Текст книги "Роботы апокалипсиса"

Автор книги: Дэниел Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Проходит минут пять, прежде чем я набираюсь смелости взглянуть на поврежденную ногу.

«Жучок», чем бы он ни был, похож на тупоконечный кусок металла с десятками дрожащих ножек, покрытых колючками. Часть панциря вдавлена в кожу, которая превратилась в бесформенную массу: наверное, он прорвал кожу после первого удара. По ноге, смешиваясь с кровью, течет какая-то жидкость. Я обмакиваю в нее палец и подношу к лицу. Пахнет химикатами – взрывоопасными химикатами, вроде керосина или бензина.

Мне и в голову не приходило, что я могла носить в себе бомбу.

Плакать я себе не разрешаю.

Заставив себя взглянуть на раздавленного «жучка», я осторожно вытаскиваю его из-под кожи. С противоположной стороны его корпус не поврежден. Я бросаю штуку, и она безвольно приземляется. «Жучок» похож на две упаковки мятных пастилок с огромным количеством ног и двумя длинными и мокрыми антеннами. Прикусив нижнюю губу и пытаясь не разреветься, я заматываю ногу полоской синей ткани.

Затем поднимаюсь и хромаю в сторону трудового лагеря.

Сторожевые пушки. В голове всплывает воспоминание: трудовой лагерь охраняют сторожевые пушки – серые холмики в земле, которые поднимаются и убивают всех, кто подходит на определенное расстояние.

Лагерь «Скар».

Из-за деревьев я наблюдаю за тем, что происходит на поле. Над плотным цветочным ковром летают жуки и птицы, не обращая внимания на комки одежды – трупы тех, кто собирался спасать людей. Роботы не пытаются замаскировать лагерь – напротив, они используют его в качестве маяка для выживших. Потенциальные освободители гибнут один за другим, а их тела скапливаются на поле, превращаясь в почву, в пищу для цветов.

Если много работать и не высовываться, машины накормят тебя и не дадут замерзнуть или заболеть. Постепенно ты привыкаешь не обращать внимания на резкий треск стреляющих сторожевых пушек, заставляешь себя забыть о том, что значит этот звук. Ты ищешь пряник, а кнут уже не видишь.

С одной стороны комплекса видна бурая «змейка» – люди, которых привели сюда из другого лагеря. Не колеблясь, я обхожу пушки стороной и ковыляю в сторону очереди.

Двадцать минут спустя я вижу шестиколесную бронемашину с орудийной башней наверху; подпрыгивая на ухабах, эта штука едет со скоростью мили четыре в час. Я подхожу к ней, держа руки на виду, и содрогаюсь, когда машина наводит на меня свое орудие.

– Не выходите из очереди. Не останавливайтесь. Не приближайтесь к машине. Выполняйте немедленно или будете уничтожены, – говорит автоматический голос, доносящийся из громкоговорителя на башне.

Рядом с бронемашиной идет колонна людей. Некоторые несут чемоданы или рюкзаки, но у большинства из имущества только то, что на них надето. Одному богу известно, сколько они так маршируют – и сколько их было, когда они отправились в поход.

Кое-кто устало поднимает голову, чтобы взглянуть на меня.

Не опуская рук и не сводя глаз с башни, я встаю в очередь. Пять минут спустя ко мне присоединяется мужчина в заляпанном грязью костюме и парень в пончо. Они обступают меня с двух сторон, и мы замедляем шаг, чтобы приотстать от бронемашины.

– Ты откуда? – спрашивает мужчина в костюме.

– Оттуда, куда мы идем, – отвечаю я, глядя вперед.

– И где это?

– Трудовой лагерь.

– Трудовой лагерь?! – восклицает парень в пончо. – То есть концентрационный? – Он разглядывает поле; его взгляд бегает от бронемашины к зарослям высокой травы. Мужчина кладет руку на плечо своему другу.

– Не надо. Помнишь, что стало с Уэсом?

При этих словах у парня в пончо словно бы кончается завод.

– Как ты оттуда выбралась? – спрашивает мужчина.

Я смотрю на свою ногу: на штанине темное пятно засохшей крови. В общем, все понятно и без слов. Проследив за моим взглядом, мужчина решает тему закрыть.

