Текст книги "Стретч - 29 баллов"

Автор книги: Дэмиан Лэниган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

– Тебе здорово досталось.

– Спасибо на добром слове.

Она полистала странички с графиками. Ее непослушные волосы были забраны в бронированный узел. Мэри все еще была красива, под черным офисным панцирем еще различалась стройная фигура, но мне она казалась начисто лишенной признаков пола. Пропитанная увлажняющими кремами, начищенная до блеска, причесанная и лоснящаяся, с чуть осыпавшейся по уголкам рта пудрой, она являла собой загустевшую и высохшую разновидность прежней Мэри. Пусть Дэвиду достанется ее тело. Вряд ли он когда-либо сможет хоть немного приблизиться к ее душе. Я так и не смог.

– Мэри, почему мы пробыли вместе так долго?

Она взглянула на меня и, не раздумывая, ответила:

– По привычке, по инерции, со скуки, из трусости, от страха.

– А взаимное презрение, ты о нем не забыла?

Мэри принялась застегивать черное жесткое пальто.

– Я никогда не относилась к тебе враждебно, Фрэнк Просто я тебя дочитала, как книгу.

Мне бы и в голову не пришло такое кому-нибудь сказать. А что, если моя единственная помеха в жизни – это то, что я слишком добрый? Я немедленно дал ход этой теории:

– Прости, Мэри.

– Этого недостаточно, сам знаешь.

– Нет, ты не поняла. Прости за то, что не был с тобой честен до конца.

Она вопросительно, но с некоторой опаской наклонила голову.

– Продолжай.

– Этот мужик, с которым ты трахаешься, этот надутый, самовлюбленный, нудный, не понимающий шуток, лицемерный выскочка слишком хорош для тебя.

Ее лицо сморщилось, как у ребенка перед приступом рева. Заметив, как она вскинула руку, я закрыл глаза. Пощечина получилась в полсилы, но мое побитое, опухшее лицо слабо держало даже такой удар. Я слышал, как Мэри развернулась, клацнув каблучками от «Гуччи».

Мой внутренний голос уже спешил подвести итоги встряски, которую задали моей нервной системе. Эге, так вот какая она, боль, как интересно, сверхъестественно и воистину абсолютно ее действие.

Весь следующий час я пролежал с закрытыми глазами, поражаясь способности моего тела испытывать сильные ощущения. Когда я снова открыл глаза, в палате было тихо. У любого пациента вид был еще хуже моего. Крессида говорила, что меня поместили в хирургию. Страшно было даже подумать, через что предстояло пройти этим бедолагам. В основном там лежали бедные старики. Одна женщина была такая толстая, что ей выделили низкую и очень широкую специальную кровать. Когда она гуляла по палате, кожа у нее на щиколотках собиралась складками, как тяжелая драпировка. Как люди умудряются дойти до такого состояния? Через два часа, когда звенящая боль в щеке и челюсти начала успокаиваться, в палату ворвался Генри. На нем была дорогая альпинистская куртка. У Генри имелась одна хорошая черта – когда у него заводились лишние деньги, он тратил их на самые лучшие анораки. Подобное поведение свидетельствовало о положительности его натуры, доброта Генри воспринималась сейчас как бальзам. Он придвинул стул, оседлал его, обхватил спинку руками. Полагаю, что все вокруг заметили, как много у меня посетителей и как хорошо они ко мне относятся.

Генри привез мне пакет с апельсинами, бутылку «Аква Либра» и набор из шести моих любимых сортов сыра. А еще он привез письма.

– Однако ты в жопиусе, Фрэнк.

– В каком смысле?

– Судебные приставы, повестки, телефонные звонки с угрозами.

– С угрозами?

– Да, от некого Брайана из «О’Хара».

– Он меня уже нашел. Поэтому я здесь.

– И от Мэри.

– Она меня тоже нашла. Пока я был здесь.

– Ну, блин.

Генри обвел палату сонным взглядом.

– Давай разберем почту.

Он запустил руку в карман и выложил мне на живот толстую стопку государственно-юридических, муниципально-академических конвертов. Академических, потому что требования, которые в них содержались, были чисто академического свойства, мне их ни в жизнь не выполнить.

– Я их все пооткрывал. В основном из банка и от кредитных контор, лишение прав пользования и тому подобные штуки.

– Генри, будь добр, накостыляй мне как следует, чтобы меня оставили здесь еще на пару дней.

