Текст книги "Мистер Себастиан и черный маг"

Автор книги: Дэниел Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Мы оба знаем, что это означает, – сказал он.

– Да. Но, думаю, стоит дать мне еще один шанс, – поспешил Кастенбаум, не позволяя отцу сказать то, что Эдди знал наперед, потому что после этого возврата назад не будет.

Отец обдумал его предложение. Смерил сына взглядом своих маленьких глазок:

– Судя по тому, что ты мне рассказал, похоже, вся проблема в девушке.

– Верно.

– А Генри артист. Артисты не решают практические вопросы. Это не их обязанность. А твоя, так ведь?

– Так.

– Тогда я не представляю, что тебя смущает.

– Я пришел к тебе за советом, отец.

– Вот я и даю тебе совет.

– Что? Не понимаю.

– Девушка, – сказал отец. – Тебе надо заняться ею. Потолкуй с ней. Открой ей глаза на то, как из-за нее всё страдает. Уверен, она поймет. – Кастенбаум кивнул. – Делай, что обязан делать. Вот все, что я могу тебе посоветовать. Делай, что обязан.

Отец посмотрел на часы. Время, отведенное на встречу, вышло. Отец встал, пожал руку сыну точно так же, как пожимал последнему посетителю перед ним и как пожмет следующему, который войдет в кабинет.

Кастенбаум знал, что он должен сделать.

*

По его мнению, план был блестящий. Он был доволен, до того доволен, что, не успев вернуться в свой одинокий офис, налил себе скотча и выпил, крякнув, как матрос. Потом позвонил Генри и рассказал, что он придумал. Что Генри нужно, так это будильник, модель из новых, какие громко трезвонят. Вместо того чтобы не спать полночи, он сможет завести будильник так, что тот станет звонить каждый час, и он будет вставать и проверять Марианну. Генри с энтузиазмом принял эту идею: отличный выход! Он сейчас же отправится покупать будильник.

Кастенбаум выждал несколько минут и позвонил снова. Трубку долго не поднимали, но наконец послышался голос Марианны.

– Алло?

– Марианна? Это Кастенбаум.

– Эдгар, привет!

– Надеюсь, я не разбудил тебя?

Она обошла вопрос и сказала:

– Генри нет дома.

– Я знаю. Он попросил меня позвонить. Планы переменились. Он хочет, чтобы мы все собрались на складе.

– У нас есть склад?

– Да. Где мы держим весь наш реквизит, – сказал Кастенбаум. – Который еще так и не использовали.

Где весь не понадобившийся магический реквизит хранился, собирая пыль и требуя за хранение деньги, которых у него больше не было. Одна мысль об этом злила, возмущала его. Но сейчас он постарался сдержаться.

– Это прямо за углом, – сказал он. – На Шестой улице.

– Не знаю. Где Генри?

– Он будет там. Верь мне.

*

Склад длиной и шириной был с городской квартал; их имущество занимало только крохотную его часть. Остальное пространство было загромождено старыми железными конторскими столами, деревянными стульями и картонными коробками, полными старых тюльпанных луковиц, по той или иной причине оказавшихся негодными, вещами, которые не выбрасывали окончательно, а годами свозили сюда из многочисленных офисов его отца, поскольку чему-то всегда можно было найти применение, хотя нельзя сказать заранее, какое именно. Добро Кастенбаума было свалено в самом дальнем углу, темном и сыром.

Он встретил Марианну у рифленой железной двери и провел ее внутрь. Ему трудно было даже смотреть на нее. Как призрак, подумал он, одно воспоминание о женщине, бесплотное. Уже мертвая.

– Генри уже здесь? – спросила она.

– Нет еще. Но скоро будет. А пока, может, взглянем на наши чудесные механизмы? Ты не все видела. Думаю, тебе будет интересно.

Проходя между складскими рядами, мимо пустых книжных шкафов и треногих столов, Кастенбаум дергал за шнуры от маленьких одиноких лампочек высоко над ними, которые почти не давали света, а лишь едва рассеивали темноту. Он посмотрел на Марианну и не мог сказать, заподозрила она что-нибудь или просто смущена. Она шла так медленно и глядела вокруг широко раскрытыми глазами, как ребенок в музее.

