Текст книги "Тайна брата"

Автор книги: Дэн Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Вольф у нас

Дед, открыв дверь, смотрит на Вольфа с удивлением и тревогой, но едва он замечает раненого внука, выражение лица меняется. Он тянет ко мне руку и хочет что-то сказать, но Вольф отодвигает деда и заводит меня в дом.

– Вальтер, кто там? – Ба спадает с лица, увидев в кухне офицера гестапо. – О, это вы.

– Мальчик находится под вашей ответственностью? – спрашивает Вольф, посмотрев на бабулю.

– Да, – отвечает дед, подошедший вслед за офицером. В голосе звенит напряжение. – А что случилось?

Ба, справившись с потрясением, идет прямиком ко мне. Вытерев руки о фартук, она усаживает меня за стол.

– Милый, что стряслось? Что с тобой приключилось?

– Прогуливает школу, – сообщает Вольф. – Гоняет по улицам на велосипеде, вот что с ним случилось.

Ба, стрельнув в него глазами, разглядывает меня. Открывает рот, но слова находятся не сразу. Наконец Ба прочищает горло и тихо начинает говорить, прищелкивая языком, будто в горле пересохло.

– Давай-ка промоем раны, ладно? – Тряпка, которую мне дали, летит в корзину, а Ба лезет в шкафчик за аптечкой. Ба работала медсестрой, как и мама, у нее всегда под рукой есть набор неотложной помощи. – Болит? Ходить можешь? Руки сгибаются?

– С ним все в порядке, – заявляет Вольф. – Он сильный…

– Он ребенок, – обрывает его Ба. – Ему всего двенадцать лет.

У Вольфа застывает лицо.

– Ему повезло, что он жив. Да и вам предстоит кое-что объяснить. Дети обязаны ходить в школу.

Ба с дедом обмениваются тревожными взглядами.

– Его отец погиб, – говорит Ба, скручивая влажную салфетку. – Мы предупредили в школе и в отряде. Ему нужно время…

– Смерть отца не дает ему права слоняться по городу и прыгать под мою машину, – заявляет Вольф.

– Вы правы, – соглашается дед. – Нам очень жаль. Этого больше не повторится.

Ба промывает ссадины и порезы, и пальцы ее дрожат. Вольф бродит по кухне, заглядывая в ящики, словно живет здесь. Даже не подумав спросить разрешения, он всюду сует нос. Его слишком много для такой маленькой кухни. Одеколон перебивает запахи еды.

Вольф находит в шкафчике жестянку, открывает крышку и нюхает.

– Кофе. Настоящий кофе. И много.

– Купили в магазине герра Финкеля, – объясняет Ба.

Вольф через стол смотрит на нее.

– Как так вышло, что у вас полно кофе, а у меня нет ни крошки?

– Мы купили его у герра Финкеля, – повторяет Ба, дезинфицируя мои коленки. – Заплатили…

– Еще и сигареты, – перебивает Вольф, обнаруживший в шкафу четыре пачки. – Немецкие. Хорошие.

– Купили у герра…

– Финкеля, да, я понял, – машет рукой инспектор. – Какой богатый ассортимент у него в магазине, надо же. Мне вот сложновато находить такой дефицит.

Вроде бы Вольф пытается говорить вежливо, но в голосе упрямо прорезаются обвиняющие и подозрительные нотки. Сунув по две пачки в каждый карман куртки, он вонзает в бабулю взгляд своих серых глаз.

– И безо всяких евреев мы превращаемся в нацию спекулянтов, – заявляет он.

– Мы не спекулянты! – возражает Ба.

– Отдельные недобросовестные личности гребут все под себя. Набивают подвалы, как хомяки. Такие действия подрывают мощь Фатерлянда.

– У нас в подвале нет ничего, кроме старой мебели.

– Хм. – Вольф изучающе смотрит на бабулю, потом ставит жестянку с кофе на стол и снимает крышку. – Напомните, герр Брандт, вы являетесь членом партии?

– Конечно, – отвечает дед.

