Текст книги "Стретч - 29 баллов"

Автор книги: Дэмиан Лэниган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Я вдарил по тормозам, Билл налетел на спинку моего сиденья и толкнул меня на руль. Выскочив из фургона, я заложил руки за голову, как делают в кино наркоторговцы с Бронкса. Что говорил, не помню, кажется, «Сдаюсь, не стреляйте».

Два полицая обыскали меня, поставив лицом к фургону, и надели наручники. Один отвел меня к смехотворно крохотной «мини-метро», другой вернулся за Биллом.

Городок, в котором нас арестовали, назывался Лестон, в их тюряге не было второй камеры, поэтому нас отвезли в Сэксмандэм. Приветливая, веселая полицайка выслушала мои сбивчивые показания и сообщила, что меня продержат минимум до утра, так как Билла отправили в местную больницу. Она забрала у меня бумажник с подозрительно крупной суммой в триста фунтов и брючный ремень, заметив, что им не улыбается найти меня на следующее утро висящим на лампе. Я был тронут.

Меня спросили, не хочу ли я кому-нибудь позвонить. Нужно было сообщить Сью, но это они и без меня уже сделали, и я сказал «нет». За Сью уже поехали, чтобы отвезти в больницу к Биллу.

Меня отвели в камеру и разрешили курить. Я лег и проспал, не видя снов, сто лет подряд.

Четыре бумажки по двадцать фунтов

Меня выпустили поздно утром. Билл в больнице рассказал полицейским, что произошло. Пострадал он не сильно: легкое сотрясение мозга и тяжелое алкогольное отравление, ему наложили пару швов. Бросив меня одного в «Гусях», Билл за десять минут выдул две трети бутылки скотча.

Сью оставила в участке записку с просьбой, чтобы я привел фургон домой. Она написала, что была в больнице, но не собирается сидеть у постели Билла. Записка пестрила благодарностями и извинениями, от которых делалось неудобно. Надо будет ей объяснить, что благородные поступки вовсе не входили в мои планы. Когда запахло жареным, я просто запаниковал и стукнул ее мужа бутылкой по голове.

Подъезжая к коттеджу, я заметил машину Джоанны, подруги Сью. Очевидно, она забирала детей на ночь и утром сгрузила их у школы. Джоанна нагоняла на меня жуть. В свои тридцать пять лег она обладала могучей рассудительностью шестидесятилетней фермерши. Кстати, она была не замужем и содержала пару магазинчиков детской одежды. Джоанна познакомилась с Биллом и Сью в спецшколе, куда возили Мюррея и ее дочь.

Дверь открыла Джоанна.

– Что, пришлось повоевать?

– Точно.

Она пропустила меня в дом, усадила за кухонный стол, подала кружку чая и толстый тост.

– Сью спит. Она провела у этого дурака всю ночь.

– Сью не догадывалась, что Билл мог вытворить нечто подобное?

Джоанна фыркнула, протирая поверхность стола.

– Господи, еще бы не догадываться. Она сказала, что знает даже, на какой дороге ты его отмутузил. Он уже в третий раз это делает, все то же самое – скотч, фургон, обочина, шланг. Только ты – новый элемент в этой комедии. Так сказать, новый поворот сюжета.

Меня шокировала пренебрежительная уверенность Джоанны.

– И у него ни разу не получилось?

Джоанна чистила конфорки.

– Где там получилось. Морочит всем голову, а Сью с детьми страдает.

– Вчера ночью он был серьезно настроен. Все продумал, записку заготовил для меня, как найти дорогу в паб, рассчитал, сколько у меня займет времени позвать на помощь, и все такое.

– Голову он морочит, я тебе говорю. Больше всего похоже на правду было во второй раз, когда он якобы пытался покончить с собой: выхлебал полбутылки виски и врезался в столб, да только скорость была очень маленькая. Чертов клоун!

Джоанна опустилась на колени и начала неистово тереть дверцу духовки. Хорошо, если она права и Билл всего лишь ломает комедию. Но мне казалось, что вчера вечером он не притворялся.

Я сказал Джоанне, что иду принять душ и переодеться, и поднялся на чердак Я хотел взять самый свежий дневник Билла из папки с завязками, но его там не было. Помывшись и переодевшись, я объявил, что мне нужно кое-куда съездить. Мне хотелось найти дневник и проверить, действительно ли Билл оставил записку на обочине.

