Текст книги "Стретч - 29 баллов"

Автор книги: Дэмиан Лэниган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Тысяча двести фунтов

Мои позывы угробить остаток дня на азартное саморазвенчание были остановлены двумя событиями. Когда я корпел над собственным некрологом, позвонили из офиса папочки Тома и предложили несколько дат для интервью на выбор.

– Алло, это мисгер Стретч?

– Он самый.

– Меня зовут Корделия, я звоню из офиса Чарльза Мэнниона в редакции «Эмпориума». Извините, что мы не позвонили вам сразу.

– Ничего-ничего.

Милая, как я к этому привык.

– Я звоню потому, что Чарльз очень хотел бы встретиться с вами в ближайшее время, и у меня есть несколько дат, которые я могла бы вам предложить. Он хотел бы встретиться за завтраком, если вам это удобно.

– Хорошо, отлично.

– Как насчет двадцать девятого?

– Меня устраивает.

– Третьего?

– Устраивает.

– Пятого?

– Хорошо.

– Восьмого?

– Свободно.

– Десятого?

– Идеально подходит.

– Э-э… двенадцатого?

– Послушайте, Корделия, мне вообще любой день подходит. Я как бы свободный агент. Назначайте на любой день.

– Хорошо. Я перезвоню через день-два, чтобы подтвердить дату.

– Спасибо огромное.

Если честно, то я еще не решил, как отнестись ко всему этому делу. Пару месяцев назад я обмолвился в разговоре с Томом, что намерен вернуться в журналистику, намекнув, что это лишь один из многих возможных вариантов, а он заговорил об «Эмпориуме» и сказал, что устроит меня туда в два счета. «Эмпориум» был задуман как «журнал для мужчин, не похожий на другие». Интересно, а какой похож? Вообразите рекламу: «„Мужское достоинство“ – журнал для мужчин, точно такой же, как все остальные». Том был уверен, что меня возьмут. Издатели собирались сделать журнал навороченным и глянцевым, но спонсоры не хотели сильно тратиться. Сэкономить можно было только на пишущей братии, что давало шанс «ветеранам» и «пионерам» вроде меня. Но все равно ужасно. Читал я такие журналы – все эти «Мужские дела», «Под газом», «Для него», «Худышки и милашки», с их яркими обманчиво-зазывными картинками на обложках. И не просто читал, а читаю каждый месяц. Только почему этот фураж для онанистов-шестиклассников корчит из себя что-то необычное и значительное? На мой взгляд, между журналами для мужчин и чистым порно существует только два отличия. Во-первых, настоящее порно зашпилено скрепками. Во-вторых, в журналах для секса вручную промежности стыдливо прикрыты узкими полосками материи. У «Худышек и милашек» муфточки только проглядывают между сжатых ног, напоминая пластинки подтаявшего сыра. Значит, если журнал для мужчин «не похож на другие», он будет отличаться от других только количеством промежностей на страницах. Больше их или меньше обычного, но преждевременная кончина, на мой взгляд, подстерегала «Эмпориум» уже на стадии бизнес-плана.

Я согласился на интервью исключительно ради Тома. Он так старался, что я чувствовал себя обязанным. Заодно позавтракаю на халяву…

Вторым событием стало вскрытие письма, прибывшего с послеобеденной почтой. Кажется, я уже говорил, что никогда не открываю письма из банка. От них одни слезы. Я вообще не открываю никаких писем, так как все они так или иначе связаны с деньгами, которых у меня либо нет, либо не станет. Однако Генри оставил для меня на кухонном столе письмо с адресом, написанным от руки! Я вскрыл конверт и совершенно обалдел, обнаружив, что письмо – от Билла Тернейджа. Видимо, он черкнул и отправил письмецо сразу же после нашей встречи в Найтсбридже. Письмо было на вощеной бумаге – личном бланке с причудливым логотипом в форме стола в верхнем правом углу. Наверное, сам рисовал. Помнится, он блестяще проявлял себя на уроках труда. Пока я мучился со стойкой для кружек, Билл успевал смастерить секретер в стиле короля Георга вкупе с инкрустациями и лаковым покрытием.

