конца, а превращая в привидение. Поэтому я предпочитаю принять пулю сейчас.

– Да, тут, пожалуй, не обязательно быть трусом, чтобы не желать себе подобной доли, – признал Геринг. – А из того, что мне довелось слышать о Граубере, он большой любитель до подобных штук. Но вы не переживайте, Граубер сейчас на Русском фронте.

– Да что ему там делать, гомику проклятому? Разве он теперь не возглавляет иностранный отдел гестапо?

– Нет. Он решил, что ему тоже не помешает подрасти, когда его шеф стал командармом. И ему это удалось: он получил чин обергруппенфюрера, и Гиммлер забрал его с собой как своего начштаба, когда уезжал в Россию.

– Начштаба группы армий. Да что он в этом смыслит?

– Разумеется, ничего. Но он идеально подходит для роли исполнителя гиммлеровских приказов. Например он издал приказ о том, что любой начальник обороны города или деревни, не сумевший их удержать, должен быть расстрелян.

– Да-да, до такого управления войсками трудно додуматься, но вы действительно уверены, что с Граубером я не столкнусь, если поеду, как вы предложили, в Берлин, в штаб-квартиру фюрера?

– Уверен, что нет. Видите ли, у меня тоже имеется собственная разведка, которая призвана следить за всеми моими коллегами. Если рыбка такой величины, как Граубер, переводится на другую работу, я своевременно об этом узнаю. Я же вас и предупрежу, если вам будет грозить какая-то опасность с его стороны, то вы сможете вернуться сюда.

– Вы действительно верите в то, что я смогу оказать какое-то влияние – пусть незначительное – на фюрера?

Геринг пожал жирными плечами.

– Сказать заранее невозможно. Неоспорим лишь тот факт, что сейчас он прислушивается только к нашептываниям Бормана и предсказаниям его астрологов. Особых надежд на то, что вы его убедите перейти к мирным переговорам, я не возлагаю, но как знать, как знать. Со времени июльского путча его здоровье стремительно ухудшается, но все равно он всем распоряжается, потому что окружающие люди до смерти боятся его. С головой у него явно не все в порядке. Сознание затуманенное, во время «озарений» его поведение непредсказуемо. Ничего практически не ест, поддерживает себя в более-менее приемлемой форме только благодаря наркотикам. Живет в постоянном страхе, что его убьют, мания преследования в острой форме: все у него предатели, кроме шайки его лизоблюдов. Напряжение на мозг настолько огромно, что ему необходима отдушина, способ излить свои сомнения и накопившуюся боль. Поэтому-то я и считаю, что целеустремленный человек, вроде вас, имеет шанс с помощью своего оккультного фокуса-покуса довести его до крайности и положить конец всей нашей фантасмагории.

– А что вы скажете о его астрологах? – спросил Грегори. – Им явно не понравится появление кого-то со стороны, кто ищет сближения с их клиентом, тем более что, я уверен, они тоже туда попали с чьей-то подачи.

– Да, это действительно проблема. Знаете, нужно самому все увидеть своими глазами, чтобы поверить в низость натур, составляющих ближайшее окружение Гитлера, их ревность друг к другу и завистничество. Вам придется рассчитывать только на себя, я не могу вас представить ему в качестве мага и волшебника первой величины, боюсь, что он по своей подозрительности или по наущению лизоблюдов сразу и наотрез откажется с вами встречаться.

– Тогда не лучше ли мне будет отправиться к нему в каком-то ином качестве, а потом вдруг сделать какое-нибудь неожиданное предсказание, которое сбудется через несколько дней. Если, разумеется, Малаку мне его обеспечит.

– Неплохая мысль, Саллюст. Вы, оказывается, большой хитрован.

Геринг поднял бутылку из ведерка и, увидев, что она пуста, опустил обратно.

– Думаю, новую заказывать не стоит. Мы на сегодня достаточно поговорили и, как мне кажется, договорились до дельных мыслей. Чем больше я думаю о вашем плане, тем больше он мне импонирует. В нем есть какая-то изюминка. Сейчас уже пора спать, но нам с вами надо поразмыслить хорошенько о том, как вам стать новым любимчиком у Адольфа. Поговорим об этом завтра.

Когда Грегори добрался до комнаты, где они с Малаку разместились, он обнаружил чернокнижника спящим и решил не будить его. Утром он поведал Малаку о том, что с ним случилось, и закончил рассказ о предложении Геринга послать их в ставку Гитлера.

