Текст книги "Роботы апокалипсиса"

Автор книги: Дэниел Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Три месяца спустя все машины в городе спятили. Мы с Бадом Косби сидим в кафе «Желудь». Бад вещает про свою внучку, которая получила какую-то «пристыжную международную премию», как он это называет. Вдруг с улицы доносятся вопли. Я осторожный, остаюсь на месте, а Бад подбегает к окну и, протерев грязное стекло, выглядывает наружу, уперев подагрические руки в колени. Секунду спустя Бадов «кадиллак» влетает в кафе через витрину – словно олень через лобовое стекло, когда ты делаешь девяносто миль в час по ночной трассе. Во все стороны летят осколки стекла и металла. В ушах звон: секунду спустя я понимаю, что Ронда, официантка, которая стоит тут же с кувшином воды в руках, орет что есть мочи.

Через новую дыру в стене я смотрю, как «скорая», мчащая по середине дороги, сбиваеткакого-то беднягу, который пытался ее остановить, и едет дальше. Бад лежит под «кадиллаком» в растекающейся луже крови.

Я удираю через черный ход и бегу в лес. В лесу ничего не происходит – там тихо, как и всегда. Это ненадолго, но сейчас там достаточно безопасно, чтобы пятидесятипятилетний человек в окровавленных ковбойских сапогах мог добраться до дома.

Мой дом чуть в стороне от магистрали, ведущей к Поуни. Я захожу внутрь, наливаю себе кружку холодного кофе и сажусь на крылечке. В бинокль видно, что машин на трассе почти нет. Затем по шоссе проносится колонна: десять машин, едут одна за другой, всего в нескольких дюймах друг от друга на максимальной скорости. В кабинах – никого; роботы добираются от одной точки до другой так быстро, как это возможно.

За шоссе, на участке соседа стоит комбайн. В нем никого нет, но от работающего двигателя распространяются волны теплого воздуха.

Я включаю полицейскую рацию, она молчит. Телефон отказывается сотрудничать, и электричество официально покинуло здание, так что дом обогревают только угли в дровяной печи. Сосед живет в миле отсюда, так что сейчас я чувствую себя чертовски одиноким.

А мое крыльцо кажется таким же безопасным, как пончик с шоколадной глазурью на муравейнике.

Поэтому я не мешкаю: кладу в пакет бутерброд с вареной колбасой, маринованный огурец, беру термос с холодным сладким чаем. Затем иду в гараж, где уже два года собирает пыль кроссовый мотоцикл «Хонда-350» – с тех самых пор, как мой сын завербовался в армию. Нет, Пол не на фронте – он переводчик, работает языком. Умный парнишка, не то что его папаша.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, я – впервые за всю жизнь – рад, что Пола нет дома. Он – мой единственный сын, кровиночка, понимаешь? А рисковать всем, что у тебя есть, – это глупо. И все же, где бы он ни был, я надеюсь, что у него есть пушка. Стрелять-то он умеет – я сам его учил.

На то, чтобы завести мотоцикл, уходит не меньше минуты – а затем я чуть было не отправляюсь на тот свет из-за того, что не обратил внимания на свою самую большую машину.

Ну да, мой полицейский автомобиль, неблагодарная скотина, пытается меня задавить, и, черт побери, у него это почти получается. Какое счастье, что в свое время я выложил лишнюю сотню баксов за ящик для инструментов, сделанный из прочной стали. Правда, ему уже конец – в него въехал передок полицейской машины мощностью двести пятьдесят лошадиных сил. А я стою в узеньком двухфутовом зазоре между стеной и проклятым автомобилем-убийцей.

Машина пытается дать задний ход; визг шин по бетонному полу похож на ржание испуганных лошадей. Достав револьвер, я подхожу к двери водителя и всаживаю пару пуль в старый бортовой компьютер.

Я убил свой патрульный автомобиль. Невероятно, да?

Я – полицейский, но помочь людям я не в силах. И похоже, что правительство Соединенных Штатов, которому я регулярно плачу налоги и которое взамен обеспечивает меня полезной штукой под названием «цивилизация», реально подставило меня в тяжелый час.

