Текст книги "Роботы апокалипсиса"

Автор книги: Дэниел Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Он все понял! – кричит Карл. – Он понял!

Я не могу сдержать стон – только так мне удается дышать.

– Просто отпусти нас. Мы исчезнем, брат. Мы исчезнем, – говорит Джек.

Удары прекращаются. Капрал смеется, словно смех – это такой нервный тик, и с металлическим щелчком передергивает затвор винтовки.

– Сэр? – подает голос Карл с невидимой вышки. – Может, уже достаточно? Давайте выйдем из боя.

Ничего не происходит.

– Выходим из боя, – повторяет солдат.

Капрал не стреляет, но я чувствую, как эти ботинки ждут, когда я скажу еще что-нибудь, что угодно. Свернувшись в комок, я с трудом заставляю травмированную грудную клетку перекачивать воздух.

Сказать мне нечего.

Капрал оказался прав – запах беженцев мы почувствовали гораздо раньше, чем их увидели.

До лагеря мы добрались вскоре после полуночи. На берегу Гудзона тысячи людей – они бродят туда-сюда, сидят, ставят палатки и пытаются раздобыть какую-либо информацию. Длинная, узкая полоска земли отделена от улицы старой железной сеткой, и рельеф слишком неровный для домашних роботов.

Здесь находятся люди, которые добрались до Форт-Бэндона и не нашли там приюта. У них чемоданы, рюкзаки и мешки для мусора, набитые вещами. Эти люди привели с собой родителей, жен и детей. Они жгут обломки мебели, справляют нужду здесь же, у реки, и выбрасывают мусор где придется.

Температура чуть выше нуля. Беженцы спят под стопками одеял, в только что украденных палатках и на земле. Беженцы дерутся, режут друг друга ножами; время от времени слышны выстрелы. Беженцы злые, напуганы и голодны. Кое-кто просит милостыню, переходя от одного лагеря к другому. Другие воруют дрова и разную мелочевку. Третьи уходят в город и не возвращаются.

И все они ждут – чего, я понятия не имею. Помощи, наверное.

Мы с Джеком бродим во тьме между кострами и группами беженцев. Я прижимаю к лицу платок, пытаясь заглушить запах огромной массы людей, которая скопилась на небольшом клочке земли. Здесь, в толпе, мы с Джеком инстинктивно чувствуем себя неуютно.

Похлопав меня по плечу, брат указывает на небольшой, поросший кустарником холм. Там, в высокой пожухлой траве, у керосиновой лампы, сидит огромный чернокожий человек в гавайской рубашке и тренировочных штанах. Рядом с ним женщина – коренная американка, а в руках у нее большой старый нож, и похоже, она не раз пускала его в ход. Мы идем к этим людям.

Вот так мы познакомились с Тиберием и Черрой.

– Здорово! – окликаю их я.

– Что?! – кричит женщина. – Вам, армейцам, не хватило? Пришли за добавкой, козлы?

Лезвие ножа блестит в свете лампы.

Мы с Джеком переглядываемся. Что на это ответишь? Вдруг большой человек кладет руку на плечо женщины.

– Черра, где твои манеры? – басит он. – Они не солдаты. Посмотри на форму, она совсем другая.

– Не важно, – отрезает Черра.

– Посидите вместе с нами, отдохните немного, – говорит мужчина.

Мы садимся и слушаем. Тиберий Абдулла и Черра Ридж познакомились, когда бежали из Олбани. Он из Эритреи, из «рога» Африки, здесь работал таксистом. Она – механик, вместе с четырьмя братьями чинила автомобили в отцовской мастерской. Когда началась вся эта хренотень, Тиберий забирал машину из ремонта. Упомянув про отца и братьев Черры, больше Тиберий о них не говорит.

Пока Тиберий излагает их с Черрой историю, женщина сидит тихо, осторожно разглядывая нас с братом. Что она чувствует, я определить не могу, но мне кажется, что она довольно проницательная. С ней нужно держать ухо востро.

Только мы пускаем по кругу фляжку Тиберия, как вдруг вдали появляется пара горящих фар. В руках Черры откуда ни возьмись возникает охотничье ружье. Тиберий достает из-за пояса пистолет. Джек гасит фонарь. Похоже, одна из машин-убийц перелетела через баррикаду и добралась сюда.