Глаза Малаку загорелись от возбуждения, словно угольки.

– Я знал, знал, что произойдет нечто в этом роде. Звезды предсказали мне это, а звезды никогда не лгут.

– А вам не страшно, Малаку, встретиться с ним лицом к лицу и попробовать убедить его сделать нечто такое, что может ударить бумерангом по нам самим? – поинтересовался Грегори. – Мне, кстати, не стыдно признаться в том, что я испытываю некоторую робость.

– Да, конечно, есть такое. Но я и не скрывал от вас, что жизни наши подвергнутся смертельной опасности. В конце апреля нам предстоит пережить очень черный период, но у меня есть надежда на то, что мы его переживем. И нынешний ваш проект у меня лично не вызывает никаких отрицательных эмоций, поскольку я убежден, что переживу Гитлера. Но после этого мой гороскоп становится неясным и загадочным. Там все сводится к тому, что мне грозит смертельная опасность от моего собственного душевного порыва. Кажется, я могу лишиться жизни, спасая кого-то. Но я-то сделан не из того теста, из которого лепят героев, я не слишком отчетливо представляю, как это я могу совершить благородный порыв. Поэтому, быть может, речь идет о какой-то нелепой случайности. Но бывает, человек успешно преодолевает такие периоды опасности с одним лишь увечьем или раной, как случилось с вами в Пенемюнде.

Большую часть дня они обсуждали идею Геринга и то, как самым оптимальным образом подготовиться к ее реализации, потом, незадолго до полуночи, к ним зашел Кайндль и повел Грегори к Герингу. По дороге полковник сердечно поздравил его с успешно проведенным шоу и сообщил, что, по его мнению, ни Грегори, ни Малаку не грозит отправка обратно в Заксенхаузен.

Через несколько минут они вошли в кабинет Геринга. В дальнем его углу, за столом, подобного которому Грегори до сих пор видывать не приходилось, восседал хозяин. Стол в длину достигал метров восьми, был красного дерева и инкрустирован бронзовыми свастиками. Украшали его два золотых канделябра и невероятных размеров чернильница из цельного оникса. Дополнительным украшением этого монументального сооружения была немалых пропорций фигура Геринга, на этот раз облаченная в шелка веницианских дожей и коронованная фригийским колпаком. Улыбнувшись Грегори, рейхсмаршал сказал:

– Присаживайтесь поближе, а вас, Кайндль, попрошу внимательно меня выслушать.

Когда они уселись, он предложил:

– Я знаю, что могу верить вам, как одному из пилотов-истребителей, воевавших в дни моей юности. Я собираюсь сообщить вам некий секрет, но предупреждаю, если он выплывет из этого кабинета наружу, может нас поставить в весьма затруднительное положение. Все мы знаем, что война проиграна окончательно и бесповоротно – пояснять почему я не стану, поскольку даже одно это утверждение может послужить поводом к обвинению в государственной измене.

– Господин Протце, здесь присутствующий, и его знакомый турок заявляют недвусмысленно, что они имеют некий оккультный потенциал; поэтому я собираюсь их отправить к фюреру с тем, чтобы они постарались убедить Гитлера в том, что скорейшее заключение мира будет только на пользу Германии. Однако для двух уголовных преступников убедить фюрера в необходимости подобного шага будет делом далеко не из простых, отсюда следует, что мне придется сознательно ввести фюрера в заблуждение. Господина Протце я принимаю в свой личный эскорт и штаб в звании майора, турок же будет выполнять роль его денщика.

– Теперь единственная опасность состоит в том, что их видели во время вчерашнего представления мои гости. Располагаете ли вы сведениями относительно того, кто из них знал о том, что господин Протце и турок отпущены из Заксенхаузена под честное слово?

Кайндль заметно удивился:

– Никто, Ваше превосходительство, ничего не знал. Я, разумеется, ничего никому не сказал об их криминальном прошлом, чтобы не поставить вас в неловкое положение.

– Вот и прекрасно. Теперь вам предстоит известить моих домашних и приближенных о том, что господин Протце состоял уже давно в моем личном штабе, но, к сожалению, некоторое время находился за границей. Можете объяснить тот факт, что они последнюю неделю находились взаперти, тем, что им необходимо было заняться загадочными оккультными операциями. Я же, в свою очередь, позабочусь, чтобы вчерашних гостей достигло известие о том, что господин Протце не шарлатан, а майор «Люфтваффе» и что его несколько покоробили нанесенные ему вчера пощечины. То же самое по вашим каналам предлагаю сделать и вам.