– Партбилет и значок.

Дед, кивнув, выходит из кухни. Вольф, осмотревшись напоследок, отправляется за ним. Шаги удаляются по коридору в гостиную.

– Ты чем вообще думаешь? – шепчет Ба, едва они уходят. У нее дрожит голос. – Мы так за тебя волновались. Куда ты сбежал?

– Простите меня. – Никогда не видел бабулю такой испуганной. – Что теперь будет?

– Не знаю, – говорит она, заматывая бинтом мою коленку. – Главное, что ты цел. С остальным разберемся как-нибудь.

Дед возвращается на кухню. Ему на пятки наступает инспектор Вольф.

– Иди наверх, – говорит дед. У него на рубашке красуется партийный значок нацистов. Интересно, почему дед раньше его не носил. Склонившись ко мне, он шепчет: – Не спускайся, пока мы тебя не позовем. И не бойся. Все будет в порядке.

– Прости.

– Тебе не за что просить прощения. Все, иди наверх.

Но путь преграждает Вольф, словно решивший меня задержать. Его немигающие глаза без всякого выражения изучают меня.

Я не могу отвести взгляд. Во рту пересохло, сердце стучит пойманной птицей. Хоть ростом Вольф уступает деду, но кажется гигантом, способным расплющить меня хлопком ладони.

Наконец Вольф ухмыляется, сверкнув зубами, и отходит в сторону, пропуская меня наверх, к маме.

Так хочется, чтобы мама обняла меня и утешила, но она лежит пластом и спит. От этого зрелища одолевает тоска, и я ухожу к себе переодеть грязную форму. Серебряный значок ложится рядом с фотокарточкой отца.

В белой рубашке и обычных штанах я стою у окна и слушаю бормотание на первом этаже. На улице хищным зверем разлегся «мерседес» Вольфа. Свет играет на серебристом бампере. Мне отсюда не видно никаких царапин. Машина практически цела. Вот моему велику кранты. Придется забирать его с дедом на машине, потому что на гнутом колесе далеко не уедешь. По правде говоря, придется искать новое колесо.

Тяжело вздохнув, я совсем было отошел от окна, но тут на улице появляется Вольф. Прижимаюсь носом к стеклу и замечаю рядом с ним голову деда.

Вольф стоит, словно кол проглотил, плечи расправлены, подбородок смотрит вверх. Он что-то втолковывает деду, тыча пальцем тому в грудь. Закончив речь, инспектор подходит к машине и распахивает дверь.

– Как я тебя ненавижу, – шепчу, вспоминая, как вел себя Вольф, когда я попал ему под колеса. – Ненавижу тебя.

Тут он поднимает глаза.

Герхард Вольф стоит рядом со сверкающей машиной и смотрит в окно, и мне уже поздно прятаться.

Поэтому я заставляю себя смотреть на него.

Поймав мой взгляд, он ухмыляется, как раньше. Потом усмешка тает, будто ее вовсе не было. Вольф исчезает в чреве машины.

Двигатель рычит, и «мерседес» выруливает на Эшерштрассе. Доехав до конца, сворачивает налево. Я смотрю на опустевшую улицу и мечтаю никогда больше не видеть Вольфа.

Неприятности

Инспектор уголовного розыска Вольф уехал, и я потихоньку спускаюсь в кухню. Ба, по-прежнему в фартуке, сидит и смотрит в стол, прямо как мама, когда получила похоронку отца. Впервые в жизни Ба кажется мне старой. Никогда не видел ее такой усталой и поблекшей.

Дед стоит рядом, спрятав руки в карманах, и тоже смотрит в стол, будто ничего интереснее не видел.

Ба поднимает голову и фокусирует взгляд на мне, но движение выходит абсолютно разобранным. Вытерев глаза, она смотрит на меня, не узнавая. И все-таки слабая улыбка появляется у нее на губах.

– Милый, – говорит она, протягивая руки. – Иди ко мне.

Я-то ждал, что на меня будут кричать, и этот жест застает меня врасплох.