В те времена Билл занимал в лиге моих друзей место где-то посредине таблицы – наподобие «Астон Виллы» или «Ковентри Сити»[26]26
  Футбольные клубы английской премьер-лиги, не отличающиеся большими успехами.


[Закрыть]. Подобно этим клубам, Билл не производил фурора и с четырнадцати лет до поступления в университет мало что значил в моей жизни. Долговязый, слегка угрюмый и влюбленный в природу, Билл был другом-середнячком для многих. Он любил в одиночку ходить в пешие и велопоходы, его слишком независимый вид, брезентовая куртка и тяжелые башмаки не добавляли ему приятелей. Я даже не смог припомнить ни одной дурной мысли по его поводу. Он был какой-то постный. Билл был из тех, кто достиг половой зрелости на девятом году жизни. В седьмом классе он уже мог зажимать гениталии между ног, имитируя волосатый женский лобок В итоге он лишил сна многих одноклассников, включая меня, заставив нас мучиться от стыда и страха по ночам. Ну почему у меня промежность как у пластмассовой детской игрушки, а у него как шкурка у хорька?

Однако этот период быстро закончился, и мы стали ходить на одни и те же вечеринки, снимать лифчики с одних и тех же девчонок, иногда в одно и то же время, и еще три-четыре года решали вопрос, что делать потом. Потом он не смог поступить в Оксфорд и пошел в Университет Восточной Англии. На первом курсе я как-то навестил его, на этом все закончилось. Пять лет легкой привязанности канули в прошлое, как случайное рукопожатие.

В письме говорилось:

Дорогой Фрэнк!

Не падай со стула! Я рад был встретить тебя вчера. Похоже, ты очень спешил. Надеюсь, что вечеринка тебе понравилась.

Теперь напрямки – введу тебя в курс дела, а то вчера в спешке не получилось. Я уже девять лет женат (во как!) на Сью, мы познакомились в универе (ты ее встречал, но она говорит, что не удивится, если ты забыл), у нас трое детей – Дебби 9 лет (она и есть причина!), Бену 6 лет и Мюррею 5 лет. Хотели было сделать операцию, но Бен действует лучше любых противозачаточна методов!

Я хотел пожелать тебе всего наилучшего и пригласить приехать к нам в Суффолк в любое время, у нас есть свободная мансарда (мой кабинет – я все еще пишу!) с диваном-кроватью. Пабы у нас хорошие, работают всю ночь, море – мокрое и живительное. Черкни пару строк. А лучше позвони, хотя я никогда не любил телефон и сейчас тоже не люблю.

Твой «восставший из праха» Билл Тернейдж.

Тон письма я определить не смог. В нем было подозрительно много восклицательных знаков. На упрек, что я потерял с ним контакт, вроде бы не похоже. Отчего-то письмо подняло мне настроение, я был глупо тронут и даже сообщил Генри, что «только что получил весточку от старого друга и он приглашает меня в гости в свой собственный дом в Суффолке». Генри особого интереса не проявил, что было неудивительно – он сидел на диване, смотрел «Голубого Питера»[27]27
  Телевизионный журнал для молодежи с элементами науки, техники, искусства и спорта.


[Закрыть] и мастерил себе очередную самокрутку. Лотти дремала, уткнувшись ему в бедро. Еще один тяжелый день в жизни семейства Стенджер.

– Вот и хорошо. Собираешься навестить его?

– Нет уж Трое детей и жена-сова. С души воротит.

– Сентиментальный ты старый дурень.

– Мне виднее, для меня это – чистая смерть. Кроме того, мне пора на работу.

– Прояви себя с наилучшей стороны.

С учетом напряга прошлой ночи к машине я шагал в довольно пристойном настроении. Меня посетило ставшее редким чувство, которое можно описать словами «дела пошли в гору, дела начинаются интересные». Надо признать, что ощущение это нечасто к чему-либо приводило, но все же оно лучше истерик и самобичевания до изнеможения, почему же его не поддержать? Перспектива весь вечер обслуживать столики сегодня не побуждала меня, вопреки обыкновению, выть от тоски.