– Слушаюсь, господин рейхсмаршал!

– Далее, необходимо позаботиться о воинской форме. Завтра же первым делом привезите из Берлина лучшего портного и объясните ему, что он должен выполнить заказ в сорок восемь часов. Теперь поговорим об инструктаже. Вы служите у меня не очень долго, но достаточно долго, чтобы повстречаться с разными людьми из штаб-квартиры фюрера. Очень важно, чтобы господин Протце был осведомлен об этой стороне дела как можно более полно. Он будет при генерале Коллере в качестве дополнительного адъютанта. С Коллером я, разумеется, поговорю сам. Но генерал не должен быть посвящен в миссию господина Протце. Вы все точно поняли?

– Слушаюсь, господин рейхсмаршал. Можете положиться на меня, я сделаю все возможное, чтобы у господина майора Протце не возникло никаких осложнений.

Геринг кивнул фригийским колпаком.

– Благодарю вас, Кайндль. Я знал, что могу на вас положиться. Сейчас вы свободны, оставьте нас с господином майором.

Когда дверь за полковником закрылась, Грегори улыбнулся и сказал:

– Примите мои поздравления, Ваше превосходительство, за быстроту, с какой вы нашли наиболее приемлемый вариант ввести меня в окружение фюрера под благовидным предлогом.

Геринг пожевал кончик длинной сигары, выдохнул дым и заметил:

– Это был наилучший план из тех, что пришли мне в голову, но и этот меня не вполне устраивает. Что ж, поставим на вашу способность хорошо сыграть роль штаб-офицера.

Англичанин засмеялся:

– Ну об этом вы можете не беспокоиться. Но тут есть одна тонкость: вы меня понизили в должности. Дома у меня чин командира авиационного крыла, что соответствует подполковничьему рангу.

– Вот как, – быстро взглянул на него рейхсмаршал. – Это как же понимать, господин подполковник?

– Да никак особенно – просто в этом звании я достойно служил отечеству во время моих долгих перерывов между заданиями.

– И где же вы служили?

– В разведке Министерства ВВС, – не моргнув глазом, солгал Грегори.

– Ну да, понимаю. У нас тоже подобное случается. А я-то ломал голову, не слишком ли будет рискованно засылать вас туда без сопровождения генерала Коллера.

– Я еще подумал вот о чем. Где я, интересно, находился все пять лет войны? Довольно странно, что у меня не окажется с другими офицерами общих знакомых, а лгать я не решусь, поскольку обман легко может раскрыться.

Геринг задумался, наморщив широкий лоб.

– А вы что-нибудь понимаете в живописи?

– Примерно столько же, сколько и любой образованный человек, но явно недостаточно, чтобы вести споры с знатоками и экспертами.

– Но ведь вы же, как я понимаю, достаточно попутешествовали. Неужели ни разу не заходили в знаменитые галереи?

– Отчего же, интересовался. Флоренция, Мадрид, Вена, Мюнхен, Брюссель и во все остальные тоже. Случалось, что заходил, и не однажды.

– Вот видите, этого вполне будет достаточно. Начиная с 1940 года по всей Европе разъезжало то восемь, то десять моих людей, которые разыскивали для меня подобные вещи. – Рейхсмаршал неопределенно обвел вокруг руками, указывая на чудные гобелены, ковры, инкрустированные бронзой и перламутром шкафы, наполненные бесценным мейсенским фарфором. – Вы вполне могли быть одним из них и провести добрую часть войны где-нибудь далеко, скажем в Болгарии или в Крыму. У меня роскошная коллекция икон в окладах с речным и морским жемчугом. Почему бы именно вам и не раздобыть для меня их значительную часть? Только, умоляю, не слишком вдавайтесь в детали. Объясните, что кроме икон вы разыскивали византийские доспехи и оружие, персидские ковры, всякие золотые украшения из древнегреческих захоронений. У меня всего этого, в достатке. И, прежде чем отправиться в Берлин, проведете день-другой в моих закромах, глядишь, что-то и запомнится. А что? Вы – мой личный коллектор, я к вам благоволю, теперь из всех стран, в которых вы на меня работали, нас уже погнали – ничего противоестественного в том, что я вас назначил на адъютантскую должность, нет.

