Текст книги "Мистер Себастиан и черный маг"

Автор книги: Дэниел Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Я потряс головой, но не потому, что не поверил, но потому, что сказанное ею не укладывалось у меня в голове. Пришлось потрясти, чтобы уложилось.

– Отец отдал вас, – повторил я, словно повтор мог придать этому убедительности, больше смысла.

Она взглянула на спящего ребенка, потом на меня:

– Да. Меня не похитили. Меня удочерили. Он взял меня к себе, и я приняла его фамилию. – Она улыбнулась. – Это было не совсем законно. Никаких бумаг они не подписывали. Наверно, вы назвали бы это джентльменским соглашением.

– Не уверен, что назвал бы это так. Джентльмены обычно не отдают своих детей.

– Думайте о моем отце что хотите, – заявила она несколько высокомерно для женщины, которую однажды продали, как билет на бейсбол. – Но что случилось, то случилось.

– Должно быть, переживали.

– Да. Переживала, на первых порах. Скучала по… первому отцу. И по Генри – особенно мне недоставало Генри. Я представить не могла, что он так тяжело это воспримет. Но потом мы втроем…

– Втроем?

– Мистер Себастиан, я и пес – Джоан Кроуфорд, – потом мы зажили втроем, и это было так не похоже на мою прежнюю жизнь. Хорошо жили. Он относился ко мне как к собственной дочери. Не представляю, что стало бы со мной, если бы я не уехала с ним. У меня был дом, мистер Малвени. Я ходила в школу. В колледж. Сомневаюсь, что родной отец дал бы мне все это. Так что… да. Мне было хорошо. На удивление хорошо.

– Звучит прекрасно. – Я взял со столика вырезку. – А что скажете об этом? Газеты обычно не выдумывают.

– Отец выдумал это ради Генри.

– Ради Генри?

– Он не мог сказать Генри, что он сделал. Что отдал меня кому-то. Он не смог бы жить, зная, что Генри знает об этом. Поэтому он вызвал полицию и так далее, чтобы Генри решил…

– Что вас похитили, изнасиловали и убили. Он счел, что лучше уж Генри будет думать так? Ну и отец.

– Он не был смелым человеком, мистер Малвени. Мой отец поступил правильно в отношении меня… дал другого отца вместо себя. Я всем сердцем верю в это. Но с Генри обошелся жестоко. Вот почему я хочу, чтобы вы разыскали его. Чтобы я могла рассказать ему. Хочу, чтобы он знал: у меня все замечательно.

И это показалось мне совершенно несуразным, немыслимым. У нее действительно все было замечательно. Любому это было видно. Она была красивой женщиной, жившей в великолепном доме, с малышом, с няней при нем, с мужем, который целыми днями пропадал на работе. Она действительно выглядела счастливой, и после моей встречи и разговора с Генри я не понимал, где тут логика. Как такое могло быть возможным.

– Так вы это сделали?

– Что сделал? – спросил я.

– Нашли его? Нашли Генри? Вы сказали, что у вас есть новости, и я подумала, что вы это имеете в виду.

Свет надежды, вспыхнувший в ее глазах, мог бы осветить мир.

– Думаю, да. Нашел.

– Правда? – возбужденно воскликнула она. – О господи! Правда? Он по-прежнему маг?

Я кивнул:

– Не очень хороший, судя по сведениям, которые я собрал. Но да. Маг.

– Генри, – мечтательно проговорила она. – Вы не представляете, как часто я засыпала с мыслью о нем, просто спрашивая себя, воображая, как вновь увижу его. Я так хочу его увидеть, мистер Малвени! Теперь у меня есть семья. Не совсем то, что мне представлялось… но все же семья. Я хочу, чтобы он стал частью ее. И у нас есть деньги. Я могу помогать ему, если он нуждается. Он сможет жить с нами, если захочет. Но больше всего я хочу просто сказать ему, что я жива. Как он?

– Вы верно сказали раньше. Он обречен.

Только Ханна собралась продолжить расспросы, как что-то услышала. Я тоже. Звук подъехавшей машины. Дважды, открываясь и закрываясь, хлопнула дверца. Потом шаги на дорожке. Она бросила на меня взгляд, что называется, «похоже-я-попалась». Взгляд, название которому я знаю на восемнадцати языках.

– О боже! – проговорила она.

