Текст книги "Роботы апокалипсиса"

Автор книги: Дэниел Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Туман рассеивается.

Я беру Доун за руки и обдумываю ее слова, размышляю о том, как выбраться из города. Уложить вещи. Выйти из квартиры. Перейти по мосту Джорджа Вашингтона. Идти на север, в горы, миль сто, не больше. И наконец: выжить.

Это невозможно.

– Доун, я тебя понял. Но ведь мы не знаем, как выжить в лесу – мы даже палатку ни разу не ставили. Если нам и удастся выбраться отсюда, в лесу мы умрем с голода.

– Мы не одни, я видела людей с сумками и рюкзаками – целые семьи. Они уходили из города. Кто-то из них непременно выжил, они позаботятся о нас. Мы все будем помогать друг другу.

– Именно это меня и беспокоит. Там, наверное, миллионы людей – без пищи, без крова, кое-кто с оружием. Там слишком опасно. Черт побери, сама мать-природа убила больше людей, чем машины. Нет, мы должны жить в знакомой среде – в городе.

– А как же роботы? Они ведь рассчитаны на городские условия – они могут подниматься по лестницам, но не по горам, ездить по улицам, но не по лесам. Если останемся здесь, нас найдут. Я их видела: они идут от одной двери к другой.

Слова Доун для меня как удар под дых. По телу разливается волна страха.

– От одной двери к другой? И что они делают.

Доун не отвечает.

С тех пор как это началось, в окно я не выглядывал. Целый день я провел в смятении; оно укрыло меня с головой, словно туман, и каждый стон жены лишь усиливал мою решимость. Работать руками, не поднимать головы, действовать, действовать. Не осматриваться, не говорить, не думать.

Доун даже не знает о миссис Хендерсон, лежащей на дне шахты лифта, – и о других тоже.

Я не делаю глубокий вдох и не считаю до десяти, а просто подхожу к разрыву в фольге и выглядываю наружу. Я готов увидеть кровь, трупы, бомбы и горящие развалины. Войну.

Но к тому, что за окном, я не готов.

Улицы пусты. Они абсолютно чистые. Рядом с домом припарковано много машин – они ждут. На углу 135-й улицы и Эдам-авеню, друг за другом, по диагонали, стоят четыре новеньких внедорожника. Между двумя машинами в центре зазор – такой, чтобы можно было проехать, но дыра закрыта «заглушкой» – еще одним автомобилем.

Все выглядит немного странно. На тротуаре гора одежды. Газетный киоск опрокинут. По улице, волоча за собой поводок, вприпрыжку бежит золотистый ретривер – останавливается, обнюхивает странное выцветшее пятно на тротуаре, затем бежит дальше, низко опустив голову.

– Где люди? – спрашиваю я.

Доун вытирает покрасневшие глаза тыльной стороной ладони.

– Маркус, они все убрали. Когда машина сбивает человека, приходят роботы и утаскивают труп. Все так чисто.

– Домашние роботы – как у богачей? Ты что, шутишь? Они ведь даже ходят с трудом, куда уж там бегать.

– Да, они медленные, но с оружием обращаться умеют. А иногда приходят другие – роботы-полицейские, приезжают гусеничные роботы-саперы с клешнями – неторопливые, но очень сильные. Мусоровозы…

– Давай… давай я сам посмотрю. Потом решим, что нам делать.

Остаток второго дня я провожу, наблюдая за тем, что происходит на улице. Квартал выглядит тихим – никакой городской суеты, никакого потока людей, который каждый день проносился по улице, словно торнадо. Жизнь в районе замерла.

А может, перестала существовать.

В воздухе висит дым, поднимающийся от горящего самолета. Из окон дома напротив, словно привидения, выглядывают старушка и ее муж.

Вечером к нашему зданию, на высоте футов тридцать, подлетает нечто размером с собачью будку, похожее на игрушечный вертолет с каким-то странным устройством под брюхом. «Будка» проплывает мимо дома и скрывается вдали.

Старик задергивает занавески.

Умно.

Через час к дому напротив подъезжает автомобиль, и сердце едва не выскакивает у меня из груди. «Человек! – думаю я. – Слава тебе господи, наконец-то нам объяснят, что здесь происходит».