Последив за огнями фар, я вдруг понимаю, что Черра целится не в них, а нам за спину.

Кто-то стремительно приближается к нам. Слышно тяжелое дыхание и топот, а затем появляется силуэт человека. Он неуклюже карабкается по холму, падая и цепляясь руками за все подряд.

– Стой! – кричит Черра.

Человек замирает на месте, затем, выпрямившись, идет на свет фонаря. Это солдат из Форт-Бэндона, тощий белокожий парень с длинной шеей и космами соломенного цвета. Я никогда его не видел, но голос узнаю сразу.

– Ой, м-м, привет. Я – Карл Левандовски, – говорит он.

В нескольких сотнях ярдов от нас, у берега, раздается нестройный хор воплей. Фигуры людей, закутанных в одеяла, носятся между тусклых красных костров, а те фары летят через лагерь беженцев – в нашу сторону.

– Я заметил ее с вышки, – говорит Карл, все еще пытаясь отдышаться. – Пришел предупредить людей.

– Как это мило с твоей стороны, – бормочу я, прижимая руку к ноющим ребрам.

Встав на колено, Джек снимает с плеча винтовку и прищуривается, пытаясь разглядеть что-то в хаосе, который царит сейчас на равнине.

– Джип. Бронированный, – говорит мой брат. – Остановить его они не смогут.

– Можно стрелять по колесам, – замечает Черра, клацая затвором и проверяя, есть ли в стволе патрон.

Карл бросает на нее взгляд.

– Лапочка, шины пуленепробиваемые. Я бы стрелял по фарам, а затем по комплекту сенсоров на крыше. Нужно лишить его глаз и ушей.

– На что похож комплект сенсоров? – спрашивает Джек.

– На черный шар. – Карл снимает с плеча винтовку и проверяет магазин. – Из шара торчит антенна. Стандартная компактная мультисенсорная камера на приборе с зарядовой связью, фотоэлектронный умножитель, карданный шарнир для большей стабильности, ну и так далее.

Карл оглядывает наши нахмуренные лица.

– Извините, я инженер.

Джип едет прямо по массе спящих людей. Звуки описанию не поддаются. Красноватые огни фар прыгают вверх-вниз, поворачиваются в нашу сторону, увеличиваются в размерах.

– Ну, вы все слышали. Если увидите черный ящик, стреляйте, – говорит Джек.

Вскоре в ночи раздается треск выстрелов. Черра уверенно посылает в цель пулю за пулей.

Фары разлетаются вдребезги, и машина резко меняет курс – но только для того, чтобы задавить находящихся рядом беженцев. Попадая в черный ящик, пули высекают из него искры. Но автомобиль не останавливается.

– Что-то не так. – Джек хватает Карла за рубашку. – Почему этот гад не ослеп?

– Не знаю, не знаю! – хнычет Карл.

Это хороший вопрос.

Я прекращаю стрелять и, наклонив голову, пытаюсь сосредоточиться. Крики, плач, рев двигателя, бегущие тени, разбросанные костры и катящиеся по земле трупы – все отступает.

Почему автомобиль до сих пор видит?

Из хаоса проступает новый звук – тихое «топ-топ-топ», словно где-то вдали работает газонокосилка. Теперь я вижу и размытое пятно в небе над нами.

Своего рода всевидящее око.

Словно чудовище, поднимающееся со дна морского, из ночи возникает джип.

Мы бросаемся кто куда, а он забирается на наш холм и едет дальше.

– Летающий робот, на одиннадцать часов, над деревьями! – кричу я.

Все вскидывают оружие. Джип влетает в костер в десяти ярдах от нас. Угли падают на крышу автомобиля, делая ее похожей на метеорит, горящий в земной атмосфере. Джип разворачивается для нового захода.

Видны дульные вспышки, во все стороны летят горячие латунные гильзы. В небе что-то взрывается, усеивая землю кусками пластмассы.

– Врассыпную! – командует Джек. За ревом джипа не слышен даже вой моторов «звезды», падающей с неба. Бронированный автомобиль, словно бульдозер, вспахивает холмик, на котором мы стоим. Амортизаторы выходят из строя. Горячий воздух, которым обдает нас пролетающий мимо джип, пахнет расплавленной пластмассой, порохом и кровью.