К счастью, я принадлежу к еще одному государству – к тому, которое не заставляет меня платить налоги. У него есть полиция, тюрьма, больница, ветровая электростанция и несколько церквей, а также лесничие, юристы, инженеры, чиновники и огромное казино, где мне так и не довелось побывать. Второе государство, страна оседжей, находится милях в двадцати от моего дома, в местечке под названием Серая Лошадь – родине всех оседжей.

Если хочешь дать имя ребенку, жениться и так далее – ты идешь в Серую Лошадь, в Ко-ва-хос-ца. Властью, данной мне народом оседжей Оклахомы, объявляю вас мужем и женой, как говорят в определенных случаях. Если в твоих жилах течет кровь оседжей, то однажды ты пойдешь по одинокому, петляющему проселку под названием «дорога местного значения Е-0320». Правительство Соединенных Штатов выбрало это имя и нанесло его на карту, но проселок ведет в наши владения – в Серую Лошадь.

На проселке даже указателя нет. Но дорогу домой ты и так знаешь.

Мотоцикл вопит, словно кошка, которой наступили на хвост. И когда я наконец врубаю тормоза и резко останавливаюсь посреди дороги, тепло, исходящее от глушителя, поджаривает даже сквозь джинсы.

Я на месте.

И не только я: на дороге полно народа. Оседжи – множество темноволосых, темноглазых, широконосых людей. Мужчины в ковбойках и джинсах, мощные, словно танки. Женщины… ну, в общем, такие же сильные, только в платьях. Люди едут на пыльных «универсалах», старых фургонах, кое-кто верхом. Местный полицейский рассекает на мотовездеходе в камуфляжной окраске. Со стороны кажется, будто люди собрались в турпоездку. Весьма умно с их стороны – ведь у меня такое чувство, что она будет длиться вечно.

Нами руководит инстинкт: если ты получил хорошую трепку, ты мчишься домой, чтобы зализать раны и набраться сил. Это наша родина. Старейшины живут здесь круглый год, в основном присматривают за пустыми домами. Но каждый июнь в Серой Лошади проходит и’н-лон-шка,большой танец, и тогда каждый оседж, который может ходить, и многие из тех, кто не может, возвращаются домой. Такие ежегодные странствия – ритуал, и он остается с тобой до самой смерти. Эту дорогу ты помнишь наизусть.

Конечно, у оседжей есть и другие города, но Серая Лошадь – особенный. Когда племя прибыло в Оклахому по Дороге слез, исполнилось пророчество, данное оседжам много веков назад, – что мы поселимся на землях, которые принесут нам сказочное богатство. Потом в резервации нашли нефть, а договор, по которому нам принадлежат все права на недра, пересмотру не подлежит, вот и вышло, что пророчество попало в точку.

Эта земля стала нашей очень давно. Здесь, на равнинах, наш народ приручал диких псов. В незапамятные, доисторические времена другие темноволосые и темноглазые люди строили курганы, которые могли бы посостязаться с египетскими пирамидами. Мы заботились о земле, и после многих страданий она отплатила нам сторицей.

И если теперь племя оседжей малость задирает нос, то неужели это наша вина?

Серая Лошадь находится на вершине небольшого холма, меж узкими ущельями, промытыми ручьем Серой Лошади. Проселок приведет тебя почти до места, но в сам город можно попасть только по тропе. Ветровая электростанция на западе вырабатывает электричество для нашего народа, а излишки мы продаем. Вид у города, в общем, довольно непримечательный – просто опушка на вершине холма, который оседжи выбрали в незапамятные времена для проведения своего самого священного танца. Серая Лошадь – тарелка, поднятая вверх, предложенная богам, чтобы они наблюдали за церемониями и следили за правильностью наших действий.

Говорят, что и’н-лон-шкауже более ста лет возвещает о наступлении новой весны. Но лично я в этом не уверен.

Старейшины, которые выбрали Серую Лошадь, были людьми суровыми, пережившими геноцид. Они видели истребление своего народа, видели, как на землю льется кровь соплеменников. Так неужели Серая Лошадь случайно оказалась рядом с источником воды, на господствующей высоте, все подходы к которой хорошо простреливаются? Не знаю. Но место шикарное – маленький симпатичный холм, затерянный в глуши.