– Иди сюда, – повторяет она, и я падаю в ее объятия.

Ба изо всех сил прижимает меня к груди. Дед тоже улыбается, только во взгляде у него радости нет.

– Мы в беде?

– Нет, что ты, – отвечает мне Ба. – Все в порядке. Тебя никто не тронет.

– Мне не стоило убегать, – каюсь я. – Простите.

– Не надо просить прощения. – Дед снова разглядывает стол.

Теперь мне видно, что там лежит членский билет партии нацистов.

– Я не хотел… – У меня в голове все путается. – Не хотел…

– Все нормально, – успокаивает меня Ба.

– Что сказал инспектор?

Дед садится на стул.

– Сказал, чтобы мы уже на этой неделе записали тебя в школу. И в «Дойчес юнгфольк». Правда, удачно?

Пожимаю плечами.

– Ты не рад? – спрашивает Ба. – Ты же сам туда хотел. Там будут другие дети, ты с ними…

– А с вами что будет? Какие-то неприятности?

– Мелочи, – объясняет дед. – Придется ходить на собрания, и все.

– На собрания?

Взгляд цепляется за значок, который теперь блестит у деда на груди. Он представляет собой белоснежный круг, в нем – красная полоса с серебряной окантовкой и надписью «National-Sozialistische DAP». Партия нацистов. А в центре, черная как уголь, красуется свастика.

– На собрания партии в ратуше, – говорит дед. – Я давно там не был, так что… придется сходить и получить там бумагу с подписью. И раз в месяц являться с ней к инспектору Вольфу, чтобы подтвердить мое присутствие.

– А почему ты не ходил? Не хотел?

– Даже не говори так, – тихо, но резко требует Ба, словно чего-то боится. – Ни слова о том, что дед якобы не хочет ходить на собрания. Никогда. Никому. Ему нравятся собрания, так и знай.

На обед у нас вареная картошка с селедочным соусом и горстью квашеной капусты. Я все это не люблю, поэтому молча гоняю еду по тарелке.

– Ешь, – требует Ба, и я пихаю капусту в рот, стараясь проглотить не жуя.

– И молоко пей. Молоко нужно для силы. Хотя сдается мне, в нем все меньше и меньше жирности. С каждым днем оно сильнее похоже на воду.

Беру стакан. Ба с дедом сидят напротив, плечом к плечу, и я думаю, каково бы мне пришлось без них. Останься я с мамой, которая лежит наверху, словно мертвая. В школе, в компании Мартина с Ральфом, я верил, что нарушителей правил надо наказывать. Больше мне так не кажется.

Доев обед, помогаю бабуле по кухне, а потом ухожу в гостиную и пытаюсь читать, но не могу ни на чем сосредоточиться.

– Можно мне на улицу? – спрашиваю.

– Конечно, – отвечает Ба. – Дед во дворе…

– В смысле совсем на улицу. Я бы посидел на крыльце.

– Хочешь посмотреть на жизнь?

– Там тепло, там солнышко.

Ба задумывается на миг.

– Ну, вреда не будет. У тебя есть разрешение еще неделю не ходить в школу, так что все в порядке.

Вот почему я сижу на крыльце. И убеждаю себя, что мне нравится греться на солнце и разглядывать машины и прохожих. Но истинная причина в другом.

Я хочу увидеть ее.

Я буду сидеть на улице, когда темноволосая девочка пойдет из школы, и я помашу ей рукой.

Деревянный цветок

Эшерштрассе – улица прямая и длинная, и вот в конце появляется черно-белое пятно. По мере приближения из него вырисовываются очертания человека.

Оно все ближе, и становится ясно, что это едет на велике девчонка в белой рубашке и черной юбке.

До нее осталось несколько шагов, и я машу ей.

Девчонка, притормозив на другой стороне, поднимает руку и машет в ответ. Я уже думаю, что все. Она постучит в дверь, исчезнет внутри, и мне придется снова ждать ее завтра поутру. Подумаешь, делов.

