Текст книги "Им помогали силы Тьмы"

Автор книги: Деннис Уитли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Малаку скрипуче засмеялся:

– Одна только астрология не позволила бы мне делать такие точные предсказания. Время от времени я обязан сделать подношение… гм… источнику моего могущества. В нормальных условиях надо было бы пользоваться жертвенным ножом, а гаррот была бы только талисманом. Но мы с вами не в нормальных условиях, да и нож бы мне не позволили пронести в бункер, поэтому я ношу только гарроту. Но вы не подумайте, что это просто шнур – она очень здорово заряжена, ведь совсем недавно я несколько раз ею убивал.

Остановившись как вкопанный, Грегори схватил сатаниста за руку и рванул, развернув его к себе лицом, вгляделся в него и спросил:

– Ты что, хочешь сказать, что когда ты в одиночку выходишь по ночам, то ты убиваешь людей в затемнении?

Небрежно вырвав руку, Малаку ответил:

– Если бы убивал, то мы бы с вами были значительно надежнее защищены. Да только, к несчастью, для этого у меня кишка тонка. В качестве жертв мне приходится довольствоваться животными.

– Какими? Кошками и собаками?

– Да, ими. Я их подманиваю объедками, накидываю на них шинель и тащу в ближайшую разбомбленную церковь и там приношу в жертву, лишая жизни гарротой.

– Господи, до чего ты мерзок.

– Ваши дурацкие нежные чувства оставьте при себе. Нечего тут сантименты разводить, – окрысился Малаку. – Кроме того, это вас вовсе не касается. Будьте довольны и тем, что используете мои контакты с Бесконечными Стихиями, чтобы привести нашего общего врага к его закономерному и заслуженному концу.

Они подошли к Министерству. Грегори собирался уже войти внутрь здания, когда сатанист отрывисто бросил ему «спокойной ночи» и зашагал дальше по улице. Грегори на секунду представил себе, что Малаку собирается делать, и усилием воли сдержал подкатившую к горлу тошноту. Как бы ни гадки были его обряды, но – как знать? Быть может, они в чем-то помогут действительно важному делу: покончить с Гитлером и с войной.

На следующий день Гитлер снова позвал Грегори погулять в саду рейхсканцелярии и снова заговорил о перевоплощении. Беседуй Грегори на эту тему с кем-то другим, он бы сказал не задумываясь, что с каждой жизнью человек прогрессирует, если в ней добрые дела преобладают над дурными. В последующем своем воплощении человек может познать нужду и разные тяготы, чтобы научиться скромности, например, или усвоить еще какой-нибудь специальный урок, но, так или иначе, в следующий раз он рождается уже с более высоким градусом и с более ответственной целью. И наоборот, если в этой жизни человек злоупотребляет властью, вызывая горе и страдания других людей, то не надо удивляться, что на протяжении нескольких последующих воплощений ему придется терпеть тиранию других.

Но не священник же он, в самом деле, чтобы отпускать Гитлеру грехи перед смертью, встречаясь с этим мегаломаньяком, он преследует вполне определенные цели. Следовательно, надо так сформулировать свои фразы, чтобы, пересыпая их тонкой лестью, убедить фюрера поскорее закончить это свое бренное существование, готовясь одновременно к новым свершениям в следующей ипостаси. Поэтому Грегори терпеливо втолковывал этому чудовищу, которое хромало рядом с ним по саду рейхсканцелярии, что с каждой прожитой жизнью личность приобретает новые качества и новые таланты, определяющие ее могущество в дальнейших воплощениях. Скажем, в Древнем Египте фюреру довелось быть мелким чиновником, к примеру писцом или сборщиком податей, в Древнем Риме он был уже центурионом, в Средние века – аббатом, в Венеции – богатым сенатором, в XVIII веке – уже правителем небольшого княжества, пока он не накопил в себе столько необходимых качеств, чтобы стать вождем одной из величайших наций в мире.