– Я тут всегда начинаю плутать, – сказал Кастенбаум, пытаясь отвлечь ее приятным разговором. – Настоящий лабиринт.

– Где же Генри? – спросила Марианна, и на этот раз он почувствовал нотку страха в ее голосе.

Он не удивился, ему самому было тут не по себе.

– Идет к нам, уверен.

Она остановилась:

– Нам лучше вернуться. Подождать его снаружи.

Она повернула назад, но он схватил ее за руку – чересчур резко. Он не собирался стискивать ее так крепко. Дело в том, что он был почти пьян. Он никогда не бывал слишком пьян, но почти бывал частенько, и сейчас это был такой случай. Секунду-две он чувствовал легкую растерянность. Потом отпустил ее руку и с улыбкой извинился.

– Мы уже пришли.

Он дернул очередной шнур, и, когда их глаза привыкли к теням, отбрасываемым серым светом, перед ними предстали всяческие принадлежности для создания безобидных иллюзий. В самом их виде, подумалось Кастенбауму, есть какая-то магия, и он понял, может впервые, зачем он отыскал Генри, когда тот вернулся с войны. Конечно, им двигали деловые соображения, и, повернись все иначе, успех был бы оглушительный. Но причина была не только в этом. Близости к миру, отличному от обыденного, – вот чего он искал, того, что несет в себе знание, которым обладают лишь несколько человек на свете, разгадку секретов имитации. Это знание означало, что он особенный, и в окружении всего этого он чувствовал себя особенным существом. Невероятный фокус: после всего, что с ним произошло, Кастенбаум в какой-то момент был по-настоящему счастлив.

– Ну… что скажешь?

Марианна огляделась вокруг, по ее лицу было не понять, что она чувствует.

– Этим Генри и собирался заниматься. Тем, чего ты от него хотел.

– Но не стал, – сказал Кастенбаум, выдавливая из себя улыбку. – Не стал. Не знаю, действительно ли он когда-нибудь работал с таким внушительным, таким сложным реквизитом. Больше того, мне известно, что он никогда не показывал пепперовского «Призрака». Это делали только единицы.

Не видно было, чтобы Марианну все это особо заинтересовало, – она сейчас казалась такой безжизненной, такой далекой от всего человеческого, – но Кастенбаума это не трогало. Он продолжал говорить:

– Этот номер трудно объяснить. Но в общих чертах фигура призрака проецируется на сцену, где он общается с живыми людьми. Призрак выглядит как настоящий, очень правдоподобно.

Он старался быть обходительным. Не сказал прямо: «Из тебя получился бы превосходный призрак».

Он подошел к маленькому деревянному столику, зацепился ногой за шнур, но сохранил равновесие.

– А здесь, на этом столике, могла бы стоять голова Генри, если б он захотел.

Она посмотрела на столик:

– Одна голова? Как это?..

– Не буквально. Эффект зеркал. Очень просто, но очень впечатляюще.

– Генри не пришел, – сказала она тихо. Казалось, она уже смирилась с тем, что он не придет.

– Потерпи немного, – успокоил ее Кастенбаум. – Хочу показать тебе еще кое-что. Это там, в углу.

Он снова взял ее за руку, но теперь более мягко, и повел к краю светового круга. Там они минуту постояли, молча разглядывая странный предмет.

– Что это? – спросила она.

– Колесо. Колесо смерти. Как раз для тебя, а, Марианна? – Первый раз в голос Кастенбаума закралась язвительно-горькая нотка. Осуждающая. – Я подумал, тебе оно понравится.

Теперь она поняла. Должна была понять. Судя по тому, как посмотрела на него, на колесо. Так мрачно и безнадежно. Чуть было не улыбнулась.

– Колесо смерти.

– Подойди и взгляни, – сказал он. – Пожалуйста! Подойди чуть ближе.

Она подошла. Медленно подплыла над бетонным полом и прикоснулась к колесу – к его темному, потрескавшемуся дереву, его металлическим скобам, ободу. Покачала, а потом с силой, какой он не ожидал от нее, повернула. Колесо сделало один оборот.

– Не понимаю, – сказала она.