И главное, что и’н-лон-шка– не танец возрождения. Его всегда начинают главы семейств – да, конечно, за ними вступают женщины и дети, но первыми пляшем мы, парни. И, если честно, есть только одна причина оказать уважение старшим сыновьям – мы ведь воины.

И’н-лон-шка– танец войны. И так было всегда.

Быстро вечереет. Я шагаю по крутой тропе, ведущей к городу, обгоняю семьи, которые тащат на себе палатки, снаряжение и детей. Выйдя на плато, я вижу мерцание костра, щекочущего сумеречное небо.

Кострище находится посередине прямоугольной площадки, по периметру стоят скамейки, сделанные из бревен. Искры прыгают и летят в небеса, к только что выглянувшим звездам. Ночь будет ясной и холодной. Люди, сотни людей – раненых, напуганных, но преисполненных надежды, сбиваются в небольшие группки.

Подойдя поближе к костру, я слышу вопль.

Хэнк Коттон схватил какого-то парнишку лет двадцати, не больше, и трясет его, как тряпичную куклу.

– Проваливай! – орет Хэнк.

Росту в нем добрых шесть футов, а силы не меньше, чем у черного медведя. Хэнк Коттон – бывший футболист, и притом хороший, и местные люди поверили бы ему скорее, чем самому Уиллу Роджерсу, если бы тот вдруг встал из могилы с лассо в руке.

Парнишка обмяк, словно котенок, которого мать тащит за шкирку. Люди, окружившие Хэнка, испуганно молчат. Я чувствую, что мне придется разбираться с этим делом, раз я блюститель порядка и все такое.

– Хэнк, что происходит? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня сверху вниз, затем отпускает парнишку.

– Лонни, этот гад – чероки, и здесь ему не место.

Он слегка толкает юношу, и тот растягивается на земле.

– Давай, мальчик, катись к своему племени.

Парнишка разглаживает порванную рубашку. Он высокий, тощий и длинноволосый – полная противоположность оседжи, которые возвышаются над ним.

– Успокойся, Хэнк, – говорю я. – У нас чрезвычайная ситуация. Ты сам прекрасно понимаешь, что в одиночку парень долго не протянет.

– Моя девушка – оседжи, – подает голос парень.

– Твоя девушка умерла, – отрезает Хэнк, и голос у него дрожит. – И в любом случае ты не из нашего племени.

Хэнк, который в свете костра кажется еще более огромным, чем на самом деле, поворачивается ко мне.

– Ты прав, Лонни Уэйн, ситуация в самом деле чрезвычайная. Вот почему мы должны быть с нашимнародом. Если станем пускать сюда чужаков, то не выживем.

Он топает, заставляя парня вздрогнуть.

– Вали отсюда, биека!

Глубоко вздохнув, я встаю между Хэнком и парнишкой. Как и следовало ожидать, Хэнку не по вкусу, что я вмешиваюсь, и он тыкает огроменным пальцем мне в грудь.

– Отойди, Лонни. Я серьезно.

И пока дело не дошло до драки, в спор вступает хранитель барабана. Джон Тенкиллер – тощий как щепка, темная кожа покрыта морщинами, а глаза ясно-голубые. Он живет здесь уже целую вечность, но благодаря какой-то магии до сих пор гибок, словно ивовый прут.

– Довольно, – говорит Джон Тенкиллер. – Хэнк, ты и Лонни Уэйн – старшие сыновья, но, при всем уважении, это не значит, что вам все дозволено.

– Джон, – отвечает Хэнк, – ты не видел, что творилось в городе. Там была настоящая бойня. Мир рушится, и наше племя в опасности. И те, кто не из нашего племени, – враги. Мы должны сделать все, чтобы выжить.

Джон дает Хэнку договорить, затем переводит взгляд на меня.

– Джон, дело не в том, кто из какого племени, и даже не в том, белый ты, коричневый, черный или желтый. Угроза, черт побери, существует, но она исходит не от людей.

– От демонов, – шепчет старейшина.

– От машин, – отвечаю я. – Только не надо рассказывать мне байки про чудовищ и демонов. Нам противостоит кучка дурацких старых машин, и мы в силах их уничтожить. Но роботы не выбирают – они хотят убить нас всех, всех людей.Мы в одной лодке.