Представляя себя поочередно во всех этих ипостасях, Гитлер с готовностью соглашался, что да, пожалуй, и такое могло быть. Затем очнулся:

– А что же теперь? Каким образом в следующем воплощении я могу подняться еще выше? Мне кажется, я уже поднялся до самого верха.

– Никоим образом, мой фюрер, – ответил Грегори. – Наша Земля лишь один из десяти тысяч миров. Наука доказала, что звезд на небе столько же, сколько песчинок в море. За исключением планет нашей Солнечной системы, каждая из звезд тоже солнце, и почти все они обладают своими планетами, вращающимися вокруг них. Наука говорит нам и то, что все небесные тела состоят более или менее из одних и тех же материалов и, как и вся материя Вселенной, подчиняются универсальным законам. Они тоже рождаются, развиваются и переживают период упадка. Небесные тела начинают свой жизненный цикл как расплавленное существо, а спустя вечность начинают остывать до такой степени, что на них затвердевает кора, на которой зарождается жизнь, сначала растительная, затем животная. Учитывая безграничность небесных тел во Вселенной, можно утверждать, что в данный момент по меньшей мере несколько сотен из них переживают ту же стадию развития, что и наш мир. Обитатели тех миров могут быть не похожими на нас, но неразумно бы было предполагать, что они не обладают интеллектом, в некоторых случаях, несомненно, более высоким, чем наш.

– Ну да, ну да, отчего бы и нет, – бубнил под нос Гитлер. – То есть вы подводите мысль к тому, что в тех случаях, когда индивидуальная личность на нашей планете достигла высшей ступени развития, она автоматически переходит в другой мир – на другую планету, не так ли?

– Именно так, мой фюрер. И я ни секунды не сомневаюсь в том, что, когда придет ваше время покинуть свою бренную оболочку, вы родитесь заново уже в другом мире, где вам будут предоставлены возможности большие, чем в этом, и вас ожидает большее могущество.

– Интересные вещи вы говорите, – загорелся Гитлер. – Но на сегодня я уже достаточно нагулялся и порядком устал. Мне надо спуститься вниз и отдохнуть.

На этом и закончилась их вторая частная беседа.

Рассудив, что три дня подряд фюрер его вряд ли станет вызывать, Грегори решил рискнуть проведать Сабину. Она была страшно рада его видеть, но не преминула горько попрекнуть за его несдержанное обещание приходить к ней раз в неделю.

Он отговорился своей большой загруженностью и тем, что после службы из-за плохой работы транспорта к ней очень трудно добираться.

– Кстати, – заметил Грегори, – почему ты до сих пор не уехала из Берлина?

Она печально покачала головой.

– Не могу. Мне уже намного лучше, но лечение еще не закончено и поэтому не могу уехать.

– И сколько же, по мнению твоего доктора, требуется к нему ходить, чтобы он наконец вылечил тебя?

– Еще неделю или больше. Может быть, две.

– Но девочка моя дорогая, – протестовал он. – Здесь уже русские будут через две недели. Они снова пошли в большое весеннее наступление. Вот-вот они захватят Берлин. Самое большое недели через три – я абсолютно в этом уверен. Ты обязательно должна уехать из города до того, как они возьмут его в кольцо, и не останется ни единой бреши, через которую можно было бы проскочить.

– Да-да, вот и Курт то же самое говорит.

– Ага, значит, он снова появился на горизонте?

– Он несколько раз приходил навестить меня. Ну я же тебе говорила, он по-настоящему в меня влюбился и очень беспокоится за мою безопасность. Я ему, естественно, отказала, чтобы он тут со мной жил, но позволила проводить здесь воскресные дни.

– А я-то думал, что ты считаешь его занудой и только рада была от него избавиться.

Она невесело усмехнулась.

– Но ты не приходишь, а мне ужасно тоскливо. За последние пять недель я, кажется, ни единой живой души не видела и готова на луну выть от скуки. В общем, я его не воспринимаю как любовника, а поговорить с Куртом всегда интересно.

