Текст книги "Тайна брата"

Автор книги: Дэн Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Листовка

Назавтра Лиза зовет меня на улицу. Я не буду обсуждать с ней вчерашнее. Меня терзают смешанные чувства. В голове царит каша, мысли ворочаются с трудом.

– Здорово, что ты снова без формы, – первым делом заявляет Лиза.

– Надоело играть в солдатика, а? – подначивает Стефан, появляясь у меня за спиной, и ерошит мне волосы.

Я аж отскакиваю. Точно, сегодня суббота, у него свободное утро.

– В чем дело, братишка? Стесняешься перед своей девушкой?

– Она не моя девушка.

Стефан, присвистнув, поднимает руки.

– Ну извини. – Закатив глаза, он поворачивается к Лизе. Та хихикает.

– Ладно, пошли, – говорю я, выходя на улицу.

– Не лезь в неприятности, – говорит Стефан, закрывая за нами дверь.

На улице чисто, небо голубое, единственное облачко белеет в вышине. Так непохоже на вчерашнюю ночь, будто мы очутились на другой планете. Листовок не видать, наверное, еще затемно кто-то прошел и собрал их.

Единственный намек на произошедшее – уголки бумаги, застрявшие под черепицей и в щелях водосточных труб.

Уходя, оглядываюсь. За кухонным окном видно маму с бабушкой. Мама кажется больной и усталой, но она хотя бы не лежит пластом в спальне.

– Твоей маме лучше? – спрашивает Лиза.

– Вроде того.

– Здорово, – улыбается девчонка. – В путь, будем выручать твой велик. Помнишь, как называлась та улица?

С местными названиями у меня не очень, так что мы решаем повторить мой маршрут от школы.

Не успели мы скрыться за углом, как Лиза вкладывает мне что-то в руку.

– Принесла тебе. Убери в карман.

– Что это? – Опустив глаза, вижу сложенную бумажку.

– Вчерашняя листовка.

Меня будто пробивает разряд тока. Бумажка оживает и щекочет ладонь. Хочется прямо на месте развернуть и познать ее тайны. Прочитать, что написано сзади, рассмотреть рисунок, где фюрер стоит среди трупов наших отцов.

– Потом посмотришь, – шипит Лиза, не разжимая губ.

Вспомнив, как бесился вчера Стефан, проверяю, не следят ли за нами, а потом заталкиваю эту мрачную тайну в самые глубины кармана.

– Разве у вас сегодня в «Юнгмедельбунд» нет собрания? – спрашиваю, чтобы отвлечься от листовки. «Юнгмедельбунд» это как «Дойчес юнгфольк», только для девочек. Участие обязательное, исключений нет.

– Собрание днем, но если хочешь, я не пойду.

– Как это не пойдешь?

– Иногда я пропускаю собрания.

– И тебе не влетает?

– Влетает, но все не так страшно. Заставляют маршировать по двору, такая же тоска, как все эти упражнения и разговоры о материнстве. – Глянув на меня, Лиза корчит рожу. – Ску-ука. Мальчишкам везет, они играют в войну.

Наши ребята, и Ральф, и Мартин, наверняка как раз играют в военную игру, но меня не огорчает, что я пропускаю веселье. Все изменилось.

– Не хочу больше играть в войну. Хочу починить велик и покататься.

– Здорово придумал, – улыбается Лиза.

– Но на собрание лучше сходи. Не стоит нарываться ради меня.

– Ради тебя? Кто сказал, что ради тебя?

– Никто, я просто подумал…

– Шучу, – пихает меня локтем Лиза. – Конечно ради тебя.

– Ух.

– Смешной ты, Карл Фридман. Ну ты даешь. – Она с хохотом шлепает меня по руке, но стоит ей сделать шаг вперед, как я ловлю ее за рукав.

– Смотри, – говорю я пересохшим ртом. – Вон там, у дома герра Финкеля.