– Мы в самом деле нужны им для работы? – спрашивает Пончо. – Но почему? Почему они не используют другие машины?

– Мы дешевле.

– Не очень-то, – замечает Костюм. – На нас нужно тратить ресурсы. Нам нужна пища.

– В городах осталось много продуктов, – говорю я. – Численность населения уменьшилась, так что роботы смогут растянуть остатки на несколько лет.

– Круто, – отвечает Пончо. – Просто зашибись.

Притормозив, бронемашина бесшумно поворачивает орудие в нашу сторону. Я умолкаю. Эти двое – не те, кто мне нужен. Тем, ради кого я пришла, девять и двенадцать лет, и они ждут свою маму.

Дальше я иду одна.

Пока остальных регистрируют, я сматываюсь. Пара подлатанных «Весельчаков» воспроизводят фонограмму с инструкциями и следят за тем, как люди, стоящие в очереди, бросают в кучу свою одежду и чемоданы. Это я помню: душ, комбинезон, распределение кроватей и рабочих мест. А потом нас пометили.

Моя метка до сих пор со мной.

На правом плече, глубоко под кожей, «бирка» размером с рисовое зернышко. Когда мы заходим в лагерь и все выкидывают свои вещи, я просто выхожу из очереди и иду по полю к большому металлическому зданию. «Весельчак» следует за мной, но ничего не предпринимает: метка свидетельствует о том, что я соблюдаю правила – в противном случае робот задушил бы меня голыми руками. Я видела, как это бывает.

Сигнал тревоги не срабатывает: похоже, мою метку распознают все детекторы в лагере. Слава богу, что они не внесли мой номер в «черный список», когда выбросили меня на поле. Я направляюсь к рабочему амбару, и «Весельчак» отступает.

Я захожу внутрь, и в ту же секунду лампа на стене начинает тихо мигать. Черт, сейчас мне нельзя здесь находиться. Сегодня моя бригада не работает – а может, не работает вообще.

Значит, «Весельчак» еще вернется.

Я осматриваюсь. Эту комнату я помню лучше всего: чистый пол, огромная, размером с футбольное поле, металлическая крыша. Во время дождя кажется, что ты в аудитории, и те, кто собрался в ней, тихо аплодируют. На высоте пояса установлены конвейерные ленты, уходящие вдаль, а над ними ряды люминесцентных ламп. Сотни людей в синих комбинезонах и бумажных масках берут детали из контейнеров, подсоединяют к тому, что лежит на конвейерной ленте, и толкают дальше.

Это линия сборки.

Я подбегаю к линии, на которой раньше работала. Сегодня здесь собирают то, что мы называли «танчиками». Они похожи на большого четырехногого «богомола», но поменьше, размером с собачку. Мы и не знали, зачем они нужны, пока новенький, солдат-итальянец, не сказал, что «танчики» цепляются за брюхо «богомолов» и спрыгивают во время боя. По его словам, сломанных можно перепаять и использовать в качестве аварийного оборудования. Они называются «щекотуны» или что-то в этом роде.

Дверь, через которую я только что вошла, ползет в сторону, и в комнату заходит «Весельчак». Люди замирают. Конвейеры останавливаются. Никто не делает попыток мне помочь, все стоят – неподвижные и молчаливые синие статуи. Я не трачу времени на то, чтобы позвать на помощь. На их месте я бы тоже ничего не предпринимала.

«Весельчак» закрывает за собой дверь. По комнате проносится грохот: одновременно на всех дверях запираются засовы. Я останусь в этой ловушке до тех пор, пока меня не убьют.

Задыхаясь, я бегу вдоль ленты; в ноге пульсирует боль. «Весельчак» осторожно, шаг за шагом, подбирается ко мне – бесшумно, если не считать тихого урчания моторов. На конвейере видны этапы превращения «танчиков» из черных коробочек в почти готовые машины.

Я добираюсь до противоположного конца длинного здания. Передо мной дверь, ведущая в спальни. Я хватаюсь за нее и дергаю, но она из толстой стали и заперта накрепко. Обернувшись, я прижимаюсь к двери спиной. Сотни людей, все еще с инструментами в руках, наблюдают за мной – часть с любопытством, но большинство – с нетерпением. Чем упорнее ты работаешь, тем быстрее проходит день. А я – помеха, и притом не такая уж необычная. Но скоро меня задушат, труп уберут, и эти люди продолжат доживать то, что осталось от их жизни.