Машина останавливается у подножия холма, а затем едет прочь, то и дела запинаясь, словно слепой, нащупывающий дорогу.

Мы победили. Пока что.

Огромная лапища ложится мне на спину, сжав ее так, что даже лопатки соприкасаются.

– Машина ослепла, – говорит Тиберий. – У тебя глаза сокола, Кормак Уоллес.

– Что будем делать, когда приедут другие? – спрашивает Карл.

– Останемся здесь защищать людей, – уверенно отвечает Джек.

– Как ты себе это представляешь? – возражаю я. – Может, они не захотят, чтобы мы их защищали? Кроме того, рядом с нами крупнейший в штате арсенал. Лучше уйдем в горы, будем ночевать в палатках.

Черра фыркает.

– У тебя есть идея получше? – спрашиваю я.

– Палатки – временное решение. Что ты выбираешь: жить в пещере и каждый день молиться о том, чтобы удалось найти еду? Или остаться вместе с другими людьми, на помощь которых можно рассчитывать?

– И там, где беспорядки и мародерство, – добавляю я.

– Я говорю о маленьком сообществе. О безопасном месте. О Серой Лошади.

– Много там людей? – спрашивает Джек.

– Несколько тысяч – в основном оседжи, как и я.

Я издаю стон.

– Индейская резервация! Голод, болезни, смерть. Извини, но такой план мне не по душе.

– Это потому, что ты кретин, – отрезает Черра. – В Серой Лошади функционирует правительство. Там есть фермеры, сварщики, врачи.

– Ну, – усмехаюсь я, – раз уж там есть сварщики…

Женщина смотрит на меня со значением.

– И тюрьмы, – добавляет она. – На всякий случай.

– То есть специализация, – заключает Джек. – Черра права: нужно попасть туда, где можно собраться с силами и составить план контрудара. А где эта Серая Лошадь?

– В Оклахоме.

Я издаю еще один громкий стон.

– Это все равно что в миллионе миль отсюда.

– Я там выросла. Дорогу знаю.

– Откуда тебе известно, что там кто-то есть?

– Ходят слухи, что в Серой Лошади живут люди. Там есть лагерь. И армия. – Черра презрительно фыркает, глядя на Карла. – Настоящая армия.

Я хлопаю в ладоши.

– Я не собираюсь переть через всю Америку просто потому, что так захотелось первой встречной девице. Нам и одним неплохо.

Моя винтовка падает на землю: схватив меня за рубашку, Черра притягивает меня к себе.

– Твой брат – мой шанс на выживание, – говорит она. – В отличие от тебя, он знает, что делает, и руки у него растут откуда надо. Так что заткнись, черт бы тебя побрал, и подумай. Вы мальчики умные, оба хотите остаться в живых. Выбор несложный.

Хмурое лицо Черры в нескольких дюймах от меня. На ее чернильно-черные волосы приземляются хлопья пепла, но она не обращает на это внимания. Маленькая женщина твердо решила остаться в живых и ради этого готова на все.

У нее талант к выживанию.

Я невольно улыбаюсь.

– Остаться в живых? Вот теперь мы с тобой говорим на одном языке. Более того, отныне я хочу быть не далее пяти футов от тебя. Я… даже не знаю… в общем, в твоих объятиях я чувствую себя в безопасности.

– Размечтался, умник, – фыркает Черра, слегка отталкивая меня.

Оглушительный смех заставляет нас вздрогнуть от удивления. Тиберий, похожий на огромную тень, вскидывает на плечи рюкзак.

– Значит, решено, – говорит он, сверкая зубами. – Из нас пятерых получится отличная команда. Мы победили джип и спасли людей, а теперь вместе пойдем в эту Серую Лошадь.

Вот так мы пятеро стали ядром отряда Умника и в ту ночь отправились в долгий путь, который привел нас в Серую Лошадь. Мы были плохо вооружены и скверно обучены, но нам повезло: после часа ноль робы несколько месяцев занимались примерно четырьмя миллиардами людей – жителями крупных городов.

Прежде чем мы, уставшие, покрытые боевыми шрамами, выбрались из леса, прошло более полугода. И пока нас не было, произошли важные события, изменившие ход Новой войны.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

4

Сопровождающий

«Если парень бросит меня умирать, то я хочу, чтобы он запомнил мое лицо».