У магазина собралось человек пять-шесть. У тротуара стоит серый крытый фургончик, а рядом сияет на солнце «мерседес» инспектора Вольфа.

От этого зрелища в памяти всплывают вчерашние крики Стефана про гестапо, пытки и лагеря, откуда не возвращаются.

– Похоже, беда, – говорит Лиза.

Кожа на голове покрывается мурашками.

– Какая беда? – Мне не терпится узнать, но заранее страшно.

– Давай глянем.

Пока мы подходим, толпа у магазина растет. На улице уже стоит добрых человек двадцать. Среди незнакомцев я замечаю фрау Амзель, фрау Фогель и фрау Остер с корзинами в руках, и тут…

Мы замираем, едва завидев солдат СС.

Их двое, они стоят у входа. Высокие, зловещие, в черной форме, стоят на карауле, автоматы болтаются на ремнях. Лица каменные, глаза смотрят строго вперед.

– Как думаешь, герр Финкель пропал? – У Лизы дрожит голос.

– Я не… – И тут меня осеняет. Вчера после налета я заметил, как герр Финкель припрятал листовку. Может, нашлись другие глазастые люди. И на него донесли.

Бессознательно сую руку в карман, где прячется моя страшная тайна, моя листовка.

Стоит ее коснуться, как из магазина раздается голос. Солдаты СС покидают свой пост и ныряют внутрь.

По толпе зевак пробегает угрюмый гул, но тут из недр магазина долетает истошный крик.

Люди испуганно замирают, а мне становится страшно за герра Финкеля.

Еще один крик, резкий и злобный. Воцаряется тишина, и тут же ее нарушает грохот погрома. Что происходит внутри, с улицы не разглядеть, но от этих звуков кровь леденеет в жилах: звон бьющегося стекла, хруст посуды, треск дерева.

В этом шуме ухо еле разбирает старческие мольбы о пощаде.

Зеваки начинают отодвигаться от дома, будто в любой момент на тротуар вылетит оконное стекло. Или им страшно, что кошмар, творящийся в магазине, их тоже засосет. Вдруг шум смолкает.

Над людскими головами вновь пролетает тихий гул.

Двери распахиваются, и солдаты выводят на улицу герра Финкеля. Тот еле ковыляет, волоча правую ногу. Но стоит бедняге запнуться, как солдаты, подхватив его под руки, начинают орать.

– Шагай! Быстро! Тверже шаг! – командуют они.

Герр Финкель с поникшей головой пробует было выполнить приказ, но лишь падает на колени. Ненадолго замерев в этой печальной позе, старик оседает на бок, приложившись головой о тротуар.

– Вставай! – орут конвоиры. – Поднимайся!

Они грубо хватают бедолагу за руки, будто хотят выдрать их из суставов, и вздергивают его на ноги.

В этот миг я вижу, что с ним сотворили.

Левый глаз герра Финкеля заплыл, рот и нос сочатся кровью. Если приглядеться, на асфальте, там, где падал старик, заметны красные пятна.

– Они его избили, – потрясенно шепчет Лиза. – Избили в собственном магазине.

За спиной бедного герра Финкеля из мрака выплывает Вольф. На нем черный костюм, шляпа аккуратно сидит на голове, и я прямо чувствую запах лосьона. Стальные глаза изучают толпу.

– Магазин закрыт, – громко оповещает он собравшихся. – Все имущество конфисковано в пользу рейха.

Попытка нарушить этот приказ будет караться по закону.

Меня словно парализовало. Жутко наблюдать, как знакомого человека арестовывают и забирают из собственного дома. Я слышал о подобном, знал, что так бывает, но своими глазами никогда не видел. И всегда верил, что так поступают с кем надо, что жертва сама виновата. Но после вчерашних слов Стефана о людях, которых забирают за неправильные слова или даже мысли… Герр Финкель продавал людям шоколад. Чем он мог заслужить такое обращение? А с папой Лизы вышло что-то подобное?