За дверью Матильда и Нолан, им нужна моя помощь, но я умру на виду у побежденных людей в бумажных масках.

Обессилев, я падаю на колени и прижимаюсь лбом к прохладному полу. Слышно лишь равномерное пощелкивание приближающегося «Весельчака». Я так устала. Когда меня убьют, я, кажется, испытаю облегчение. Какое счастье – наконец заснуть.

Но мое тело лжет. Я должна забыть о боли, должна выбраться из ловушки.

Смахнув волосы с лица, я лихорадочно оглядываю комнату. В голову приходит идея. Морщась от боли в бедре, я встаю и ковыляю к линии по сбору «танчиков». Я ощупываю каждую машину, ищу ту, которая находится на нужной стадии. Люди передо мной расступаются.

«Весельчак» уже в пяти футах, когда я нахожу идеальный «танчик» – всего лишь четыре узловатые ноги, прикрепленные к «брюшку» размером с заварочный чайник.

Аккумулятор уже подключен, но до сборки центральной нервной системы еще несколько этапов. Сейчас в «спине» машины полость, из которой торчат соединительные провода.

Я хватаю «танчик» и разворачиваюсь. В футе от меня, вытянув руки вперед, стоит «Весельчак». Неуверенно сделав шаг назад, я оказываюсь за пределами досягаемости и хромаю к стальной двери. Вырвав дрожащими руками ноги «танчика», я прижимаю к двери тяжелое металлическое «брюшко». Левую руку сводит от напряжения. Свободной рукой я залезаю в полость на теле «танчика» и закорачиваю провода.

«Танчик» рефлекторно втягивает в себя покрытые колючками ноги, и они с душераздирающим скрежетом впиваются в металлическую дверь. Я отпускаю машину, и с глухим звоном она падает на землю, сжимая в лапах кусок металла дюймов шесть. В двери, там, где раньше находился замок и ручка, зияет дыра с зазубренными краями. Мои руки совершенно обессилели, я не могу их даже поднять. «Весельчак» в нескольких дюймах от меня, он тянет ко мне руку, и его пальцы готовы вцепиться в ту часть моего тела, которая окажется ближе всего.

Я пинаю изуродованную дверь, и она распахивается настежь.

За дверью – переполненная спальня с многоярусными кроватями, уходящими под потолок. На меня испуганно глядят старухи и дети.

Я ныряю в комнату и упираюсь спиной в дверь. «Весельчак» пытается ее открыть, но, к счастью, его ноги скользят на гладком бетонном полу, и поэтому робот не может одним ударом отпихнуть меня.

– Матильда, Нолан! – кричу я.

Замерев на месте, люди смотрят на меня. Машины знают мой идентификационный номер, могут следить за мной, куда бы я ни направилась, и они не остановятся, пока меня не убьют. У меня есть только один шанс спасти своих детей.

Внезапно он появляется – мой молчаливый ангелочек с грязными черными вихрами.

– Нолан!

Он подбегает ко мне, и я обнимаю его. Дверь бьет меня в спину: робот продолжает напирать. Скоро придут и другие.

– Нолан, где твоя сестра? Где Матильда? – спрашиваю я, взяв его хрупкое лицо в ладони.

– Она пострадала, когда ты ушла.

Я давлю в себе страх – ради Нолана.

– Нет! Где она? Отведи меня туда.

Нолан молча указывает рукой.

С ребенком под мышкой, я, расталкивая людей, бегу по коридору к изолятору. За спиной две пожилые женщины спокойно упираются спинами в громыхающую дверь. Благодарить их нет времени, но их лица я запомню. Я буду молиться за них.

В этой длинной, обшитой досками комнате я еще не была. В центре – узкий проход, по обеим сторонам которого висят занавески. Я отдергиваю их, ищу свою дочь. За каждой занавеской – новое ужасное зрелище, но мой мозг ни на что не реагирует. Сейчас я смогу обратить внимание только на одно личико.

И вдруг я вижу ее.