– Он у вас не вспыльчивый, не набросится? Я, конечно, могу защитить себя. Я не такой слабый, каким кажусь. Но полезно знать, не стоит ли принять оборонительную позу.

Она рассмеялась:

– Нет. Он не вспыльчив. Я, пожалуй, ни разу не видела, чтобы он злился.

– Неужели? Тогда к чему вся эта таинственность?

Она встала, взглянула на себя в зеркало, проверяя, как выглядит. Она хотела предстать перед этим мужчиной во всей своей красоте.

– Не хотела, чтобы он подумал, что я грустила, – ответила она. Повернулась ко мне. – Он так любит меня. Единственное его желание, чтобы я была счастлива. И я действительно не грущу. Просто мне хочется, чтобы Генри был с нами.

– Мне пора, – сказал я.

– Нет. Расскажите мне еще что-нибудь. В любом случае у нас есть минутка. Пока он включит дождеватель и полюбуется на цветущую азалию. Он всегда это делает, возвращаясь домой.

Я закрыл блокнот и убрал вместе с карандашом в карман. Потом посмотрел на нее и вздохнул как никогда глубоко. Даже в пальцах ног отозвалось.

– Пока он не вошел, сообщу вам то, что должен. Всего две вещи.

Когда люди предупреждают: «должен сообщить», вы уже знаете, что новость не будет приятной. Она застыла, как садовая скульптура.

– Ханна, – сказал я. – Мистер Себастиан – или как там его зовут – мертв.

– Что?!

– Он мертв. Это первое. – Я подумал, что стоило бы дать ей секунду, чтобы успокоиться, прежде чем продолжать. – А второе – это Генри убил его.

Она взглянула на меня так, словно вдруг распознала во мне новичка, не разбирающегося в своем деле.

– Вы в шоке, понимаю.

– Боже! Я не просто в шоке. Большей нелепости мне не приходилось слышать.

– Простите?

– Вы действительно частный детектив, мистер Малвени? Потому что если это так, то вы худший среди детективов.

– Я, конечно, могу быть худшим, но иногда, почти случайно, мне все же удается кое-что узнать. Докопаться до кое-чего.

– Но не в этот раз. Не то чтобы я вообще надеялась на вас, но…

Открылась дверь. Ханна улыбнулась и сделала мне знак своими прекрасными глазами.

– Смотрите-ка. Мой отец дома.

– Ханна, – сказал он.

Я встал и повернулся на голос.

Ее отец был в темно-синем костюме и сверкающих черных туфлях, на рантах которых виднелась засыхающая грязь. Невысокий, хилый человечек, который шел маленькими и осторожными шажками, словно боясь упасть. И слегка прихрамывал. Лицо его было смертельно-белым, точь-в-точь как описывал Генри.

– Мистер Каллахан, – поздоровался я.

Он, улыбаясь, приблизился ко мне и протянул руку. Открытый, бесхитростный человек, подумал я. Мы обменялись рукопожатиями.

– Джеймс Каллахан, – представился он. – С кем имею честь?

Ханна поцеловала его в щеку.

– Это мистер Малвени, – объяснила она. – Страховой агент.

– В самом деле? – Он ласково посмотрел на дочь. Но не поверил ей. И никто бы не поверил. – Значит… ты все-таки позвонила туда.

– Да, решилась.

Он засмеялся и обернулся ко мне.

– Ханна думает, что в наводнение нас может затопить. Я твержу ей, что все в порядке, не о чем беспокоиться. Но она настаивает, чтобы я застраховался на случай наводнения. А вы как считаете, мистер Малвени? Нашу низину может затопить?

Он так пристально посмотрел на меня, что я понял: он знает, что я не страховой агент. Но продолжал играть навязанную мне роль.

– Думаю, вполне вероятно, мистер Каллахан, – ответил я. – Невозможно предсказать, что может здесь произойти, если небеса разверзнутся.

– Уверен, мистер Малвени знает, о чем говорит, и все же я должен услышать и другие мнения.

– Я собиралась. Именно это я только что сказала мистеру Малвени, и он собрался уходить.

– Замечательно. Как Генри сегодня?

– Генри? – вырвалось у меня помимо воли и слишком резко. Но я не ожидал, что он произнесет это имя.

Каллахан с любопытством взглянул на меня.

– Мой внук, – объяснил он.

– Ах, ну да.