Смотрю на свою подругу, та ошеломленно провожает глазами водителя, выскочившего открыть заднюю дверцу фургона. Замок глухо лязгает.

Краем глаза замечаю какое-то движение.

Обернувшись, вижу, как два паренька перебегают через дорогу к фургону. Они держатся вместе, один крутит головой туда-сюда, а другой достает из кармана вроде бы бумажный пакет. Быстренько откручивает крышку бензобака, высыпает туда содержимое пакета и завинчивает крышку назад. За считаные секунды ребята сделали свое дело и снова бегут через дорогу как ни в чем не бывало.

Разглядывать их некогда, потому что солдаты уже тащат герра Финкеля к фургону.

Старик, подняв голову, озирается, будто впервые попал сюда, будто не знает, где он и почему все лицо в синяках, а из носа течет кровь.

Одним глазом герр Финкель разглядывает собравшуюся толпу, людей, которых знает много лет. Но никто из них не поможет ему.

Нам всем слишком страшно.

– Увозите! – рявкает Вольф.

Солдаты забрасывают старика в фургон и захлопывают дверцу. Все. Герра Финкеля увезли.

Не могу поверить в случившееся. Нам тягостно здесь находиться, но и просто взять и уйти слишком тяжело, поэтому мы стоим, провожаем глазами машины, а солдаты тем временем заколачивают дверь в магазин досками.

Ребята на той стороне улицы выглядят разочарованными.

– Надо идти, – тихо говорю я Лизе, но та не реагирует.

У нее в лице ни кровинки. В распахнутых глазах стоят слезы. Она будто приросла к асфальту и не может отвести взгляд от того места, где недавно стоял фургон. Кажется, что она сейчас не здесь.

Смотрю на неё, не находя слов. В голове крутятся мысли о ее папе. Его так же забирали? Я бы спросил, но этот вопрос едва ли уместен, поэтому я молча стою рядом.

Солдаты, прибив последнюю доску, вскидывают автоматы на плечо и уходят прочь. Зеваки начинают разбредаться, и вскоре улица пустеет.

– Пошли, – беру я Лизу за руку, и она зажмуривается. По щекам текут слезы. – Надо идти.

Она смотрит на меня и кивает, утирая глаза руками.

О произошедшем напоминают разве что заколоченные двери магазина.

И кровь герра Финкеля на тротуаре.

Мы с Лизой в молчании идем по улицам, где я ехал в тот день, когда повстречался с Вольфом. Я украдкой кидаю на нее взгляды, чтобы убедиться, все ли с ней в порядке. Но моя подруга смотрит перед собой и шагает, будто забыв обо мне.

Вскоре Лиза приводит меня к узкому переулку. Как раз по таким я и колесил в день аварии.

– Здесь я видела тот самый рисунок, цветок. – Это первые ее слова с тех пор, как мы ушли от магазина. Голос у Лизы хриплый.

Разглядываем следы белой краски на стене.

– Я вроде бы находил его в другом месте.

– Но надпись та же? «Гитлер убивает ваших отцов»? – Глаза у Лизы покраснели от слез.

– Тсс, – прижимаю палец к губам. – Тише, услышат.

– Мне все равно. – Лиза стоит, ссутулившись и сунув руки в карманы. Она пристально изучает стену, будто взглядом можно восстановить рисунок. На ней то же платье, что и вчера, и волосы снова заплетены в косы. Правда, вчера отдельные пряди выбивались, и это смотрелось живее. Сейчас она похожа на типичную девочку из «Юнгмедельбунд», и это неправильно. Лиза другая и выглядеть должна по-другому.

– Что это ты на меня уставился?

– Я… да ничего, – краснею. – Пошли дальше.

Наши ботинки громко стучат по мостовой. Переулок пуст, по обе стороны стоят высокие стены, и между ними гуляет эхо.