«О’Хара» являл собой блестящую идею, если считать таковой идею, приносящую кучу денег тому, кому она пришла в голову. Трудно судить, чему заведение обязано своим успехом – везению или расчету. Роль хозяина и главной движущей силы выполнял Барт, или Грэм Бартон. Раньше он подвизался в рекламе, где принадлежал, по его словам, к старой гвардии, угодив в почтовый отдел прямо из общей средней школы в Попларе, миновав стадию разносчика молока. Такая карьера сделала Барта жестким и хитрым по сравнению с бывшими одноклассниками, и он не преминул пустить свои способности в ход. Агентство «Леонарде», которое он вел пять лет, страдало от старомодности, раздутых штатов и финансовой неразберихи, но, будучи пионером коммерческого телевидения, сохраняло некую культурную ценность, делавшую его пригодным для продажи. Умело разыграв географическое положение и карту «английского джентльмена», Барт и еще пара прощелыг в 1988 году загнали агентство японцам за непомерную цену. Первая полоса «Кампейн» за памятную неделю вывешена в туалете «О’Хара»: «„Миекко“ покупает „Леонарде“ – за ценой не постоим!» Барт как-то раз признался, что даже он огреб тройную реальную стоимость агентства, а ведь ему принадлежали всего пятнадцать процентов.

На эти деньги он устроил себе двухлетний отпуск, потом вернулся и открыл бар «О’Хара». Блестящая идея состояла в том, чтобы доить ВУЕБКОВ. Вы спросите, кто такой ВУЕБОК? Выпускник Университета – Есть Бабки – Обладатель Карты. Создание аббревиатуры наверняка стоило Барту целой бессонной ночи. Корень «еб» – становой хребет его лексикона. Он был с ним неразлучен при любых обстоятельствах Вопрос «Ебаного пирожного хочешь?» означал, что Барт проснулся в прекрасном расположении духа. Грэм допер, что открывать фешенебельный ресторан слишком рискованно: персонал и помещение стоят кучу денег, мода меняется в мгновение ока, придется соревноваться с другими лондонскими ресторанами, последним писком может оказаться все что угодно – от ужина крестьянина из Анд до техасско-бельгийской кухни. В классическом стиле рекламного агента он сначала выбрал целевую аудиторию, а потом уже предложил ей то, в чем она нуждалась, – темное дерево, постоянство, старые киноафиши, плотную пищу, место, где можно пошуметь, и бар, открытый допоздна. Бац! Блестящая идея. Четыре года спустя он уже держал пять ресторанов в стратегических точках кучкования младших бухгалтеров и юристов-стажеров – Батгерси, Уэндсуорте, Клапаме, Фулхэме и Шепардс-Буше. Еще два намечались к открытию в Хайгейте и Хаммерсмите. Барт хорошо изучил повадки молодой безвкусной публики, проживающей в раскрашенных под «жасмин» двухуровневых квартирках с репродукциями Моне и полной коллекцией Фила Коллинза на цифровых носителях. Перепихнувшись на пыльном восточном коврике из «Хабитат»[28]28
  Лондонский универмаг.


[Закрыть], недавно съехавшиеся парочки ощущали томление по горелому протеину и попадали в заведение Барта, где за пряными куриными крылышками и бутылкой австралийского «Каберне-Совиньон» обнаруживали детальное знание весеннего каталога «ИКЕА». «О-о, какая прелесть – иметь по соседству уютный маленький ресторанчик, но я все же считаю, что занавесочки в ванной будут очень даже к месту».