– Спит? – спросил он Ханну.

Та кивнула.

– Хорошо. Я сам не прочь соснуть. Но прежде переоденусь и загляну к себе в кабинет, запишу кое-что.

– Запишете?

– Джеймс ведет дневник, – пояснила Ханна. – Я называю это его хобби. Он записывает все, что с ним происходит.

– Потому что люди забывают, – сказал он, показывая пальцем себе на лоб. – А я не желаю забывать. Даже о вещах, о которых предпочел бы не помнить.

– Что ж, полезное хобби, – сказал я.

– Может быть, когда-нибудь он даст мне почитать свой дневник, – улыбнулась Ханна.

– Когда-нибудь. Обещаю.

Мы смотрели, как он поднимается наверх, и возобновили разговор, только услышав, как закрылась за ним дверь спальни. Я взглянул на малыша. Он безмятежно спал, раскинувшись в колыбельке.

Ханна попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось.

– Представляю, как вы удивились.

– Что-то вроде того, – сказал я. – Но кажется, я начинаю понимать.

– Простите меня. Я должна была объяснить.

– Ничего вы не должны. И без того ясно. Мистер Каллахан – будем теперь называть его настоящим именем – учил вас быть добродетельной. Но не получилось.

– А вы грубиян. Я бы хотела, чтобы вы были сдержанней.

– Прошу прощения. Когда я чувствую себя дураком, то начинаю грубить.

Бросив взгляд на ребенка, она сказала:

– Я совершила ошибку. Через год после окончания колледжа влюбилась в человека, который не любил меня, а когда оказалась в положении, он меня бросил. Банальная история, наверняка не раз слышали.

Я кивнул. Капелька пота сбежала у меня по щеке. Она заметила это и открыла окно. Потом повернулась ко мне и тихо заговорила, останавливаясь при малейшем звуке сверху.

– К счастью, мистер Малвени, у меня есть дом. И какая это прекрасная вещь – дом. Место, куда я всегда могу прийти. По мне, это все, что действительно нужно человеку. Пока он есть, этот рай на земле, можно позволить себе совершить ошибку-другую. Когда имеешь дом, у ошибок есть время обернуться благословением.

– Как по мановению мага, – сказал я.

Она подошла к колыбельке, взяла малыша на руки и прижала к груди, словно кто-то мог отнять его у нее.

Я посмотрел на нее и ребенка и вздохнул. Я понял, что остался ни с чем. Не в первый раз я проваливался так сокрушительно и не в последний. Но ни один участник этой маленькой драмы не был тем, кем представлялся мне вначале, и я почувствовал, что стоит, пожалуй, бросить это свое занятие и присоединиться к брату, у которого была химчистка.

Я взял шляпу и собрался уходить.

– Так почему вы не сказали, как зовут малыша? – поинтересовался я напоследок.

– Разве я обязана рассказывать вам все?

Я взглянул на нее, красивую женщину с ребенком на руках в этом раю, который она называла домом. Снаружи птицы пели на деревьях, и небо было синее, и, если становилось чересчур жарко, можно было заказать ветерок, как заказываешь стакан чаю со льдом. Вот свидетельство, подумал я. Иногда, кое-где, непонятно и необъяснимо почему кто-то счастлив.

И когда я уже был в дверях, она окликнула меня:

– Мистер Малвени.

– Да? – обернулся я.

– Интересно, почему Генри сказал, что убил его?

Я улыбнулся и задумался: что ей ответить? Но мне не хотелось быть резким, не испытывал такой потребности. Я сел в машину и уехал.

*

Я вернулся в свой офис. Ни звонков, ни сообщений, ни вообще каких-то знаков из внешнего мира, что ему известно о моем существовании, так что я сделал вид, что меня не существует, и это принесло мне что-то вроде облегчения.

Я вышел прогуляться. Ночной воздух был густ, как арахисовое масло, и в черном шерстяном костюме – единственном, имеющемся у меня, – было жарковато. Мемфис не назовешь крупным городом, поскольку он представляет собой множество маленьких городков, сшитых друг с другом как попало. Гуляю по нему ночью, и мне всегда кажется, будто я забрел на чужую территорию. Даже в таком местечке, как «Устричный бар Джо», злокачественный свет красной неоновой вывески которого сочится в непроглядную тьму, как кровь. Но у Джо меня встречают радушно, как и в другом местечке, и в следующем. Так, навещая соседей, я провожу время.