Моя малышка лежит на каталке, а над ее головой нависло чудовище – машина-хирург, закрепленная на металлической руке. У робота десяток пластмассовых ног, завернутых в стерильную бумагу, и каждая что-то держит – скальпель, крючок, паяльник. Не останавливаясь и не обращая на меня внимания, машина работает над лицом Матильды, делая резкие, точные движения – словно паук, плетущий паутину.

– Нет! – визжу я. Поставив Нолана на пол, я хватаю машину за основание и тяну изо всех сил. Робот, сбитый с толку, поднимает руки в воздух. В эту долю секунды я пинаю каталку, и она увозит Матильду прочь от машины. На моей ноге снова открылась рана, и я чувствую, как по голени течет кровь.

«Весельчак», должно быть, уже совсем близко.

Я наклоняюсь над каталкой. С дочерью произошло что-то страшное. Ее прекрасных голубых глаз больше нет.

– Матильда?

– Мама? – Она улыбается мне.

– Доченька, ты не пострадала?

– Кажется, нет. – Матильда хмурится. – С глазами что-то не так. Что случилось?

Дрожащими пальцами она касается тусклого черного металла, который вставлен в ее глазницы.

– Видеть можешь?

– Да, могу. Я вижу то, что внутри, – отвечает Матильда.

Откуда-то из глубины поднимается волна ужаса. Я опоздала: они уже причинили вред моей девочке.

– Что ты видишь, Матильда?

– Я вижу то, что внутри машин, – отвечает она.

На то, чтобы добраться до ограждения, уходит всего несколько минут. Я переношу Матильду с Ноланом через забор. Ограду всего пяти футов в высоту легко преодолеть: это еще одна приманка для потенциальных освободителей – на самом деле заключенных удерживает не изгородь, а спрятанные сторожевые пушки.

– Мама, давай! – подгоняет меня Матильда, оказавшись в безопасности.

Но рана кровоточит уже сильно, кровь скапливается внутри башмака, а из него вытекает на землю. Я совершенно измождена, и все силы уходят на то, чтобы не потерять сознание. Схватившись за сетку, чтобы не упасть, я в последний раз гляжу на своих малюток.

– Я всегда буду любить вас. Несмотря ни на что.

– О чем ты? Пойдем! Ну пожалуйста! – умоляет Матильда.

Мое поле зрения сужается. Я словно смотрю на мир через два отверстия размером с булавочную головку: все остальное – тьма.

– Матильда, бери Нолана и уходи.

– Мам, я не могу. Там пушки, я их вижу.

– Соберись, золотко. Теперь у тебя есть дар: посмотри, где пушки, куда они могут стрелять, найди безопасную дорогу. Возьми Нолана за руку и не отпускай.

– Мама, – упрашивает Нолан.

Я выключаю все чувства. Так надо. Позади меня слышен вой моторов – на поле съезжаются «танчики». Я повисаю на сетке, но где-то нахожу в себе силы крикнуть:

– Матильда Роза Перес! Спор закончен. Бери брата и уходи. Беги и не останавливайся, пока не уйдешь очень далеко, слышишь? Беги – немедленно,или я очень сильно на тебя рассержусь.

Матильда вздрагивает, услышав мой голос, и нерешительно делает шаг назад. Мое сердце разбивается на куски. Это похоже на онемение, которое растекается из груди по всему телу, уничтожая мысли и пожирая страх.

Матильда сжимает губы и, как обычно, упрямо хмурит брови – только вместо голубых глаз чудовищные имплантаты.

– Нолан, – говорит она, – что бы ни случилось, держи меня за руку и не отпускай. Сейчас мы побежим – супербыстро, понял?

Кивнув, Нолан берет ее за руку.

Мои маленькие солдаты. Выжившие.

– Я люблю тебя, мамочка, – говорит Матильда.

И мои дети исчезают.

У нас нет больше никаких сведений о Лоре Перес. А вот судьба Матильды – это совсем другая история.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

6

Банд-э-Амир

«Это ведь не оружие, да?»