Я ошибся. Девчонка лишь смотрит на дверь и вновь переводит взгляд на меня. Она ставит велик к стене и переходит улицу. Ко мне.

Девчонка.

Я с девчонками толком и не говорил никогда. Учимся мы раздельно, в «Дойчес юнгфольк» девчонок не берут. У них свои организации: «Юнгмедельбунд» для моих сверстниц и «Бунд дойчер медель»[5]5
  «Союз немецких девушек» – аналог гитлерюгенда, куда принимали только юношей.


[Закрыть] для тех, кто постарше. От нас прямым текстом требуют не лезть к девчонкам, и я не знаю, что говорить…

– Привет, – здоровается она.

Я, конечно, выставляю себя дураком.

– Э-э, привет.

– Что случилось? – интересуется она, имея в виду мои бинты.

– Как бы… с велика упал.

– Неудивительно, на такой-то скорости. А что ты там забыл? Если уж прогуливаешь школу, не стоит подходить к ограде.

Вблизи ее волосы кажутся еще темнее. Они заплетены в косички, как у большинства школьниц. Брови и глаза у нее тоже темные. Форма грязная, гольфы сползли, и видно голени, все в синяках, свежих и подживших. Коленки ободраны, хоть и не как у меня.

Она стоит на тротуаре, уперев руки в боки, и хмуро взирает на меня свысока.

– Звать тебя как?

– Карл Фридман.

Я встаю. Лишь ступенька мешает мне сделать шаг назад. Девчонка так близко, что я чую ее запах – смесь мыла и улицы.

– А меня Лиза.

Разговор заходит в тупик.

– Э-э, – страдаю я. Надо бы что-то сказать, и с языка срывается самая дурацкая фраза. – Ты полукровка?

Лиза темнеет лицом, будто грозовая туча.

– Грубый вопрос, не находишь?

– Я не хотел… в смысле…

– Ну конечно, ты не хотел. Просто ты бестолковый мальчишка, который считает, что девчонки с луны свалились, и не знает, о чем с ними говорить.

– Я… – Сверлю взглядом асфальт, чувствуя, как наливаются краской щеки. Наверное, я похож сейчас на свеклу.

Лиза вздыхает:

– Так вот, Карл Фридман, я не полукровка. Ни во втором, ни в третьем колене. А если хочешь общаться с девчонками, разговаривай с нами как с парнями.

– Прости. – Заставляю себя посмотреть ей в глаза.

Пару секунд Лиза все так же стоит, уперев руки в боки, а потом грозовая туча стремительно тает.

– Я прощаю тебя, Карл Фридман. – Она лезет в карман. – Деньги есть?

– Не-а.

– Ну и ладно. У меня десять пфеннигов. – В доказательство Лиза показывает пару блестящих монет. Она зовет меня прогуляться по улице туда, откуда она приехала. – Пошли со мной. Не тормози.

Перевожу взгляд с Лизы на нашу дверь и обратно. Не знаю, на что решиться. Если я уйду, наверное, стоит предупредить бабулю с дедом.

– Да пошли же. Тут недалеко. Мы будем рядом, нас не хватятся.

И я бросаюсь за ней следом. Мы идем рука об руку, и солнце греет нам спины.

– Приятно видеть, что ты для разнообразия снял эту дурацкую форму, – говорит Лиза.

Интересно, когда это она меня видела. Ба с дедом вообще не выпускали меня из дома, так что я не мог примелькаться.

– Я иногда вижу тебя у окна, – объясняет моя новая подружка, будто читает мои мысли. – А еще когда вы с бабушкой ходите в магазин. Это ведь твоя бабушка, так?

– Ага.

– Ну, в общем, белая рубашка тебе больше идет. Твой брат иногда носит голубую, он в ней такой красавчик. Может, тебе тоже купить голубую?

– Откуда ты знаешь брата?

– Мы здороваемся по утрам, здесь он тебя обскакал. Но ты исправляешься.