– Отличное прикрытие, господин рейхсмаршал. В такую минуту никому и в голову не придет спрашивать мое мнение эксперта о подобных вещах. Но пройдет не один день и не два, прежде чем мы с Малаку сможем приступить к нашей миссии.

– Отчего так?

– Оттого что после инструктажа полковника Кайндля и генерала Коллера о персонах, которых мы встретим в ставке фюрера, мы должны узнать даты их рождения, составить их гороскопы, вернее, пусть на этот раз гороскопы составляет Малаку, а я пороюсь в их прошлом и настоящем. Это необходимо, но это требует времени.

– Сколько вам понадобится?

– По меньшей мере две недели. Скажем, к концу этого месяца.

– Вот и замечательно. Мое частное розыскное бюро располагает досье на всех нужных людей. Вам их передадут для ознакомления. Да, чуть не забыл, отныне у вас свобода перемещения. Турок, конечно, пусть лучше питается в вашей комнате, а вас милости прошу в нашу офицерскую компанию – как только будет готова форма. Так и с моими офицерами сведете знакомство, и когда я даю приемы, вас приглашаю тоже – чем больше влиятельных людей вы узнаете, тем лучше для дела. Ну вот, еще что-нибудь у нас есть срочного?

– Нет, Ваше превосходительство. – Грегори поднялся. – Вы, кажется, подумали обо всем. Сразу же с завтрашнего утра, то есть с сегодняшнего, я принимаюсь за работу.

Утром Кайндль привел портного, который снял для формы Грегори мерки. А после завтрака новоиспеченный эксперт отправился на экскурсию по Каринхоллу.

Геринг ухитрился собрать у себя на вилле неисчислимые богатства, ценность которых не поддавалась описанию, уж не говоря о многомиллионной (в фунтах стерлингов) их номинальной стоимости. Музеи и дворцы по всей Европе – а некоторые и в самой Германии – под тем или иным предлогом бесцеремонно грабились. Здесь были коллекции старых мастеров живописи и ваяния, распятия с инкрустациями из бриллиантов, алтарные украшения, резьба по нефриту, драгоценный фарфор, роскошнейшие табакерки, тысячи инкунамбул и редких изданий, собранных в просторной библиотеке виллы, – в общем, такой коллекцией не обладал ни один частный коллекционер. За пять-шесть часов Грегори успел познакомиться лишь с малой толикой всех этих чудесных сокровищ, но поставил перед собой цель ознакомиться со всем собранием до тех пор, пока не покинет Каринхолл. Если уж наслаждаться – то от души.

Вечером пришли досье, и он с помощью Кайндля принялся за их изучение. Малаку же больше интересовали даты рождения и важные, знаменательные события в жизни людей, составлявших ближайшее окружение Гитлера, произошедшие с 16 января, когда Гитлер сделал своей ставкой бункеры под Рейхсканцелярией.

Мартину Борману, как выяснилось из досье, было сорок пять. Он был помощником Рудольфа Гесса и впервые стал заметной фигурой, когда возглавил партийную канцелярию, но заслужил доверие фюрера как его основной финансовый советник. Скромный и застенчивый (не любил красоваться в хронике или на фотографиях), чрезвычайно наблюдательный и компетентный, он мало-помалу стал Гитлеру необходимым и принял на себя роль его конфиденциального секретаря. И так как Гитлер гордился своими способностями архитектора, то Борман завоевал его доверие, взяв на себя обязанности подрядчика горного замка Гитлера в Оберзальцберге. Затем, после побега Гесса в Шотландию, Борман примерил на себя хозяйские штиблеты: подошли, он стал руководителем партийной кассы, что давало ему скрытые рычаги власти. Конкуренты по придворной камарилье ненавидели его, отдавая отчет в неуемности его устремлений, но теперь он достиг положения, обеспечивающего ему безнаказанность действий и полную недосягаемость, поэтому им, скрепя сердце, приходилось заискивать перед всесильным и всемогущим фаворитом, обсуждать с ним причины, по которым им приходилось искать аудиенции у его хозяина, и следовать его рекомендациям – иначе этой аудиенции они и вовсе не получали. Примеров тому было уже немало.