– Тогда позволь, я объясню. – Он встал рядом с ней перед колесом. – На нем четыре скобы. Две сверху и две снизу. Ты – я имею в виду, ассистентка мага – просовываешь в них руки и ноги. И вот ты на колесе, руки разведены в стороны, ноги тоже, дюймов на двенадцать. Затем мы поворачиваем его, – Кастенбаум двинул колесо, – и, когда ассистентка начинает крутиться с ним вместе, Генри – или еще какой маг – мечет в тебя ножи. То есть по-настоящему не в тебя, а в колесо. Это кажется очень опасным, но искусному мастеру не составляет труда попадать в пустые места вокруг девушки. Это легко. – Кастенбаум пожал плечами и засмеялся. – Вот и весь фокус.

– Но это не фокус, – сказала она, прикоснувшись к одной из скоб. – Это мастерство. Меткость.

– Ты права.

– Так что может… случиться промах.

– Может. Но…

– Рискованно. Твоя судьба в его руках, и от него зависит, жить тебе или умереть.

– Да, – сказал Кастенбаум. – Думаю, что так. От него.

Марианна не сводила глаз с колеса.

– Хочу посмотреть, каково это.

– Что – каково? – спросил Кастенбаум. Этого он не ожидал. – Ты имеешь в виду…

– Пристегни меня к колесу, – сказала она.

– Конечно, – согласился Кастенбаум, к которому быстро вернулось хладнокровие. – То есть почему не пристегнуть? Становись сюда… Так… Теперь немного подними руки, перпендикулярно телу, ближе к захватам. Хорошо. Ну вот – готово.

И он крепко застегнул скобы. Сначала на запястьях, потом другие, покрупней, на лодыжках.

– Удобно?

– Да, отлично.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо.

– Теперь покрути колесо.

– Покрутить? – засмеялся он. – Ты уверена?

– Уверена.

– Голова может закружиться.

– Не страшно. Пожалуйста, покрути.

Он сделал, как она просила, и колесо стало описывать круги, сначала медленно, но, когда он подтолкнул его еще раз, закрутилось быстрей, совершив три или четыре оборота. Потом замедлило ход и остановилось. Оно было утяжелено внизу, так что ассистентка оказалась в нормальном положении, а не вниз головой.

Кастенбаум смотрел, как колесо замедляет ход и останавливается, и, когда оно окончательно остановилось, Марианна посмотрела на него с пониманием, которое, знал он, рано или поздно придет к ней.

– Генри не придет, я права?

Кастенбаум кивнул:

– Нет. Не придет.

– Почему? – Таким тихим голосом она еще не говорила.

– Я просто хотел поговорить с тобой, Марианна, наедине. Просто хотел поговорить. Генри никогда не позволил бы. А мне хотелось, чтобы ты увидела все эти вещи, которыми мы с Генри могли бы воспользоваться. Это все в его распоряжении.

– Понимаю, – сказала она, поворачивая запястья в скобах. – И что теперь будет, после того как ты…

– Он прогонит меня. Не то чтобы это имело значение, особенно теперь, когда мы в таком положении. Вот об этом положении я и хотел поговорить.

– Говори.

Она закрыла глаза.

– Я хочу, чтобы ты оставила нас. Чтобы ты ушла.

Похоже, она не поняла, что он имеет в виду.

– Ушла? Куда ушла?

– Не важно. Просто… ушла. Я дам тебе денег, достаточно, чтобы уехать куда угодно. Куда тебе захочется. Хоть в Европу.

Марианна часто задышала.

– Пожалуйста, помоги мне спуститься. Помоги спуститься, быстрей.

– Конечно.

Но, подойдя к колесу и протянув руку к скобе, сжимавшей ее левое запястье, замер. Он смотрел на Марианну; никогда он не видел ее так близко и теперь разглядел, что есть в ней что-то действительно прекрасное. Она была похожа на маленькую девочку. Кожа прозрачная, так что просвечивали темно-синие жилки на шее и щеках. В зелени зрачков – крохотные темные крапинки.

– Эдгар, отстегни меня. Пожалуйста!

Но он не двигался. Сначала она должна услышать, что он ей скажет.

– Это очень важно для меня, Марианна. И не только для меня. Для всех нас. Генри тяжело болен и не поправится, пока ты не уйдешь. Он все потеряет из-за тебя, а я знаю, ты этого не хочешь.