Затем я заливаюсь краской и холодею: из машины выходят два домашних робота и ковыляют на своих слабеньких ногах в сторону внедорожника. Его задняя дверь открывается, и двуногие роботы достают из машины и ставят на мостовую приземистого, тускло-серого робота-сапера. Он слегка поворачивается на гусеницах, калибруя свои приборы. Угольно-черный ствол его дробовика блестит, и от этого зрелища у меня мурашки бегут по коже. Оружие выглядит практично – как и любой инструмент, предназначенный для выполнения совершенно определенной работы.

Не глядя друг на друга, три робота движутся к парадной двери дома напротив.

Кажется, она даже не заперта. Их дверь даже не заперта.И моя тоже.

Не может быть, чтобы роботы выбирали дом случайным образом, ведь многие люди бежали из города, еще больше уехало на праздники. Логика простая: слишком много дверей, слишком мало роботов.

Я вспоминаю тот загадочный вертолетик: может, он не зря здесь пролетал? Может, он заглядывал в окна, искал людей?

Как хорошо, что наши окна заклеены. Понятия не имею, почему я решил закрыть их фольгой – возможно, мне не хотелось, чтобы в мое убежище проникла хоть одна частица этого кошмара. В любом случае фольга полностью отражает солнечный свет – и, как можно было бы догадаться, она не пропускает свет, который идет изнутри.

И, что еще более важно, фольга задерживает тепло.

Через час роботы выходят из дома напротив. «Сапер» тащит за собой два мешка. Домашние загружают их и «сапера» в машину. Прежде чем уехать, один из двуногих роботов – массивный домашний, на лице которого застыла жутковатая ухмылка, – останавливается рядом с автомобилем-роботом и замирает, осматривая пустынную улицу. Я не двигаюсь, не дышу, не моргаю.

Тех стариков я больше не видел.

Ночью «смотрители» пролетают мимо нашего дома примерно каждый час. В своих кошмарах я слышу тихое «топ-топ-топ» их роторов. Мой мозг попал в бесконечную петлю и бешено пытается найти выход из ситуации.

Если не считать пары разрушенных зданий, то город, похоже, не пострадал – ровные мостовые, легко открывающиеся двери, лестницы и пандусы для инвалидных колясок. Мне в голову приходит одна мысль.

Я бужу Доун.

– Милая, ты права, – шепчу я. – Они все убирают потому, что иначе не смогут здесь действовать. Но мы можем осложнить им жизнь – причем сильно.Можем завалить улицы, чтобы нельзя было проехать, можем что-нибудь взорвать.

Доун садится на постели и недоверчиво смотрит на меня.

– Ты хочешь уничтожить наш город?

– Доун, этот город уже не наш.

– Машины разрушают все, что мы построили, – все, что построил ты.А ты хочешь им помочь?

Я кладу руку на ее теплое, крепкое плечо и отвечаю просто:

– Разрушение – это часть строительства.

Я начинаю со своего собственного дома.

Кувалдой пробиваю стены, отделяющие нас от соседских квартир. Дырки делаю на уровне пояса, чтобы не попасть по розетке, и кроме того, не лезу на кухню и в ванную. Выяснять, какие стены несущие, нет времени, поэтому я действую наугад, надеясь, что от одного отверстия потолок не обвалится.

Доун забирает из пустых квартир продукты и инструменты, я вытаскиваю тяжелую мебель в коридор и баррикадирую двери изнутри. Теперь, шмыгая по нашим «крысиным норам», мы можем исследовать весь этаж.

В вестибюле я разрушаю все, что вижу, – лифт, стойку консьержа, разбиваю горшки с растениями, разношу стены, зеркала, люстру, и складываю обломки в огромную кучу перед входной дверью. А, и еще я запираю главный вход. На всякий случай.

На других этажах я обнаружил еще нескольких людей; они что-то кричат в ответ из-за дверей, но не выходят. А в большинстве случаев на стук никто не отзывается.

Приходит время следующего этапа.

На заре я выбираюсь из дома и принимаюсь шмыгать от одной двери к другой. Если не показываться им на глаза, машины новых моделей меня не замечают, и я слежу за тем, чтобы нас всегда что-нибудь разделяло – скамейка автобусной остановки, столб или газетный киоск.