Маркус Джонсон

Новая война + 7 месяцев

Пока отряд Умника шагал по Соединенным Штатам, мы и не подозревали о том, что население крупных городов уничтожают роботы, которые становились все более вооруженными. Выжившие граждане Китая позднее сообщали, что в то время реку Янцзы можно было перейти пешком, столько трупов она несла в Восточно-Китайское море.

Но даже при этом отдельные группы людей приспосабливались к непрекращающейся бойне. Действия подобных «городских племен» описывают нью-йоркцы Маркус и Доун Джонсон, которые сыграли невероятно важную роль в деле спасения человечества.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

– Тревога включается на заре – не бог весть что, всего лишь несколько связанных друг с другом консервных банок, которые кто-то тащит по растрескавшейся мостовой.

Открыв глаза, я выбираюсь из спального мешка. Не меньше секунды уходит на то, чтобы вспомнить, где я нахожусь. Я поднимаю взгляд: балка моста, глушитель, выхлопная труба.

Ах да, точно.

Я уже год сплю в кратерах под машинами, но так и не привык к этому. Не важно. Главное, что я все еще жив-здоров.

Секунды три я лежу неподвижно и прислушиваюсь. Из постели сразу лучше не выпрыгивать – кто знает, какая чертовщина творилась в округе ночью. За прошедший год роботы все уменьшались, но некоторые становились больше. Значительно больше.

Я стягиваю с себя спальный мешок и складываю его. При этом я бьюсь головой об автомобиль, но ничуть не расстраиваюсь: ржавая железяка – мой лучший друг. На улицах Нью-Йорка столько сожженных машин, что заглядывать под все подряд сволочи роботы просто не могут.

Утро пасмурное. Я вылезаю из-под машины, достаю грязный рюкзак и вскидываю его на плечо. Отхаркиваюсь и сплевываю. Солнце уже взошло, но еще холодно. Лето только начинается.

Жестянки продолжают бренчать. Опустившись на колено, я отвязываю веревку, пока шум не засекли микрофоны роботов. На поверхности нужно действовать тихо, быть непредсказуемым и не сидеть на месте.

Иначе ты умрешь.

Сопровождающий. В леса бежали сотни тысяч горожан, и примерно половина из них сейчас умирает с голода. Грязные, худые, как щепки, люди ковыляют обратно в город, надеясь уйти от волков и добыть что-нибудь из еды.

Чаще всего машины их быстро сжирают.

Я надеваю на голову капюшон и позволяю черному пальто развеваться – так я надеюсь сбить с цели системы наведения роботов, особенно проклятых одноразовых турелей. Кстати, о роботах – нужно поскорее убраться с улицы. Я ныряю в полуразрушенное здание, направляясь туда, где сработала сигнализация.

После того как мы взорвали половину города, обычные домашние роботы не могут до нас добраться – они не в состоянии балансировать на обломках. Какое-то время мы были в безопасности – достаточно долго, чтобы закрепиться под землей и в разрушенных зданиях.

Потом появился новый ходун.

Мы называем его «богомолом». У него четыре ноги с множеством суставов, они длиннее телефонных столбов и сделаны из какого-то ячеистого углеволокна. Ноги похожи на перевернутые ледорубы – при каждом шаге они втыкаются в землю. Наверху, там где они соединяются, расположены две ручки, заканчивающиеся лезвиями. Эти руки-бритвы режут все – дерево, известку, кирпич. Робот весь сгибается и складывается, становясь размером с небольшой пикап, и в таком состоянии носится туда-сюда. Похож на богомола.

Ну, довольно-таки похож.

Пробираясь между столами на этаже какого-то офисного здания, я вдруг чувствую знакомые вибрации: на улице появилось что-то крупное. Я застываю на месте, затем сажусь на корточки и осторожно выглядываю в окно из-за отсыревшего стола. Мимо пролетает серая тень, больше ничего не видно.

На всякий случай я жду еще минуту.

Недалеко отсюда разыгрывается знакомая сцена: выживший нашел подозрительную груду камней, на которую машины никогда не обратили бы внимания. Рядом с камнями лежит веревка, и человек за нее потянул. То есть я знаю, что десять минут назад человек был жив. Предсказать, что произошло с тех пор, невозможно.