С каждым днем ситуация в Берлине становилась все более и более отчаянной. Русские уже взяли Штеттин, обошли с фланга Германскую линию и захватили Мекленбург, а в центре они предпринимали атаку за атакой на Одер, бывший последней оборонительной линией перед Берлином. Всем в бункере было ясно, что Германию может теперь спасти только чудо.

Вечером 10 апреля Гитлер снова послал за Грегори и Малаку. Удостоив их вялого рукопожатия, он сказал:

– Господа, дела наши очень плохи. Но сегодня, после совещания, доктор Геббельс попытался развеять мою черную меланхолию, зачитав отрывок из «Жизни Фридриха Великого». Вы, господин майор, наверное, помните, о чем идет речь. В 1796 году великий король-солдат воевал с русской императрицей Елизаветой. Вся армия Фридриха была наголову разбита, и русские находились у самых ворот Берлина. Однако в феврале Елизавета умерла. Сын ее, Петр, ненавидел покойницу и, едва унаследовав престол, повернул политику России вспять. Молодой император, как оказалось, был большим поклонником короля Фридриха, поэтому сразу же приказал остановить русскую армию на пороге Берлина и предложил Фридриху мир. Так Берлин был спасен, и в памяти народной это запомнилось как «Бранденбургское чудо». Так в последний раз…

Гитлер затрясся от неистового приступа кашля. Откашлявшись, он продолжил:

– В последний раз господин Малаку предсказал, что англо-американцы никогда не дойдут до Берлина. Но по темпу их наступления можно предположить обратное, разве только что-то неожиданно их остановит. Также он предсказал, что нашим врагам будет нанесен сокрушительный удар, который полностью перевернет их политические ориентации. Мне кажется, что лишь чудо может заставить их остановиться. Можете ли вы укрепить меня в убеждении, что это чудо произойдет?

Грегори и Малаку приступили к привычным манипуляциям. Несколько мгновений оккультист бормотал какую-то невразумительную чепуху, а потом начал вещать по существу. Грегори же переводил, и в результате выходило следующее:

Меньше чем через неделю фюрер получит помощь, которая, как предсказывалось и ранее, будет исходить из совершенно неожиданного источника. Это ободрение и помощь тяготеют к Луне, следовательно, они будут связаны с женщиной. Несмотря на то что Русский фронт пока держится, это направление представляет наибольшую опасность для Берлина, чем прорыв англо-американцами обороны на западе. Они остановятся на некотором расстоянии от столицы, а русские будут в предместьях Берлина уже в конце месяца. Событие, которое, возможно, перевернет все политические ориентиры союзников, не что иное, как смерть президента Рузвельта, которая произойдет 12 апреля.

Услышав это, Гитлер вскочил и закричал:

– Спасены! Мы спасены! Я знал это, знал. Меня никогда не подводила интуиция. Грядет новое «Бранденбургское чудо»! Смерть американского президента все радикально переменит. Американцы и англичане станут нашими союзниками в схватке с коммунизмом.

Он повернулся к Борману и сказал:

– Но тут кроется серьезная опасность. Мы не должны сдать Берлин русским прежде, чем западные союзники придут к нам на помощь. Последуем тому плану, который мы часто обсуждали в последнее время. Баварские Альпы – это созданная самой природой неприступная крепость. Там невозможно использовать танки и тяжелую технику. Нам, конечно, понадобится время, чтобы договориться об условиях капитуляции, а пока повоюем на два фронта. До тех пор пока Берлину не будет угрожать штурм, я останусь здесь; но необходимо подготовить все к моему переезду в Берхесгаден. Сделайте соответствующие распоряжения.

– Хорошо, мой фюрер. – Борман вскинул руку в приветствии, остальные последовали его примеру, и все покинули комнату.

Для всех старших офицеров следующий день оказался одним из самых худших на их памяти. Пришли известия о том, что передовые отряды американцев подошли к Эльбе, а русские наладили переправу в районе их плацдарма на Одере, фронт там прорван и в прорыв устремились орды большевиков.