И конечно, черт побери, я не схожу с тротуара.

Снаряжение лежит там, где я оставил его три дня назад, до начала Новой войны – в подсобке моей конторы, всего в нескольких кварталах от дома. Я отношу снаряжение домой, а на закате, когда освещение самое тусклое, делаю еще один заход. Домашние роботы прекрасно видят в темноте, и спать им не нужно, так что я решаю, что от ночных походов никакой пользы не будет.

Во время первого рейса я наматываю на руку детонирующий шнур и надеваю его через голову, словно патронташ. Шнур длинный, гибкий и по-девчачьему розовый. Если обмотать его вокруг деревянного телефонного столба пять раз и взорвать, столб сломается, а если пятнадцать – то взлетит на двадцать футов в воздух и засыплет все вокруг щепками.

Но в целом детонирующий шнур – довольно стабильная штука.

В следующий свой поход я набиваю вещмешок пачками, похожими на коробки от обуви – в каждой десять капсюлей-детонаторов, – и практически в последний момент прихватываю защитные очки и затычки для ушей.

Я собираюсь взорвать дом через дорогу.

Кувалдой я пробиваю дыры в стенах и убеждаюсь, что на верхних трех этажах никого нет. Роботы уже все здесь зачистили – ни крови, ни трупов, только зловещая чистота. Отсутствие мусора пугает меня, напоминает истории о призраках – те, в которых первопроходцы находят пустые города, где в домах накрыты столы и картофельное пюре в кастрюльках еще теплое.

Ужас подстегивает меня, заставляя действовать быстро и методично. Бросив найденные консервы на простыню, я волочу ее за собой по темным коридорам.

Оказавшись на крыше, я прокладываю по ней несколько линий детонирующего шнура, не приближаясь к водонапорной башне. На верхнем этаже прикрепляю к стенам еще несколько кусков шнура, бросаю на пол часть капсюлей. От основного каркаса здания я стараюсь держаться подальше: мне хочется нанести небольшой, косметический, ущерб, а не разрушать дом целиком.

Я работаю в одиночку, тихо, и дело спорится. В обычных условиях моя команда несколько месяцев обкладывала стены геотекстилем, чтобы куски металла и бетона не разлетались во все стороны. Удивительно, как далеко летят осколки стен при взрыве. Но на этот раз осколки мне нужны: я хочу повредить соседние здания, вышибить стекла, пробить дыры в стенах, выцарапать квартиры, превратив их в подобие пустых глазниц.

Наконец, я перебегаю через улицу и врываюсь в открытую дверь гаража моей квартиры. Опускающуюся металлическую дверь «умные» машины сорвали в первый же день, когда выбирались наружу, так что сейчас внутри только «тупые» автомобили старых моделей и темнота. С детонатором в руке я пробираюсь по гаражу; меры безопасности я не соблюдал, поэтому хочу отойти вдвое дальше, чем обычно.

Ведь одного куска бетона размером с кулак хватит, чтобы превратить голову в каске в тарелку со спагетти.

Доун уже ждет меня. Она тоже даром времени не теряла.

Шины.

Шины в стопках по пять штук. Она обошла весь гараж, сняла колеса со старых машин и прикатила их к двери.

Запах тоже какой-то странный. Похоже на бензин.

Внезапно до меня доходит.

Прикрытие.

Вопросительно взглянув на меня, Доун льет бензин на колесо.

– Я зажигаю, ты катишь, – говорит она.

– Женщина, черт побери, ты гений!

Доун пытается улыбнуться, но ее лицо словно окаменело.

Мы выкатываем на улицу с десяток горящих шин. Они падают, полыхают; от них поднимаются кольца густого дыма. Мы прислушиваемся. Из темноты к нам медленно приближается пассажирский автомобиль и останавливается перед шинами – возможно, думает о том, как их объехать.

Мы отступаем в глубь гаража, нашего укрытия.

Я поднимаю детонатор и поворачиваю тумблер. Передо мной, во тьме, загорается темно-красная лампочка. Обняв Доун, я целую ее в щеку, а большим пальцем свободной руки щелкаю холодным металлическим выключателем.