Я добираюсь до обрушившейся стены, переползаю через разбитые окна и обломки кирпичей, направляясь в сторону серой утренней зари. Прижавшись лицом к дыре, осматриваю улицу.

Наш знак на месте, стоит на крыльце через дорогу. Рядом с ним, опустив голову и обхватив колени руками, на корточках сидит человек и раскачивается – возможно, хочет согреться.

Знак действует, потому что машины не обращают внимания на природные объекты вроде камней и деревьев. Для роботов они в мертвой зоне. «Богомолы» сразу засекают неестественные штуки – слова, рисунки и даже такую фигню, как смайлики. Незакамуфлированная проволока не работает. Линии слишком прямые. Писать на стенах инструкции о том, как добраться до безопасного места – хороший способ избавиться от человека. Но кучу мусора машины не замечают – и пирамидки из камней тоже.

Я вылезаю из дыры и добираюсь до парня раньше, чем он успевает поднять голову.

– Эй, – шепчу я, пихая его локтем.

Он – заплаканный юный латиноамериканец, лет двадцать с небольшим – потрясенно смотрит на меня. Одному богу известно, что ему пришлось пережить, прежде чем он попал сюда.

– Все нормально, приятель, – успокаиваю я его. – Мы отведем тебя в безопасное место. Иди за мной.

Кивнув, он опирается на стену и встает. Одна рука у него замотана грязным полотенцем; наверное, ей сильно досталось, раз он не хочет никому ее показывать и прижимает к себе другой рукой.

– Ничего, приятель, скоро мы твоей рукой займемся.

Юноша слегка вздрагивает. Такой реакции я не ожидал. Странно, что люди стыдятся своих ран – как будто ты сам виноват в том, что у тебя не действует рука, нога или глаз. Но, конечно, быть раненым далеко не так стыдно, как быть мертвым.

Я веду парня через дорогу, обратно к разрушенному зданию. Когда окажемся внутри, «богомолы» нам будут не страшны. Мои люди в основном в тоннелях подземки, и главные входы туда заблокированы. Домой мы идем поверху, перебираясь от дома к дому.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

Парень лишь опускает голову.

– Ладно. Следуй за мной.

Я ухожу в безопасную зону – внутрь разрушенного здания. Безымянный парнишка ковыляет за мной. Вместе мы проходим сквозь дома, перебираемся через горы обломков, ползем под наполовину обвалившимися стенами. Как только заходим достаточно далеко, я сворачиваю на более или менее безопасную улицу. Чем дальше, тем напряженнее становится молчание.

На пустой улице мне жутковато; парень плетется за мной, не говоря ни слова, и я понимаю, что его мертвые глаза меня пугают.

Сколько может пережить человек, прежде чем для него все утратит смысл? Выживание – это не жизнь. Цель в жизни нужна людям так же, как и воздух.

Слава богу, что у меня есть Доун.

Вспоминая ее карие глаза, я вдруг вижу в конце улицы покосившийся серо-зеленый телефонный столб. Он сгибается пополам, сдвигается с места, и я понимаю, что это нога. Если мы немедленно не уберемся отсюда, то через пол минуты умрем.

– Двигай внутрь, – шиплю я, толкая парнишку к разбитому окну.

В поле зрения появляется скрюченный «богомол». Его лишенная каких-либо внешних черт голова, похожая на пулю, быстро вращается, затем замирает. Длинные антенны дрожат. Машина прыгает вперед и галопом несется к нам: острые «лапы» проходят сквозь грязь и мостовую, словно гребной винт сквозь воду. Передние «лапы», покрытые бесчисленным множеством шипов, лежат на «животе», готовые к бою.

Парнишка тупо смотрит на машину.

Схватив малого за шиворот, я проталкиваю его в окно и прыгаю следом. Мы поднимаемся на ноги и мчим по заплесневевшему ковролину. Несколько секунд спустя на светлый прямоугольник позади нас падает огромная тень. Из проема вылезает рука с когтями и наносит удар, выдирая часть стены. К ней присоединяется вторая лапа. Вперед-назад, вперед-назад. Это похоже на торнадо.