– Освободи меня.

– Ты уйдешь?

– Эдгар!..

– Ты должна уйти! – крикнул он на весь огромный пустой склад. Когда эхо его голоса вернулось к нему, он понял, сколько в нем скопилось злости и отчаяния. И сейчас они прорвались. – Почему ты хочешь все разрушить? Генри стремится спасти тебя. Но спасти тебя никто не может. Никто не может никого спасти; мы должны спасаться сами. Хотя не думаю, что ты хочешь даже этого. И не думаю, что ты хочешь, чтобы он жил собственной жизнью. Нет, тебе надо, чтобы он пытался спасать тебя вечно, снова и снова, пока вы оба не умрете. Разве не так?

– Нет, – сказала она тихо, но твердо. Она даже кричала шепотом. Но в следующее же мгновение она как будто передумала. – Ты прав, Эдгар. Я уйду. Оставлю вас. Ты сможешь вернуть его. А теперь сними меня с колеса.

Но Кастенбаум покачал головой: он знал, что она лжет.

– Почему ты сделала такое с нами? – Он приблизился к ней и, когда поднес руку к ее лицу, увидел, что дрожит. Он боялся ее, всегда боялся и только сейчас, когда ее руки и ноги были зажаты на колесе, отважился на такой интимный жест. – Генри говорил мне вчера о зле. О мировом зле. И хотя он не сказал этого так явно, но думаю, что он имел в виду тебя. Думаю, ты и есть зло. В чистом виде. Просто, по моему мнению, Генри не может понять этого.

– Генри выбрал меня. Из всех девушек выбрал меня.

– Он сделал неверный выбор. Все это, – широким жестом он обвел чудесные магические вещи вокруг них, – все это мы могли бы использовать, чтобы доставлять удовольствие людям, если бы он только выбрал другую, любую из тех очаровательных, роскошных, полных жизни молодых женщин. Даже не знаю, каким образом ты оказалась среди них. А ты?

Вопрос, кажется, вернул ее назад к тем дням, словно ей действительно нужно было самой это понять. Она посмотрела на Кастенбаума, но потом, будто не узнавая его, отвернулась.

– Нет, – проговорила она.

– Но должна же была быть какая-то причина.

Он был от нее на расстоянии поцелуя. Но ее губы не двигались, она не отвечала, будто и не слышала его. Хотя Кастенбаум пристально смотрел на нее, она сейчас была почти невидима: его взгляд как бы проходил сквозь нее, ни на чем не задерживаясь. Она была пуста внутри, бесплотна. Безнадежна. Она смотрела мимо Кастенбаума во тьму склада за его спиной, словно что-то разглядела там. Но там ничего не было, ничего.

– Ты убиваешь его, – сказал он. – Убиваешь.

И с этими словами повернул колесо. Она медленно сделала один оборот. Он снова толкнул колесо, сильнее. На сей раз она повернулась немного быстрей. Он толкал колесо снова и снова и при каждом обороте говорил: «Уходи, Марианна. Оставь нас!» И наконец: «Дай нам жить своей жизнью!» Он все больше приходил в отчаяние, но она каждый раз ничего не отвечала, даже после пятого, шестого и седьмого оборота. Казалось, ей уже безразлично, все безразлично. И он подумал, что так оно и есть. Он знал, что голова у нее должна сейчас кружиться, потому что у него голова кружилась оттого, что он смотрел на нее. Он уже сходил с ума. Рука коснулась кармана, и он почувствовал ее там, словно наткнулся на старую подругу: бутылку. Он глотнул и ощутил, как растекся по жилам живительный эликсир. В черепе раздался приятный гул, вскоре превратившийся в рев. Все, что он мог теперь, это смотреть, как она вращается, и он стоял, просто глядя на нее и не зная, куда от этого уйти.