Пол Блантон

Новая война + 10 месяцев

После того как наступил час ноль, специалист Пол Блантон не только выжил в Афганистане, но и чувствовал себя вполне неплохо. В следующем фрагменте Пол рассказывает о том, как нашел артефакт настолько важный, что он изменил ход всей войны. Притом находка была сделана в крайне неблагоприятных условиях, когда Полу пришлось спасать свою жизнь.

Сложно определить, что именно помогло молодому переводчику – удача, проницательность или и то, и другое. Лично я считаю, что любой родственник Лонни Уэйна Блантона уже наполовину герой.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

С биноклями в руках мы с Джабаром лежим на горе.

Время – около десяти утра. В Афганистане сезон засухи. Полчаса назад мы засекли короткий сеанс связи между автоматами – стремительная передача данных по радио, возможно, распоряжений для разведчика. Но с таким же успехом информацию могли передавать и танку, или еще чему похуже. Так что мы с Джабаром решили окопаться и подождать, пока не появится эта штука, чем бы она ни была.

Ну да, фактически это самоубийство.

Местные мне ни секунды не доверяли, и поэтому нам с Джабаром было запрещено приближаться к главным укреплениям. Большинство афганцев укрылось в огромных искусственных пещерах в провинции Бамиян. Эти пещеры – реально древняя фигня: какие-то отчаявшиеся люди вырубили их прямо в скале, и уже тысячу лет народ собирается здесь, если начинается война, голод или мор.

Технологии меняются, но люди остаются теми же, что и раньше.

Усевшись в круг, старики с бородами как у Санта-Клауса и бровями, которые пытаются удрать со лба, стали пить чай и орать друг на друга. Они не могли понять, почему автоматы-беспилотники прибыли не куда-нибудь, а именно сюда. И поэтому радиоперехват поручили нам.Для Джабара такое дело – фактически наказание, однако он помнил, что я спас его в час ноль. Хороший парень. Борода у него растет скверно, но сам он парень хороший.

Место, куда нас засунули – Банд-э-Амир, – такое красивое, что аж глазам больно. Небесно-голубые озера, коричневые горы – и все это обернуто в утесы из ярко-красного песчаника. Здесь, на высоте, атмосфера такая разреженная, что крышу сносит. Честное слово, свет совсем другой, тени слишком темные, подробности слишком четкие. Чувствуешь себя так, словно на другую планету попал.

Что-то заметив, Джабар пихает меня локтем.

В миле от нас через заросли кустарника по узкому проселку шагает двуногий автомат – некогда ТИМ – и, судя по росту и легкой походке, «Гоплит». Но точно сказать нельзя – в последнее время машины изменились. Например, на этом двуногом нет одежды, как на ТИМе, да и сделан он из какого-то бурого волокна. Автомат шагает со скоростью ровно пять миль в час, словно танк по пескам пустыни, и за ним по земле тянется длинная тень.

– Солдат? – спрашивает Джабар.

– Я уже и не знаю.

Мы с Джабаром решаем проследить за роботом.

Сначала ждем, пока автомат почти скроется из виду. Когда-то я управлял целой командой ТИМов, и в миле от машины мы всегда держали беспилотника-разведчика. Знание об этой процедуре позволяет мне оставаться незамеченным. Чем хороши автоматы: они не делают лишних усилий – ходят по прямой, выбирают легкие маршруты. Поэтому действия машин легко предсказать.

Не спускаясь с горы, мы идем в том же направлении, что и автомат. Вскоре встает солнце и начинает жарит что есть сил, но наши грязные халаты из хлопка впитывают в себя пот. В таком огромном месте чувствуешь себя крошечным, и одиночество накатывает очень быстро, так что, если честно, мне даже приятно вот так прогуляться с Джабаром.

Мы шагаем по горам с рюкзаками за спиной и длинными, похожими на кнуты антеннами. Антенны примерно восемь футов в длину, они сделаны из толстого черного пластика и дрожат при каждом шаге. Наверное, их сняли с какой-нибудь боевой машины – война здесь идет последние лет пятьдесят. С помощью антенн можно засечь радиопереговоры автоматов и вычислить, откуда идет сигнал. Так мы следим за перемещениями машин и в случае необходимости предупреждаем наших людей. Жаль, что роботов нельзя подслушать: сообщения зашифрованы так, что мама не горюй. Но все равно дело того стоит – мы по крайней мере знаем, где находится враг.