В любом другом случае я бы рассказал правду всем вовлеченным сторонам. Но не в этом. Я не мог представить, как расскажу Ханне все, что узнал о Генри, или как вернусь в «Китайский цирк Иеремии Мосгроува», разыщу Генри и сообщу то, что узнал о Ханне. Это была моя работа, и я был только вестником. Я обязан был это сделать.

Но не сделал. Вместо этого я просыпался утром, кормил своих кошек, выпивал стакан апельсинового сока, съедал тарелку хлопьев и завершал завтрак чашкой кофе. Потом ехал в офис. Когда я раньше сказал, что имею небольшое сыскное агентство, мне следовало бы уточнить, насколько оно небольшое.

Весь его штат ограничивается мной самим. Больше в нем никого нет. Неплохо было бы иметь секретаршу, чтобы по модной внутренней связи просить ее сделать что-то – принести датскую плюшку или связаться по телефону с миссис Бландерсмит. Но это повлекло бы за собой кое-какие серьезные изменения в моем образе жизни, какие, знаю, я не могу себе позволить. Я приобрел маленький настольный календарь и, отмечая очередной прошедший день, каждый раз говорил себе: вот еще один прошел, когда я не сказал Ханне Каллахан или Генри правду.

К тому времени Ханна звонила мне почти ежедневно. Я не знал, что сказать ей, поэтому не говорил ничего. «Я работаю над этим», – обычно отвечал я грубоватым, замогильным голосом, который явно звучал и не грубо, и не замогильно, потому что она продолжала названивать. Я вскоре даже начал узнавать звонок от нее – с мелодичными переливами – и перестал поднимать трубку. А она ее подолгу не опускала.

Почему это было так трудно, мне, человеку, делом жизни которого было узнавать и рассказывать правду? Все, что нужно было сделать в данном случае, – рассказать то, что я узнал. Но впервые за мою карьеру я не был уверен, будет ли от этого польза. Для любого из нас. Я не думал, будто Генри действительно верил в то, что он убил мистера Себастиана, он лишь хотел его убить. Это было желание всей его жизни. Он сочинил историю, отвечавшую этому желанию, хорошую историю, какую мог бы постоянно пересказывать всякому, у кого хватит терпения выслушать ее, и, если слушатели поверят, может, и он сам начнет верить в нее, каждый раз чуть больше, пока благодаря повторам реальность его жизни потускнеет и на ее месте… на ее месте он увидит что-то еще. В сущности, у Генри Уокера было две истории жизни: в одной он винил себя за то, что убил человека, которого никогда не убивал, в другой – оплакивал смерть той, которая была жива.

Между тем звонки не прекращались.

*

Я говорил, наверно, полчаса, а потом дал им, Руди, Джей-Джею, Дженни и Мосгроуву, переварить услышанное. Трудно было сказать, что они чувствовали, но все – особенно Дженни – были под впечатлением. Иеремия и Руди покачали головой, глядя в посыпанный опилками пол, а Джей-Джей откусил от плитки табака и принялся жевать. Слышно было, как снаружи переступала копытами лошадь. Чей-то голос: «На следующей неделе, что пристал!»

Первым после нескольких минут глубокой задумчивости заговорил Руди:

– Да, Генри всегда был горазд на выдумки, это уж точно.

– Факт, – подтвердил Иеремия. – Я, например, никогда не верил ни единому его слову.

– А кто верил? – подхватил Джей-Джей. – Хотя до такого додуматься – это слишком. Ни в какие ворота не лезет.

– Да уж, – поддакнул Иеремия. – Куда дальше.

Руди потер свою огромную, в шрамах челюсть и сказал задумчиво:

– А все-таки одно дело выдумщик, а другое – враль. Я не думаю, что он все врал.

– Нет, не врал, – сказала Дженни. – Никогда. Видно было, что она верит в это всем сердцем.

– Не знаю, Дженни, – засомневался Джей-Джей. – Он пробыл здесь почти целый год, пока я не узнал, что он не негр. Случайно обнаружил, зайдя к нему в трейлер, когда он накрасился только наполовину. Говорю, я просто обомлел.

– Но, – продолжал размышлять Руди, – если Генри таки соврал в этом – просто допустим, что соврал, – значит, он никогда не убивал дьявола.