К счастью для нас, здесь мы в безопасности. Я точно это знаю, ведь здание как следует выпотрошено. Фасад разрушен, но внутри можно пройти: мы, жители Нью-Йорка, знаем, что делаем. Я тащу парня к груде кирпичей, рядом с которой находится дыра, ведущая в соседнее здание.

– Наш дом, – говорю я, указывая на дыру. Парень спотыкается, словно зомби.

Вдруг я слышу, как трещит ковер и хрустит деревянная мебель: каким-то образом «богомолу» удалось пролезть через окно. Свернувшись в крошечный комок, машина проталкивает свое серое, массивное тело по зданию, срывая грязные потолочные панели, словно конфетти. Блестят когти, скрежещет металл.

Мы бросаемся к дыре в стене.

Я помогаю парнишке пролезть через лабиринт из арматуры и бетона. Этот ход – всего лишь черная зияющая дыра, несколько футов в диаметре, она проходит через фундамент обоих зданий. Я молюсь, чтобы механическое чудовище в ней застряло.

Парень исчезает из виду, затем лезу я. Лаз темный и тесный. Мой спутник ползет медленно, все еще оберегая поврежденную руку. У входа, словно ржавые наконечники копий, торчат прутья стальной арматуры. Слышно, как нас догоняет «богомол», разрушая все, к чему прикасается.

А затем звуки умолкают.

Лаз такой узкий, что в нем нельзя даже повернуть голову. Я вижу только подошвы ботинок парня, который лезет впереди. Вдох, выдох. Сосредоточься. Что-то врезается в стенку лаза – судя по звуку, с такой силой, что вырывает кусок камня. Затем раздается еще один, пробирающий до костей звук удара. «Богомол» бешено прогрызается сквозь бетон к фундаменту из песчаника. Грохот стоит оглушительный.

Мир превращается в вопли, тьму и пыль.

– Пошел, пошел! – кричу я.

Через секунду парень исчезает: он нашел выход из тоннеля. Ухмыльнувшись, я врубаю скорость и на полном ходу вылетаю из отверстия и падаю, удивленно вскрикнув от боли.

Арматурный прут проткнул мне правое бедро.

Я лежу на спине, опираясь на локти. Нога застряла в отверстии. Прут торчит, словно кривой зуб, впившийся в ногу. Парнишка стоит в нескольких футах от меня – его лицо по-прежнему ничего не выражает. Судорожно вдохнув, я издаю еще один дикий вопль.

Это, похоже, привлекает внимание парня.

– Сними меня с этой штуки, черт бы тебя побрал! – ору я.

Парень моргает, и взгляд его карих глаз становится несколько более осмысленным.

– Быстрее! «Богомол» приближается!

Пытаюсь встать, но я ослабел, а боль слишком сильна. Мне удается приподнять голову.

– Сними мою ногу с прута, – объясняю я парню. – Или вытащи прут из стены, дело твое, но только побыстрее.

Парень стоит, не шелохнется. Губы у него дрожат – похоже, сейчас заплачет. Повезло мне, нечего сказать.

Слышен ритмичный стук – каждым ударом «богомол» выбивает из стены еще один кусок. Из отверстия вылетает облачко пыли. Вибрация от ударов проходит по стене и отдается в пруте арматуры, который проткнул мне ногу.

– Ну же, братишка. Ты мне нужен. Мне нужна твоя помощь.

И тут парень произносит первые слова:

– Извини.

Черт. Это конец. Я хочу наорать на этого труса, ударить его – но я слишком слаб. Поэтому, собрав остатки сил, я заставляю себя смотреть прямо ему в глаза. Мышцы шеи дрожат от напряжения. Если парень бросит меня умирать, я хочу, чтобы он запомнил мое лицо.

Не отводя взгляда от меня, парнишка поднимает поврежденную руку и разворачивает полотенце, которым она замотана.

– Что ты…

Слова застревают у меня в горле. Рука не повреждена – ее просто нет.

Вместо мышц предплечья – клубок проводов, подсоединенных к покрытому машинным маслом куску металла, из которого торчат два лезвия. Устройство похоже на огромные ножницы, сращенные с локтем. Сухожилия на руке сокращаются, и лезвия начинают расходиться в стороны.

– Я урод, – говорит парень. – Это со мной сделали робы в трудовом лагере.

Даже не знаю, что и думать. Сил у меня больше не осталось; я опускаю голову и смотрю в потолок.