На поиски дороги ушел целый час. Сперва я ее не узнал, но, выйдя из машины, нашел осколки бутылки и следы покрышек на асфальте. Там же валялся стоптанный башмак Билла. Чем не стереотип детективного жанра?

Днем место выглядело безобидно и буднично. Ночью оно почудилось мне воротами в ад. Борьба, боль, холод и ужас возможного поражения. Дорога оказалась деревенским проселком, который утыкался в ворота из пяти перекладин. За воротами простиралось унылое море грязи.

Билл говорил, что найти записку я смогу через двадцать минут, не раньше. При свете дня я нашел ее гораздо быстрее, она была вложена в дневник, а дневник был спрятан у ворот под валуном размером с футбольный мяч.

В самой записке содержались путаные объяснения, как дойти до паба. Записка лежала между двумя последними исписанными страницами. Запись на правой странице была сделана нехарактерно четким почерком:

Дорогой Фрэнк.

Мне очень жаль. Ты представить себе не можешь, как мне жаль. Тебе скажут, что я пытался делать это раньше. Я понимаю, как это всех шокирует, но на сей раз у меня нет выхода.

Перечитал раз записку – слабо получилось. Под рулевым колесом я оставил еще одну записку для Сью. Сообщи в полицию.

Билл.

Я тоже перечитал – действительно слабо. Я вспомнил о Дебби и Бене, задумался о тихом и странном Мюррее. Если бы у Билла получилось, они были бы в полной растерянности и безысходности. Кто бы мог подумать? Джоанна права: со временем непонимание сменилось бы обидой. Обида – очень детская эмоция; возможно, именно поэтому она была уместна по многим причинам.

Я вновь оседлал «кавалер», сунул дневник в бардачок и повернул назад к коттеджу. По дороге из телефонной будки позвонил в полицию Лестона. Я сказал им о записке для Сью, они ответили, что записку уже нашли и уничтожили.

Когда я вернулся, «транзит» стоял у коттеджа. Сью сидела на кухне, обхватив ладонями бокал с вином. У нее был неожиданно свежий, выспавшийся вид.

– О, Фрэнк вернулся. – Сью смахнула слезинку.

– Да, ездил прогуляться. Тебе что-нибудь привезти?

– Нового мужа?

Я кисло улыбнулся, но она, кажется, не обратила внимания.

– Прости, Сью.

Она вздохнула:

– Что мне с ним делать?

Мне вдруг стало страшно неловко. Сью явно мучилась от душевной боли и дискомфорта, а я не знал, чем ей помочь. У меня вырвался неопределенный звук сочувствия: «Э-ХМ».

Сью постучала обручальным кольцом по бокалу.

– Ой, совсем забыла. – Она вскочила и стала рыться в сумочке. – Билл забыл тебе отдать.

Сью протянула мне четыре бумажки по двадцать фунтов. Меня осенило.

– Разве он тебе не говорил? Я попросил его оставить деньги у себя в залог за стол, который я у него покупаю.

Сью посмотрела с недоверием.

– Да, за шестьсот фунтов, или сколько там… Я сказал – пусть это будет мой первый платеж Кстати, минуточку…

Я вышел к машине, отсчитал двести двадцать фунтов, добавил к ним триста фунтов из кармана и вернулся в дом.

– Я, кажется, могу теперь внести всю сумму, как раз деньги получил.

Купюры легли на стол. Попутешествовав со мной с месяц, они выглядели слегка потрепанными. С деньгами в восьмидесятые годы случилось неладное. Отец, когда дела шли хорошо, держал деньги нанизанными на иглу дырокола, и, когда снимал их (что он часто делал), деньги топорщились и опадали, словно были из тонкой шелковистой ткани. Сегодняшними деньгами можно порезать пальцы. Их стали делать из какого-то вечного материала, напоминающего и металл, и газ одновременно. Внутрь загнали титановую сетку, уменьшили в размерах и заострили по краям. На ощупь казалось, что в них стало меньше ценности. Мои ассигнации, побуревшие и помятые, выглядели допотопными. Выложенная на стол сумма казалась огромной. Так оно и было, по крайней мере для меня и Сью.