Он взглянул на Дженни. Пепел от сигареты осыпал ей подбородок и грудь, и Руди легко, как перышком, смахнул его ладонью.

– Что значит… – продолжил было Руди и смолк.

– Ты в порядке, Руди? – спросила Дженни.

– В порядке, – ответил он. – Просто думаю.

Джей-Джей засмеялся:

– Я вот не купился на это. Никто не может убить дьявола. На то он и дьявол.

– Джей-Джей дело говорит, – поддержал его Иеремия. – Это исторически доказано. Ни один человек не может убить дьявола.

Глаза Дженни метались между нами. Поскольку это была единственная часть ее тела, способная на какое-то реальное движение, это было равносильно тому, что для другого стремглав пробежать три городских квартала. Это стоило ей большого напряжения, и она выбилась из сил.

Наконец ее взгляд остановился на мне.

– А вы, вы считаете, что он был дьявол? – спросила она меня.

– Джеймс Каллахан? По мне, он не был похож на дьявола. Он любит свою дочь, ведет дневник. Одевается с иголочки.

– Именно так дьявол и маскируется, – сказал Джей-Джей. – Если б он всегда выглядел как дьявол, мы бы знали, что это дьявол. Тогда у нас не было бы с ним проблем.

– Точно! – воскликнул Иеремия и драматически, как профессиональный оратор, понизил голос. – Если б мы видели, как он приближается к нам, мы могли бы сказать: «Изыди, сатана!» Что-то в этом роде. А он хитер, прикидывается другим, кем-то хорошим. Как, например, этот Джеймс Каллахан. – Он замолчал и впал в глубокую задумчивость, достойную сложности сего предмета. Потом очнулся. – Да. Думаю, на самом деле он мог быть дьяволом. Но это не больше чем догадка, основанная на фактах.

– По правде говоря, – подал я голос, – у меня другое мнение. Я считаю, что дьявол тут вообще ни при чем. И Генри никогда не встречал его. Что, если дьявол все-таки существует, то он не появлялся тут последние лет тысячу. Что он понимает: мы начеку.

Никто не смотрел на меня. Моя дешевая мудрость осталась висеть в воздухе.

– Что за чушь! – рассмеялся Иеремия.

– Да еще какая! – прибавил Джей-Джей. – Дьявола нет! Ха-ха-ха.

Руди продолжал сидеть с озадаченным видом. Иеремия и Джей-Джей смеялись и смеялись, а Руди все качал головой, мысли боролись в нем, как атлеты на арене. Он просто не мог поверить тому, что я рассказал. Наконец он вздохнул великаньим вздохом.

– Значит, по-вашему, все, что Генри говорил нам, было враньем?

Мне не хотелось разбивать ему сердце, поэтому я промолчал. Но Дженни, сердце которой уже было разбито, ответила за меня:

– Он не врал. Ты должен понимать, где правда, а где ложь, но Генри этого не понимал. Не понимал разницы.

И тут, по сей день не знаю почему, Руди заплакал. Он пытался удержать слезы, но они хлынули у него из глаз, и он уже не мог остановиться.

– Генри ведь никого не убил? Даже человека?

– Этого я не говорил, – ответил я. – Конечно, он убил кого-то. Просто это был не дьявол и не мистер Каллахан.

– А кого? – взмолился Руди. – Кого?!

Глаза всех присутствовавших в шатре устремились на меня. Джей-Джея, Иеремии, Руди. Я даже слышал ржавый скрип шеи Дженни, пытавшейся посмотреть в мою сторону. Никогда в жизни не было у меня ни более внимательных, ни более странных слушателей, которые хотели, даже жаждали услышать мое мнение об этой истории, после чего выложить мне свое. Потом мы отделили бы все, чего не знали, от всего, что знали, и таким способом, надеюсь, пришли к чему-то, относительно похожему на правду.

В машине

20 мая 1954 года

Наконец опустилась ночь. Фары «флитлайна» едва прорезали тьму, когда машина с подспудной жаждой смерти шла юзом на каждом невидимом повороте. На небе появились луна и звезды, но сейчас они казались такими далекими, мерцающие и светящие совершенно бесполезно.