– Думаешь, твоего папу убил Гитлер?

Вопрос Лизы застал меня врасплох. Оборачиваюсь к ней, но она смотрит прямо вперед.

– Не знаю, – отвечаю, не сводя с нее глаз. – Понятное дело, сам он никого не убивал, но если это он развязал войну, как говорит Стефан, тогда… ведь не сам же папа от нас уехал?

– Мой папа говорил, что воевать плохо, – всхлипывает Лиза, – и за это его отправили в лагерь.

– Знаешь куда? – помолчав, спрашиваю я.

Она качает головой, потом, глубоко вздохнув, складывает руки на груди и замирает, привалившись к стене.

– Вольф приехал ночью и забрал его. – Лиза смотрит в землю. – Он сказал, что папа распространяет лживые наветы на фюрера, и увез его, как сейчас увез герра Финкеля. Мне страшно, что его могли убить.

У меня в голове встает образ инспектора уголовного розыска. Холодные серые глаза, тонкие губы. Густой сладкий запах лосьона. Этот запросто может убить человека. Не знаю, что сказать Лизе. Любые слова сейчас лишены смысла. Чувствую себя пустым местом.

– Я прочитала, что написано на листовке, – вскоре говорит моя подруга. – Многое не поняла, но там сказано, что герр Гитлер всем врет. Что он развязал войну и может остановить ее в любой миг. Что в России немецкие солдаты гибнут тысячами.

Такие же солдаты, как папа.

– Я думал, мы побеждаем.

Лиза пожимает плечами:

– Как будто есть разница. Пора бы остановиться. Война – это глупо, и я ненавижу Гитлера не меньше, чем тех, кто нас бомбит.

Раньше я подобные речи слышал только от Стефана, но сейчас ее слова потрясли меня куда меньше, чем могли бы пару недель назад. Словно с мира сняли покрывало, и теперь я вижу вещи такими, какие они есть на самом деле.

Фрау Шмидт

Добираемся до школы. Там сейчас нет ни души, если не считать сорок, усевшихся на сирену воздушной тревоги. Птицы кричат на нас, а потом улетают на другую сторону двора.

Отсюда я пытаюсь восстановить свой маршрут к тому месту, где меня сбил инспектор Вольф. Оказывается, не так уж далеко я тогда уехал. Сразу узнаю ту улицу, где мне тогда помогала женщина, но понять, в каком из домов-близнецов она живет, решительно невозможно.

– Будем стучать во все двери подряд, глядишь, кто-нибудь тебя вспомнит, – предлагает Лиза.

В первом доме на стук никто не отзывается, зато тетенька из второго сразу меня узнает. По ее словам, нам надо в дом сорок три, чуть дальше по улице.

В сорок третьем доме живет та самая женщина, которая принесла мне тряпку и стакан воды. Ее зовут фрау Шмидт, она впускает нас в жилье и сразу тащит на кухню. Мы молча сидим за столом, пока нас потчуют молоком с печеньками.

– Я тогда жуть как перепугалась. Услышала грохот на улице, а когда подбежала к окну, ты лежал на дороге, и я уж подумала, ты все… – Вздрогнув, она ставит на стол стаканы с молоком и железную банку. – Тебе повезло, что ты жив. Угощайтесь, печенье свежее, с утра пекла.

Лизу не надо уговаривать. Она тут же выхватывает из банки печенье и вонзает в него зубы. По кухне летят крошки.

– Надеюсь, тебе потом не сильно досталось, – говорит фрау Шмидт. – Я знаю, каким бывает этот человек. Он… Впрочем, ладно. Лишь бы все обошлось. Как твои раны?

Она пододвигает ко мне банку с печеньем.

– Спасибо, нормально. – Откусываю кусочек. Печенье сделано почти из ничего и потому не самое вкусное, но я, оказывается, жутко проголодался. – Вы меня тогда здорово выручили.