Сью пораженно смотрела на купюры.

– Билл ничего не говорил.

– Наверное, не до этого было.

– Наверное.

Она продолжала смотреть на деньги, словно боялась, что они вот-вот оживут.

– Но Билл говорил, что фортуна и тебя в последнее время обходила стороной.

Мне понравилась ее витиеватая фраза. Словно я – бывшая звезда из кабаре или наследный пэр, вынужденный переселиться из усадьбы в лачугу егеря. Опять мелькнул лорд Стретч из Пултон-ле-Филд в трикотине и джерси с кожаным подбоем.

– Я преувеличивал. На самом деле завтра возвращаюсь в Лондон и начинаю работать на новом месте. Снова займусь журналистикой.

Я чувствовал душевный подъем. Вот он, эффект матери Терезы, в действии.

– Работа хорошая, буду писать в новый журнал для мужчин, называется «Эмпориум». Кстати, вспомнил, Билл про машину ничего не говорил?

– Про какую машину?

– Он сделал мне такую щедрую скидку, что я подумал, а не отдать ли вам машину?

– Фрэнк, это просто смешно, люди не отдают машины.

– Нет, правда, все нормально. Через пару недель мне выделят машину от фирмы. Этой развалине пара сотен – красная цена, я проверял по местной газете. Но машина пока на ходу, вам она нужнее, чем мне. Если честно, мне недосуг возиться с ее продажей.

– Когда ты успел все это с ним обговорить?

– Пару дней назад. Билл, видимо, хотел приготовить сюрприз.

Сострил называется, прости господи.

– Вот дела. Не знаю, что и сказать.

– Нет, правда, ничего такого. Ты сама-το видела этот стол? Красотища, шестьсот фунтов – почти задаром. Честное слово, все хорошо.

Душевный подъем понемногу спадал, уступая место предчувствию беды, от которого холодело внутри.

– Нам это очень поможет, ты сам знаешь.

– Конечно. Я еще попробую подсобить Биллу, у меня есть кое-какие связи в Лондоне. Все – дело времени, пусть только поправится.

Мужик, наливающий похлебку бездомным, девушка из соцслужбы, подстригающая им бороды, да врач, лечащий грибок на ногах, – вот какие у меня будут связи в Лондоне. Я пошел наверх принять ванну и обдумать собственный безумный поступок Свой угол, деньги, машина – все испарилось за пять минут разговора. Впервые за месяц я попробовал прикинуть свой балл. От устойчивых 28–30 баллов прежних шести лет всего за шесть недель осталось меньше 10. Я делал последние никчемные ходы в игре, в которой не было выигрышного варианта. 29 баллов – не самый лучший показатель. 9 – удел тех, кто навечно погрузился в животное состояние.

Яростно обтершись жестким, как наждак, полотенцем, которое мне выдала Сью, я лег покемарить.

За ужином Сью сказала, что Билла выпишут на следующий день. Надо будет приехать к нему поутру и посвятить в брехню, которую я тут нагородил. Кстати, почему бы не скормить ему ту же бодягу про работу и машину, ему-το какое дело?

В последний вечер я постарался вести себя с детьми добрым дядюшкой. Помог Дебби сделать математику, они проходили столбиковые диаграммы. Дебби была в восторге от моих знаний. Когда дети приняли ванну и переоделись в ночные рубашки, я заглянул к ним сказать «спокойной ночи». Бен и Дебби спали в одной комнате, у Мюррея была отдельная спальня.

Мюррей, как обычно, хранил молчание и невозмутимость. Он лежал на боку в продавленной постели, глаза его наблюдали некое действо, проистекавшее в нем самом. Я положил руку на его большую, теплую голову и от души пожелал ему удачи.

Бен, ни на минуту не прекращая душераздирающие крики, не дал поцеловать себя на ночь.

Дебби сидела на краешке кровати, теребя пластмассовые бусы.

– Увидимся, Дебби.

– До свиданья, дядя Фрэнк.

Я решил рискнуть и сделал то, что давно хотел сделать, – сгреб ее в охапку и запечатлел звонкий поцелуй в нос. Она чересчур громко чмокнула меня в шею, а когда я опустил ее на кровать, задрыгала ногами и руками от удовольствия.