В полдень на совещании Гитлер требовал крови. По всему бункеру разносились его истерические призывы, разоблачения, проклятия, оскорбления. Через несколько часов из конференц-зала потянулись генералы с серыми вытянутыми лицами. Старику Коллеру досталось больше других за то, что «Люфтваффе» не удалось предотвратить переправу русских на западный берег Одера и захват ими большого плацдарма. Бедняга был в слезах.

Весь день и вечер Грегори старался держаться поближе к бункеру, чтобы одним из первых узнать вести из Соединенных Штатов. Но наступила полночь, кончился день 12 апреля, а сообщения о смерти президента все не было и не было. В два часа ночи он покинул ставку в состоянии крайнего беспокойства и вернулся в министерство, но и ночь провел отвратно.

Утром он сходил в Министерство пропаганды, чтобы повидаться с помощником Геббельса, Хайнцем Лоренцом, и разузнать, нет ли каких интересных новостей. Но, кроме сообщений с фронта на Одере, откуда передавали вести одна другой ужаснее, ничего интересного не было. Вернувшись, он начал тормошить Малаку, в чем дело? Почему Рузвельт не умер, как предсказывал Малаку. Но лжетурок уперся и только бубнил о том, что по гороскопу Рузвельта американский президент находится в смертельной опасности, а о том, что президент умрет именно 12 апреля, ему-де сообщили знакомые духи, за которыми такой грешок раньше не замечался, чтобы так нагло врали.

Но Грегори было ясно, что на этот раз духи Малаку подсунули первоклассную дезинформацию. Шагая к Рейхсканцелярии, он воочию представлял, что его там ожидает и что его миссия это полный и окончательный провал.

В коридоре-предбаннике Борман беседовал с Кейтелем и Бургдорфом перед дневным совещанием. Увидев Грегори, он усмехнулся и язвительно осведомился о здоровье президента Рузвельта:

– Ну и как же себя чувствует сегодня утром президент, а, господин майор? Кажется, духи на этот раз оставили вас с вашим турком в дураках, не так ли? Что ж, ничего удивительного в этом нет. Вы и так продержались дольше, чем другая оккультная публика, что время от времени наведывалась сюда, даже дольше, чем человек рейхсфюрера, Вульф. Но конец у вас у всех один: попадаете пальцем в небо.

– Это еще не доказано. Вполне возможно, американцы придерживают информацию по каким-то причинам, – упорствовал Грегори.

– Надеюсь, что так или иначе фюрер оторвет вам голову за то, что вы ввели его в заблуждение, – пообещал Борман.

Когда они отправились заседать, Грегори пошел в буфет, чтобы опрокинуть так необходимую ему сейчас рюмку. Перекинулся парой слов с дежурившими там адъютантами, потом вернулся в главный коридор. Там стояли два офицера и беседовали. Один был фон Белов, а другой, коренастый широкоплечий человек со складками жира, выпирающими над воротником черной эсэсовской формы, стоял спиной к Грегори.

Фон Белов с улыбкой обратился к англичанину:

– A-а, Протце, мне кажется, вы не встречались с нашим новым коллегой. Рейхсфюрер прислал его вместо Фегеляйна. Это… – А окончания Грегори даже не слышал. Человек обернулся к нему, и на Грегори глянул единственный глаз обергруппенфюрера Граубера.

Глава 26
Как гром средь ясного неба

Какое-то мгновение ни один из них не шелохнулся. На лице Граубера застыло крайнее изумление, а на лице Грегори – озабоченность. Ведь именно из-за такой встречи со старым заклятым врагом он отказывался от предложения Геринга откомандировать его в штаб-квартиру фюрера.

И в последние дни, занятый драмой, разыгрываемой в бункере и на фронтах, он совсем забыл о Граубере.

Теперь он мысленно клял себя за халатность, что не сообразил, когда в этом всеобщем хаосе рушатся все структуры, разведслужбы Геринга тоже могли пострадать и давать сбои. А такой человек, как Граубер, ни за что не останется умирать в пораженной армии и несомненно поспешит поближе к кормушке власти, где жизни его ничего не будет угрожать – хотя бы какое-то время.