Хэнк уже не в силах сдерживаться.

– Для чужаков наш барабанный круг закрыт!

– Верно, – говорит Джон. – Серая Лошадь – священное место.

Тут у парнишки совершенно некстати сдают нервы.

– Да брось ты! Мне некуда возвращаться! Черт побери, там же ловушка, там все мертвы! Меня зовут Жаворонок Железное Облако, понял? Я такой же индеец, как и все здесь. И ты хочешь меня убить просто за то, что я не оседжи?

Я кладу Жаворонку руку на плечо, и он умолкает. Становится очень тихо – слышно, как трещат дрова в костре и стрекочут сверчки.

– Давай сначала спляшем, Джон Тенкиллер, – говорю я. – Происходит что-то важное, и мое сердце говорит, что мы должны выбрать наше место в истории. Так что давай сначала спляшем.

Хранитель барабанов опускает голову. Мы сидим, не шелохнувшись, и ждем его решения. По правилам хорошего тона мы могли бы ждать так до самого утра, если понадобится. Но в этом нет необходимости. Джон поднимает глаза и пронзает нас взглядом.

– Мы будем танцевать и ждать знамения.

Женщины помогают нам одеться в меха выдры, украшают нас перьями, лентами и бусами, а затем Джон Тенкиллер достает туго набитый кожаный кошель и, засунув туда два пальца, вытаскивает комок сырой охры. Затем хранитель барабанов проходит мимо десятка танцоров, стоящих в ряд, и мажет лоб каждого красной глиной.

Полоска охры холодит кожу – это огонь ци-жу.Она быстро засыхает, становясь похожей на кровь. Возможно, это символ того, что ждет нас в будущем.

В центре площадки стоит тяжелый барабан. Сидя на корточках, Джон выбивает ритм: «том-том-том» – разносится в ночи. Мелькают тени. Темные глаза зрителей устремлены на нас. Один за другим мы – старшие сыновья – встаем вокруг барабана и пускаемся в пляс.

Десять минут назад мы были полицейскими, адвокатами, водителями грузовиков – сейчас стали воинами. Мы погружаемся в древнюю, доисторическую традицию.

Внезапное превращение меня тревожит. Этот танец войны – сцена, застывшая в янтаре, неотличимая от подобных ей, проходивших много веков назад.

Танец начинается, и я представляю себе вечно меняющийся, пьяный, безумный мир людей за пределами площадки. Этот мир идет вперед, не разбирая дороги, и только мир оседжей остается неизменным, они пустили корни здесь, в свете и тепле костра.

И поэтому мы танцуем. Звук барабана и движения людей гипнотизируют. Каждый из нас сосредотачивается на себе, но естественным образом мы обретаем общую для всех гармонию. Мужчины-оседжи – ребята крупные, но мы пригибаемся, прыгаем и скользим вокруг костра изящно, точно змеи. Закрыв глаза, танцуем вместе, словно мы единое целое.

Двигаясь по кругу, я вижу, как в сосудах опущенных век пульсирует красный огонек. Затем красноватая тьма распахивается передо мной, словно огромная темная пещера. Это мой мысленный взгляд. Я знаю, что скоро увижу картины будущего.

Ритм движения заставляет нас отбросить все мысли в сторону. Мой мысленный взгляд показывает мне испуганного мальчика из магазина мороженого. В ушах звенит данное ему обещание. Я чувствую запах крови на белом кафельном полу. Я поднимаю глаза: из подсобки магазина выходит человек. Я иду следом. Остановившись в темном дверном проеме, загадочная фигура медленно поворачивается ко мне. Я содрогаюсь и давлю в себе крик, увидев ту самую демоническую ухмылку, нарисованную на пластмассовом лице моего врага. В трехпалой клешне машины бумажный журавлик.

Барабан умолкает.

За двадцать биений сердца наш танец прекращается. Я открываю глаза: остались только мы с Хэнком. При каждом выдохе изо рта вылетают белые облачка, рукава покрыты инеем. Когда я потягиваюсь, суставы трещат, словно хлопушки. Тело чувствует себя так, будто только что проснулось, но разум все время бодрствовал.