Генри подстригся. Его непослушные локоны присмирели, но не сдались окончательно. Но привычка заправлять волосы за уши сохранилась.

– Насчет квартиры. Можешь вернуться и пожить у нас еще несколько недель.

– Ты серьезно?

– Серьезно в двух частях И насчет вернуться, и насчет только нескольких недель. Пора тебе уже и самому пошевелиться, знаешь ли.

– Давай сходим покурим.

Крессида говорила, что в конце коридора имелся аварийный выход, где разрешается курить. Пришлось натягивать раздолбанные ботинки и куцее пальто – больничного халата мне не хватило. За дверью Генри быстренько набил травой гильзу от «Мальборо Лайт».

– Вот, Фрэнк, возьми. От болей помогает.

– Спасибочки.

Я и так уже плыл от смеси никотина и болеутоляющего. Косяк отправил меня в тропосферу. Когда я зашатался, Генри потащил меня обратно в кровать и уговорил съесть апельсин.

Я смог обрести дар речи только через несколько минут. Генри тем временем листал «Деревенскую жизнь».

– Генри.

– Да?

– Ты считаешь меня ничтожеством?

– Ну ты спросил.

– Значит, считаешь?

Он продолжал листать журнал, кривя губы в попытке подобрать ответ.

– Я бы сказал, что ты отнюдь не ничтожество, но ты явно не в форме.

– Кажется, мне еще никто не говорил более приятных слов.

– Спасибо. Когда тебя выписывают?

– Послезавтра.

– Приезжай. Лотти будет дома, даже если меня не застанешь.

– Спасибо, друг.

Генри бросил журнал на кровать.

– Пойду я лучше. Скучно здесь у вас.

– Ага.

Генри налил мне бокал «Аква Либра», подхватил апельсин и направился к двери.

– Да, девушка еще какая-то звонила. Салли, кажется.

– Сэди.

– Может быть. Я где-то записал ее номер.

Обыскав почти все семьдесят карманов анорака, Генри извлек желтую липучку, исписанную его миниатюрным чистеньким почерком научного работника.

– Точно. Сэди. Просила, чтобы ты позвонил.

Генри запахнул анорак и двинул к выходу.

0171 299 4563

– Алло?

Мужской голос. Голос девятнадцатилетнего итальянского юноши. Мое сердце устремилось вниз.

– Привет, Сэди дома?

– Я думаю, да.

Мне было слышно, как он отстранился от телефона и крикнул в глубь комнаты: «Сэди! Телефон!»

Послышался звук валуна, катящегося вниз по скалам.

– Але?

– Сэди, это – Фрэнк, Фрэнк Стретч.

Сэди протянула «у-у-у» – точно привидение.

– У тебя были неприятности?

– В каком смысле?

– Барт, Люси, Том – все тебя искали.

– Большинство из них уже нашли.

– Этого не может быть, потому что ты еще жив. Ты где?

– В больнице Святого Фомы, в палате для доходяг.

– Пожалуй, надо заехать тебя навестить, согласен?

Выпрямление

Не хуже других

Я настоял, чтобы мы поехали в моей машине – «триумф-геральд» 7б-го года выпуска. Мы нашли ее в районной газете и сторговали за семьсот фунтов. С откидным верхом – хотя пользы от него как кошке от пижамы.

Машина катила по мосту Ватерлоо. Жара стояла за тридцать, и мы, разумеется, застряли в пробке. Я был весь в мыле и нервничал, парадный костюм прилипал к телу. Мой взгляд рассеянно скользил по Сити. Город был похож на гигантское кладбище, где одуревшие от горя родственники понастроили высоченных, серых, уродливых, пошлых надгробий. Я извлек из среднего ящичка сигарету «Консул». Пока я прикуривал, Синатра в радио запел «Красиво и просто», и я прибавил звук, чтобы все слышали.

– Я мог бы научиться любить этот город, – заметил я.

Сэди выглядела ураганно. На ней было чернобелое мини-платье, которое задиралось так, что виднелись черные резинки чулок Волосы развевались в соблазнительном беспорядке, ногти отсвечивали голубым лаком.

– В котором часу нас ждут?

– В три. Я не хочу приезжать раньше времени. Мне эти рукопожимания и «как-поживаете» не по нутру.

Машина нырнула в туннель.

Сэди опустила зеркальце над местом пассажира и стала то надувать, то поджимать губки.

– По мне, крестины ничуть не лучше свадеб.