Если бы Грегори не был захвачен врасплох и поприветствуй он Граубера как ни в чем ни бывало, тогда, возможно, обергруппенфюрер не поверил бы собственным глазам, точнее, глазу. Но у Грегори отвисла нижняя челюсть, а в глазах при виде этого гориллоподобного эсэсовца мелькнула тревога. И в тот же миг Грегори понял, что Граубер его узнал. С кошачьей проворностью, которую трудно было ожидать от человека его комплекции, он отпрыгнул назад, и рука его зацарапала ногтями по кобуре в поисках пистолета.

Но кобура была пуста. Граубер забыл, что сдал пистолет при входе, как полагалось это сделать всем. А Грегори об этом не забыл, поэтому его реакция была совершенно другой.

Подняв удивленно брови, он перевел взгляд на фон Белова и спокойно произнес:

– Извините, полковник, я не уловил имени обергруппенфюрера.

Граубер разразился серией визгливых выкриков:

– Как же, он не знает! Он не знает моего имени, но я зато знаю, как его зовут! Грегори Саллюст! Британский супершпион!

Фон Белов внимательно оглядел обоих, улыбнулся и произнес:

– Дорогой мой обергруппенфюрер, то, что вы говорите – полный абсурд. Я…

– Это не абсурд, это факт, – отрезал Граубер.

Грегори выдавил из себя улыбку, покачал отрицательно головой и сказал:

– Вот уж никогда не предполагал, что могу походить на такой знаменитый в ваших кругах персонаж. Однако моя фамилия, как вы слышали, Протце, я служу в штабе рейхсмаршала.

– Ага, вы, значит, и его провели, – прорычал Граубер. – Сколько же порядочных немцев вы обвели вокруг пальца своим безупречным немецким! Но я-то знаю, кто вы такой на самом деле, и наконец-то вы в моих руках. На этот раз я вас не упущу.

– Послушайте, – увещевал его фон Белов. – Вы наверняка заблуждаетесь. Господин Протце служит у нас с начала марта. Не может он быть британским шпионом. Все мы отлично…

– Идиот, – взвизгнул женским фальцетом Граубер. – Я вам говорю, что знаю его! Я его знаю с самого начала войны. Сколько раз он попадался на моем пути и каждый раз ухитрялся ускользнуть как сквозь пальцы. Но уж не на этот раз. Не на этот!

Грегори, разыграв оскорбленное достоинство, возмутился:

– Вы несете полную чушь! Переутомились, наверно, или еще что-нибудь – не знаю. Но я никогда с вами прежде не встречался. И я такой же немец, как и вы. Рейхсмаршал может поручиться за меня.

– Клянусь, он не сможет! По крайней мере, в первоначальные периоды войны не сможет. Он не мог вас знать в качестве офицера «Люфтваффе» с 1939 по 1942 год.

Граубер, судя по занимаемому им чину, соответствовал по званию полному генералу, но, как и все строевые офицеры, фон Белов презирал людей Гиммлера и принял сторону Грегори как офицера своего рода войск и поэтому дал эсэсовцу резкую отповедь:

– Ваши обвинения в адрес майора Протце голословны. В то время как он показал себя верным слугой фюрера и заслужил его самые горячие похвалы. Если вы будете настаивать на подобном обвинении и оно окажется ложным, то вам предстоит…

Лунообразное лоснящееся лицо Граубера побелело от негодования.

– Как вы смеете угрожать, да еще при исполнении мной служебных обязанностей! Я настаиваю на том, чтобы этого человека немедленно арестовали и отвезли на Альбрехтштрассе. Там у нас много всяких штучек, чтобы он признался, кто он такой на самом деле.

У фон Белова заиграли желваки.

– Под пытками, милейший, у вас кто угодно и в чем угодно признается. Подвергать же пыткам офицера только за то, что он напомнил вам знакомого английского шпиона, просто немыслимо. Вас никто не останавливает за руку, когда вы тренируетесь на евреях и инородцах, отрабатывая свои изощренные способы. Но здесь ставка фюрера, и лояльность каждого человека стоит выше всяких подозрений.