И тут он заметил ножи. Они лежали на деревянной подставке у стены, за ящиком. Он отодвинул ящик, чтобы лучше разглядеть их. Там они лежали, все как один, такие блестящие, такие серебряные, светящиеся в полутьме. Их была примерно дюжина. Различающиеся по величине, от самых маленьких до последнего, размером чуть ли не с саблю, способной разрубить человека пополам. Кастенбаум даже не был уверен, что сможет поднять его, поэтому выбрал один из середины. Он был длиной в половину его руки. На рукоятке выгравирован детальный рисунок – Авраам, готовящийся отрезать голову сыну. Кастенбаум не мог оторвать от него глаз, так он был красив, а она смотрела, как он любуется им, смотрела, продолжая крутиться на колесе, которое крутилось невозможно долго.

Он отошел от стены и стал перед колесом в лужице серого света от голой лампочки над головой. Он умел метать ножи. Постоянно тренировался с тех давних пор, когда увидел выступление Торстона<sup>[23]23
  Говард Торстон (1869–1936) – американский иллюзионист, преемник Гарри Келлара, тридцать лет выступал на сцене, разъезжая по городам Америки со своим шоу, крупнейшим в его время.


[Закрыть]</sup> в их городе в тридцать четвертом году. Тогда-то он и заинтересовался магией. Торстон был потрясающ. Потрясающ! Он не был прославленным метателем ножей, но, как любой мастер его уровня, владел и этим искусством, что и показал в тот вечер. Его ассистентка стояла с завязанными глазами, и он метал в нее ножи один за другим, и она ушла за кулисы такой же прекрасной и безупречной, какой была до начала этого леденящего номера. Кастенбаум помнил, как после шоу ждал его у выхода со сцены. Он продолжал ждать, когда остальные сдались и ушли. Казалось, вечность прошла, но Торстон все-таки появился. Кастенбаум ужасно волновался, но Торстон был очень добр. Он снял свою большую черную шляпу и сказал, что ответит на один вопрос. Любой вопрос, какой мальчик захочет задать, но потом ему нужно идти. У Кастенбаума, конечно, была сотня вопросов, тысяча.

*

Как у меня. Когда Генри пришел к нам, черный маг, который даже не был черным, явился неведомо откуда и неведомо куда пропал, у меня тоже возникла тысяча вопросов. Разница между мной и Кастенбаумом та, что у меня была возможность задавать их, и я это делала каждый день, день за днем, все время. Вот так, по кусочкам, и составилась эта история. Я не имела понятия, насколько она правдива, но это не имело для меня большого значения. Я выведала его правду. Так я узнала, что меня он никогда не любил и что это никак не было связано со мной или той каменной статуей, в которую я превратилась. Дело было в нем, только в нем самом. Как он мог полюбить меня после всего, что случилось: сперва мать, потом отец, сестра и, наконец, это? У меня была тысяча вопросов, я задавала их, и он ответил на все.

Но Кастенбаум мог задать только один вопрос. И он спросил первое, что пришло в голову. «А метание ножей, – спросил он своего идола, – в этом есть какой-нибудь фокус?» И Торстон улыбнулся. Надел на голову свою большую черную шляпу и сказал: «О да, сынок, есть фокус. Нужно постараться, чтобы промахнуться».

Потерянные годы

Генри наизусть помнил дорогу, но это было единственное, что он помнил так твердо. Дорога, извиваясь, поднималась вверх по холму мимо эвкалиптов, магнолий и шелковичной рощи. Вдоль обочины тянулись заросли ежевики. Ни единого просвета в их сплошной стене теперь. Много лет назад, задолго до того, как Генри появился здесь, это была дорога для фермерских фургонов, но с тех пор ее ни разу не расширяли для машин, особенно таких больших, как ярко-красный «Бьюик-8» Генри. Если бы впереди показалась встречная машина, кому-то пришлось бы съезжать на заросший луг и ждать, пока другой проедет.

Но встречных машин не было. Генри был на дороге один. Такой высокий, что колени стукались о рулевое колесо, а голова терлась о потолок. Он рос, словно бы лишенный чувства соразмерности с остальным миром; всегда он оказывался или слишком велик для него, или слишком мал. А после того как побывал почти всякого мыслимого цвета, теперь он казался вообще бесцветным. Полупрозрачным. Тридцати лет. Я наблюдала, как он дорастает до своего горя подобно тому, как мальчишка дорастает до отцовской одежды; приходит день, и она становится ему впору.