– Не согласен. На свадьбе можно поохотиться на незнакомых женщин. На крестинах – одни родственники. Бабули и дедули, и вид у них такой, будто действительно есть чем гордиться, будто и в самом деле они сделали что-то такое, с чем можно их поздравить.

– Зато на крестинах не произносят речей.

– Справедливое замечание. Но на свадьбе пить можно хоть залейся.

Мы припарковались в Холборне и сверились с картой.

– Ага. Прямо, на юг к Линкольнс-Инн-Филдз и там налево.

Сэди взяла меня за руку.

– Это зачем?

– Ну, ты же мой кавалер.

Стало ужасно приятно. Можно было представить, что подумают другие. «А она-то что в нем нашла? Не иначе куча бабок, хрен как у быка, покладистый характер или еще какой секрет». Мне не давал покоя холодный пот, склеивший ладони.

– Прости, у меня так руки потеют. Я, наверное, от этого никогда не избавлюсь.

– Не волнуйся. Мне даже льстит. Это означает, что у молодого человека сильные чувства. Возможно, в нем просыпается великий поэт.

– В один прекрасный день ты забудешь о своих словах.

– Вряд ли.

Проезжая по Филдз, я заметил на скамье знакомую фигуру. Гордон! Под скамьей валялся мой беженский мешок На Гордоне был мой старый джемпер. Нет, какая наглость!

– Сэди, погоди.

Я отпустил ее руку, вышел и потряс Гордона за плечо. Он посмотрел на меня, прикрыв глаза ладонью как козырьком.

– Ты, мать твою, кто такой?

– Я – твой благодетель, Гордон. Ты чего здесь делаешь? Несчастная любовь, с работы уволили или просто пидорствуешь?

У Гордона был больной, одурманенный вид. Мне стало стыдно, что я его разбудил. Гордон попытался что-то сказать, но не смог.

– Извини, дружище, возьми вот… – Я достал из бумажника и сунул ему в карман джинсов десятку. Голова Гордона камнем упала обратно на скамью. Сэди ничего не поняла.

– Кто это?

– Знакомый. Я где только не побывал.

Мы ступили на Нью-сквер. Площадь даже при сглаживающем углы солнечном свете выглядела старой, заброшенной и уединенной. Мне подумалось, что сочные, аккуратные газоны и опрятный вид делают ее похожей на квартал типовой застройки, но только восемнадцатого века. Надо будет приберечь эту шутку для Тома.

Сэди остановила меня, потянув за руку.

– М-м. Красиво. Совсем как в Оксфорде.

– Это там-то красиво?

– Нарядно, по-старинному, – сказала Сэди, выпятив губки, точно какая-нибудь почтенная сельская барышня.

– Я бы его своими руками сжег.

– Столько лет прошло, а великий поэт и враг толстосумов Фрэнк Стретч все еще гневается.

– Ладно, пошли уже, пока меня не стошнило.

Крестины проводились в часовне на Линкольнс-Инн, перед процедурой угощали выпивкой в каком-то склепе, коридоре или монастыре. Мы предъявили свои приглашения на входе церемонному старому аисту и, глубоко вдохнув, вошли внутрь. Зал походил на часовню, с церковного вида окнами, однако по стенам, высоко-высоко, теряясь в полумраке и пыли, танцующей в солнечном свете, висели портреты престарелых адвокатов. Либо костлявые как вобла, либо красномордые и раздувшиеся как рождественские гуси, лики на портретах наводили на мысль, что художник вволю поиздевался над судейским сословием.

Обстановка источала солидность. Тощие молодые богачки, толстые молодые богачи. Шум висел над толпой, точно низкое облако. Мы с Сэди неуверенно прошаркали в центр зала. Я как ненормальный тянул шею.

– Ты Мэри не видишь?

– Э-э, дай поглядеть, нет, пока не вижу.

– А Дэвида?

– Нет. Зато вижу Тома и Люси. Боже, как он поправился. На нем рубашка просто расползается.

– Я тоже постепенно поправляюсь.

– У тебя скорее даже забавный вид из-за сыпи после бритья и пятен крови на воротнике.

Я непроизвольно схватился за шею.

– Черт! Чего же ты мне сразу не сказала?

– Я только сейчас заметила.

– Может, подойдешь, поздороваешься?

Сэди задумчиво скривила губы:

– Пока не уверена. Рядом с ними сэр Чарльз. У меня от него мандраж.

Том хлопнул в ладоши, над толпой загудел его ГОЛОС:

– Внимание! Прошу минуту тишины. Прошу минуту тишины.