За последние годы Барт, наверное, наварил на пустоголовых ВУЕБКАХ еще пару миллионов. Со временем «дети» подрастали, отрывались от дорогого утяжеленного детского питания и начинали ходить в места, где не крутят «Юритмикс». Барт и ухом не вел – как только одна группка снималась, сразу же появлялась другая – мальчики в свитерках из «Маркс и Спенсер» и хэбэшных брючках, девочки в джинсах и голубых блузках с воротниками на пуговках. Им не терпелось быть обобранными до нитки толстозадым хамом. Он лишь менял записи на новые – Эния, Мэрайя Кэри, «Ривер-дэнс» – тягучая музыка и тягучая еда для тягучих людей.

Для неотесанной деревенщины с эссекских болот у Грэма получалось вовсе неплохо. У него был вороненый двенадцатигоршковый «мерседес» S-класса с тонированными стеклами и надписью «Улет» на номерном знаке. Он восседал на кремовой коже, придерживая руль толстым, как французский багет, пальцем, и, не обращая никакого внимания на полицейские камеры и пешеходов, безостановочно рычал в трубку цифровой мобилки угрозы и проклятия своим менеджерам. Если он не сидел в «мерсе», то сидел в казино, вооружившись парой тысяч, взятых из кассы «О’Хара».

Барт ловко управлялся со своим телом в полтора центнера и, как заправский голливудский режиссер, носил рубашки от Ральфа Лорана, старые «ливайсы» в обтяжку и белоснежные «рибоки». Он любил Рода Стюарта. Барт весь состоял из налички, хрома, тонированного стекла, мягкого порно и духа семидесятых.

В голове жирного, богатого плебея не умещалось, что он что-то мог делать не так, и, согласно его примитивным принципам, он действительно делал все как надо. У него имелась своя квартира на Кэдоган-сквер в Беркшире, которую он называл «домом Хефнера»[29]29
  Хью Хефнер – создатель журнала «Плейбой».


[Закрыть] и где любил с гонором султана демонстрировать сексуальные трофеи. Друзей, за исключением шестерки Брайана-Дубины, у него, похоже, не было, и весь день он проводил, уставившись на колесо рулетки, иногда нанося неожиданные визиты в компании с очередной яванкой, джордийкой[30]30
  Диалект «джорди» распространен в северном графстве Нортумберлэнд и может считаться «экзотическим» в Лондоне.
  Город в Ирландии.


[Закрыть] или японкой в свои бесстыдно прибыльные рестораны. Проведя в яростных удовольствиях сорок пять лет, он собирался продолжать в том же духе. Рейтинг у него был высок до неприличия:

68 баллов. Неплохие спортивные результаты. Кого-то они могут удивить, но для тех, кто знает, как Барт себя любит, в них нет ничего нового. Барт на полном серьезе думает, что он – классный парень. Он тащится от каждого кусочка себя и своей жизни, от химических кудряшек до воротника и чистеньких толстеньких пальчиков на ногах, от пухлого «мерса» и тигровой шкуры на кровати. При такой любви некогда быть несчастным.

Когда меня выперли из газеты, я завязал с журналистикой. Испробовав всяких временных работ, я прибился к филиалу «О’Хара» в Баттерси. Барг провел «интервью» в машине по дороге из уэнд-суордского филиала в казино. Предложив выйти на работу в тот же вечер, он высадил меня на Фулхэм-роуд, сказав, чтобы я добирался на тот берег сам. Так я угодил в официанты, в коем качестве мне пришлось пережить немало неприятных минут, обслуживая людей, которых я знал по университету.

«Фрэнк, а ты-то как здесь оказался?» Что нужно понимать следующим образом: «Как же это тебя, баклана убогого, угораздило так тормознуться?» Пусть из них получились безграмотные тупицы, но прямые вопросы с подковыркой они задавать умели. Мужики особенно. К счастью, когда я попал в «О’Хара», мои сверстники уже переросли этот уровень заведений и мне не пришлось сочинять байки про недописанный киносценарий. Месяцев шесть назад меня перевели в менеджеры. Ура! Теперь в мои обязанности входило снимать кассу и выставлять вон не в меру буйных. По субботам, особенно после международных встреч по регби, начиналось хоровое пение спортивных гимнов. Я не мешал, корча утомленно-довольную мину. Но к моменту, когда, набравшись, парни начинали тыкать членами в десерт, мне, как менеджеру, приходилось вмешиваться и выкидывать придурков за дверь. Однако следует признать за «вуебками» два достоинства: они никогда не лезут драться и всегда платят по счету. Английское воспитание в кругах среднего класса, очевидно, допускало прилюдное погружение гениталий в шоколадный мусс, но поссориться с официантом и сбежать, не заплатив? Что вы, как можно…