Хотя непросто, даже для меня, вспомнить, каким он был. Воспоминания блекнут, на место старых приходят новые. Но припоминаю его на наших вечеринках, одетого в синий костюмчик и отгадывающего имена всех гостей. Он каждого знал по первому имени, а кое-кого и по второму. Ллойд Карлтон Кридер. Мисс Эбби Линн Браун. Все наши жеманные разряженные друзья, мой муж и я были так горды. Генри держал себя уже тогда как лидер. Глядя на него, думалось: «У этого малыша большое будущее». Что толку знать то, чего больше нет? Знать времена, когда было лучше. Знать, что когда-то он был мальчишкой.

Все переменилось. Когда он был тут последний раз, повсюду цвели розы, и пыльные розовые лепестки устилали дорогу, ползущую, извиваясь, в гору. Он будто покидал один мир и въезжал в другой. Возвращался во времена, когда для ухода за кустами роз держали особого человека. Звали его Кертис. Уверена, что Генри помнил его. Тот носил зеленый комбинезон и желтую кепку и любил мозолистой рукой гладить Генри по макушке всякий раз, когда видел его; он, бывало, смотрел на землю и с притворным удивлением говорил: «Кое-кто уронил веснушку!» Наклонялся и делал вид, что поднимает ее с земли и возвращает на лицо Генри. Но Кертиса явно больше не было: кусты разрослись, розы на длинных тощих побегах высохли и рассыпались при прикосновении. Над самой дорогой потрудились время, ветер и дожди. Генри представил себе, как в недолгом времени она вообще исчезнет, и никто не узнает, что было в конце нее. Собственно, глядя в зеркальце заднего вида, он видел, как она исчезает за ним, скатываясь, как ковер, уже не существуя.

Он засомневался, что сможет вернуться назад.

Перед окончательным поворотом Генри вообразил отель, каким он видел его в последний раз.

Было нетрудно оживить его в памяти. В нем было что-то настолько сказочное – изящество, «непреходящее изящество», как писали путеводители, – а его зов, как зов сирены, обращенный к тем немногим счастливчикам, которые всегда выбирали только самое лучшее, был настолько манящ, что его образ оставил неизгладимый след в особой части его мозга, предназначенной для красоты. Мраморные полы, позолоченная лепнина потолков, лестницы, которые, казалось, ведут прямо на небо, музыка, смех, благоухание прекрасных женщин. И ты испытывал отчетливое чувство, что находишься среди по-настоящему необыкновенных людей, лучших из лучших, сливок общества, даже если сам не принадлежишь к ним, даже если живешь в полуподвале с крысами. Отель «Фримонт».

Но так было давным-давно, и, как Генри, изменилось. Дивное здание с таким множеством комнат теперь походило на древние руины, обваливалось, осыпалось. Оно было пусто и мертво. Даже двери исчезли. Он остановил машину у крыльца, поднялся по ступенькам в холл и принялся бродить по коридорам. Можно было заглянуть в любой номер. Казалось, он различает в их полутьме кого-то или что-то, какие-то смутные и туманные фигуры, которые при его приближении растворялись в темноте. Из комнат тянуло холодным ветром, в пустых оконных проемах устроили гнезда темные маленькие птицы. Что случилось с этим раем? То же, что и с первым раем, подумал он: здесь свершился великий грех и Создатель изгнал его обитателей.

По черной лестнице он поднялся на седьмой этаж. Это был его прежний маршрут, которым он взбегал по десять и больше раз на дню с Ханной или без нее. Гнилую эту лестницу, на ступеньках которой теперь отсутствовала каждая третья или четвертая дощечка, он знал как свои пять пальцев. Прохладу гладких перил. Если у него вообще было детство, то вот здесь оно и проходило, в беготне по этим лестницам, игре в прятки.

У комнаты семьсот два дверь, однако, сохранилась, и она была заперта. Он поднял руку, чтобы постучаться, но передумал. Стучать не было необходимости. Он знал, кто находится за нею, и человек в комнате знал, что он придет. Должен знать. Он знал наперед, что и как произойдет, потому что сам написал сценарий этой истории. Генри ничем не мог его удивить.