Том влез на возвышение в конце зала и пытался заставить толпу замолчать, по-дирижерски размахивая над головой руками регбиста.

– Перед началом церемонии Дэвид, который, как почти всем здесь известно, является крестным отцом Пейшенс, хотел бы сказать пару слов. Не все из вас его хорошо знают, но через нас вы еще познакомитесь. Дэвид!

Дэвид вскочил на помост и развел руками на манер проповедника.

– Хочу сказать спасибо всем за то, что согласились меня послушать, но, главное, я хочу поблагодарить Томаса и Люси за то, что они позволили мне сказать пару слов по случаю великого события в их жизни.

По толпе пробежала рябь неуверенных аплодисментов.

– Мне не только оказана высочайшая честь быть крестным отцом Пейшенс Фенисии Мэннион, но я также должен сказать, что сегодня я – воистину самый счастливый человек на земле.

Дэвид замолчал и озарил паству широкой улыбкой.

– Потому что сегодня утром… – пауза, – Мэри О’Салливан согласилась выйти за меня замуж.

На этот раз аплодисменты были более акцентированными. Кое-кто даже топнул пару раз. Самые придурковатые исторгли радостные вопли. Дэвид протянул руку, и я увидел Мэри. Она влезла на помост и обняла Дэвида – в точности как супруги политиков обнимают своих мужей после выступления на конференции. Сэди повернулась ко мне:

– Ты знал?

– Не-а.

– Что чувствуешь?

Я помолчал, пытаясь сообразить, что я чувствую.

– Чувствую себя превосходно.

На помост снова запрыгнул Том.

– Вот и хорошо. А теперь все в часовню.

Мы поплыли вместе с надушенной толпой. Я заметил несколько знакомых лиц и неискренне процедил «здрасьте». Чтобы не мешаться под ногами у других, пришлось отойти к заднему ряду скамей. Сэр Чарльз, проходя мимо, улыбнулся и насмешливо поклонился Сэди, меня он не заметил. Прошли Дэвид с Мэри. Дэвид сиял улыбкой религиозного целителя прямо в повернутое ему навстречу, умиленное лицо Мэри. Однако при этом он не забывал то и дело поправлять прическу.

– Сэди, что ты думаешь о Мэри?

– Я ее видела всего несколько раз.

– Обычно это тебе не мешает составить мнение.

– Если честно, она показалась мне пресной. И кажется, она сама понятия не имеет, чего ей надо. Еще мне кажется, что ее страшно раздражает, как Дэвид красуется на публике, но она не подает вида.

– Похожий портрет.

– Люси говорила, что они почти не занимаются сексом.

– У нас тоже такое было.

Сэди быстро обернулась:

– Правда?

– В самом конце. Но даже за пару лет до этого я завел привычку представлять себя с другой женщиной, чтобы войти в нужную кондицию.

– Господи, какой ужас.

– Да, прикольно. Я прошел через все стадии. Сначала-το приходилось воображать, будто я в постели с Гарольдом Вильсоном[82]82
  Лидер лейбористской партии, дважды был премьер-министром Великобритании.


[Закрыть] либо с дамами саксонского двора, чтобы не кончить слишком быстро.

– У тебя хоть когда-нибудь с ней получалось как надо?

– Полная гармония длилась всего дней десять в начале девяностых. После, чтобы спасти лицо, пришлось перейти на Николь Кидман и женщину из рекламы лифчиков.

Сэди захихикала, но тут же спохватилась:

– Да ведь Николь Кидман – рыжая!

– Когда ее трахал я, она была брюнетка.

– По крайней мере, теперь можно не волноваться.

– Не напоминай.

Гости на церемонии не заснули лишь потому, что выступление Дэвида неожиданно для него самого получилось комичным. Особенно в том месте, где он подавился собственной слюной. Я вытянул шею и попытался разглядеть, заметил ли Дэвид по жестам и позе Мэри, что он ее раздражает. Мэри держалась рукой за подбородок, тихонько постукивая по нему указательным пальцем. Руки в положении номер раз – «Мэри коробит от поведения друга».

Хорошо-то как.

Когда все закончилось, мы с Сэди пошли погулять по Линкольнс-Инн-Филдз.

Она стрельнула у меня «Консул», зевнула и потянулась.

– Не так уж плохо.

– Могло быть хуже. Что собираешься делать дальше?

– В шесть у меня встреча с моим парнем.

– С кем на этот раз?