– Не за что… – Она делает паузу, ожидая, что я представлюсь.

– Карл. А это Лиза.

– Меня зовут фрау Шмидт, приятно познакомиться.

– У вас дети есть? – интересуется Лиза. – Вдруг мы учимся вместе.

– Нет, мои дети постарше, – качает головой фрау Шмидт. Она смотрит мне за спину, и я, обернувшись, замечаю фотографии на буфете. Спереди стоят три снимка мужчин в военной форме.

– Ваши сыновья? Они сейчас в армии? – спрашиваю.

– Джозеф погиб в прошлом году, во Франции. Он в середине. Младший сын, Макс, сейчас воюет в России за герра Гитлера.

– А третий, это ваш муж?

Фрау Шмидт вздыхает:

– Да, он тоже погиб во Франции.

У фрау Шмидт блестят глаза, она чем-то напоминает мне маму.

– Моего папу убили, – говорю я.

– Ох, бедняжка, – утирает слезу фрау Шмидт. – И маму твою жалко. Со временем боль притупляется, но забыть об утрате невозможно.

– Я не хочу забывать. – Впервые я говорю с человеком, который тоже терял на войне близких. – Думаете, они хотели воевать?

Фрау Шмидт прикрывает рот рукой и отводит глаза, будто вот-вот заплачет. Я снова смотрю на сервант, и мое внимание привлекает фотография девочки с двумя парнями. Они стоят с гитарами на фоне сада, но взгляд цепляется не за лица, а за одну-единственную деталь.

Значок. На правом лацкане.

– Что это? – не сдержавшись, задаю я вопрос. – Вот, смотри.

Лиза наклоняется к фотографии, потом переводит глаза на меня.

– Такой же, – шепчет она.

– Что это за цветок? – Мне очень важно получить ответ. – Что он означает? Я видел такой рисунок на стенах.

Фрау Шмидт подходит и забирает снимок у меня из руте.

– Ничего. Дурацкая поделка Макса. – Она прижимает фотографию к груди, пряча от меня.

– У брата был такой же знак на куртке…

– Спросил бы у брата. – Фрау Шмидт ставит фотографию на сервант и замирает к нам спиной, уперевшись руками в полку.

– Я спрашивал. А он не сказал. А потом срезал нашивку.

Фрау Шмидт кажется растерянной. Глаза ее бегают по комнате, будто она никак не решит, что сказать и куда смотреть.

– Значит… может быть, он не хотел, чтобы ты знал, – говорит она наконец. – Может быть, он тебе не доверяет.

С тем же успехом она могла бы дать мне пощечину. В душе поднимается чувство вины.

– Я…

– Вот что еще у нас есть. – Лиза приходит на помощь, как тогда, в магазине герра Финкеля. Она протягивает руку, а на ладони лежит деревянный цветок, который она нашла. Он точь-в-точь как у мальчика на снимке.

– Где ты его взяла? – спрашивает фрау Шмидт. Она тянется было к нему, чтобы забрать, но потом стискивает кулак и отдергивает руку.

– У друзей его брата, – врет моя подруга. – А что это за цветок? Маргаритка?

Фрау Шмидт долго изучает Лизу.

– Эдельвейс, – наконец шепчет она.

– Эдельвейс, – повторяю я, и у меня будто пелена падает с глаз. Ну конечно же эдельвейс. – А что он означает?

Женщина смотрит на нас, решая, говорить или нет.

– Пожалуйста, – умоляю я.

Фрау Шмидт вздыхает и почти начинает объяснять, но лишь качает головой:

– Спроси лучше у брата. Он расскажет тебе все, что сочтет нужным.

Парад

Беремся за руль велика, каждый со своей стороны, и поднимаем изувеченное переднее колесо над землей. Так на одном колесе и везем его к дому.

– Она готова была рассказать. – Мне сложно подавить разочарование. Мы почти узнали секрет.