Я вышел на лестничную площадку и позволил себе всплакнуть. Чувство было такое, словно я подошел к некой черте. Господи, пусть это окажется правдой. Однако тихий рассудительный внутренний голос подсказывал, что это не конец. Еще не конец.

Сорок четыре фунта, восемнадцать пенсов

Последние приготовления вызывали чувство, что развязка близка и неизбежна. Встав в девять, я съездил в больницу в Сэксмандэм и оставил Биллу длинную записку с объяснениями. Вернувшись, я произвел осмотр наличного имущества. Машины у меня больше не было, так что хотя бы один из эксклюзивных беженских мешков придется оставить.

Список вещей получился куцый, привожу его полностью с необходимыми комментариями:

Восемнадцать альбомов

3 шт. Фрэнк Синатра

1 шт. «Лучшие мелодии Чайковского» (на ней не оказалось моей любимой вещи, но, возможно, ее написал вовсе не Чайковский)

1 шт. сборник «Мелодии из популярных шоу»

1 шт. «Рэнди Рэкуэл не советует» (подарок Тома на мой день рождения)

1 шт. «Славься, славься» (сборник футбольных песен команд первого дивизиона за 1978 год)

1 шт. «Сотня лучших гимнов» (опять же на ней не оказалось гимна, который мне нравился, – «есть страна такая, где я в мечтах бывал» или как-то так)

1 шт. «Откуда ни возьмись» группы «ЭЛО», они опять входят в моду

2 шт. альбомы «Смите»

2 шт. альбомы Элвиса Костелло 1 шт. «Око в небесах» группы «Алан Парсонс Прожект» (подарок Мэри в раннем периоде отношений)

1 шт. альбом Рика Эстли 1 шт. «Доорз» группы «Доорз»

1 шт. «Вомблингуем на свободу», второй редкий альбом «Вомблз»

1 шт. «Ожидание» Шенберга (куплено в припадке культурного чистоплюйства, о чем жестоко пожалел впоследствии. Самые мерзкие звуки, которые когда-либо порождало человечество)

О шт. долбаный аппарат, на котором все это добро можно крутить

Яшик для бумаг

Все бумажки, которые боязно было выбросить, накопившиеся за три года: невскрытые конверты из банка со справками о состояния счета и кредитной карты, отрывки начатых киносценариев, несколько писем с отказом в приеме на работу (в которых обещали «иметь меня в виду»), салфетки, автобусные билеты, желтые наклейки с номерами телефонов в провинции, любовные письма (большей частью неотправленные). В ящике хранилась вся моя бухгалтерия по оценке рейтингов – диаграммы, обзоры, доклады о достигнутом, архивы, наметки. Пока я листал некоторые заумные разделы («Важность четвертого пункта в половой жизни с Мэри в среднем периоде отношений», диаграмма «Процент друзей с заработками, вдвое превышающими показатель среднестатистической семейной единицы, – обновляется ежеквартально»), на минуту возникла идея отправить все это в мусорный бак В итоге решил не выбрасывать, отчасти потому, что наткнулся на «Возникшие проблемы и их решения; соотношение за 1988—93 гг.», которые мне не попадались на глаза раньше и которые я решил обмозговать на досуге.

Одежда

2 шт. свитеров с треугольным вырезом, один илисто-зеленый, другой болотно-коричневый

1 пара черных джинсов, в настоящее время серых

4 шт. белых рубашек 2 – «Ван Хойзен»

3 пары официантских брюк, вытертых до блеска на коленях и заду 6 пар черных носков, истончившихся как марля, с пузырями ниже резинки

4 шт. трусов «мини», которые я сохранил, несмотря на протесты Мэри в позднем периоде отношений

2 пары боксерских трусов, которые Мэри купила мне, чтобы я выбросил первые, и которые меня раздражают из-за того, что сбиваются комом между ног, когда я сплю Мое куцее авангардистское пальтецо и «Док Мартенсы»

Кроссовки «Адидас Самба»

Куча дерьмовых футболок с надписями «Война желаниям», «Они счастливы, ибо едят сало!», «Сестрички сами справятся», «Враг народа».

Книги

Тридцать с лишним недавно купленных книг, в основном из серии «криминальные расследования», американские книжки про полицейских и несколько наставлений «Как писать сценарии». Все мои университетские книги перекочевали в ломбард давным-давно, когда я лишился временной работы. Иногда меня томит жажда по «Королеве фей», де Токвилю и «Закату Европы».