– Ты его еще не знаешь. Познакомились в клубе в четверг. Роджер зовут, подозрительное имя, но так вроде ничего. Диджеем, говорит, был, хотя нынче все так говорят.

– Ты время, я гляжу, не теряешь.

Сэди посмотрела на меня с притворным негодованием:

– Всего-то три парня за шесть месяцев.

– Надеюсь, леди, что вы соблюдаете осторожность.

– Соблюдаю. Никакого траха при первой встрече.

– Господи, Сэди. Это уж слишком. Мы только-только из церкви вышли.

Сэди грязно рассмеялась.

– А ты что будешь делать?

– Меня на вечер тоже пригласили, но я, наверное, не пойду. Надо статью закончить.

– О чем пишешь?

– Колеблюсь между заголовками «Действительно ли СМИ отупляют?» и «Шериф Гав против полицейского пса Вау из Гонконга: рассуждения о мультяшных сыщиках-собаках». Редактор хочет привлечь больше читателей от двадцати пяти до тридцати четырех, и я у него вместо лазутчика в тылу врага.

– В люди выбиваешься, Аргус Клапамский. Кстати, шериф Гав – это что за лабуда?

– Для детей лабуда.

Мы вернулись в Холборн и стояли, глядя друг на друга. Расставаться не хотелось.

– Где ты встречаешься с Роджером?

– На севере. В Хайгейте.

– Хорошо, тогда завтра увидимся дома.

– Точно.

Сэди обняла меня, и я растянул объятия на пару секунд. В них не было и намека на секс, если вы еще не поняли. Просто я таким способом говорил ей «спасибо».

– Кстати, Сэди, завтра у меня день рождения.

– Господи, чего же ты раньше молчал?

– Не хотел доставлять тебе хлопоты.

– Уж не ровно ли тридцать?

– Около того.

Она обняла меня еще раз.

– Надо что-нибудь устроить.

– Нет. Мы с Генри наклюкаемся и будем смотреть телевизор. Все уже приготовлено. Нельзя же ломать так тщательно составленный план в последнюю минуту.

– Ну тогда на неделе что-нибудь придумаем.

– Как скажешь.

Когда она уже повернулась уходить, я ее окликнул:

– Сэди, можно у тебя спросить?

Она обернулась.

– Что означало «в другой раз»?

Сэди встретилась со мной глазами. Мне всегда становится не по себе, когда женщины смотрят прямо в глаза. Обычно после этого они начинают резать правду-матку.

– В отношении того, о чем ты тогда думал, это означало «никогда в жизни», а в отношении моих собственных мыслей – «не сейчас, но довольно скоро».

– Объясни.

– Объясняю. Тебе, на мой взгляд, надо было остудить пыл. Мне с самого начала стало ясно, что из нас получатся отличные друзья, но только друзья.

– Ясно.

– Я ведь была права?

– Пожалуй.

– Права, даже не сомневайся.

Еще как права. Мы с Сэди были не пара во всех смыслах – по годам, жизненной философии, психополовой моторике, темпераменту и особенно генетическим признакам. Первое впечатление меня не обмануло – Сэди была для меня чересчур хороша. У нее теперь тоже было похожее чувство: не то чтобы я слишком плох для нее, просто она не годилась на роль моей девушки. К тому же я ее совершенно не привлекал физически. Ну ни капельки. Такой расклад позволял нам оставаться вместе надолго, как рельсам. Рельсы уходят вдаль, вьются сквозь годы, никогда не сходятся, но и не расходятся. Друзья так друзья.

Сэди упорхнула в сторону Ковент-Гарден, в шикарном не по случаю наряде и с путаницей в голове. Ничего, разберется еще.

В пять я был уже дома и мог стянуть костюм. Запустив лэптоп, налил себе бокал вина и начал работать над колонкой. Писал я о телевидении, так уж само собой вышло. Во мне соединились все необходимые ингредиенты: пожизненная влюбленность в объект исследования, способность к мгновенным, едким суждениям, обостренное чувство юмора – все данные от природы. Платили гроши, еще меньше, чем в «О’Хара», но теперь я был принят в обществе (Тутинг, Уимблдон, дальние берега Кройдона). Похоже, из меня что-то получалось. Я медленно, месяц за месяцем, выплачивал долги, возвращая себе кредитоспособность. К сорока годам я разделаюсь с долгами окончательно и смогу начать жизнь сначала. В своих льняных брюках и спортивной рубашке я воображал себя ведущим нахрапистого американского телеканала. Эта мысль всегда меня заводила – на поверхности я дерзок и язвителен, а внутри скрываются проницательный интеллект и твердые принципы. Я достоин если не любви, то уважения. А еще, милые дамы, я большой затейник в постели.