Небо на востоке розовое, словно кожа младенца. Костер полыхает со страшной силой. Соплеменники спят вповалку у огня. Наверное, мы с Хэнком танцевали несколько часов, точно роботы.

Затем я замечаю Джона Тенкиллера – он стоит, не шелохнется. Потом медленно-медленно указывает в сторону рассвета.

Там, среди теней, стоит белый человек. Его лицо окровавлено, лоб покрыт коркой из осколков стекла. Мокрые штаны облеплены черной грязью и листьями. Человек шатается, и осколки сияют в свете костра. Левой рукой мужчина держит младенца; девочка спит, уткнувшись лицом в его плечо. Перед папой стоит мальчик лет десяти, совершенно обессилевший. Правую руку мужчина положил на тощее плечо сына.

Жены или кого-то еще не видно.

Я, Хэнк и хранитель барабанов с любопытством разглядываем человека. Наши лица вымазаны охрой, на нас одежда, изобретенная еще до появления первых поселенцев, и, наверное, этот парень чувствует себя так, словно попал в прошлое.

И его сынишка смотрит прямо на нас. Его глазки расширены от ужаса, а на бледном лбу алая полоска засохшей крови. Мальчика опалил огонь ци-жу,это ясно как день. Мы с Хэнком переглядываемся и чувствуем, как по коже бегут мурашки.

На мальчике метка, но ее поставил не наш хранитель барабана.

Люди просыпаются и что-то шепчут друг другу.

Пару секунд спустя Джон Тенкиллер басовито гудит хорошо заученную молитву:

– Пусть отражение пламени этого костра на небесах окрасит тела наших воинов. Воистину, в то время и в том месте тела народа Ва-жа-жестали красными от огня. И пламя взметнулось в воздух, окрасив стены самих небес алым блеском.

– Аминь, – бормочут люди.

Белый человек протягивает к нам руки; на плече мальчика остается идеальный кровавый отпечаток ладони.

– Помогите, – шепчет мужчина. – Пожалуйста. Они идут.

В ходе Новой войны оседжи не закрыли свои двери ни для одного беженца, и в результате Серая Лошадь превратилась в бастион Сопротивления. По миру ходили легенды об островке цивилизации в центре Америки, об отважном ковбое, бросившем вызов роботам.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

5

Двадцать две секунды

«Разум есть у всех – у лампы, у стола, у робота».

Такэо Номура

Час ноль

В это сложно поверить, но в то время мистер Такэо Номура был всего лишь старым холостяком, жившим в токийском районе Адати. Час ноль описан господином Номурой в интервью, и его воспоминания подтверждаются записями, сделанными камерами автоматизированного дома престарелых и работавшими в нем домашними роботами. События того дня побудили Такэо Номуру к размышлениям, которые в конце концов привели к освобождению Токио и территорий за его пределами.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

Странный звук, очень слабый и необычный. Он повторяется снова и снова. Я измеряю его периодичность по наручным часам, которые лежат в островке желтого света на рабочем столе. На какое-то время он умолкает, слышно лишь, как стрелка терпеливо отсчитывает секунды – щелк-щелк-щелк.

Чудесный звук.

«Мозг», управляющий зданием, выключает свет в десять вечера, так что во всей квартире горит только моя лампа. Сейчас три часа утра. Я дотрагиваюсь до стены – и ровно двадцать две секунды спустя слышу тихий рык. Тонкая стенка дрожит.

Двадцать две секунды.

Микико лежит на спине на моем рабочем столе. Ее глаза закрыты. Повреждения, нанесенные височной доле, я устранил. Микико готова к активации, но включать ее я пока не смею. Кто знает, что она сделает, какие решения примет.

Я касаюсь шрама на щеке. Как мне забыть о том, что произошло в прошлый раз?

Я выскальзываю в коридор. Настенное освещение приглушено. Бумажные сандалии беззвучно ступают по тонкому, яркому ковру. Снова слышен этот звук, и давление воздуха как будто меняется – словно раз в несколько секунд мимо меня проезжает автобус.

Звук доносится из-за угла.