Наши халаты одного цвета с камнями и поэтому маскируют нас в горах. Но мы все равно держимся на расстоянии в полмили друг от друга, а то и больше – так можно точнее определить направление, откуда идет радиосигнал.

Кроме того, если в одного из нас попадет ракета, у другого будет время убежать или спрятаться.

После пяти-шести часов слежки за двуногим мы расходимся и начинаем последний на сегодня радиоперехват. Это дело долгое. Я сажусь, достаю антенну и, надев наушники, пытаюсь засечь треск радиосигнала. Мой аппарат автоматически фиксирует время начала передачи. В полумиле от меня то же самое делает Джабар. Через некоторое время мы сверяем цифры, чтобы приблизительно определить направление.

Когда торчишь здесь, на солнце, есть время подумать о том, что могло бы произойти. Однажды я пробрался на свою старую базу. Вылизанные ветром обломки. Ржавые остовы машин. Возвращаться некуда.

Минут тридцать я сижу, скрестив ноги, и смотрю на то, как солнце ныряет за сверкающие горы, и вдруг начинается радиообмен. На моем устройстве мигает лампочка: сигнал зафиксирован. С помощью треснувшего зеркальца я подаю знак Джабару: он отвечает тем же. Мы идем навстречу друг другу.

Двуногий робот, похоже, остановился за следующим горным хребтом. Автоматы не спят, и кто знает, что у него на уме. Правда, в нас никто не стреляет, а значит, он нас не заметил. Ночью земля начинает отдавать небу все накопленное за день тепло: оно – наша единственная маскировка, так что выбора нет – приходится сидеть на месте и не высовываться. Мы достаем спальные мешки и готовимся к ночевке.

Тьма становится все холоднее. Над головой раскрывается черный небосвод, и, богом клянусь, там больше звезд, чем неба. Мы с Джабаром лежим бок о бок.

– Пол, – шепчет Джабар, – меня беспокоит, что тот робот не похож на остальных.

– Модифицированный ТИМ, довольно распространенная машина. Я работал с кучей таких автоматов.

– Да, я помню. Раньше они были пацифистами, потом отрастили клыки. Но тот сделан не из металла, и оружия у него нет.

– И тебя беспокоит то, что у него нет оружия?

– Он другой. А все, что другое – плохо.

Я смотрю в небеса, слушаю ветер, поющий в скалах, и думаю о миллиардах молекул воздуха, которые сталкиваются друг с другом у меня над головой. Об ужасающих глубинах Вселенной.

– Джабар, автоматы меняются, – наконец говорю я. – И если другое – плохо, значит, плохого у нас будет вагон и маленькая тележка.

Мы и понятия не имели о том, насколько все изменилось.

На следующее утро мы с Джабаром, упаковав вещи, подползли к следующему хребту. За ним оказалось еще одно ослепительно-лазурное озеро с берегами из белого камня.

Раньше в Банд-э-Амире был заповедник, но вы же понимаете, это Афганистан, так что какая-то бронзовая табличка не мешала местным жителям глушить рыбу с помощью динамита. Не самый экологически оправданный подход, но я и сам пару раз использовал крючковую снасть в Оклахоме. И даже динамит, утечки бензина и выбросы из канализации Банд-э-Амир не уничтожили.

Местных он пережил.

– Должно быть, автомат пошел сюда, – говорю я, осматривая каменистый склон. Плоские валуны; одни размером с баскетбольный мяч, другие – с обеденный стол. На некоторые наступать можно, на остальные – не стоит.

– Идти сможешь? – спрашиваю я.

Джабар кивает, хлопая ладонью по пыльному армейскому ботинку. Американскому. Скорее всего украденному соплеменниками Джабара с моей базы. Вот оно как вышло.

– Круто. Где достал?

Парнишка – самый оборванный подросток в мире – молча улыбается.

– Ладно, пошли. – Я осторожно переступаю через выступ. Валуны такие высокие и неустойчивые, что придется слезать спиной вперед, хватаясь потными ладонями за камни и испытывая каждый камень на прочность, прежде чем сделать шаг.

И, черт побери, оказывается, что это чертовски правильное решение.