Я не ушел из бара, потому что идти было некуда. Любой переход возвращал меня к Самому Главному Вопросу, нагонявшему дикую скуку: «Когда ты наконец сделаешь в своей жизни что-нибудь путное?» – и прочим бабско-материнским вопросам. Стоило мне попробовать на цыпочках подобраться к столь колючей теме, внутри немедленно оживал подросток-девственник и заклинал: «Не торопись, не сейчас, не здесь, подожди еще немного. Вот выиграешь в лотерею или откуда ни возьмись явится большая любовь на белом „феррари“, и тогда, Фрэнк Стретч, ты наконец станешь свободным и сделаешь в своей жизни что-нибудь путное».

Вдобавок я просто привык к рабочему ритуалу. Другой работы у меня не было. С возрастом становилось все глупее тешить себя самообманом, что это – все временно, что мои амбиции еще принесут плоды. Сначала мне легко было считать работу в ресторане короткой передышкой в пути. Прошло три года, и теперь даже мысль об интервью с отцом Тома в «Эмпориуме» вызывала тревогу. Расставаться с привычным порядком вещей было боязно.

В тот вечер, несмотря на похмелье и травму, я принялся за работу с ясностью в мыслях, меня тянуло на панибратство и разговоры, но, главное, я чувствовал себя в безопасности. Видит бог, я знал свою работу. Через минуту после моего прибытия приборы на столах разложили по моему вкусу, меню на грифельной доске привели в эстетичный, читабельный вид, и я решил провести мини-распродажу тошнотворного чилийского «Мерло», которого у нас скопилось слишком много. Я был хорош на своем месте. Зачем же, спрашивается, уходить?

Да, кстати. Я не мог уйти еще и потому, что был должен Барту.

История получилась трогательная, если вас трогают истории про банковских менеджеров. Мой – мистер Фрост – был добрый и нестрогий. Его первое письмо сочилось искренним сожалением. Я как открыл счет в оксфордском отделении, так и не удосужился перевести его поближе к дому. Тоном, не допускающим возражений, он «пригласил» меня на консультацию. Явившись, я обнаружил, что банк превратился в филиал «Макдоналдса». Исчезли прежние внушительность и устрашающие замашки. Персонал не прятался от шушеры (пардон, клиентов) за пуленепробиваемыми стеклами, но, нацепив нейлоновые шарфики и дежурные улыбки, сидел за столами из фальшивого тика прямо посреди зала.

Фрост прошел по серому стерильному пространству мне навстречу. Он старательно потряс мою руку и «пригласил» меня в комнату для консультаций. Я спросил, что случилось с их офисом.

– Теперь в моде открытая планировка. Мы переходим на низкие структуры.

– Это как? Переезжаете в дачные домики, что ли?

Юмор – военная хитрость Стретча, когда он нервничает.

– Нет-нет. Низкие структуры менеджмента. Сокращаем цепочку подчинения.

Значит, теперь, если кассиру понадобится новая пачка скрепок, ему уже не надо будет стучать в дверь менеджера, транжиря две бесценные секунды менеджерского времени. Я не произнес этого вслух. Низкие структуры явно действовали на Фроста угнетающе.

Комната для консультаций была размером с кабинку туалета. Мы присели за крохотный стол, неуклюже толкая друг друга коленями.