Я останавливаюсь. Нервы требуют вернуться, запереть за собой дверь в квартирке, похожей на чулан, и обо всем забыть. Здание предназначено для людей старше шестидесяти пяти; здесь о нас заботятся. Мы не должны подвергать себя риску. Но я знаю: если здесь опасность, я должен увидеть, понять и ликвидировать ее – если не ради себя, то ради Кико. Сейчас она беспомощна, а починить ее я не могу. Поэтому я буду защищать ее до тех пор, пока не смогу разрушить наложенные на нее чары.

Однако это не означает, что я должен быть храбрецом.

Дойдя до конца коридора, я прижимаюсь ноющей спиной к стене и краешком глаза заглядываю за угол. Я уже задыхаюсь от страха – а от увиденного дыхание у меня совсем перехватывает.

На этаже ни одного лифта. На стене красивая панель – два ряда лампочек, рядом с которыми написаны номера этажей. Лампочка первого этажа горит темно-красным огоньком. Я смотрю, как сверкающая красная точка медленно ползет вверх. Когда она добирается до очередного этажа, раздается тихий щелчок – и по мере того как лифт едет все выше, мне кажется, что щелчки становятся все громче.

Щелк. Щелк. Щелк.

Точка поднимается до верхнего этажа и замирает. Я сжимаю кулаки и до крови прикусываю губу. Сначала точка не движется – но затем летитвниз с головокружительной скоростью. Когда она подъезжает к моему этажу, я снова слышу этот странный звук – звук лифта, падающего под действием силы тяжести. Пролетая мимо, лифт выталкивает в коридор поток воздуха, и за шумом ветра слышны крики.

Щелк-щелк-щелк-щелк.

Отшатнувшись, я прижимаюсь к стене и закрываю глаза. Лифт проносится мимо меня, заставляя стены дрожать, а светильники мигнуть.

Разум есть у всех – у лампы, у стола, у робота. У каждого существа, у каждой вещи есть душа, есть разум, который выбирает между добром и злом. И похоже, что лифт мечтает творить зло.

– О нет, нет-нет-нет, – шепчу я. – Не хорошо. Совсем не хорошо.

Собравшись с духом, я выскакиваю из-за угла и давлю на кнопку вызова лифта. Красная точка снова ползет вверх – один этаж, другой, пока не добирается до моего.

Щелк. Щелк. Дзынь. Лифт прибыл. Двери разъезжаются, словно занавес в театре.

– Это определенно не хорошо, Номура, – говорю я сам себе.

Стены лифта покрыты кровью, внутренностями и следами ногтей. Я содрогаюсь, увидев вмятины в монтажном кронштейне, которым крепится лампа на потолке; лампа отбрасывает странные розовые тени. Трупов нет, видны лишь кровавые отпечатки, похожие на следы домашних роботов, которые работают здесь.

– Что ты наделал, лифт? – шепчу я.

«Дзынь», – настаивает он.

За спиной раздается звук, который мог бы издавать поршень, двигаясь по трубе с вакуумом: едет роботизированный служебный лифт. Но я не могу отвести взгляд, все пытаюсь понять, как могло произойти такое чудовищное злодеяние. Поток воздуха холодит шею; позади открылась дверь служебного лифта. Я поворачиваюсь, и в ту же секунду в меня врезается приземистый робот-почтальон.

Застигнутый врасплох, я падаю на пол.

Робот-почтальон – спокойная, тихая машина почти без выступающих деталей, бежевый ящик размером с офисный копировальный аппарат. Обычно он доставляет почту обитателям дома. Я лежу, растянувшись на полу, и вижу, что его круглый огонек не сияет зеленым, синим или красным цветом – он черный. Цепляясь «липкими» шинами за ковер, машина толкает меня вперед, к открытой пасти лифта.

Я поднимаюсь на колени и хватаюсь за почтальона, тщетно пытаясь встать. Черный «глаз»-камера на передней панели почтальона наблюдает за тем, как я барахтаюсь. «Дзынь», —говорит лифт. Двери сближаются на пару дюймов, затем снова распахиваются, словно челюсти голодного зверя.

Я толкаю машину, и колени скользят, оставляя за собой две полосы на ворсистом тонком ковре. Сандалии слетают с ног. Робот-почтальон слишком тяжелый, и на его гладкой пластиковой поверхности не за что ухватиться. Дрожащим голоском я зову на помощь, но в коридоре стоит мертвая тишина. И только лампы, двери и стены наблюдают за мной. Сказать им нечего. Они – соучастники.