– Наверное, испугалась. – Судя по голосу, Лиза тоже недовольна. – Хотя бы выяснили, что за цветок.

– Зато остался миллион других вопросов. Что он означает? Почему у ее сына был значок на куртке? Рисунок один в один. – Я останавливаюсь. – И мне не понравилась фраза о том, что брат мне не доверяет.

– Она тебя не знает. Заметь, в вашу прошлую встречу ты был в своей дурацкой форме. – Лиза меряет меня взглядом и хмурится, прикусывая губу. – У нас тут никто никому не верит, временами это бесит до визга. Ладно, Карл Фридман, пошли уже домой.

Лиза знает дорогу, так что мы потихоньку выбираемся на центральную улицу. По мере приближения становятся слышны звуки барабанов.

– Опять маршируют, – бурчит Лиза, хмурясь еще сильнее. – Вот уж чего нам сегодня не хватало.

Музыка становится все громче. Можно разобрать звук труб, правда, играют на них неважно. Наконец перед нами открывается центральная улица. По ней маршируют «Дойчес юнгфольк» и гитлерюгенд. Мы тоже всегда так ходили по выходным.

Все ребята в форме: черные штаны, черные шарфы, коричневые рубашки. Пряжки на поясе сверкают на солнце, черные сапоги топ-топ-топают по дороге, отбивая ритм наступающей армии.

С тротуара за маршем следят мужчины в костюмах и шляпах и женщины в платьях. Малыши взирают на действо с плеч родителей. Кто-то радуется и хлопает в ладоши, другие недовольны, явно пришли просто отметиться.

Узнаю в толпе несколько знакомых лиц, наших соседей по Эшерштрассе. Вот мясник, герр Акерман, вот фрау Остер в лучшей своей шляпке. Одной рукой она держит сынишку, другой – размахивает флажком. Многих я узнаю, хоть и не знаю их имен, – мы встречались на улице или в очередях. Девчонки машут Лизе, здороваются с ней, но она упорно шагает вперед, не обращая на них внимания.

– Не тормози, – бурчит она мне, опустив голову. Ее накрывает вся злость и горечь сегодняшнего дня, и кулак на руле сжимается все сильнее.

Мальчиков для парада мало, не то что у нас в городе. Чтобы компенсировать нехватку людей, местные стараются произвести побольше шума.

Впереди идут девятеро, три ряда по три человека, и каждый несет флаг. Кроваво-красный, с белым кругом и черной свастикой в нем. Ветра сегодня нет, так что флаги вяло висят.

Следом движется вторая группа, тоже девять человек. Эти яростно колотят в барабаны. За ними три паренька дудят в трубы. Рожи у них раскраснелись от старания, щеки надуты, будто парни набили полон рот хлеба.

За музыкантами шагает человек пятьдесят – шестьдесят. Сапоги громко топают по дороге. Младшие ребята из «Дойчес юнгфольк» идут спереди, старшие из гитлерюгенда сзади.

Они-то и заводят песню.

– Хватит евреям пить нашу кровь! К стенке их, вешай их!

Младшие подхватывают, но слов не знают, поэтому раз за разом повторяют ту же строчку:

– Хватит евреям пить нашу кровь! К стенке их, вешай их!

Совсем недавно такой марш привел бы меня в восторг, но сейчас меня терзает лютый стыд за то, что я сам орал эти злобные слова.

Смотрю на Лизу. Та угрюмо зыркает на ребят и трясет головой:

– Дурацкий парад. Дурацкие нацисты.

– Тсс.

Когда мимо проходят знаменосцы, люди на тротуаре встают смирно и вскидывают руки в салюте. Мы с Лизой, не обращая внимания, тащим через толпу велосипед.

Сапоги стучат, барабаны грохочут, трубы завывают, ребята поют.

– Хватит евреям пить нашу кровь! К стенке их, вешай их!