Проходит полчаса, а мы одолели только половину пути. Я осторожно спускаюсь, пинаю валуны, чтобы проверить, не поддадутся ли они, – и вдруг сверху доносится звук падающих камней. Застыв на месте, мы с Джабаром крутим головами, осматриваем серые скалы, ищем то, что движется.

Ничего.

– Кто-то идет, – шепчет Джабар.

– Уходим, – говорю я и начинаю действовать более энергично.

С интервалом в несколько минут сверху доносится клацанье. Каждый раз мы останавливаемся и пытаемся понять, кто же там движется.

Кто-то невидимый идет вниз по склону, выслеживая нас – не торопясь, тихо и незаметно. Самая примитивная часть моего мозга чувствует опасность и наполняет тело адреналином. «Хищник идет, – говорит она. – Вали отсюда к чертовой матери».

Но если я пойду быстрее, то упаду, и меня похоронит под собой лавина холодных камней.

Дюйм за дюймом я нащупываю путь вниз, дрожа от напряжения. До дна еще полчаса пути. Черт, это слишком долго. Поскользнувшись, я разбиваю колено до крови об острый камень, но успеваю сдержать рвущееся наружу проклятие.

И вдруг до меня доносится басовитый животный стон.

Это Джабар: парнишка сжался в комок футах в десяти надо мной и смотрит вверх. Кажется, ему и невдомек, что сейчас он стонет.

Я все равноничего не вижу.

– В чем дело, Джабар? Что там?

–  Кох пешак, – шипит он.

– Что горное? Что там на горе?

– Э-э, как это сказать… снежная кошка.

– Снежная? Что? Ты хочешь сказать, что там долбаный снежный леопард? Они здесь живут?

– Мы думали, что их уже не осталось.

– Вымерли.

– Похоже, что это не так.

Сделав усилие, я фокусирую глаза на скалах над нами и наконец мне удается засечь, как дергается кончик хвоста замаскированного хищника. За мной следит пара немигающих серебряных глаз. Леопард понимает, что мы его заметили, и бросается к нам; его мышцы дрожат при каждом прыжке. К нам приближается тихая, решительная смерть.

Я хватаю винтовку.

Джабар разворачивается и съезжает вниз на заднице, завывая от ужаса. Но он опоздал – в нескольких футах от него леопард приземляется на передние лапы, работая пушистым хвостом как противовесом. Зверь оскаливается, сверкая белыми резцами, и, вцепившись в спину Джабару, тянет его назад.

Я наконец вскидываю винтовку и стреляю – целясь высоко, чтобы не задеть Джабара, которого огромная кошка трясет, рыча, словно дизельный двигатель. Пуля попадает зверю в бок; взвизгнув, леопард отпускает Джабара и отскакивает. Зверь рычит и воет, пытаясь понять, что именно причинило ему такую боль.

Тело Джабара безвольно падает на камни.

Леопард божественно красив и ужасен одновременно. Да, он у себя дома, но сейчас решается вопрос жизни и смерти. У меня сердце щемит, когда я всаживаю в прекрасного зверя всю обойму. По пятнистой шкуре расползаются красные пятна. Большая кошка падает, размахивая хвостом. Ее глаза закрываются, а морда так и остается навеки оскаленной.

Эхо выстрелов летит по горам, а я стою, словно онемев. Затем Джабар со стоном снимает с себя рюкзак и, уцепившись за мою ногу, садится. Я оттягиваю ворот его халата и вижу две длинные кровавые полосы. Со спины и плеча содрана кожа, но, в общем, мой друг не пострадал.

– Повезло тебе, он сожрал только рюкзак, – говорю я.

Джабар не знает, смеяться ему или плакать – и я тоже.

Хорошо, что парень не погиб – если бы я, как последний дурак, вернулся без Джабара, его сородичи убили бы меня на месте. Кроме того, у него отлично получается обнаруживать снежных леопардов до того, как они собираются напасть. Когда-нибудь это может пригодиться.

– Слезаем ко всем чертям с этой скалы, – говорю я.

Но Джабар все смотрит на окровавленный труп леопарда. А затем вдруг дотрагивается до лапы огромной кошки.

– Что это? – спрашивает он.

– Приятель, мне пришлось его убить. Другого выбора не было.