– Меня вообще тут не должно быть. Ба с дедом прячут меня. Точнее, прятали, пока меня не сбил на машине гестаповец.

– Гестаповец? – Лиза, остановившись, смотрит на меня. – Тебя сбил гестаповец? Инспектор уголовного розыска Вольф?

– Он самый.

У Лизы темнеет лицо.

– Ненавижу его. Свинья.

Ее слова пугают меня. Слава богу, на улице пустынно и нас никто не слышит.

– А ты его откуда знаешь?

– Да все его знают. В школе ходит слушок, что в детстве он подрабатывал у пекаря. Развозил на велосипеде хлеб, а потом вступил в полицию. Теперь он – обычная гестаповская свинья.

– Тсс, – шикаю я, озираясь.

– Что он тебе сказал? – Лиза старается говорить потише.

– Э-э… ну, злился, что я помял машину, и…

– Заставил тебя пойти в школу?

– Да сказал, что еще пару дней можно сачковать, потому что…

– Свезло тебе.

Лиза разворачивается и продолжает путь.

Пару секунд наблюдаю, как прыгают ее косички, как она машет руками, а после бросаюсь вслед.

– А чего? Почему свезло-то?

– В школе скучно.

Раньше я такие речи слышал только от Стефана. Снова озираюсь, не подслушивают ли нас.

– Так почему тебе можно сидеть дома? Мама болеет? Моя мама говорит, когда вы приехали, твоя выглядела плохо и с тех пор не выходила. Что с ней?

– Непонятно. То ли болеет, то ли тоскует.

– Тоскует?

– У нас папа умер. Его убили враги.

– Ужас какой.

– Но мы им гордимся, – говорю я, вспоминая заветы юнгбаннфюрера. – Он выполнил свой долг перед фюрером.

Лиза смотрит на меня так, словно в голове у нее крутятся серьезные мысли.

– Еще до того, как мы уехали, мой папа говаривал, что это фюрер затеял войну.

– Да нет же, он ведет нас к победе.

– Ну, мама фюрера не обвиняет, но, может, она просто боится.

– Чего?

– Да всего. Иной раз мне кажется, что она боится даже меня.

– Тебя?

– Ага. Боится, что я донесу на нее. Были случаи, когда дети так поступали.

Чувствую укол вины. Гоню прочь мысли о том, что случилось со Стефаном, и о своем желании донести на бабулю с дедом. Разговор иссякает, и мы молчим до самого магазина герра Финкеля.

Перед магазином выстроилась очередь из женщин с пустыми корзинами. Вижу двух бабушкиных подруг, живущих рядом с нами на Эшерштрассе, фрау Амзель и фрау Фогель. Они коротают ожидание беседой. С каждым днем очереди становятся все длиннее.

– Глянем, вдруг есть шоколад? – предлагает Лиза, вставая в очередь. Она снова демонстрирует мне монетки. – Денег хватит.

В ее ручке монеты кажутся громадными. Солнце играет на орле, сжимающем в когтях свастику.

Разглядываю новую подружку. Глаза у Лизы сами цветом как шоколад. Лицо кругловатое, и прическа усиливает это впечатление. Нос у нее, померяй его врачи в школе, сочли бы слишком большим. Но все равно он милый. Хоть волосы у Лизы темные, но кожа бледная, отчего румянец на щеках становится легко заметен. Красивая девочка, хоть и не той красотой германской нации, о которой нам рассказывали в школе. Очень живая у нее красота.

– Ты всегда разглядываешь людей? – спрашивает Лиза.

– А?

– Чего уставился?

– Ой, прости. Знаешь, думал вот, мысли, что ты вот такая хочешь поделиться со мной.

– Ну, друзья ведь так и поступают?

Выходит, мы с Лизой теперь друзья. Никаких тебе клятв, церемоний, ритуалов, приятельских оплеух. Пара слов, и готово дело – мы друзья.

На лицо сама собой наползает улыбка.

– Что такое? – спрашивает Лиза.

Пожимаю плечами.