Фросту было на вид лет тридцать пять. У него следующий расклад:

Итого: зарплата 30 тысяч в год с неплохой пенсией; «счастлив в браке»; угасающий интерес к работе; скучный типовой дом без единой книги; «мондео» или «вектра», в худшем случае – «ровер б»; гибкое тельце (в сквош во время обеда играет, что ли?); весь круг знакомых связан с банком (половина очков приходится на коллег по работе); неплохой, но серенький человечек; последний показатель приближается к нулю. Менеджеры банков, в отличие от участковых врачей, а вместе с ними – учителя и полицейские перестали быть «столпами общества» десятки лет назад. Ныне они – рабы сектора услуг, которых замечают, лишь когда они приносят плохие новости: «Вас обокрали, у вашего малыша Джонни – дебилизм, вы – банкрот».

Для обсуждения годилась только сфера  . Фрост вполне мог оказаться еще одним прилежным мужем, который вспахивает свою ниву при выключенном свете, никогда не меняя позиции, с монотонностью метронома ровно тринадцать раз за финансовый год. Однако оставалась зыбкая вероятность, что он – местечковый секс-террорист, свингер, садомазохист, который каждый вечер облачается в латекс и цепляет на мошонку прищепки. Удушающий уют – купленный в кредит широкоформатный телевизор и кухонные занавески с фестонами – уже многих мужиков до этого довел. Несмотря на неясность в данной сфере, балл у Фроста был значительно выше моего, а это главное.

В тот день Фрост был непохож на самого себя. Привычный иронично-снисходительный тон сменился вымученной сверхофициальной учтивостью. Он обращался ко мне, как к восковой кукле.

– Спасибо, что приехали к нам, мистер Стретч. Надеюсь, что наша консультация принесет полезные плоды обеим сторонам и незакрытые вопросы будут решены к обоюдному удовлетворению.

Я уставился на него в изумлении:

– Вас что, по сценарию говорить заставляют?

Он смутился.

– Э-э… вроде того. Любые консультации по пересмотру порядка ведения счета клиента теперь начинаются с открытого, честного изложения намерений. Это – часть перенацеливания банковской стратегии на нужды клиента.

У меня, наверное, был очень глупый вид.

– Да. На нужды и запросы. Именно. Вечно я забываю про «запросы».

Я спрятал мои подозрения за маской безразличия. Попробуйте при случае – иногда помогает.

– Ага. Понятно. Нельзя ли поподробнее о пересмотре порядка?..

Для овоща, угодившего в суп, я вел себя вызывающе. Фрост порылся в толстой кипе бумаг, которую принес с собой. Неужто сценарий потерял? Может, подсуфлировать?

– Вы, видимо, не читали писем, которые мы вам присылали?

– Ну-у, как же… читал. Но я не помню всех подробностей.

Фрост сдался:

– Ладно. Я заметил, что в среду к исходу рабочего дня на вашем счету наблюдался дебетовый баланс в размере… (эффектная пауза) одной тысячи двухсот двадцати двух фунтов и семнадцати пенсов.

– Так много? Вот черт!

– Я также заметил, что счет не был в плюсе вот уже семь месяцев. За девять лет ваших с нами отношений ваш счет ни разу не находился в плюсе дольше трех недель подряд.

Все, что он говорил, было правдой, но я оказался совершенно не готов к бою, и мне нечем было крыть. В таких ситуациях знания – сила. «Ваши с нами отношения» тоже меня слегка задели. Я прикинулся дурачком:

– Но я не превышаю овердрафт. Как правило.

Фрост взял себя в руки и наконец посмотрел мне в глаза.

– Гм. Как правило. Кстати, банку спустили новые директивы – мы должны гармонизировать стандарты обслуживания счетов и структуру расходования средств среди клиентской базы.

Я одобрительно кивал, стараясь делать вид, что мне интересно слушать про новые директивы.

– В новых директивах говорится, что если клиент не способен должным образом решать задачи по поддержанию кредита, то условия пользования счетом пересматриваются и, в особых обстоятельствах, осуществляется согласованное закрытие счета после возмещения задолженности. Неспособность клиента к выполнению пересмотренных условий в крайних случаях может стать причиной юридических санкций.