В одном месте зрители так столпились, что через них не протиснуться. Обходим их по краю дороги. Лиза изо всех сил стискивает руль. Походя она пихает двух женщин. Кидаю на нее взгляд. Челюсти сжаты, лицо мрачное, как грозовая туча.

– Дурацкие нацисты, – снова бормочет она. Лишь бы ее никто не услышал.

Я иду справа, дальше от тротуара. Парад приближается, и мне становится ясно, что нам не разминуться.

– Я сам повезу велосипед, а ты иди сзади, – предлагаю я Лизе. В душе нарастает тревога. Времени совсем нет. Через пару секунд парад нас нагонит.

– Не надо. Идем так, – громко заявляет Лиза. Костяшки ее пальцев побелели от напряжения.

Топот сапог все громче.

– Места нет, – объясняю я. – Пожалуйста, встань сзади.

– С чего бы? – Лиза сердито пялится на ребят, которые уже в паре шагов от нас. – Дорога общая.

– Просто…

– В сторону, идиоты! – орет ближайший знаменосец.

– Ты кого назвал идиотом? – рявкает в ответ моя подруга.

– Лиза, отойди!

Парень называет ее по имени. Похоже, они вместе учатся. Надо думать, она знает большинство марширующих, но это ничего не меняет. Лиза корчит пареньку рожу и поднимает колесо.

– Идем вперед, – говорит она мне.

– Нет, постой. – Бросаю руль и перебегаю на ту сторону, где стоит Лиза. Теперь велосипед отделяет нас от парада. – Слушай, что с тобой такое?

– Дорога общая. – Судя по лицу, Лиза готова взорваться в любой момент. Она буквально тащит меня вперед.

– Отдать честь! – орет нам один из ребят, но его практически не слышно. Барабаны стучат, как сердце кровожадной твари.

Все больше ребят замечают нашу возню с велосипедом. Барабанщики поворачивают головы в нашу сторону. Руки у них работают, как поршни, палочки летают, как молотки.

С одной стороны зрители со вскинутыми руками. С другой – стройные ряды барабанщиков. Мы с Лизой зажаты между ними, как в ловушке. Чем больше лиц разворачиваются к нам, тем больше я чувствую себя загнанным в угол.

– Отойдите! – говорит паренек, протискиваясь мимо нас.

– В сторону, дураки! – требует другой.

– Отдать честь!

Последний барабанщик смотрит на нас через плечо. Теперь мимо идут трубачи. Они не могут крутить головой, но все как один косятся на нас.

Лиза пихает меня и поднимает велик за руль.

– Давай, пошли, – требует она.

– Переждем. – Я тянусь к ней, беру ее за руки, она вырывается, и никто из нас не держит велосипед.

Трубачи дудят. Барабанщики стучат. Ребята маршируют, их сапоги топ-топ-топают по дороге.

А велик падает.

Как в замедленной съемке, он плавно опускается на землю. Я уже знаю, что сейчас случится. Просто ничего не успеваю сделать.

Пытаюсь удержать его. Тянусь обеими руками. Но Лиза стоит слишком близко, она мешает мне. Пальцы успевают ухватить самый кончик руля. Велосипед падает под ноги пятой колонне «Дойчес юнгфольк».

С краю шагает мой ровесник, но помельче, короткие волосы спрятаны под кепку, круглое лицо все в веснушках. Он видит опасность, и его блеклые глаза распахиваются от ужаса. Он притормаживает, ломая строй, лишь бы увернуться от падающего велика. Но тот, кто шагает сразу за ним, ничего не замечает. Он врезается в веснушчатого, пихает того вперед, и нога бедолаги приходит аккурат на переднее колесо.

Запнувшись о спицы, веснушчатый летит на землю, как солдат на поле боя. Сбивший его падает сверху, тут же их накрывает третий.

Передние ребята озираются на шум, а задние рушатся в эту кучу-малу.

Парад превращается в бардак.