– Друзья. Забавно… – Протягиваю ей руку. Сам не знаю почему. Чем-то надо обозначить дружбу. Лиза разглядывает мою ладонь, тоже расплывается в улыбке и смотрит мне в глаза.

– Серьезно? Пожать руку? Смешной ты, Карл Фридман, – качает она головой.

Пара женщин выходит из магазина, очередь ползет вперед. Среди вышедших – фрау Остер, которая живет через дорогу от нас, в паре домов от Лизы. Она моложе мамы, тощая, с мышиными волосами и узким лицом.

Муж у нее тоже сражается в России, только служит в танковых войсках SS. Ба говорит, что по рассказам фрау Остер он целый генерал, не меньше.

– Все хуже и хуже, – жалуется она подружке, проходя мимо нас. – На всех не хватает. Не знаю, сколько это будет длиться.

Корзинка у нее накрыта сверху сложенной газетой «Штурмовик».

– Недолго, Моника, не бойся. Герр Гитлер скоро выиграет эту войну, и тогда…

Женщины отошли слишком далеко, и я перестаю разбирать их болтовню.

По радио передают, что в Англии с начала года введено нормирование продуктов. У нас такой беды нет, но она не за горами. Еды на прилавках не хватает, и кроме денег нужны еще карточки: белые на сахар, синие на мясо, зеленые на яйца, желтые на молокопродукты. Не думаю, что в магазине найдется шоколад, но говорить об этом Лизе не буду. Она аж светится от предвкушения, и заранее расстраивать подругу я не хочу. Просто смотрю на нее и радуюсь. Люди выходят из магазина, и очередь потихоньку движется.

Приходит наш черед, Лиза открывает дверь, бряцает колокольчик, и мы заходим внутрь.

Вдоль стен стоят деревянные полки. Одни пустые, на других красуются горшки, бутылки и жестянки.

В ящиках лежат овощи, правда, чахлые, и мало. Да и те не продадут без карточки. В углу, рядом с весами, притулился бочонок квашеной капусты, а рядом с ним – пачка «Штурмовика».

С передовицы скалится карикатурный еврей с ножом. Он зловеще нависает над визжащей светловолосой немкой. Жирная подпись гласит: «Евреи – наша главная беда». Знакомая картина. У нас в школе газеты развешивали по стенам, чтобы ученики могли прочитать. И в городе есть специальные стенды.

Женщины в магазине протягивают коробки и сумки герру Финкелю, стоящему за прилавком. Тот, не прекращая болтать с покупательницами, складывает внутрь продукты, взвешивает, отсчитывает деньги и талоны.

У герра Финкеля ясные голубые глаза и румяные щеки в прожилках вен. Синий фартук висит на здоровенном пузе. Герр Финкель практически седой, он выглядит старше деда. Взглянув на меня через прилавок, он грустно улыбается.

– Карл, рад тебя видеть. Жаль твоего отца, хороший человек был.

– Спасибо.

– Помню, он водил тебя ко мне в магазин, когда ты был вот такого росточка. – Ладонь герра Финкеля замирает на уровне пояса. – Нравился он мне, не жадничал ни на улыбку, ни на доброе слово.

Киваю.

– Как мама, держится?

– Она… – Не могу подобрать нужные слова.

– Впрочем, не обращай внимания на старика. Пустое любопытство нас не красит. Зачем пожаловал?

На помощь приходит Лиза с вопросом про шоколад.

– Везет вам, – подмигнув, говорит герр Финкель, и на прилавке появляется крошечная плитка. – В наши дни такие вещи в большом дефиците.

На стене за прилавком висит картина, откуда на нас серьезно смотрит Гитлер в коричневой куртке с красной повязкой на плече. Надпись гласит: «Один народ, одна нация, один вождь». Вождь был здесь сколько себя помню, но теперь рядом красуются два плаката. На одном хомяк тащит в лапах набитые корзины, он призывает хозяек не делать большие запасы еды. На другом, черно-белом, стоит ночной дом со светом в окнах и открытой двери, а зловещий скелет из английского самолета швыряет бомбу.