Доктор Йозеф Геббельс был единственным из гитлеровских сатрапов, который сумел достичь с Борманом что-то вроде рабочего соглашения, и то только потому, что оба были умны, хитры и признавали за другим право на кусок пирога, стараясь не доводить дело до открытого конфликта. Мелкому колченогому босу-доктору исполнилось сорок восемь, а начиналась история его восхождения на германский политический Олимп еще в иезуитской семинарии, где он слыл за лучшего ученика и приобрел навыки побеждать в любом словесном поединке, каковы бы ни были факты, которыми ему приходилось оперировать в споре. Даже когда всем стало очевидно, что Германия проиграла войну, и повсеместно царило в умах уныние и разброд, он с успехом воздействовал на боевой дух народа, просто-напросто повторяя одну замысловатую полуправду-полуложь за другой, не уставая возвещать с уверенностью и энтузиазмом о грядущих победах Германии. В политическом смысле он был лидером левого крыла нацистской партии. В частной жизни он вел такую же двойную игру, как и в общественной: с одной стороны, примерный семьянин, отец нескольких детей; с другой, он и не скрывал, что, поскольку вся имперская кинематография выпускалась под эгидой его Министерства пропаганды, ни одна мало-мальски привлекательная актриса не могла получить в фильме главную роль, пока он не проведет самолично ревизию ее достоинств в постели. Он был ярым поклонником Гитлера, его убежденным сторонником, и неудивительно, что Гитлер привечал его.

Карл Дениц, гросс-адмирал – один из немногих и доверенных лиц при Гитлере, добился вершины в служебном положении благодаря прекрасным качествам морского офицера и глубокой убежденности в правильности нацистской философии. Он очень мудро воздерживался от политических альянсов и интриг с другими нацистскими главарями, а четко и без всяких лишних эмоций проводил в жизнь приказ вождя, что война на море должна вестись всеми доступными средствами. Армии Гитлер теперь совсем не доверял и ненавидел весь генералитет Вермахта, «Люфтваффе» дискредитировало себя в его глазах, и только ВМФ, по мнению фюрера, не обманул его ожиданий, поэтому хладнокровный и исполнительный Дениц пользовался особым доверием Гитлера.

Вильгельм Кейтель, фельдмаршал, шестидесяти лет от роду, с 1938 года, когда Гитлер взял на себя управление Военным министерством Германии, выступал от его лица как главнокомандующий ВС и оставался его основным военным консультантом. Высокий, корректный и благообразный, на самом деле это был король всех лизоблюдов, ему не хватило даже смелости замолвить словечко ни за одного из своих собратьев-генералов, когда их войска были вынуждены оставлять свои позиции под давлением превосходящих сил противника.

На более низком уровне окружения, не обладая неоспоримо большим влиянием, поскольку он был накоротке и заодно с Борманом и Геббельсом, находился генерал Бургдорф, еще один умелый царедворец и законченный подлец, занявший одновременно пост личного адъютанта Гитлера по Вермахту и начальника управления кадров.

Основными представителями «Люфтваффе» при ставке фюрера были генералы Карл Коллер и Эккард Кристиан – один из них пожилой и много натерпевшийся на своем веку честный человек, другой же, наоборот, бравый и моложавый амбициозный нацист, обязанный своим восхождением тому, что был женат на одной из двух секретарш Гитлера. Однако из-за того, что все неудачи последнего времени у «Люфтваффе» Гитлер приписывал лично Герингу, его офицеров он не честил так, как доставалось армейским.

Генрих Гиммлер, погодок Бормана, которому тоже было сорок пять, продолжал занимать главенствующее положение в нацистской иерархии и претендовал на место наследного принца, стоит только фюреру отменить свой декрет, в котором своим преемником он назначил Геринга.

Грегори терялся в догадках, почему Гиммлеру позволили оставаться одновременно и главнокомандующим нескольких дивизий на фронте, огромных формирований и отрядов пронацистских партизан и еще возглавлять гражданскую и политическую полицию Германии, поскольку любому было понятно, что у него не все дома, как и у самого фюрера. Гиммлер неоднократно доказал свою полную некомпетентность, у него к тому же был один нервный срыв за другим.

Очевидно, что вся его гиммлерова империя управлялась за него главным его помощником – Кальтенбруннером.

Офицером для связи Гиммлера при ставке был обергруппенфюрер Герман Фегеляйн, гнусный коротышка, начавший жизненный путь в роли лошадиного барышника и нечистого на руку жокея, на ранней стадии формирования вступивший в СС. Практически безграмотный и невежественный, он стал начальником кавалерийской дивизии СС. В этом качестве он и отличился на русском фронте жестокостью.