Тарп сидел за рулем. Корлисс – рядом с ним. Джейк и Генри – на заднем сиденье. По радио ди-джей поставил новую пластинку: песенку «Ёжиков»<sup>[25]25
  Канадская поп-группа, назвавшая себя по стрижке «ёжиком» (Crew Cuts). Была популярна в 1950-1960-е гг.


[Закрыть]</sup> «Жизнь могла б стать мечтой». Он сказал, что любит эту вещь, прибавил звук, заставил всех замолчать и подпевал: «Жизнь была бы мечта… если б мог тебя взять с собой в рай». Но даже распевая, он не снимал ноги с педали газа. Словно сидел в аттракционном автомобильчике. «Я могу вести и с закрытыми глазами», – сказал он перед этим, не обращаясь ни к кому конкретно. Потом, под новую песенку, «Смотрите-ка», он на скорости пятьдесят миль в час, ухмыляясь, снял руки с баранки. В зеркальце заднего вида Генри видел, как он закрыл глаза. Черный костюм Тарпа сливался с чернотой ночи, а зеленоватое свечение приборной доски, падавшее на его лицо, делало его похожим на жуткий призрак – висящую в воздухе смеющуюся голову.

Скорость была уже шестьдесят миль, так что даже малейший поворот представлял собой опасность. Их мотало, как деревья под шквалистым ветром. Иногда машину подбрасывало на ухабе, и на мгновение казалось, что они буквально взлетают, машина и ее пассажиры; можно было поверить, если хотелось, что они совершают какой-то смертельный трюк. Вроде взлета в космос. Но почти сразу же они с грохотом приземлялись, словно земля протягивала руку и хватала их, не желая отпускать от себя.

Произнеси мысленно: «Взлетай!» Если это было бы в те давние времена, подумал Генри, ему достаточно было бы сделать это – произнести мысленно: «Взлетай!» – и они взлетели бы. Генри было это по силам. «Держите свои шляпы, парни!» – сказал бы он, и они полетели бы. Тарп, Корлисс, Джейк и Генри – все они в лаймово-зеленом «флитлайне» полетели бы мимо холодной белой луны. Генри невольно улыбнулся.

Однако улыбаться было больно. Моргать было больно, дышать, быть внутри собственной кожи. Он бросил перечислять все свои переломы, порезы, разрывы, трещины, ушибы и ожоги. Итог неутешительный: он едва жив. Потерял ведро крови, он был уверен в этом, хотя не совсем уверен, большое ведро или маленькое ведерко. Но чувствовал небывалую легкость – в голове и в теле, – а острая боль перешла в приятную слабость, и он понял, что это следствие потери крови. Это было единственное, чего он до сих пор не терял. И вот новая потеря для человека, потерявшего все.

Когда песенка кончилась, Тарп выключил радио и стукнул по приборной доске: «Черт, здорово!»

И заорал песенку снова, захлебываясь встречным ветром, одновременно подражая ударнику. Вопил он во всю глотку, так что скоро был вынужден замолчать, чтобы перевести дыхание.

– Нравится тебе песенка, а, Корлисс?

Корлисс кивнул и ответил, что ему нравится и эта песенка, и эта группа.

– Они из Канады, – добавил он.

Неведомо почему, упоминание Канады побудило их обоих оглянуться назад, на Генри. Тарп засмеялся и снова стукнул кулаком по приборному щитку: Генри уже понял, что у того просто потребность постоянно тыкать во что-нибудь кулаком.

– Канада, – сказал он. – Ты не оттуда, Генри? – Тарп поймал в зеркальце взгляд Генри и улыбнулся ему. Они теперь были как старые друзья. – Ну… как тебе обратно быть белым?

Генри промолчал. Он не знал, что ответить, но даже если б и знал, не мог двинуть челюстью.

– Хорошо, да? Да? Когда Джей сказал – помнишь, как он сказал, Корлисс? – когда он сказал: «Да он и не ниггер», я подумал, что он рехнулся, последние остатки ума потерял. Ты помнишь, Корлисс?

– Еще бы не помнить, помню.

– Но будь я проклят, если он не был прав. Как ты это просек, Джейк?

Но Джейк тоже промолчал. Мысли его блуждали где-то далеко. Тарп, правя одной рукой, преодолел S-образный поворот, Генри повалился на Джейка, и это вернуло его к действительности.

– Я не просекал. То есть у него глаза и все лицо были в крови, и я хотел вытереть ее, и… ты знаешь, что получилось.