Раздается громкий треск, и земля под ногами содрогается. По темному гаражу, похожему на пещеру, эхом разносится стон. Минут пять мы ждем, слушая дыхание друг друга, затем, рука об руку, идем по наклонному пандусу к выходу – и, поднявшись наверх, мы, моргая от яркого солнца, осторожно выглядываем из-за разломанных дверей.

Перед нами новое лицо города.

Крыша дома напротив дымится. Тысячи стекол разбились, и осколки, словно рыбья чешуя, покрыли мостовую похрустывающим под ногами слоем. Земля усеяна обломками, и весь фасад нашего здания поцарапан и изрыт кратерами. Лампы, дорожные знаки и телефонные столбы перелетели через дорогу. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, обломки мостовой, куски кирпичей и бетона, толстые черные провода, завязанные в узел трубы, шары, скрученные из железных прутьев, и горы другого неопознанного мусора.

Седан все еще припаркован у горы горящих шин. Его раздавил похожий на пирог кусок бетона, и арматура торчит наружу, словно кость при сложном переломе.

Небо заслоняют кольца удушливого черного дыма.

И пыль. В обычной ситуации пожарные залили бы все водой, но без них пыль оседает повсюду слоями, словно грязный снег. Следов шин я не вижу, а значит, машины сюда еще не приехали – пока. Доун уже катит горящую покрышку к перекрестку.

Посреди улицы я спотыкаюсь о кусок мусора и на секунду снова чувствую, что этот город – мой. Ногой я пинаю заднее крыло уничтоженного автомобиля, вложив в удар весь свой вес, и на листе металла остается вмятина – след моего ботинка.

Попался, сукин сын. Если твои дружки решат заняться мной,пусть учатся скалолазанию.

Закрыв рот рукавом, я изучаю ущерб, нанесенный фасадам, и вдруг меня разбирает смех. Смеюсь я долго, от души – мои радостные вопли эхом отражаются от стен, и даже Доун, на секунду оторвавшись от своего занятия, улыбается мне.

И тут появляются они. Люди. Человек пять, они выходят на свет из подъездов. Квартал не погиб – просто спрятался. Мои соседи один за другим выходят на улицу.

Ветер вздымает над головами чернильно-черные кольца дыма, там и сям горят небольшие костры, повсюду обломки. Наш кусочек Америки напоминает зону боевых действий, а мы – персонажей фильма о катастрофе. И неудивительно, черт побери.

– Послушайте, – обращаюсь я к горстке уцелевших, которые встали полукругом передо мной. – Сейчас здесь безопасно, но скоро машины вернутся и постараются все убрать. Так вот, этого допустить нельзя. Роботы предназначеныдля действий в городе – и мы должны осложнить им жизнь, а если удастся, то и остановить их.

Произнося следующую фразу, я не верю собственным ушам, но понимаю, что мы должны сделать это, даже если придется приложить все силы. Поэтому я смотрю в глаза моих выживших собратьев, делаю глубокий вздох и говорю людям правду:

– Если мы хотим жить, нам нужно уничтожить Нью-Йорк.

Методы разрушения, которые применил в Нью-Йорке Маркус Джонсон и его жена, в течение следующих лет были использованы во всем мире. Пожертвовав инфраструктурой целых городов, уцелевшие уже с самого начала смогли выжить, окопаться и начать борьбу. Пока самые упорные городские жители формировали первые группы Сопротивления, миллионы беженцев все еще пытались укрыться в сельской местности, куда роботы еще не добрались. Но скоро машины пришли и туда.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

3

Шоссе 70

«Лора, это твой отец. Происходит нечто ужасное. Не могу говорить. Встретимся в Индианаполисе, у мотодрома. Мне пора».

Марсело Перес

Час ноль

Это описание собрано из разговоров бывшего члена конгресса Лоры Перес с другими заключенными в лагере принудительного труда и кадров дорожных камер видеонаблюдения. Лора Перес, мать Матильды и Нолана Перес, понятия не имела о том, какую важную роль сыграет ее семья в грядущем конфликте – а также о том, что через три года ее дочь спасет меня и моих товарищей.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

– Быстрее, Нолан, – поторапливает Матильда, усаживаясь с картой в руках в теплую машину.