Автор этого текста умел отсекать хвост по кусочкам.

– Боюсь, что вы попадаете во вторую категорию, мистер Стретч.

– Не во вторую, а в последнюю. Судя по тексту, категорий больше, чем две.

– Разве?

Фрост в изумлении уставился в стандартный лист бумаги, на котором, очевидно, и была начертана бессмертная проза. У меня мелькнула мысль, что если бы они действительно напутали с количеством категорий, то им пришлось бы угробить несколько тысяч на перепечатку всей документации. Мысль меня утешила, но ненамного.

Фрост поднял глаза. У него был очень утомленный вид. За удушающими кольцами менеджерского новояза я различал порядочного человека, который пытался мне кое-что объяснить. Ему очень не хотелось говорить этого напрямик, но он переборол себя.

– Проще говоря, мистер Стретч, если вы не выплатите долг в течение месяца, мы подадим на вас в суд. Мне очень жаль. – Бедняга был близок к нервному срыву. – Крайний срок – тридцать дней.

– Боже, неужели все так плохо? Не волнуйтесь, это еще не конец света. Я разберусь.

– Я мало чем могу помочь. Дело уже ушло наверх.

Ишь ты. У низкой структуры вдруг обнаружился верх. Я так и знал.

Фрост проводил меня до улицы и вместо рукопожатия похлопал по плечу.

– Желаю удачи. Я действительно очень сожалею, просто слов нет.

Приподняв брови, он смотрел на меня глазами, полными печали. Мне захотелось его обнять. Интересно, как у него это получается? Только что грозил пустить меня по миру, и вот я уже готов его пожалеть. Поразмыслив, я решил, что угрозы исходили не от него. Главный мистер сидел где-то на куче денег в кондиционированной штаб-квартире, поигрывая шелковым галстуком на раздутом от бургундского брюхе. Фроста просто использовали как подневольного карателя. Его оскопили. Его прежнее право вершить дела по своему усмотрению, которое приносило ему удовлетворение от работы, заменили новыми директивами, превратив и его самого в говорящую директиву. В автобусе по дороге домой я представил, как Фрост сидит в баре отеля где-нибудь в Суиндоне во время бесовских курсов по обслуживанию клиентов и ругает почем зря новые порядки или наливается под завязку дома на диване и потом всю ночь скулит жене о своем ущемленном достоинстве. Как быстро вундеркинды с лэптопами перенацелят стратегию с нужд и запросов клиентов на увольнение половины персонала? Думаю, за ними не заржавеет.

От сладких мыслей денег не прибавлялось, и я решил произвести ревизию моих возможностей. Воровство, проституция, нищенство, бегство, тюрьма, Барт. К моей остановке мне стало совершенно ясно, что иного пути, кроме как попросить денег у Барта, нет. Лучше поступить в рабство к толстому бандюгану, чем становиться домушником, попрошайкой или платным пидором. Выйдя на работу в вечернюю смену, я позвонил Барту на мобилу и так лебезил, что, когда вспоминаю об этом, хочется скулить от омерзения. В трубке было слышно приглушенное бормотание крупье и китайскую речь – Барт опять торчал в казино. Я робко умасливал Барта минуты две и только тогда понял, что он давным-давно согласился. Барт поставил только одно условие: он давал деньги в долг как личный заем и вернуть их я должен был разом, а не капля по капле. Он даже на проценты не намекнул. Его выгода состояла в том, что я фактически был прикован к «О’Хара», пока не соберу и не отдам тысячу двести фунтов. При зарплате, какую я там получал, времени на это ушло бы немерено.

И все же в тот вечер, несмотря на бодун, яйцеобразный шишак на лбу и чувство раскаяния, на душе у меня было легко. Я раздавал команды налево и направо и обволакивал посетителей своим шармом. Тепло, светло, никто меня не знает, а с работой я справлюсь и с завязанными глазами. Работа временно заменила мне счастье. Вот как повлияли на меня письмо в надписанном от руки конверте и приглашение на интервью. Счастье, разумеется, длилось недолго.