ВРАГ ВИДИТ СВЕТ!

СОБЛЮДАЙ СВЕТОМАСКИРОВКУ!

Скелет пугает и завораживает, от него сложно оторвать взгляд.

– …дедушка с бабушкой?

– А? – Обернувшись, вижу рядом подругу Ба, фрау Фогель. Взгляд синих глаз изучает меня.

– Я спросила, как дела у дедушки с бабушкой? Не видела их несколько дней. Они совсем не выходят из дома.

– Ой, у них все в порядке, не волнуйтесь. – Замечаю, что женщины, выбирая продукты, перестали болтать и прислушиваются к нашему разговору.

– У вас сегодня был визитер? – Она вопросительно изгибает бровь. Ей хочется знать подробности, но я молчу. Накатывает чувство, будто я заперт в клетку и выставлен напоказ.

– Надеюсь, ты не хулиганил? – спрашивает фрау Фогель, выпучив глаза.

Отступив на шаг, трясу головой. Ба с дедом пытались сделать вид, будто визит Вольфа их не тревожит, но было заметно, что они боятся инспектора, так что лучше держать рот на замке. Особенно когда вокруг столько ушей.

– Едва ли Карл захочет делиться подробностями, и я его понимаю, – подмигнув, говорит герр Финкель. – Как ни крути, мальчишки – это мальчишки.

Кожей ощущая пристальные взгляды, отступаю на улицу.

– Ты в порядке? – интересуется Лиза, выходя следом. – Что случилось?

– Не могу, когда эти тетки смотрят.

– Не обращай внимания. Лично я привыкла.

Едва мы направляемся к дому, Лиза берет меня за руку.

– Не надо, – говорю я, убирая ладонь.

– Почему?

– Нельзя же так. Что люди подумают?

– А твой брат так гуляет со своей девчонкой. Они думали, никто не увидит, а я заметила.

– Какой такой девчонкой?

Шуршит обертка, и девичьи руки ломают шоколадку пополам. Прищурив глаз, Лиза проверяет, что куски вышли одинаковыми, а потом вручает мне один, а сама откусывает уголок второго. Даже, я бы сказал, отщипывает, как мышка.

– Какой такой девчонкой? – повторяю я. Шоколад тает во рту. Очень вкусно, всю неделю ничего вкуснее не пробовал.

– Провожает он ее. Ей надо до конца Эшерштрассе и направо. Вчера они шли за ручку, я их мельком увидела. Очень красивая. Голубые глаза, блондинка, волосы так и сверкают. Небось все подружки завидуют.

– А ты?

– Мне и мои волосы нравятся. – Ее рука гладит косу.

– Мне тоже, – вырывается у меня.

– Да ты что? – улыбается Лиза.

– Забудь, – краснею я. Надо сменить тему. – Может, брат работает с этой девчонкой.

Лиза подозрительно разглядывает меня, а потом, качнув головой, игриво тычет локтем.

– Забавный ты, Карл Фридман, – смеется она, и еще одна крошка шоколада исчезает у нее во рту. – Как звать твоего брата?

– Стефан.

– А лет ему сколько?

– Шестнадцать.

– Скоро в армию.

– Через год, – говорю я, но из головы не идет, что Стефан якобы гулял с девчонкой. Злит, что Лиза знает о брате больше меня.

– А в школу он не ходит? Выпустился в четырнадцать?

Киваю, откусывая от шоколадки.

– А ведь если окончить школу в четырнадцать, не нужно идти в гитлерюгенд или «Бунд дойчер мэдель». Может, поэтому твой брат так решил?

– Угу. Их таких была целая шайка, они вместе ушли из школы, вместе зависали, носили цветные рубашки, чтобы выделиться. Мама с брата чуть шкуру не спустила.

– Зависали?

– Ага, на углу нашей улицы, или где-нибудь в кафе, или в парке. По выходным они даже ходили в походы, ребята и девчонки, вместе. Кончилось все тем, что их загребло гестапо.