К монитору была прилеплена одна из карикатур Сэди. На ней я с раскинутыми в стороны руками и широкой улыбкой, подпись гласила: «Фрэнк Стретч, 29 баллов, рейтинг растет». Несколько секунд я пошлепал пальцами по клавиатуре и остановился. Тщательная обработка, которую я прошел у Брайана, иногда отзывалась резкими болями в правой руке. Меня оставили в покое: наверное, они нашли Тони Линга. Представляю себе его состояние. Гнилые зубки, скорее всего, больше не портят ему внешность.

Я потряс рукой и отодвинулся от стола. Сам не понимаю, как мы умудрились засунуть шедевр Билла Тернейджа в эту квартирку. За столом можно было запросто рассадить население Сан-Паулу. Я позвонил Биллу весной, и он привез стол из Суффолка на своем фургоне для самоубийц При дневном свете Лондона, а также трезвом и незамутненном состоянии духа стол уже не производил прежнего подавляющего впечатления. По правде говоря, он был похож на дешевую мебель для веранды, но мне не хватило духу намекнуть на это Биллу. Судя по его виду, он мог запросто живьем выпилить у кого-нибудь печенку лобзиком. Я пригласил Билла на пиво и без обиняков признался, что читал его дневники. Билл не возмутился. Его ничто больше не возмущало, он ежедневно принимал лошадиные дозы антидепрессантов. Билл сказал, что они действуют, но вызывают аноргазмию.

– Оргазм либо не наступает, либо даже не хочется. Что в лоб, что по лбу.

– В нашем обществе оргазму уделяют слишком много внимания. Я тоже о нем стал меньше думать. Особенно при посторонних.

Неуклюже пробираясь к выходу, Билл сказал, что Дебби очень скучает по мне.

– Значит, надо будет приехать в гости еще раз. Обязательно нагряну, пока вселенная не съежилась до размера капли в субатомном вареве.

Я опять взялся за статью, но сосредоточиться не удавалось. Мне хотелось выйти на улицу, но я знал, что стоит мне выйти, как немедленно потянет назад, в квартиру. Видите ли, я ждал женщину. А точнее, звонка от женщины. От нетерпения я в который раз открыл папку с надписью «Журналистика» и в ней – «Личное». В пятнадцатый раз щелкнул на файл love.doc.

Надоело волноваться? Мужчина среднего достатка, 30 лет, слегка покореженный после недавнего инцидента, холостой, с хорошей квартирой, машиной, плотного телосложения, дружелюбный (в узком кругу), с живым, хотя и меланхоличным умом, ИЩЕТ восприимчивую, уравновешенную женщину, которая заинтересована в длительных отношениях и жизненном обустройстве. Возраст: 27–33. Курящие очень даже приветствуются.

Сэди считает, что я поскромничал. Она убедила меня не включать пассаж о том, что у меня волосы цвета силоса. Сам я убрал уточнение «любит поплакать, случаются истерики». Пусть оно не придавало мне привлекательности, зато, как я рассчитывал, должно было разбудить мощные материнские инстинкты. Наверное, я слишком постарел для такого рода закидонов.

Пока я размышлял над объявлением, зазвонил телефон.

– Фрэнк, это – Том.

Он говорил по мобильнику из спортивного вездехода где-то на западе Лондона, рядом сюсюкала с младенцем Люси. Не иначе едут, шугая зазевавшихся пешеходов.

– Привет.

– Слушай, ты будешь у нас сегодня вечером?

– Нет, не смогу, похоже.

– Какая досада.

– Знаю. Но я жутко занят.

– Нехорошо работать ночами напролет.

– Знаю, что нехорошо.

– Ну ладно, можешь не приезжать.

– Спасибо.

Телефон отключился не сразу. Что-то осталось недосказанным. Том вроде как о чем-то сожалел. Мы рано или поздно разберемся. Меня простили, я простил, иначе, пожалуй, и не могло быть. Время не лечит раны, оно отнимает память.

Я вернулся к работе. Целых восемь слов за пять минут:

Время, потраченное на просмотр телепередач, не сокращает жизнь.

Особенно если за это платят.

Я выключил компьютер, завалился на диван и смотрел телевизор до самого утра.