Вот-вот.

Имелось еще несколько книг, подаренных Мэри. Я так и не продвинулся дальше аннотаций, биографий авторов, посвящений и выражений признательности, которые всегда дают возможность поглумиться. Кроме нее, среди моих знакомых современные романы больше никто не читал. Мэри читала непрерывно – в постели, на толчке, на автобусной остановке, перед включенным телевизором, за завтраком, за ужином, во время секса (два раза замечал), во время ссор. Мэри читала без разбору, очевидно считая чтение развлечением. В девяностые годы только она так думала. Я тоже пытался читать ее книги, но останавливался на третьей странице в корчах от скуки. «Странствия попугая синьора Боррего», «Опять напился!», «Лобок Дантона», «Сокровенная магия бессмысленности», «Чрезвычайно напыщенная книга» – кому, что и зачем пытались сообщить эти книги?

Те две, что она мне подарила, были так далеки от жизни, что казались нарочно выбранными для розыгрыша. Первая – «Остров притяжения» – «волнительная история о тайной, несбыточной любви между переселившимися в город Окленд иммигрантами из низших сословий». Извините, но на хрен мне Новая Зеландия? А вдруг мне больше понравится про то, как обломался налет на банк и по ошибке пристрелили чувиху полицейского? Такое в рекламе не напишут. А может, я не прав и меня растрогали бы первые неумелые приставания сына железнодорожника к толстомясой представительнице самоа? Вряд ли.

Вторая – роман про футбол. Футбол нужно смотреть, тут и обсуждать нечего.

Две карикатуры от Сэди

На одной я, дутый поэт, толстый комедиант в котелке, на другой – Барт, которому вставил дьявол. На сувенир, напоминающий о великой любви, не тянет.

Мой паспорт

Старорежимная твердая обложка, с фотографии смотрит поджарый революционер, отметок о въезде-выезде нет. Я нигде не бывал. Может, это – одна из причин?

Вся прожитая жизнь уместилась на листке бумаги – дважды нехорошо, Фрэнк Я отнес хлам в благотворительный магазин при больнице. Взяли большую часть одежды, книги, настольную лампу, пластинки, плакаты и ящик для бумаг. При мне остались содержимое ящика для бумаг, паспорт, дневник Билла, чистая одежда, которой хватило бы на два дня, коротенькое пальтишко с двумя карикатурами во внутреннем кармане и ничего больше. Почти все влезло в оставшийся мешок Папки были слишком громоздкие, их явно следовало выбросить. Я поездил по окрестностям в поисках свалки. Когда она наконец нашлась, я не смог себя пересилить и оставить плоды всей жизни просто на поверхности, открытыми чужим взглядам, и потратил еще двадцать минут, вырывая листы и скатывая их в комочки. Я разбросал их как лепестки цветов среди мусора и обрезков ДСП. Вот и стерты все следы. Сам не зная почему, я пощадил последний годовой отчет, карикатуры и дневник Билла.

Возвращаясь в Хай-Элдер, вместо облегчения или сожаления я чувствовал лишь скромное удовлетворение – как от выполненной мелкой административной задачи. Зашел в гостиную и постоял несколько минут, наслаждаясь тишиной. Оставив ключи от «кавалера» на столе, я написал записку с последними благодарностями. Когда пришло вызванное такси, я вышел из дома и опустил ключи от входной двери в почтовый ящик.

Такси отвезло меня назад в Сэксмандэм. В кафе рядом с автовокзалом я съел твердую, как пластмасса, булку с сыром. Увидев на первой полосе «Телеграф» симпатичную женщину и анонс статьи о британцах, хорошо устроившихся в Нью-Йорке, купил газету. Автобус пришел в полтретьего. Когда водитель открыл багажный отсек, я заметил, что моя сумка совсем не выделяется на фоне чужого багажа – спортивных виниловых мешков эпохи семидесятых, больших чемоданов под кожу цвета «загар пенсионера» или «прохладный бетон», оранжевых нейлоновых рюкзаков, синих нейлоновых рюкзаков, кучи набитых до отказа и обмотанных изолентой мешков из супермаркета. Если мотор перегреется, вся эта пластмасса расплавится, образовав неразделимое полужидкое месиво. Приедем на место, и придется совать руки в ядовитое фондю, чтобы вытащить свои пожитки.