– Отличная история, – сказал Тарп. – Никто не поверит, но отличная.

Генри не был уверен, не пропустил ли он что. Он не понимал Тарпа. Возможно, засыпал на несколько секунд, но эти провалы были такими внезапными и краткими, что трудно было сказать, что в действительности происходит. Казалось, мир разорвали на мелкие кусочки и снова сшили, но не в прежнем порядке. Что-то изменилось, чего-то не хватало, и Генри не мог сообразить, чего именно.

Под ногами на полу собралась лужица крови, черней, чем тьма. Несколько секунд Генри смотрел, как она перекатывается вперед и назад по резиновому коврику на полу, пока Тарп не затормозил резко, объезжая сук, упавший поперек дороги, машина остановилась, и кровь утекла под сиденье и там исчезла. Даже когда машина тронулась вновь и набрала обычную бешеную скорость, кровь не появилась из-под сиденья.

– Что-то вид у него не очень, – сказал Джейк, но слишком тихо, и его не услышали. Поэтому он повторил: – Генри неважно выглядит.

– Что? – раздраженно спросил Тарп.

То ли не расслышал, то ли неуверенный, стоит ли его слушать.

– Генри малость побледнел, – сказал Джейк.

Корлисс засмеялся.

– Это шутка? – Он повернулся к Джейку. – Шутка, да? Побледнел… побледнел, потому что не негр, правильно?

– Нет, – ответил Джейк. – Побледнел, потому что, кажется, умирает.

Веки Генри трепетали, как крылышки. Как крылышки птицы, которую Джейк спас когда-то, а потом ее сожрала кошка. Генри напомнил ему тот случай.

Тарп пытался оценить положение, разглядывая Генри в зеркальце, левой рукой он стискивал руль, каким-то сверхъестественным чутьем находя дорогу сквозь тьму, которая непроницаемым покровом окутывала их. Тарп умел водить машину.

– Эй, Генри! – позвал он его, словно желая разбудить.

Но Генри молчал. Его глаза были открыты и смотрели прямо на Тарпа, но он ничего не говорил. Тарп глядел то в зеркальце, то на дорогу.

– Генри, Генри, Генри! Ты там не загибаешься? Держись, парень. Скажи, что ты держишься, приятель! Давай. Улыбнись твоему новому другу.

Тарп не мог долго смотреть на Генри. Что-то было сейчас в его облике, отчего это было трудно.

– Не уверен, что он считает нас своими друзьями, Тарп, – сказал Джейк. – Нас, которые сделали с ним такое.

– Ты, сучонок, – огрызнулся Тарп. – Теперь так заговорил? Я извинился перед ним. Сказал, что, если б мы знали, что он не проклятый негр, ничего такого не случилось бы. Думаешь, мне сейчас не дерьмово, Джейк? Дерьмово. Думаешь, я не чувствую себя идиотом? Ошибаешься. Честно говорю. Но о чем я все время думаю – это из-за чего мы решили, что он негр? Из-за чего? Из-за той поганой афиши, где было написано, что он негр!

– Точно, – поддакнул Корлисс. – У него была афиша.

– Он мог бы сказать нам. Сказать что-нибудь. Написать что-нибудь вроде… а, да не знаю, может, написать внизу: «Я не негр». Понимаешь, о чем я, Джейк?

Братья взглянули друг на друга в зеркальце.

– Понимаю, – ответил Джейк. – Он словно сам нарывался.

– Ему надо просто продержаться, – сказал Тарп. – Только продержаться немного, пока мы не отвезем его домой.

– Домой?! – воскликнул Джейк. – Мы везем его домой? Надо везти его в госпиталь, Тарп. Посмотри на него.

– Выглядит неважно, – согласился Тарп, бросив в зеркальце взгляд на Генри. – Но, если отвезем его домой, вытащим из машины и как следует посмотрим, что с ним, тогда и сообразим, как поступить. – Тарп засмеялся, словно закашлялся. – Да, я его отделал. Но все-таки под конец сдерживался. Да. И вообще не пристрелил его, так что…

Джейк отвернулся и смотрел в окно.

– Наверно, получишь медаль за это.

– Меня тошнит от тебя и твоей дребедени.

Тарп включил радио, чтобы не слышать, что ответит Джейк, чтобы вообще ничего не слышать. Звучала песенка Перри Комо «Может, глаза твои не сияют, как звезды».