Щелк.

Нога высвободилась. Из нее торчит кусок арматуры с блестящим срезом, но я свободен.

Парнишка помогает мне подняться, затем обхватывает меня здоровой рукой, и мы, не оглядываясь, ковыляем прочь от дыры. Пять минут спустя находим замаскированный вход в тоннели подземки и исчезаем в них, с трудом передвигаясь по заброшенным путям.

«Богомол» остается далеко позади.

– Как? – кивком головы я указываю на пострадавшую руку парня.

– Трудовой лагерь. Людей уводят, и возвращаются они совсем другими. Я стал одним из первых. Операция простая – только на руке. Но у других… То, что делает с ними автодок, гораздо хуже. Робы удаляют глаза, ноги, режут кожу, мышцы, мозг.

– Ты один?

– Я встретил кое-кого, но они не захотели… – Он безучастно смотрит на искалеченную руку. – Теперь я похож на них.

Да уж, такая рука не помогла ему найти друзей. Я пытаюсь представить себе, сколько раз его гнали прочь, сколько времени он прожил совсем один.

Парень на грани – он сгорбился, каждый вдох дается ему с трудом. Он не ранен – он сдался.

– В одиночку тяжело, – говорю я. – Когда ты один, то начинаешь сомневаться, зачем тебе вообще жить, понимаешь?

Парень молчит.

– Но здесь есть люди, Сопротивление. Теперь ты не один. У тебя есть цель.

– Какая?

– Выжить. Помочь Сопротивлению.

– Я даже не…

Он поднимает руку; в его глазах блестят слезы. Наступает важный момент: он должен понять то, что я скажу, иначе он умрет.

Я хватаю парнишку за плечи:

– Ты родился человеком, человеком и умрешь – что бы они с тобой ни сделали. Понял?

Здесь, в тоннелях, тихо. И темно. Здесь чувствуешь себя в безопасности.

– Да, – отвечает парень.

Одной рукой я обнимаю парня за плечи, морщась от боли в ноге.

– Отлично. А теперь идем. Нужно добраться до дома и поесть. По мне, конечно, не скажешь, но у меня есть жена – самая красивая женщина в мире. И говорю тебе: если ее как следует попросить, она приготовит такое рагу, что пальчики оближешь.

Мне кажется, что с парнем все будет нормально – как только он встретится с остальными.

Смысл жизни нужен людям так же, как и воздух. К счастью, мы можем наполнять смыслом жизнь других совершенно бесплатно – просто самим фактом своего существования.

В течение последующих месяцев в город начали проникать все более модифицированные люди. Но что бы с ними ни сделали робы, повстанцы Нью-Йорка принимали этих людей в свои ряды. Если бы не убежище, если бы не отсутствие предрассудков, вряд ли Сопротивление, включая отряд Умника, смогло бы получить и использовать невероятно мощное секретное оружие: четырнадцатилетнюю Матильду Перес.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

5

Щекотун

«Нолан, где твоя сестра? Где Матильда?»

Лора Перес

Новая война + 10 месяцев

По дороге в Серую Лошадь мы встретили раненого солдата-итальянца по имени Леонардо. Мы его выходили, и Лео рассказал нам о лагерях принудительного труда, наспех построенных в пригородах мегаполисов. С самого начала войны преимущество в численности было не на стороне машин, и поэтому Большой Роб, пригрозив смертью, убедил огромное количество людей прийти в эти лагеря.

Находясь в невыносимых условиях, бывший член конгресса США Лора Перес рассказала о своем пребывании в одном из таких лагерей. Из миллионов заключенных лишь немногим счастливчикам удалось бежать. Остальных сделать это заставили.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

Я стою на мокром, раскисшем поле.

Где я – неизвестно. Как сюда попала, не помню. Руки худые, покрытые шрамами. На мне грязный синий комбинезон, более похожий на лохмотья – рваный и в пятнах.

Дрожа от холода, я обхватываю себя руками. На меня накатывает паника: не хватает чего-то важного. Я что-то забыла. Приступ похож на кусок колючей проволоки, который сдавил мне сердце.

Вдруг я вспоминаю.

– Нет!

Стон, переходящий в вопль, рвется откуда-то из живота.

– Нет!