Нога пересекает порог лифта. В панике я сбиваю с верхней части робота-почтальона хлипкие пластиковые контейнеры для писем и небольших посылок. Бумаги порхают, падая на ковер и в лужи засыхающей крови на полу лифта. Мне удается открыть эксплуатационную панель машины, и я вслепую бью по одной из кнопок, но ящик на колесах продолжает таранить меня, запихивая в лифт. Изогнув под невероятным углом руку и собрав остатки сил, я зажимаю кнопку.

Почтальон всегда хорошо работал, так что за безумие его поразило? Я умоляю робота остановиться.

Наконец машина перестает меня толкать: у нее началась перезагрузка, на которую уйдет секунд десять. Почтальон блокирует выход из лифта, и поэтому я неуклюже забираюсь на робота. В его широкую плоскую спину вмонтирован дешевый голубой экран, и там мелькают команды в шестнадцатеричном коде.

С моим другом что-то произошло – разум робота затуманен. Я знаю, что почтальон, как и Микико, не желает мне зла – он просто попал под действие злых чар, под чужое влияние. Я постараюсь это исправить.

Если во время перезагрузки зажать определенную кнопку, включается программа диагностики. Я вожу пальцем по строчкам кода, выясняя, что же происходит в мозгу моего незлобивого друга, а затем, нажав на пару кнопок, активирую альтернативный режим загрузки.

Безопасный режим.

Распластавшись по верхней панели, я осторожно перегибаюсь и смотрю на переднюю панель. Лампочка горит нежно-зеленым светом. Это очень хорошо, но у меня мало времени. Я соскальзываю так, чтобы оказаться за спиной у машины.

– Иди за мной, Юбин-кун ^[4], – шепчу я роботу.

Наступает страшная пауза длиной в целую секунду, затем он выполняет приказ. Я бегу в свою комнату, а он, жужжа, катится следом. Нужно вернуться туда, где ждет спящая Микико. Позади меня захлопываются двери лифта. Неужели он гневается?

Пока мы крадемся по коридору, включается система громкой связи.

Ба-тонг. Ба-тонг.

– Внимание, – говорит приятный женский голос. – Чрезвычайная ситуация. Все жители рады немедленно покинуть здание.

Похлопав своего нового друга по спине, я придерживаю для него дверь. Мы заходим в комнату. Объявлению, конечно, доверять нельзя. Теперь я понимаю: машины выбрали зло и повернулись против меня. Против всех нас.

Микико лежит на спине, ни на что не реагируя. В коридоре пищит сирена, мигают огни. У меня все готово: я надел пояс с инструментами, прицепил к нему фляжку с водой и даже не забыл взять теплую шапку с плотными наушниками.

Но я не могу заставить себя разбудить мою милую – подключить ее.

В здании горят все лампы, приятный голос повторяет снова и снова:

– Все жители рады немедленно покинуть здание.

Но, помогите мне боги, я в тупике. Бросить Кико я не могу – и нести тоже, она слишком тяжелая. Ей придется идти самой. Правда, одна мысль о том, чтобы подключить Микико, приводит меня в ужас. Зло, поразившее мозг здания, может распространиться, может поразить и ее. Кико я не брошу, но и остаться не могу. Мне нужна помощь.

Приняв решение, я закрываю ладонью глаза Кико.

– Пожалуйста, подойди сюда, Юбин-кун, – шепчу я роботу-почтальону. – Нельзя допустить, чтобы с тобой, как раньше с Микико, говорили злые машины. – На панели угловатого бежевого корпуса мигает огонек режима действий. – Теперь стой смирно.

Быстро замахнувшись молотком, я разбиваю инфракрасный порт, с помощью которого проводится обновление программы диагностики. Теперь никто не сможет издалека изменить инструкции робота-почтальона.

– Совсем не больно, правда? – спрашиваю я машину, затем смотрю на Микико. – Юбин-кун, мой новый друг, надеюсь, что сегодня ты полон сил.

Рыча от напряжения, я снимаю Микико со стола и кладу на почтового робота. Прочная машина рассчитана на перевозку тяжелых посылок, и лишний груз ей нипочем. Почтальон просто направляет на меня камеру-глаз и следует за мной.