Он открыл дверь, и он был там, мистер Себастиан. Сидел в том же большом, обитом красным бархатом кресле с высокой спинкой, в своем элегантном черном смокинге, в сверкающих туфлях, с зачесанными назад волосами, с улыбкой на лице, таком же смертельно-бледном, как всегда. Он был точь-в-точь как прежде, вплоть до четвертака с профилем Джорджа Вашингтона, который он вертел в пальцах.

– Генри, – сказал он, – входи.

Генри молчал. Что он мог сказать? Трудно было дышать, грудь медленно сдавливало, словно тисками. Но он сопротивлялся. Справившись, – непонятно, что это было, может, сердце, – оглядел комнату. В ней тоже ничего не изменилось. Горничная как будто только что вышла. Постель аккуратно заправлена, без единой складки, и ни пылинки вокруг.

Генри принес с собой нож, небольшой, чтобы спрятать в кармане, но достаточно острый, чтобы убить. Он нащупал его, стиснул рукоятку, но так незаметно, как это умеет делать только настоящий иллюзионист. В любой момент нож мог выпорхнуть из его пальцев, как на крыльях.

Он встретился взглядом с мистером Себастианом. Генри не испытывал страха, как не испытывает страха человек, которому нечего терять.

– Я пришел убить вас, – сказал он.

– Знаю, – невозмутимо ответил мистер Себастиан. – Знаю. Но не сейчас. Не сегодня. Позже. В другом месте, в другое время. Сегодня займемся кое-чем другим.

Четвертак продолжал скользить меж пальцев мистера Себастиана, словно по собственному разумению, словно продолжил бы свое неустанное скольжение, даже если бы Генри отрезал руку от тела.

Генри убрал нож обратно в карман.

– Значит, вам известно, почему я здесь.

Мистер Себастиан покровительственно улыбнулся:

– Конечно. Задать главный вопрос, так?

Генри кивнул, хотя был не столь уверен, как его противник.

– Я хочу увидеть ее, – сказал он.

Мистер Себастиан сделал вид, что смутился. Но, разумеется, он ничуть не смутился. Он никогда не смущался. Хотя ему нравилось прикидываться смущенным.

– Ее? Ее? Не уверен, кого ты имеешь в виду.

И в этот момент Генри увидел, как в углу комнаты открылась дверь. Он всегда считал, что это дверь в чулан. Но нет. Это была дверь в иной мир.

И я вышла.

Могу сказать, сначала он не узнал меня. Это немного расстроило меня, то, как он смотрел, не узнавая. Он видел перед собой только женщину, одетую, как обычно одевались женщины определенного достатка, – облегающее платье, оборки, корсет. Волосы забраны на затылке в пучок, лицо слегка перекошенное и землистое. Прошло много времени, как он видел его в последний раз. И все же…

– Мама! – произнес он.

Как прежде.

– Генри!

Он хотел подойти ко мне, могу сказать. Но такое было невозможно, и Генри знал это. Он не хотел проходить мимо кресла мистера Себастиана. Мы были так близко, но ближе сойтись не могли.

– Все началось с меня, – сказала я. – Все. Прости, Генри.

– Что началось?

– Все, что случилось и что еще случится. Если бы я только не умерла, вот что я имею в виду. Будь я жива, все могло бы сложиться иначе.

Бесполезно говорить что-то подобное, ничего этим не изменишь, но я должна была сказать. Я целую вечность ждала, чтобы это сказать.

– Ты болела. И ничего не могла сделать.

– Пока живешь, всегда есть возможность что-то сделать. Я просто не сделала.

Он покачал головой и улыбнулся такой доброй и прощающей улыбкой, но я ни секунды не могла больше выносить это. Отвернулась. Закрыла лицо руками и заплакала. Я действительно ничего не могла сделать, ничего, а для матери нет горшего чувства.

Мистер Себастиан сочувственно успокоил:

– Ну, будет, будет.

Затем посмотрел на дверь, и из нее вышла Марианна Ла Флёр.

Она словно вплыла в комнату, темная и бесплотная, но и красивая, как при жизни. Ничуть не изменившаяся. Возрожденная в точности такой, какой Генри хотелось ее запомнить. Когда ее нашли на складе, она выглядела иначе. Тогда она вся, с головы до ног, была украшена ножами. Ни один не миновал назначенной цели.