– Гестапо?

– Ага. Они с друзьями дрались с парнями из гитлерюгенда. Однажды… короче, гестаповцы поймали его и обрили голову.

– Что, правда? – В голосе Лизы сквозит плохо скрываемое восхищение.

От таких разговоров меня одолевает чувство вины за то, как оно обернулось для Стефана, но раз уж начал, придется рассказать до конца. Не хочу разочаровывать Лизу, у которой горят глаза.

– Его отправили в концлагерь на неделю, и вернулся он оттуда бритым наголо. Правда, Стефан лишь пуще обозлился, так что мама запретила ему встречаться с друзьями. Она долго не выпускала его из дома, а потом потребовала устроиться на работу, чтобы некогда было влипать в неприятности.

– И что, помогло? Он больше не влипает в неприятности?

Мы как раз дошли до дома. Стою и смотрю на Лизу.

– Нет. Теперь он отвечает за нас, потому что маме нездоровится.

Лиза кивает, будто катая в голове эту мысль.

– У нас тоже есть такие парни. И девчонки.

– Какие такие? – переспрашиваю, ощущая на языке последние остатки шоколадного вкуса. Нащупав скол на переднем зубе, сразу вспоминаю Вольфа и блестящий бампер его машины, летящий на меня.

– Которые влипают в неприятности. Я видела, как два парня дрались с гитлерюгендовцами, только они не первые начали, это гитлерюгендовцы на них набросились. – Она замолкает. – Эти молодчики глумились над ребятами, мол, те носят цветную одежду, потом начали обзываться и пихаться. Те вроде отбивались, но их было всего двое, и они сбежали.

Лиза качает головой, будто рассказывает о жуткой трагедии.

– Стефан больше не будет лезть в драки, – говорю я.

– А как его поймали? Кто-нибудь донес?

Пожимаю плечами.

– Вечно люди друг на друга доносят. – Лиза отщипывает крошку шоколада. – Кстати, смотри, что один из ребят уронил.

Нашарив что-то в кармане юбки, Лиза вытаскивает кулак. Пальцы разжимаются, и на ладошке лежит цветок.

Не настоящий цветок, конечно, а деревянный. Размером едва ли с ноготь мизинца. Фигурка грубая, будто ее вырезали перочинным ножиком, но черты вполне узнаваемые. Краска обтерлась, но на стебле видны остатки зеленого цвета, на лепестках – белого, а в центре – желтое пятно.

Стоит мне увидеть цветок, и желудок падает вниз, а в голове мелькают образы его собратьев.

– Сдается мне, это символ, знак. Красивый цветок, – говорит Лиза, но голос ее доносится будто издалека, с дальнего конца длинного, темного тоннеля. У меня пересохло во рту, а желудок будто стиснула невидимая рука.

Беру деревянную фигурку с Лизиной руки и кручу в дрожащих пальцах.

– Что он значит? Это вообще какой цветок?

– Да разве по нему скажешь? – пожимает плечами девочка.

– Лиза! – зовет мою подружку ее мама из открытых дверей своего дома.

– Наверное, маргаритка. – Забрав у меня фигурку, Лиза прячет ее в карман.

– Лиза!

– Надо идти, – говорит девочка. Она смотрит по сторонам, проверяя, что машин нет, а после снова поворачивается ко мне.

– Погоди, я хотел тебя спросить…

– Завтра суббота, занятий нет. Давай погуляем?

Гоню мысли о цветке, чтобы обдумать ее предложение.

– Завтра? Ну…

– Покатаемся на великах. – Лиза идет через дорогу. – Устроим пикник.

– У меня велик сломан. – Вспоминаю переднее колесо, согнувшееся восьмеркой.

– Ну починим. Вместе, – предлагает Лиза.

– Только мне сперва надо будет его забрать! – кричу ей вслед, но она уже бежит прочь, в объятия к маме.

Смотрю на их радостную встречу, а потом Лиза, обернувшись, машет мне рукой, и дверь захлопывается за ней.