Я приоткрываю дверь и вижу неровную очередь, в которую выстроились пожилые обитатели дома. Дверь в конце коридора открывается, и на лестницу выходит очередной жилец. Мои соседи – очень терпеливые и очень вежливые.

Однако беда в том, что здание сошло с ума.

– Остановитесь, остановитесь! – бормочу я, но, как обычно, никто не обращает на меня внимания. Жильцы избегают смотреть мне в глаза и идут дальше, один за другим.

Вместе с верным Юбин-куном мы добираемся до лестничной клетки, опережая какую-то женщину, которая стоит в очереди последней. Огонек над дверью укоризненно светит мне желтым.

– Господин Номура, – говорит здание нежным женским голосом, – пожалуйста, подождите своей очереди. В данный момент пройти через дверь рада госпожа Ками.

– Не ходите туда, – бурчу я старухе, одетой в банный халат. Взглянуть ей в глаза я не решаюсь и вместо этого придерживаю ее за локоть.

В ответ мне достается свирепый взгляд. Сухонькая старушка отнимает руку и, оттолкнув меня, заходит в дверь. Затем дверь начинает закрываться, но я просовываю в щель ногу и выглядываю на лестницу.

Там настоящий кошмар.

Сбитые с толку темнотой и мигающими огнями, десятки моих престарелых соседей падают на бетонную лестницу, давят друг друга. Разбрызгиватели противопожарной системы включены, лестница превратилась в скользкий водопад. Вытяжная вентиляция работает на всю катушку, гоня холодный воздух со дна шахты наверх. Крики и стоны заглушает вой турбин. Кажется, что все эти переплетенные конечности и тела слились в единое существо, которое испытывает невероятные страдания.

Я убираю ногу, и дверь захлопывается.

Мы в ловушке. Скоро домашние роботы поднимутся сюда, и тогда я не смогу защитить ни себя, ни Микико.

– Плохо, господин Номура, все это очень, очень плохо, – шепчу я самому себе.

Юбин-кун мигает мне желтым огоньком. Мой друг, как и следовало ожидать, насторожен – он чувствует, что творится неладное.

– Господин Номура, – говорит голос из динамика наверху. – Если вы не рады воспользоваться лестницей, мы пришлем к вам помощника. Никуда не уходите. Помощь уже в пути.

Щелк. Щелк. Щелк.

Красная точка медленно ползет наверх: с первого этажа сюда едет лифт.

Двадцать две секунды.

Я поворачиваюсь к Юбин-куну. Микико лежит на бежевом ящике. Она так красива и чиста. Черные волосы разметались, на лице нежная улыбка. Микико спит и во сне видит меня, ждет, когда я уничтожу злые чары и разбужу ее. Однажды она проснется и станет моей королевой.

Ах, мне бы чуть больше времени.

Сухой, угрожающий «щелк» лифта выводит меня из задумчивости. Я беспомощный старик, который ничего не может придумать, и поэтому я просто беру безвольную руку Микико и поворачиваюсь к двери лифта.

– Прости, Микико, прости, любимая, – шепчу я. – Я сделал все, что мог, но нам некуда… Ай!

Я отпрыгиваю и потираю ногу, на которую наехал Юбин-кун. Огонек робота-почтальона бешено мигает. Лампочка на стене добралась до моего этажа: мое время вышло.

Дзынь.

Из служебного лифта, расположенного в другом конце зала, вырывается поток холодного воздуха. Маленький служебный лифт предназначен для роботов, и поэтому я никогда не обращал на него ни малейшего внимания. Дверь отъезжает в сторону, и я вижу кабину – стальной ящик размером чуть больше робота-почтальона. Юбин-кун с Микико заезжает внутрь.

В кабине осталось еще чуть-чуть места – как раз, чтобы я смог протиснуться.

Согнувшись в три погибели, я лезу вслед за роботом-почтальоном. Мы едва помещаемся в кабине. Слышно, как распахивается дверь главного лифта: я оборачиваюсь и вижу, что в залитой кровью кабине стоит ухмыляющийся домашний робот «Весельчак». По его корпусу бегут струйки красной жидкости. Он вертит головой, осматриваясь.