Я кричу, обращаясь к траве. Капли слюны вылетают изо рта и по дуге летят прочь, навстречу утренней заре. Я оборачиваюсь вокруг своей оси, но рядом никого нет. Я совсем одна.

Матильда и Нолан. Мои малыши. Их нет.

На опушке леса что-то вспыхивает. Я инстинктивно отшатываюсь, затем понимаю, что это просто зеркальце. Из-за дерева выходит человек в камуфляже и манит меня рукой. Я, словно в тумане, ковыляю к нему по заросшему травой полю и останавливаюсь ярдах в двадцати.

– Привет, – говорит мужчина. – Вы откуда?

– Не знаю. Где я?

– В пригороде Нью-Йорка. Что вы помните?

– Не знаю.

– Шишки на теле есть?

– Что?

– Ощупайте себя, проверьте, есть ли на теле шишки – все, что появилось недавно.

Сбитая с толку, я провожу руками по телу. Удивительно, что я могу ощупать каждое ребро в отдельности. Ничего не понимаю. Может, я сплю – может, я потеряла сознание или умерла? Затем мне удается нащупать бугорок на бедре, возможно, единственный участок на теле, где еще остались мышцы.

– На ноге бугорок, – говорю я.

Человек пятится обратно к лесу.

– В чем дело? Куда вы?

– Извините, леди, но Роб подсадил вам «жучка». В нескольких милях отсюда трудовой лагерь. Машины используют вас как наживку. Не пытайтесь следовать за мной.

Мужчина исчезает в лесной тьме. Прикрыв ладонью лицо от солнца, я пытаюсь разглядеть, куда он делся.

– Стойте, стойте! Где трудовой лагерь? Как его найти?

Из леса доносится еле слышное эхо:

– В Скарсдейле, в пяти милях к северу. Идите по дороге, чтобы солнце было по правую руку. Будьте осторожны.

Голос умолкает. Я снова одна.

В грязной траве я вижу свой извилистый след, ведущий на север, и понимаю, что стою на дороге, которая уже начала зарастать. Мои руки-палочки все еще обнимают меня, и я заставляю себя разжать их. Я слаба, я ранена. Мое тело хочет дрожать, хочет упасть на землю и сдаться.

Но я ему не позволю.

Я возвращаюсь за своими малышами.

Если прикоснуться к бугорку, он начинает двигаться. На коже небольшой разрез: наверное, здесь они его и вставили. Но ранка выше по бедру – значит, эта штука, чем бы она ни была, движется – по крайней мере может двигаться, если захочет.

«Жучок». Мужчина в камуфляже сказал «жучок». Я прыскаю, задумываясь о том, насколько буквально можно понимать данное описание.

Оказывается, практически буквально.

Возвращаются обрывки воспоминаний – смутные картинки: чисто выметенная мостовая, большое, хорошо освещенное металлическое здание, похожее на ангар для самолетов. Другое здание с многоярусными кроватями, уходящими к потолку. Как выглядят они – тюремщики, – я не помню. Правда, вспомнить я и не пытаюсь.

Примерно после полутора часов ходьбы я замечаю вдали расчищенную площадку, над которой поднимаются облачка дыма. Широкая металлическая крыша и низенькая ограда из сетки блестят на солнце. Наверное, это и есть лагерь для военнопленных.

В ноге возникает странное ощущение: «жучок» скользит, напоминая о своем присутствии. Из-за него тот мужчина отказался мне помочь. Наверняка «жучок» сообщает машинам, где я, чтобы они могли поймать и убить других людей.

Надеюсь, роботы не ожидали, что я вернусь.

При виде бугорка, пульсирующего под кожей, на меня накатывает тошнота. Ни за что не буду жить с «жучком» внутри. Нужно что-то с ним сделать.

И это будет больно.

Два плоских камня. Длинная полоска ткани, оторванная от рукава. Левой рукой я вдавливаю один из камней в бедро сразу за бугорком. «Жучок» начинает двигаться, но уйти не успевает: я, закрыв глаза и подумав о Матильде с Ноланом, с размаху опускаю второй камень. В ноге вспыхивает боль, слышен хруст. Я еще три раза бью камнем по ноге и падаю на землю, крича от боли. Затем лежу на спине и, тяжело дыша, смотрю сквозь слезы на синее небо.