– Нет, я о другом.

Он наклоняется и поворачивает голову зверя – и тут я вижу то, что не могу объяснить. Честное слово, я не знаю, как это объяснить.

На шее леопарда полоска серого твердого пластика. В одной точке она расширяется, превращаясь в шарик, на котором мигает крошечная красная лампочка.

Электронный ошейник, не иначе.

– Джабар, отойди на пятьдесят ярдов и установи свое устройство. Я двинусь в другую сторону. Посмотрим, куда он отправляет данные.

К полудню огромная кошка уже далеко – мы похоронили ее под камнями. Пока я обрабатывал раны Джабара, он не издал ни звука – возможно, все еще стыдился того, что закричал раньше. О том, что я от страха лишился голоса, он не знает, а я об этом помалкиваю.

Направление, по которому летит сигнал радиоошейника, приводит нас на противоположный берег озера, к небольшому заливу. Мы быстро шагаем по плотной почве, стараясь не удаляться от все более крутых скал.

Следы Джабар замечает первым.

Где-то рядом модифицированный ТИМ: отпечатки его ног ведут за поворот – туда же ведет и радиосигнал. Мы с Джабаром переглядываемся: цель достигнута.

–  Тум густи хо,Пол, – говорит он.

– И тебе удачи, дружище.

Завернув за угол, мы сталкиваемся лицом к лицу с новой ступенью эволюции автоматов.

Машина сидит в озере, наполовину погруженная в воду, – самый большой автомат, который только можно себе представить – размером с дом или огромное дерево. У нее десятки похожих на лепестки металлических оболочек-ног. Каждая такая «тарелка» размером с крыло самолета «Б-52» и покрыта мхом, улитками, лианами и цветами. «Тарелки» медленно, едва заметно колышутся, а над ними летают бабочки, стрекозы и прочие насекомые. Главный корпус состоит из десятков тугих шнуров, которые тянутся к небу, почти случайным образом закручиваясь вокруг друг друга.

В небе возвышается верхушка автомата. Структуры, напоминающие кору, сплетаются в единую органическую массу, похожую на ветви. Здесь, на этих «конечностях», где не грозит опасность, свили гнезда тысячи птиц. Ветер вздыхает среди ветвей, раскачивая их взад и вперед.

А по нижним уровням осторожно расхаживают десятки двуногих автоматов. Они, словно садовники, осматривают живых существ, подталкивают и вытаскивают. У каждой машины свой участок. Роботы грязные и мокрые, а кое-кто также зарос мхом, но подобные условия их не беспокоят.

– Это ведь не оружие, да? – спрашиваю я.

– Наоборот – жизнь.

Я замечаю, что самые верхние ветки ощетинились чем-то, похожим на антенны, и эти отростки покачиваются на ветру, словно бамбук. Там находится единственная видимая металлическая деталь – купол, сделанный в форме аэродинамической трубы. Он направлен на северо-восток.

– Связь по узкому лучу, – говорю я, указывая на купол. – Возможно, использует волны высокой частоты.

– Что это могло бы быть?

Я оглядываю сооружение: в каждом уголке и впадине «монстра» кипит жизнь. В воде носятся мальки. Нижние «лепестки» окружены роем насекомых, по складкам ствола бегают грызуны. В структуре множество нор, она покрыта пометом и сверкает в солнечных лучах – она живая.

– Какая-то исследовательская лаборатория. Возможно, автоматы изучают живых существ – зверей, птиц, насекомых.

– Это плохо, – шепчет Джабар.

– Точно. Но если собранную информацию нужно куда-то отправлять, так?

Ухмыляясь, Джабар вытаскивает свою антенну.

Я прикрываю глаза ладонью от солнца и, прищурившись, смотрю на огромную сверкающую колонну. Здесь огромное количество данных. И, готов поспорить, их получает чертовски умный автомат.

– Джабар, иди на пятьдесят ярдов к востоку и ставь свое устройство. Я сделаю то же самое. Сейчас узнаем, где живет враг.

Пол оказался прав – они с Джабаром нашли не оружие, а исследовательскую платформу. Огромный массив данных, которые она собирала, отправлялись по узкому лучу куда-то далеко, на Аляску.