Семилетний Нолан стоит на обочине, и свет зари очерчивает его силуэт на дорожном покрытии. Мальчик раскачивается, пытаясь как можно быстрее пописать, и наконец в грязи появляется лужица, над которой поднимается парок.

Мы в штате Огайо, на пустом двухполосном проселке. Утро холодное и туманное. На много миль в обе стороны простираются бурые холмы. Мой древний автомобиль сопит, и над покрытым росой шоссе поднимаются облака угарного газа. Где-то вдали пронзительно кричит какая-то хищная птица.

– Вот видишь, мам! Не нужно было давать ему яблочный сок.

– Матильда, не обижай брата. Другого у тебя не будет.

Типичная фраза «мамаши», которую я произносила уже тысячу раз, но сегодня я понимаю, что наслаждаюсь ее будничным, повседневным звучанием. Когда происходит нечто экстраординарное, мы цепляемся за все привычное и знакомое.

Нолан закончил свои дела, но садится не на заднее сиденье, а на место пассажира, прямо к сестре на колени. Матильда молчит, хоть и закатывает глаза: брат не тяжелый, и к тому же она понимает, что он напуган.

– Ширинку застегнул? – спрашиваю я по привычке, затем вспоминаю, где я, что происходит или что произойдет очень скоро. Возможно.

Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида. Пока ничего.

– Мама, ну поехали уже. – Матильда разворачивает карту и смотрит на нее, словно взрослая. – Нам ехать еще миль пятьсот.

– Я хочу к дедушке, – ноет Нолан.

– Ладно-ладно, отправляемся, – говорю я. – Но теперь до самого дома никаких остановок.

Я нажимаю на педаль газа, и машина прыгает вперед. В багажнике бутылки с водой, коробки с продуктами, два чемодана, облепленные наклейками с героями мультиков, и туристское снаряжение. Под моим сиденьем, в коконе из черной пластмассы и серого поролона, лежит пистолет «глок-17». Из него еще ни разу не стреляли.

За последний год мир изменился. Машины превратились в диких зверей. Затронутыми оказались все сферы – транспорт, связь, национальная оборона. Несчастные случаи накапливались медленно, но неуклонно, и чем больше таких инцидентов я наблюдала, тем больше мне казалось, что мир может рухнуть в любой момент.

А однажды Матильда рассказала мне историю о своей кукле Малышке, закончив рассказ словами, знать которые не могла: «закон о защите от роботов».

Взглянув в глаза дочери, я поняла,что она говорит правду.

А теперь я бегу, бегу, чтобы спасти своих детей. Конгресс сегодня заседает, но формально я в отпуске по семейным обстоятельствам. Может, я спятила? Надеюсь, что это так. Ведь я верю, что в наших машинах таится зло.

Сегодня День благодарения.

В салоне автомобиля шумно – в таких шумных машинах я еще не ездила. Невероятно, что дети сумели заснуть в таком гуле. Шины скребут по мостовой, и вибрация передается от них прямо на рулевое колесо. Когда я нажимаю на педаль тормоза, она приводит в действие рычаг, который усиливает трение колес. Даже ручки и кнопки на приборной панели прочные, механические.

Единственная стоящая вещь в машине – спутниковое радио, изящное и современное. Оно извергает из себя поток поп-музыки, которая не дает мне заснуть и отвлекает от дорожного шума.

Я не привыкла к тому, чтобы выполнять работу вместо машин: обычно кнопки устройств реагируют не на силу нажатия, а всего лишь на мое намерение. Кнопки должны быть слугами, должны ждать секунды, когда смогут передать твой приказ машине. Но эта громкая, тупая железяка требует, чтобы я следила за каждым поворотом и не снимала рук с руля. Машина не берет на себя ответственность за управление. Вести ее нужно мне.

Я ненавижу, когда мне приходится все контролировать – контроль мне не нужен, я просто хочу добраться до точки назначения.