– К этому конкретному человеку данное правило не имеет никакого отношения. Я приказываю, чтобы вы позвали охрану. Нравится вам это или не нравится, но я его забираю с собой.

– Охрана не будет выполнять ваши приказы, – она подчиняется непосредственно руководителю партийной канцелярии господину Борману.

– Тогда я требую немедленной встречи с ним.

Фон Белов махнул рукой в сторону аппартаментов фюрера.

– Он на совещании у фюрера, сейчас его беспокоить нельзя. Тем более что это «сейчас» может растянуться на несколько часов.

– Черт побери, – разразился ругательством Граубер, раздосадованный вынужденной отсрочкой. – Тогда я арестую его. Там, наверху достаточно эсэсовцев, которые будут выполнять мои приказы, они обязательно доставят этого мерзавца на Альбрехтштрассе.

С этими словами он схватил Грегори за рукав мундира.

Грегори прекрасно понимал, что вне бетонных стен бункера его дело безнадежно проиграно. Даже если фон Белову удастся получить у Бормана приказ об освобождении, к этому времени Граубер сделает из него жалкий кусок кровавого месива. Вырвавшись из цепкой хватки Граубера, Грегори замахнулся, но Граубер, опередив, кинулся на него как бык, с грохотом опрокидывая по дороге стул. Противники сцепились, упали на пол и катались по нему в отчаянной схватке, выкрикивая ругательства и проклятия.

Грегори держал Граубера за горло, но находился под ним, придавленный весом ширококостного эсэсовца, который большими пальцами старался проткнуть англичанину глаза. Боль была невыносимая. Грегори закричал, мотнул головой в сторону, избавляясь от страшной пытки, и вцепился зубами в руку Граубера. Тот закричал от боли.

Дверь распахнулась, на пороге появился Борман и раздраженно крикнул:

– Что здесь, черт возьми, происходит?

Беспомощно разведя руками, фон Белов попытался перекричать шум суматохи:

– Обергруппенфюрер Граубер заявляет, что майор Протце – британский шпион.

– А ну, стоп драться! – рявкнул Борман. – Эй вы, двое, остановитесь!

Подойдя к ним, он для вящей убедительности двинул ногой по извивающемуся на полу клубку тел, попав Грегори по больному бедру. У того сработал условный рефлекс, и он расцепил зубы. Противники откатились друг от друга и, тяжело переводя дыхание, не очень твердо встали на ноги.

Из-за спины Бормана вынырнул Гитлер и тусклыми глазами взирал на беспорядок в своем хозяйстве, а Борман потребовал от обергруппенфюрера Граубера немедленных объяснений.

– Я знаю этого человека, – пронзительным голосом загундел Граубер. – Уже много лет знаю. Его зовут Саллюст, и это один из самых опасных агентов британской разведки.

– Когда вы в последний раз с ним встречались? – спросил Борман.

– Летом сорок второго года, – без запинки отчеканил эсэсовец.

– Но это же, черт возьми, почти три года назад. Какой бы замечательной памятью на лица вы ни обладали, пожалуй, слишком большой срок, чтобы поручиться за то, что вы не обознались. Кто-нибудь еще может подтвердить, что этот человек – английский шпион?

Граубер засомневался, слизывая кровь с укушенной руки, и печально покачал головой:

– Нет. Нет, никто. Но уверяю вас, что я не ошибся. Он тогда еще выдавал себя за французского коллаборациониста. Я на него наткнулся в одном из ночных клубов Будапешта.

Грегори приободрился и запротестовал:

– Наглая ложь. Вообще, здесь какая-то ошибка, недоразумение, причем глупейшее. Я никогда в жизни не бывал в Будапеште.

– А вот это уж точно ложь, – произнес чей-то голос. Это произнес Риббентроп и затем с улыбкой обратился к Гитлеру:

– Обергруппенфюрер прав, мой фюрер. Когда я в первый раз столкнулся с этим человеком здесь, в бункере, я точно знал, что где-то его уже видел, но никак не мог припомнить где. А теперь вспомнил: это было летом сорок второго года, в Будапеште. Он действительно очень талантливый английский шпион, и зовут его Саллюст.