В автобусе было всего двенадцать-тринадцать пассажиров: несколько молодых, видимо студентов; рабочий средних лет типичного угрожающего вида; группка из трех пожилых пар. Старички и старушки сели впереди. Мужчины были в свитерах на молнии под цвет их чемоданов, застегнутые на все пуговицы женщины по-птичьи поглядывали на окружающих из-под вспушенных серебристых причесок Воскресный выезд в Лондон. Навели красоту, подумал я, да только кому они нужны.

Я сел сзади и сосчитал наличность. Сорок четыре фунта, восемнадцать пенсов, хватит на два дня жизни. Я пытался поспать, но заснуть не давали жажда и нарастающая паника. Автобус ехал по пригородам Лондона, и память словно выключили. Я не мог сосредоточиться на прошлых событиях У меня на глазах городская ночь заползала в небо, отодвигая любые рефлексии. Меня сверлил один-единственный вопрос: «Что делать сегодня ночью?»

Когда мы проезжали Вест-Энд, я посмотрел на свое отражение в оконном стекле. Свет тусклой лампы прорезал на моем лице глубокие тени, отчего я стал похож на скелет или зомби. Осторожнее надо быть, ох осторожнее. Не надо пугать себя привидением себя самого. Воображение меня до добра не доведет. Я попытался успокоиться, размышлять трезво и найти какую-нибудь цель.

Я вышел из автобуса у вокзала Виктории в шестом часу вечера, доплелся с мешком до паба и, взяв полбокала дешевого пива, сел читать «Стандард». Паб полностью оправдывал близость к вокзалу – ковровое покрытие протоптано до толщины марли и забито пылью, деревянные стулья отполированы как конский каштан, на скамьях подушки из бордового плюша, усеянные черными отметинами от жевательной резинки и дырками от сигарет. Робкие пассажиры, дожидаясь своих автобусов, собирались кучками вокруг столиков и бдительно поглядывали на багаж. Я сел на высокий шаткий табурет недалеко от выхода и закурил первый с января «Лаки Страйк». В Суффолке приходилось довольствоваться «Ротмансом». Женщина на почте, где я их покупал, считала меня пижоном, так как местные брали только «Дорчестере» и «Ламберт энд Батлер». Как приятно вернуться к «Лаки Страйк», привкусу осенней горечи на губах.

В полвосьмого я решил, что пора идти, хотя никаких причин уходить не было. На улице я повел носом, слава богу, вечер выдался мягкий. Я потащил свой мешок к Букингем-Пэлас-роуд через Грин-парк Мешок волочился за мной, царапая мостовую, как безжизненная третья нога. Когда я дошел до станции метро, плечевые мышцы уже неодобрительно ныли. Я засунул мешок в ячейку камеры хранения, вытащив свитер и паспорт.

А теперь куда? На запад, в малонаселенную, похожую на свадебный торт Белгравию, через нее в Найтсбридж, потом по Хай-стрит до самого Холланд-парка и застенчиво ткнуться в объятия Тома и Люси? Или по Челси-бридж, Куинстаун-роуд, по грязи и собачьему дерьму Клапам-Коммон, навстречу каменно удивленному лицу Генри? А может, по Эмбанк-мент, через Баттерси-бридж, мимо госквартирного гетто и забытых на берегу землечерпалок к Сэди?