Но это – единственная найденная мной машина, у которой нет встроенного чипа связи. Правительство сделало наличие ВЧС обязательным более десяти лет назад, добавив чип в список, в котором уже были ремни, подушки безопасности и катализаторы, уменьшающие эмиссию вредных веществ. Машины, в которых есть чипы, могут общаться друг с другом и таким образом избежать ущерба или свести его к минимуму за тысячные доли секунды до столкновения. Да, поначалу система сбоила. Одной компании даже пришлось отозвать миллион автомобилей – выяснилось, что расстояние до объектов, которое указывали их чипы, было на три фута больше фактического. Из-за этого другим машинам приходилось понапрасну маневрировать – и они иногда въезжали в деревья. Но в целом чипы спасли сотни тысяч жизней.

Чипы есть во всех новых машинах, а в старых ВЧС нужно устанавливать. Но некоторые – такие, как эта, – слишком примитивны для чипов.

Все знают: только идиот сядет за руль такой машины, особенно если с ним дети. Я пытаюсь думать о другом, сосредотачиваюсь на вождении, представляю себе, как люди водили машины в старину.

Постепенно во мне нарастает беспокойство и завязывается узлом где-то посередине спины. Я напряжена, я жду – но чего? Что-то изменилось, и это меня пугает.

Я не могу понять, в чем дело. На пыльном двухполосном шоссе пусто; по обеим сторонам островки кустов. Дети спят. Звук двигателя не меняется.

Радио.

Эту песню я уже слышала – ее крутили минут двадцать назад. Сжав руль, я смотрю прямо на дорогу и еду дальше. Следующая песня – тоже повтор. Та, что идет за ней – тоже. Через пятнадцать минут повторяют первую песню: радио гоняет по кругу один и тот же набор композиций. Я выключаю радио не глядя, вслепую нажимая на кнопки.

Тишина.

Совпадение. Я уверена, что это совпадение. Через несколько часов мы приедем к отцу – он живет в двадцати милях от Мэйкона. Он – технофоб; у него нет ни мобильного телефона, ни автомобиля, сделанного за последние двадцать лет. Радиоприемники есть, целая куча радиоприемников – раньше отец сам их собирал из наборов, но это все. Место, где я выросла, открытое, пустое и безопасное.

Звонит мобильник.

Вынув его из сумочки, я смотрю на определившийся номер. Вспомнишь черта… Отец.

– Папа?

– Лора, это твой отец. Произошло нечто ужасное. Не могу говорить. Встретимся в Индианаполисе, у мотодрома. Мне пора.

Связь отключается. Что происходит?

– Это дедушка? – спрашивает Матильда, зевая.

– Да.

– Что он сказал?

– Планы изменились. Он хочет встретиться с нами в другом месте.

– Где?

– В Индианаполисе.

– Почему?

– Не знаю, лапка.

Что-то мерцает в зеркале заднего вида.

Впервые за долгое время на шоссе появляется еще один автомобиль – пикап. В здешних краях люди водят пикапы. Я чувствую облегчение: здесь есть люди, и, значит, мир в порядке, он не сошел с ума.

Но по мере приближения пикапа на меня накатывает волна страха. Матильда видит мою бледность, видит, как я хмурюсь, чувствует мой испуг.

– Где мы? – спрашивает она.

– Осталось совсем немного, – отвечаю я, глядя в зеркало заднего вида.

– Кто за нами?

Матильда выпрямляется и поворачивает голову, пытаясь посмотреть назад.

– Матильда, сиди смирно. И подтяни ремень.

Новенький коричневый пикап увеличивается в зеркале. Он едет ровно, но слишком быстро.

– Почему он так быстро приближается? – спрашивает Матильда.

– Мама? – Нолан протирает глаза.

– Тихо, вы оба. Мне нужно сосредоточиться.

Я смотрю в зеркало, и горло сжимается от ужаса. Я втапливаю педаль газа в пол, но пикап уже практически летит. Дистанция между нами тает. Я не могу отвести взгляд от зеркала.

– Мама! – вскрикивает Матильда.

Я смотрю туда, где должна быть дорога, и резко кручу руль, чтобы вписаться в поворот. Нолан и Матильда жмутся друг к другу. Я восстанавливаю контроль над машиной, возвращаю ее на нашу полосу, но выйдя из поворота на длинный прямой участок, вижу, что по встречной едет новый черный автомобиль. Теперь деваться нам некуда.