Это был завершающий удар шпагой в дуэли. Если раньше у Грегори оставалась хотя бы какая-то надежда на поддержку и заступничество со стороны фон Белова и генерала Коллера, чтобы выгадать время и скрыться среди руин Берлина, то теперь все рухнуло. Если его арестуют немедленно для предварительного выяснения обстоятельств, то ему необходимо настоять на том, чтобы его оставили в стенах бункера и связались с Герингом. На чью сторону встанет рейхсмаршал, предугадать заранее было невозможно. Единственный глаз обергруппенфюрера Граубера загорелся торжеством, он быстро провел языком по тонким губам и женским фальцетом закричал:

– Благодарю вас, господин рейхсминистр. Теперь, когда вы подтвердили, кто этот человек, я могу позвать своих молодцов, чтобы они забрали этого субчика.

Грегори побледнел. Но он обладал одной замечательной чертой характера истинного британца: лучше всего эта черта проявлялась у него в обороне. Что бы он ни сказал сейчас, ему ничего не поможет, однако он может выторговать себе быструю смерть вместо предлагаемых страшных пыток этих подонков в черных мундирах. Англичанин сделал шаг и обратился к Гитлеру:

– Мой фюрер! Вы человек справедливый, и поэтому я прошу вас учинить справедливый суд. Да, это правда, что я англичанин, но я не британский шпион. Прошло уже много лет, как я пришел к выводу, что любое демократическое правительство, управляемое евреями, должно привести к коррупции и угнетению коренного народа. Я стал фашистом по духу, но скрывал свои убеждения, чтобы проникнуть в британскую секретную службу и подрывать изнутри прогнивший строй. В начале войны мне удалось дважды добиться посылки в Германию, чтобы предложить свои услуги нацистскому Рейху, но каждый раз у меня поперек дороги вставал обергруппенфюрер. Он уже встречался со мной раньше в Лондоне, знал меня как сотрудника секретной службы и не верил в искренность моих намерений. И оба раза у меня опускались руки, и я возвращался в Англию, чтобы меня здесь не забрали в гестапо.

– Наглая ложь! – закричал Граубер. – Все – от первого до последнего слова – все ложь. Никогда он не предлагал нам свои услуги. В Будапеште он плел интриги, чтобы перетянуть венгров на сторону союзников.

– Ничего подобного, – закричал Грегори. – Я убеждал некоторых венгерских лидеров оказывать Германии более активную поддержку. В этом мне помогала баронесса Тузолто. А она, как всем известно, убежденная нацистка.

Внезапно он повернулся к Риббентропу, крикнув:

– Вы можете поручиться за нее, господин рейхсминистр. Разве она стала бы помогать британскому разведчику? Но мстительный характер обергруппенфюрера разрушил все благие намерения. Мне пришлось спасать свою шкуру и ее тоже от этого мясника из окружения господина Гиммлера, мне пришлось взять ее с собой. И ведь именно вы оказали нам неоценимую помощь в этом деле. Разве я говорю неправду?

Тогда Риббентроп дал возможность бежать ему с Сабиной в основном, чтобы насолить Гиммлеру, и теперь он моментально сообразил, что коль Грегори был любовником Сабины, то она, очевидно, займет сторону англичанина, если ее привлекут к этому разбирательству. Ему невозможно было давать шанс, чтобы его обвинили в содействии агенту британской секретной службы. Поэтому он предпочел отмежеваться и от Сабины и от Грегори:

– Я знал только, что он англичанин и что за него поручается баронесса Тузолто, которую я знаю много лет, она вне всяких подозрений. Когда за ними погнался Граубер, я понял, что, помогая этому человеку ускользнуть, я могу одновременно воспользоваться его услугами; поэтому я послал баронессу вместе с ним в Лондон в надежде на то, что она, благодаря своим высоким связям в аристократических кругах, сможет добыть для нас ценную информацию.