Я отправился на север, потом на восток Ни на севере, ни на востоке у меня не было знакомых. В толпе, если не опускать голову и не гнуться, я не отличался от других Остановил молодую негритянку, попросил у нее огня. У меня в кармане лежали зажигалка и две коробки спичек – мне просто хотелось человеческого контакта. Она с нетерпением порылась в сумочке и сунула зажигалку мне под нос, прикрывая ее рукой от ветра. Пламя гасло три или четыре раза, между нами возникла неуклюжая возня, я попытался провернуть колесико своим большим пальцем, девушка не позволила и нечаянно ткнула мне пальцем в глаз. Наконец мы разобрались, и я сказал «спасибо». Она ответила «порядок» и быстрым шагом двинулась прочь, словно опасаясь, что я начну ее преследовать. Мое начальное удовлетворение от контакта несколько омрачилось оттого, что она заторопилась уйти. Наверное, от меня уже тянет безнадегой. Странно, внутри я чувствовал покой и свободу. Я свернул в Грин-парк, через который тек ручеек засидевшихся на работе клерков. Я разглядывал их лица, пытаясь угадать, что скрыто за устремленным в никуда взглядом – близкое тайное свидание, неудавшаяся карьера, просроченные долги по жилищной ссуде, непослушные дети, страхи и предвкушения новой интимной связи? Если и так, на лицах ничего не проявлялось. Я подошел к группе деревьев, у которых разыгралась последняя сцена позднего периода отношений с Мэри, искренне попытался уловить какие-либо эмоции, но ничего не почувствовал. Всего год прошел, а уже такое безразличие. Полная необратимость.

Не выходя на Пикадилли, я свернул к центру парка. Земля была рыхлая, осклизлая и черная. Мне показалось, что я стою за кулисами гигантского зеленого театра. Всего в нескольких метрах от меня шумел и играл огнями большой город, но в моем темном закутке я не привлекал ничьего внимания и мог спокойно подготовиться к выходу на сцену. По дороге мне попалась пара скамеек Одна была свободна, на другой свернулась темная фигура. Едва заметная в тусклом отсвете уличных фонарей, она запросто могла оказаться статуей. Я живо вообразил, как по всему Лондону внедряется новая общественная инициатива – повсюду, в подворотнях, парках и под мостами, ставить статуи не тем, кто командовал с капитанского мостика, всяким там Нельсонам, Гладстонам и Черчиллям, а тем, кто облеплял корпус корабля словно ракушки.

Я присел на скамью и, разумеется, закурил. Фигура пошевелилась и подняла голову. Человек внимательно посмотрел на меня, перешел в сидячее положение, погладил густую окладистую бороду и попросил сигарету.

– Пожалуйста.

– Благослови вас бог, сэр. Меня Гордон звать.

У Гордона был поставленный оксфордский выговор. Он протянул мне бледную, женственную руку с каемками грязи под длинными ногтями, напоминавшими пинту «Гиннеса» в негативном изображении.

– Недавно уволили по сокращению штатов?

– Нет.

Мне показалось, что я ответил излишне агрессивно.

– Если люди сидят на здешних скамьях по вечерам, то обычно по этой причине.

– Нет, это ко мне не относится.

– Гм. Несчастная любовь?

– Нет, не совсем.

– Значит, несчастная любовь. Либо одно, либо другое, это всегда так.

– Я же сказал «не совсем».

– «Не совсем» означает «да». Поживете с мое в Грин-парке, сами убедитесь.

Бродяга потянулся, разминая ноги после сна, я посмотрел на его ботинки. Пара толстых шерстяных штанов была надета поверх джинсов.

– Дело не в любви. Просто я кое-кого жду.

– Значит, петушок.

– Кто?

– Петушок Других причин не бывает – увольнение, любовь или петушистость.

– Я не… гей.

– Да ты не волнуйся, жильцы у нас в парке без предубеждений.

– Да не волнуюсь я ни капли. Просто я не гей.

Я не смог сдержать раздражения.

– Что, задело?

– Ни хрена не задело! Просто не гей я, и все.

– У тебя и девушка есть?

– Ну-у… нет, но это не значит, что я – гей.

Бродяга опять потянулся.

– Значит, несчастная любовь.

– Какого хрена! Угощаешь человека сигаретой, а он начинает тебя доставать.

– Извини.

Для забулдыги он был подозрительно бодр.

– Выпить есть что-нибудь?

– Нет, извини.

– Я бы сейчас выпил.

– Как ваш брат только пьет эту гадость.

– Какую гадость?

– Ну, какую… пьете «Тенненте Супер», «Эйч-Эс-Эл»[81]81
  Сорта крепкого, дешевого пива.


[Закрыть] и прочую дрянь прямо с утра.

– Я гадость не пью, наглая морда.

Меня чуть не отбросило назад порывом его гнева.

– Все вы одинаковые, думаете, если спит на улице, значит, скотина.

– Извини, сказал, не подумав.

– Ни хрена не подумав, тут ты прав.