– Марианна! – сказал он.

Она лишь посмотрела на него своими печальными глазами.

Генри спросил себя, сколько еще мертвых там, за дверью. Нет ли там Кастенбаума? Кастенбаум был последним в длинной цепочке людей, которых он знал и любил. И пережил. Кастенбаума всего месяц назад казнили на электрическом стуле в Синг-Синге. Когда-то Генри любил его, хотя по-настоящему понял это лишь после того, как Кастенбаум умер. Он спас его после войны, в тот день на пристани. Сойдя с корабля, Генри не представлял, куда направиться, как распорядиться своей жизнью, и Кастенбаум показал ему путь. Достаточное основание, чтобы любить его.

Генри ждал, но Марианна молчала. Он лишь хотел услышать, как она произнесет его имя. Это всегда было самым прекрасным, не потому, что имя было его, но потому, что произносила его она. Мистер Себастиан явно наслаждался моментом, давая им невероятную возможность еще раз посмотреть друг другу в глаза.

– Она – нечто особенное, не правда ли? – сказал мистер Себастиан. – Мало кто с ней сравнится. Настоящая находка. Очень сожалею, что так случилось.

Генри погладил пальцами нож в кармане. Здесь нож был бесполезен, Генри знал это, но приятно было ощущать его под рукой, как все же возможное оружие.

– Марианна, – повторил он.

Но она по-прежнему молчала.

Дьявол улыбнулся.

– А теперь звезда нашего шоу. Готовы? Представляю вашему вниманию очаровательную, талантливую, утраченную, но не забытую – никогда не забываемую – мисс Ханну Уокер!

Мгновение между этим пародийным призывом и ее появлением, казалось, длилось вечно. Генри чувствовал, как колотится сердце. Его удары отдавались в голове, в кончиках пальцев. Наконец она появилась. Вышла маленькими шажками маленькой девочки, боящейся оступиться. Ей было девять лет. Волосы такие длинные и светлые, взгляд невинный, запястья по-прежнему такие тонкие, что он мог бы дважды обхватить их пальцами. И такая прекрасная, ничего прекрасней он еще не видал; он удивился, как вообще она могла существовать на свете.

Она вошла в комнату и встала рядом с Марианной. Потом, поколебавшись, перешла и встала между Марианной и мной. Я чувствовала, как ее плечико касается моего бедра. Ханна, дорогая моя девочка, немножко нервничала. Теребила пальчиками платье, глядела то в пол, то на Марианну, то на мистера Себастиана, словно не очень понимала, зачем она здесь. Потом она взглянула на Генри и заулыбалась. Едва увидев его, заулыбалась, и какой это был для него подарок, видеть ее.

– Вы убили ее, – сказал Генри мистеру Себастиану, знающий, что это так, но не окончательно уверенный. – Она мертва.

– Разумеется, она мертва, – подтвердил мистер Себастиан. – Во всяком случае, эта маленькая девочка. Как ты мог усомниться хотя бы на мгновение?

Генри что-то почувствовал в этих словах, лукавых словах дьявола.

– Что это значит? – спросил Генри. – Эта маленькая девочка мертва?

Мистер Себастиан улыбнулся и сказал почти шепотом:

– Не собираюсь отвечать на этот вопрос. Видишь ли, я окружаю свои действия атмосферой таинственности. Как маг. Ты ведь тоже не выдаешь свои секреты.

Генри посмотрел на Ханну, Ханна посмотрела на него.

– Привет, Генри, – сказала Ханна.

– Привет.

Она покраснела:

– Ты такой взрослый.

– Знаю. Это случается.

Ханна кивнула, но все же для нее это было неожиданностью, и она даже охнула.

Мистер Себастиан достал из жилетного кармашка часы и вздохнул.

– К сожалению, у нас в распоряжении не так много времени. Приступим!

Генри посмотрел на Ханну, на Марианну и на меня, а потом на мистера Себастиана.

– Что мне надо делать? – спросил Генри. – Я не знаю.

– Для того я и здесь, – ответил мистер Себастиан. – Чтобы подсказать тебе. – Он тяжело вздохнул, провел ладонью, разглаживая складки на брюках. – Уговор такой. Ты забираешь с собой одну из них.