– И она добыла, – закончил за него Грегори. – С моей помощью она раздобыла вам план союзников по внедрению в Средиземноморье – операция «Торч».

Вдруг неожиданно заговорил Гитлер. Его феноменальная память на факты, цифры и события почти не пострадала при общем физическом распаде организма. Отрывистым гортанным голосом он произнес:

– Я помню эту историю. За несколько дней до высадки союзников на северном побережье Африки с помощью молдавского военного атташе баронессе удалось вернуться в Германию. Она привезла с собой планы операции, но они оказались фальшивыми. Фальшивыми!

– Мой фюрер, – вскричал Грегори. – В этом нет моей вины. Я их получил от одного из офицеров штаба при Военном кабинете. Но этот мерзавец, оказывается, всучил мне фальшивку. Но это еще не все. Деятельностью баронессы вплотную заинтересовалась контрразведка, ее арестовали и посадили в лондонский Тауэр. Она должна была предстать перед военным трибуналом, и ее несомненно расстреляли бы – в отместку за расстрелы парашютисток во Франции. И что же, разве я бросил ее тогда? Нет! С риском для жизни я проник в замок-тюрьму и освободил ее, а потом при содействии полковника Каздара переправил в Германию. Разве это не подтверждение того, что я верил в подлинность документов, что я всегда делал для Германии все, что мог?

Риббентроп кивнул:

– Это все правда, мой фюрер. Ей бы ни за что не убежать, если бы не отвага этого человека.

– И мне пришлось поплатиться за мои идеалы, – промолвил Грегори. – Через несколько минут после того, как я усадил баронессу в моторную лодку, присланную полковником Каздаром к подножию Тауэра, меня схватили, потом судили, я отсидел срок, но теперь меня выпустили, потому что британцам известно, что я лучше знаю Берлин, чем многие их агенты, они хотели получать достоверную информацию о разрушениях в Берлине в результате бомбежек. Они предложили мне свободу, если я добуду им такую информацию, сбросили меня с парашютом в одном из пригородов Берлина. Я отправился к рейхсмаршалу и выложил карты на стол. Он мудро рассудил, что я прибыл с самыми честными намерениями и что мне можно найти применение.

Грегори перевел дух и продолжил:

– И, смею утверждать, мой фюрер, что применение мне нашлось. Вы удостоили меня вашего доверия и в течение последних пяти недель мы с моим слугой-турком оккультным путем раздобыли для вас очень ценные сведения…

И совершил роковую ошибку, упомянув об оккультных сеансах. Лицо Гитлера вдруг пошло пятнами, его полупарализованная рука затряслась, когда он пытался обвиняющим жестом указать ею на англичанина, на губах показалась пена.

– Ах ты… ты… ты, дрянь! – закричал Гитлер. – Ты явился сюда с лживыми намерениями. Геринг, должно быть, совсем спятил, когда поверил тебе. Я тебе поверил, а ты… ты, как и все бывшие до тебя, обманул меня и предал. Ты употребил свои оккультные силы и способности, чтобы давать предсказания. И они все сбывались. Но почему, почему? Зачем это тебе было надо? Чтобы в чем-то по-настоящему большом, стоящем деле я бы тебе поверил. Ты вселил в меня ложные надежды, надежды на чудо. Ну где оно, твое чудо? Это была ложь! Ложь!

Обернувшись к Грауберу, он приказал:

– Господин обергруппенфюрер. Забирайте его и делайте с ним, что хотите.

За этим взрывом фюрерова темперамента воцарилось молчание. Тонкие губы Граубера сложились в хищный кошачий оскал.

Борман пожал плечами и скомандовал фон Белову:

– Позовите охрану.

Во рту у Грегори пересохло, вся кровь, кажется, мощным приливом ударила в голову.

За последние недели ему не раз приходило в голову желание убить Гитлера, но так как на входе их тщательно обыскивали, в бункер невозможно было пронести оружие. Поэтому осуществить покушение на фюрера было необыкновенно трудно. И независимо от того, будет ли эта попытка удачной или снова закончится провалом, покушающегося все равно ожидает один финал – смерть.