Гордон затоптал окурок, встал и, вытянув руки, сделал несколько наклонов. Я перешел в атаку:

– А у тебя тогда что? Увольнение, любовь или просто пидор?

Гордон посмотрел на меня по-отечески, приподняв бровь.

– По правде говоря, друг мой, и то, и другое, и третье. – Он рассмеялся. – Все три блядских резона и еще кое-что в придачу.

Я тоже засмеялся. Отчего-то я почувствовал теплоту и признательность.

– Пойти купить, что ли, выпивки?

Гордон закинул голову назад и тихо присвистнул.

– А вот это будет правильно.

– Ты что любишь?

– Красное вино.

– Меня тоже устроит, мигом сгоняю.

– Я никуда не тороплюсь.

Я пошел в «Шепард-Маркет», чувствуя, что делаю что-то не то. Еще немного, и он предложит подрочить за пятерку. И я, чего доброго, соглашусь. Однако все сомнения перевешивало ощущение свободы. Его трудно описать, но чувство было такое, что я непринужденно и легко, вместе с ветром, бегу вниз по склону холма. Билл с его притворным безумием, сидящие на его шее Дебби, Бен и Мюррей, долги по ссуде, еженедельные расчеты, кабальный уговор с Бартом, идиотская выходка у Тома, жалкие потуги с Сэди и верная себе, безнадежная Мэри, – я резко выздоровел от них, как от надоедливого гриппа.

В винном магазине купил две бутылки болгарского «Сухиндола», упаковку одноразовых стаканов и двойную пачку «Лаки Страйк». Когда я вернулся, Гордона на скамье не было. Возможно, я ему не понравился и он решил свалить.

– Гордон!

Из-за полосы черных кустов за моей спиной раздался голос:

– Подожди, я сру.

Не знаю почему, но меня чуть не стошнило. В двух минутах ходьбы на станции метро имелся общественный сортир, однако тошно мне стало не от пофигизма Гордона. Внутри меня что-то творилось, а что – я никак не мог разобрать. Ощущение свободы сменилось другим чувством – чувством скольжения юзом. Я открыл первую бутылку и наполнил стаканчики. Подошел Гордон, прочитал этикетку.

– Гм. Балканский товарец.

– Будем.

В слове соединились два смысла – беспечальная надежда на будущее и собственно тост. Мы пригубили вино. Оно было слишком холодное, и воздух тоже был слишком холодный, мы лишь почувствовали, что пьем какую-то жидкость и что у нее вяжущий вкус. Гордон повертел стаканчик перед глазами.

– Такой редкий урожай, сейчас заплачу.

– И терпкость, граничащая с резкостью.

Гордон неискренне посмеялся и повернулся ко мне:

– Ну, а теперь что?

– Что теперь? Доставать болт? Сосать пора?

– Что ты теперь здесь делаешь? Друг-то твой не пришел.

– Должен признаться, Гордон, что я почти в таком же положении, как и ты.

– В каком?

– Пытаюсь вернуть свою жизнь в нормальное русло.

Гордон вытащил сигарету из новой пачки, которую я положил на скамью.

– Я этого не пытаюсь.

Вот черт, он еще загадочность тут будет разводить.

– А что тогда? Валяй, рассказывай.

Он проверил уровень вина в бутылке.

– Пойла надо будет прикупить.

– Еще на час хватит.

Гордон зыркнул на меня горящими глазами.

– До тебя, видно, еще не дошло.

– Что не дошло?

– Сколько у тебя денег?

Мне не хотелось называть точную сумму, еще решит ограбить.

– Десять-пятнадцать фунтов.

И это было недалеко от истины, у меня оставалось около двадцати фунтов.

– Десять-пятнадцать… – пробормотал он про себя, – я тебя бесплатно завтраком накормлю, соображаешь?

– Хорошо.

– То есть если еще принесешь, с меня – завтрак.

Гордон потряс бутылку, допил стаканчик и вылил в него остатки из бутылки.

– А историю свою расскажешь?

– В виде бесплатного приложения.

– Ладно, тогда принесу.

Я подумал, что следовало бы уйти и не возвращаться. Мне становилось не по себе. Гордон был немаленьких размеров, такой меня запросто одолеет. Я встал и потянулся, стараясь не показывать виду. Если торопиться, подумал я, он меня раскусит.