– Нолан, лезь на заднее сиденье. Матильда, помоги ему пристегнуться.

Матильда быстро спихивает брата с коленей и усаживает его на заднее сиденье. Нолан, пораженный, смотрит на меня; в его глазах слезы. Хлюпая носом, он тянется ко мне.

– Малыш, все хорошо, сестра тебе поможет. Все будет в порядке.

Не переставая успокаивать его, я сосредотачиваю внимание на дороге. Взгляд бегает от черной машины впереди к коричневому пикапу в зеркале. Обе машины стремительно приближаются.

– Все, мам, мы пристегнулись, – докладывает Матильда с заднего сиденья. Мой маленький солдат. Мама, когда еще была жива, утверждала, что у Матильды душа взрослой женщины. По глазам видно, говорила мама. В прекрасных зеленых глазах моей дочери видна мудрость.

Задержав дыхание, я сжимаю руль. Капот коричневого пикапа целиком заполняет зеркало заднего вида, затем исчезает. Повернув голову налево, я с удивлением вижу, как громыхающий коричневый пикап выезжает на встречную полосу. Из окна пассажира на меня смотрит женщина. Ее лицо искажено от ужаса, по щекам текут слезы, она кричит, бьет кулаками по…

И внезапно она перестает существовать. Пикап столкнулся лоб в лоб с черной машиной, и два автомобиля уничтожили друг друга, словно вещество и антивещество.

В ушах эхом звенит ужасный механический скрежет металла, сталкивающегося с металлом. В зеркале заднего вида видно, как с дороги скатывается дымящийся черный ком; от него в разные стороны летят обломки.

Автомобиля больше нет. Может, его вообще не существовало? Может, я его придумала?

Остановившись на обочине, я прижимаюсь лбом к прохладному пластику руля, закрываю глаза и пытаюсь дышать, но в ушах звенит, и из головы не идет лицо той женщины. Руки трясутся, и я подсовываю ладони под бедра и тяну изо всех сил, чтобы унять дрожь. С заднего сиденья на меня обрушивается поток вопросов. Ответить на них я не могу.

– Мама, тетя не ранена?

– Почему машины так сделали?

– А что, если приедут другие?

Проходит несколько минут. Я вся напряжена, и каждый вдох и выдох причиняет боль, но я сдерживаю рыдания, давлю в себе чувства, чтобы не напугать детей.

– Все будет хорошо. Все будет хорошо, ребята, – повторяю я.

Но даже я сама себе не верю.

Проехав по трассе еще минут десять, мы натыкаемся на первую аварию.

Из перекореженной, полыхающей машины валит дым, он, словно черная змея, выползает на свободу из разбитых окон. Автомобиль лежит на боку, на обочине. Ограждение зигзагом выступает на полосу в том месте, где в него врезалась машина.

Я вижу движение – там люди.

В ту же секунду я представляю себе, как нажимаю на педаль газа и проношусь мимо. Но я не такой человек – по крайней мере пока. Люди так быстро не меняются, даже во время катастрофы.

Я останавливаюсь в нескольких ярдах от поврежденного автомобиля, белого седана с номерами Огайо.

– Дети, оставайтесь в машине.

Капот машины смят, словно бумажная салфетка. Сломанный, заляпанный грязью бампер лежит на земле. Двигатель разбит, колеса торчат в разные стороны. Я ахаю, заметив, что один конец ограждения торчит из двери пассажира.

– Эй? – Я заглядываю в окно со стороны водителя. – Помощь нужна?

Дверь со скрипом открывается, и на обочину выпадает молодой, тучный парень с залитым кровью лицом. Юноша перекатывается, встает на четвереньки и заходится в кашле. Опустившись на колени, я помогаю парню отползти от машины; камешки сквозь колготки царапают мне колени.

Затем я заставляю себя заглянуть в машину.

Руль в крови, и из окна пассажира нелепо торчит полоса ограждения, но салон пуст. Слава богу, никого не проткнуло.