Генри открыл глаза. Понял, что его голова лежит на плече Джейка, но не знал, давно ли. Единственное, что он знал, это что опустил голову на плечо Джейка и тот не попытался освободиться, и это хорошо. Он на несколько минут перенесся куда-то, подумал Генри, был одновременно в двух местах. Впервые за долгое время он подумал о Марианне. Мысли о ней заставили его ощутить себя одиноким, но, с другой стороны, она всегда заставляла его чувствовать себя одиноким, даже когда была жива. О ком бы он ни подумал, ему становилось одиноко. Это было невыносимо. Оказаться в такой ситуации одиноким, когда привык, что всегда рядом с тобой кто-то есть, – это тяжело.

Тарп поймал в зеркальце взгляд Генри, а тот – его.

– Очнулся, приятель?

Генри открыл рот, но не мог выговорить ни слова. Он пытался сказать: «Я тебе не приятель». Но только и смог, что выдавить улыбку.

Тарп улыбнулся в ответ.

– Видишь, Джейк, – сказал он. – Он еще держится. Может улыбаться. Я не доктор, но, по мне, это значит, что он о'кей. То есть оклемается.

Джейк посмотрел на свое плечо: на футболке было красное пятно; кровь сочилась у Генри из уголка рта.

– Что мы будем с ним делать, Тарп? Помочь мы ему ничем не можем. Давай отвезем его в больницу, может, у них что получится.

Корлисс подпевал радио, пока песенка не закончилась.

– Хорошая песня. Старина Перри Комо умеет петь, а?

Тарп кивнул сквозь дым сигареты, прилипшей к губам.

– Я хочу, чтобы мама с ним встретилась.

– С Перри Комо? – спросил Корлисс.

– С Генри, – ответил Тарп. – Хочу, чтобы мама встретилась с Генри.

Корлисс с Джейком оторопело посмотрели на Тарпа.

– Ты хочешь познакомить его с мамой? – переспросил Джейк.

– Да, – кивнул Тарп. – Хочу, чтобы он показал ей какой-нибудь фокус.

Дорога стала прямой, гладкой, как ковер, и Генри понял, что они выехали на асфальт. Он даже видел встречные машины, пролетавшие мимо, как ракеты.

Он услышал, как Тарп произнес слово «фокус».

– Ей это понравится, Джейк, – сказал Тарп. – Ты это знаешь.

– Если ты этого хочешь, тогда, наверно, незачем было ломать ему руки.

– Я не ломал.

– Это был я, – сказал Корлисс. – Наверняка я. – Он обернулся назад, посмотрел на Генри, и его глаза были большие, как у коровы, и такие же печальные. – Очень извиняюсь. Очень.

– Какой фокус ты хочешь, чтобы он показал, Тарп? – спросил Джейк.

– Еще не придумал. – Тарп смотрел в зеркальце на Генри и размышлял. – Может, тот, где знаешь, какая у человека карта, но не показываешь этого, пока все не поверят тебе. Знаешь такой?

– Вроде того, какой он показал мне?

Тарп кивнул.

Генри попытался сказать: «О'кей». Во всяком случае что-то похожее на это слово слетело с его губ на крыльях дыхания.

Это был просто звук, но вполне похожий. Тарп услышал его, Корлисс тоже: «Ты слышал, он сказал «о'кей!» – так что Джейк сдался. Он устал пытаться сохранять жизнь живым существам. Просто это было слишком тяжело.

Генри закрыл глаза, потом открыл, но, как дверь на ветру, веки снова захлопнулись. И как будто их закрыли на замок. Он чувствовал, что не может открыть их, никогда больше не откроет, как бы ни старался. Произнеси мысленно: «Откройтесь». Это все, что тебе нужно сделать, и глаза откроются. И они открылись.

Корлисс что-то напряженно обдумывал и наконец решил поделиться своими соображениями.

– Если бы мы убили его до того, как узнали, что он не негр, то убили бы его, думая, что он негр, а если так, неизвестно, поняли б мы вообще, что натворили.

– Ты меня достал, Корлисс, – отмахнулся Тарп.

– Я только хочу сказать, – вздохнул Корлисс, – что, прежде чем что-то сделать, всегда невредно подумать, чтобы потом не жалеть. – Он помолчал секунду: – Интересно, часто это бывает?