Я оттаскиваю парня от машины; растрепанные волосы падают на глаза и слегка развеваются при каждом выдохе. Сначала юноша мне помогает, затем, пройдя несколько футов, падает на живот. Кашель прекращается. Я оглядываюсь: за нами по мостовой тянется след из блестящих капель. На переднем сиденье черная лужица.

Я переворачиваю человека на спину. Его голова безвольно болтается; голубые глаза открыты, губы покрыты какой-то копотью. Парень не дышит. Я опускаю глаза – и сразу же отвожу взгляд: полоса ограждения вырвала большой кусок из его бока. Отверстие зияет, словно на уроке анатомии.

На секунду я слышу только шелест ветра, лижущего языки пламени. Что мне делать? В голову приходит только одно: я сдвигаюсь так, чтобы дети не видели труп.

Внезапно у парня в кармане рубашки звонит мобильник. Заляпанными кровью пальцами я прижимаю к уху телефон. То, что я слышу, уничтожает крошечную искру надежды, которая все еще была в моей душе.

– Кевин, – говорит голос в телефоне. – Это твой отец. Произошло нечто ужасное. Не могу говорить. Встретимся в Индианаполисе, у мотодрома. Мне пора.

Если не считать имени, сообщение то же самое.Еще один несчастный случай. Их становится все больше.

Я роняю мобильник на грудь мертвеца и встаю. Затем, вернувшись в свой старый автомобиль, вцепляюсь в рулевое колесо и сижу так, ничего не видя и не слыша, до тех пор, пока не проходит дрожь в руках.

Затем я включаю первую передачу.

– Дети, мы едем к дедушке.

– А как же Индианаполис? – спрашивает Матильда.

– Про него можешь забыть.

– Но ведь дедушка сказал…

– Это не дедушка. Я не знаю, кто это был. Мы едем к дедушке.

– Тот человек не пострадал? – спрашивает Нолан.

– Он умер, Нолан, – отвечает Матильда вместо меня.

Я ее не упрекаю. Такой роскоши я себе позволить не могу.

Когда мы сворачиваем к дому моего отца, уже стемнело. Шины шуршат по гравию подъездной дороги, и наконец старая машина останавливается. Я, вымотанная, позволяю двигателю заглохнуть. Наступившее молчание кажется космическим вакуумом.

– Снова дома, снова дома, тирлим-бом-бом, – шепчу я.

На пассажирском сиденье Нолан спит на коленях у Матильды, положив голову на ее тощее плечо. Глаза Матильды открыты, лицо застыло – сильный, суровый ангел с копной темных волос. То, как она разглядывает двор, меня пугает.

Я тоже кое-что замечаю. На лужайке следы шин. Дверь-ширма распахнута и раскачивается на ветру. Гараж пуст. Свет в доме не горит. Деревянный забор частично повален.

– Будь смелой, радость моя, – говорю я.

Матильда делает так, как ей велено – впивается в страх зубами, сжимая их так, что он не может пошевелиться. Она стискивает мою руку, а другой рукой крепко прижимает к себе крошечное тельце Нолана. Когда расщепленная деревянная дверь со скрипом отворяется, Матильда не отводит взгляд, не закрывает глаза и даже не моргает. Я знаю: моя малышка будет смелой.

Что бы ни ждало нас за этой дверью.

О Лоре Перес и ее родных не было слышно почти год. В следующий раз они появляются в хронике уже как заключенные лагеря принудительного труда в Скарсдейле, пригороде Нью-Йорка.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

4

Серая Лошадь

«На территории Индейской нации Скакал я на пони по резервации, Ах, Оклахома – родина моя».

Вуди и Джек Гатри, ок. 1944 г.

Час ноль

Полицейский Лонни Уэйн Блантон, находившийся под видеонаблюдением, рассказал это молодому солдату, которого встретил на территории народа оседжей в центральной части штата Оклахома. Если бы не героические действия Лонни Уэйна во время часа ноль, людям, возможно, не удалось бы организовать Сопротивление – по крайней мере в Северной Америке.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

Я все думал про машины – с тех самых пор, как поговорил с парнишкой о том, что произошло с ним и его приятелем в магазине мороженого. Жуткое дело.

Конечно, я всегда считал, что мужчина не должен ходить с «хвостом». Но после того случая я глядел в обе гляделки, это точно.