Текст книги "Цвет крови"

Автор книги: Деклан Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– А ее сестра?

– Вы о чем?

– Сестра Сандры? Вы вспоминали, что видели Джона Говарда в первый раз с его двумя ангельскими девочками.

Финнеган посмотрел на меня удивленно, как будто я загадан ему загадку. Затем медленно покачал головой и осторожно снял стакан с виски с доски, поднес к губам, подержал несколько секунд, потом задумчиво посмотрел на него. Стакан будто бы зажил собственной жизнью, завораживающей Финнегана.

– Какая она была? – спросил я. – Сестра Сандры?

– Нет-нет. Нет. Мать Сандры.

– Мать Сандры? Вы сказали «две девочки», «две девочки Джона Говарда».

– Верно.

– Мать была одной из девочек?

– Ну да. Очень мило выглядела для своего возраста. В тот день я в первый раз увидел Говардов. И знаете, с того дня и до сегодняшнего дня нет ничего такого, чего бы я ради них не сделал…

Финнеган вернул стакан к физиономии, поднес к губам и опустошил, затем спотыкаясь отправился за добавкой. По дороге он рухнул в кресло, вяло помахал стаканом в направлении бутылки с виски на столике, затем водрузил его на подлокотник кресла, откуда тот свалился на пол. Голова Фенненгана завалилась на место, где только что стоял стакан.

Через несколько секунд он уже храпел, так что я мог приняться за то, ради чего пришел. На чердаке я обнаружил кучу старых дел и юридических книг. На первом этаже находились хозяйская спальня и две гостевые спальни, одна из которых, судя по всему, часто использовалась. По коллекции мужских журналов и полкам с учебниками по математике нетрудно было догадаться, что здесь останавливался Джонатан О'Коннор. Как и в его комнатах в Тринити, здесь на стене висел портрет Джона Говарда и фотография Медицинского центра Говарда. На сосновом письменном столе лежал ноутбук, и я подумал, не побывал ли он здесь сегодня. Но его ноутбук был серебристого цвета, этот же был белым. Я включил его и выяснил, что он принадлежит Эмили Говард. Тогда я вспомнил, что видел в ее комнате контуры компьютера на пыльном столе. Я посмотрел входящую почту и напал на электронный адрес, который узнал: [email protected]. Я открыл почту. Это было поздравление Эмили по поводу ее поступления в Тринити на медицинский факультет, и прислал его Деннис Финнеган.

Во второй гостевой спальне я увидел шкаф-витрину, своеобразный храм в честь сифилдского и ирландского регби, с фотографиями и газетными вырезками, школьными и клубными медалями самого Финнегана. Особое место было отведено Шейну Говарду и Ричарду О'Коннору. Имелось также несколько фотографий Дэвида Брэди, даже самого Финнегана, моложе, худее и не столь рыжего.

Я вошел в следующую дверь, чтобы осмотреть спальню Финнегана. Перерыл все шкафы и ящики. Там не нашлось ничего, кроме одежды, обуви и томов политических биографий. Я уже решил, что старался зря и все, что я надеялся найти, спрятано где-то в сейфе. Снова вернулся в храм регби. Под стеклянной витриной имелось два ящика, которые я сразу не заметил. Первый легко открылся и был полон всяких памятных мелочей вроде обрывков билетов на игры, начиная с шестидесятых и кончая семидесятыми, автографов Уильямса, Тони О'Рейлли и других великих регбистов прошлого, программок и значков. Второй ящик оказался заперт. Я поднялся на второй этаж, чтобы проверить, как там Финнеган. Он крепко спал. Я повернул его голову на бок на случай, если его начнет тошнить во сне, и двинулся в кухню на цокольном этаже, чтобы подыскать подходящий инструмент. Инструментов как таковых не нашлось. Я взял деревянный молоток и стальную точилку для ножей и отправился наверх, где с их помощью довольно бесцеремонно сломал замок и открыл ящик, иногда прерываясь, чтобы проверить, спит ли Финнеган.

Ящик был выстлан зеленым бархатом. На бархате покоились медали за регби. Я посмотрел на медали и сунул в карман одну, на обороте которой была гравировка с именем. Еще я взял серебряный именной браслет. Я задвинул ящик и постарался максимально уничтожить следы явного взлома. Затем взял ноутбук Эмили, спустился вниз и отнес молоток и точилку в кухню. На столе стоял набор ножей фирмы «Сабатье». Двух ножей не хватало. По дороге к машине я трогал пальцем медаль в моем кармане. На ее оборотной стороне гравировка: «Ричард О'Коннор». На браслете значилось: «Диабет, тип 1».

Глава 23

Это оказалось одно из старых кладбищ в горах, с разрушенной церковью, окруженное высокой гранитной стеной с аркой и запертой калиткой, к ней прикреплена табличка с именем и адресом кладбищенского сторожа. Можно назвать его старым деревенским кладбищем, если бы город не подступал к нему с обеих сторон, а через дорогу были выстроены новые бунгало. Ни в одном из домов не горел свет, не было света и на небе. Но увитая плющом стена выглядела старой и полуразрушенной и изобиловала достаточным количеством мест, куда можно поставить ногу или зацепиться рукой, так что я без особых хлопот перемахнул через нее и захваченным из машины фонариком осветил имена на надгробьях, обращая внимание на сравнительно новые. На неровной поверхности валялось множество старых камней и крестов, к тому же под ногами кто-то бегал – может, кролики или крысы. Вовсе не хотелось находиться здесь в два часа ночи, но все же стоило мне получить указания от Марты, как я понял, что должен поехать.

Участок Говардов находился в углу, в тени нескольких деревьев; на могиле самого Джона Говарда стоял большой кельтский крест из черного мрамора. Я предположил, что его жену похоронили в той же могиле, но имени ее на надгробье до сих пор не было. На другой могиле установили надгробье из белого мрамора, с золотыми буквами и фотографией в пластиковом футляре. На фото – девочка лет двенадцати с рыжеватыми светлыми волосами, большими голубыми глазами, немного неправильным прикусом и широкой улыбкой. В руках она держала голубого поросенка с одним ухом, ее фартук был из красно-зеленой шотландки. На камне было написано:

Мариан Говард

Род. 15 мая 1963 года

Умерла 2 ноября 1975 года

Покойся в мире

Я вспомнил, как Сандра сказала, что ее родители не спали водной и той же спальне с той поры, как Ма… Она собиралась сказать «с той поры как Мариан умерла», но вовремя остановилась. Я подумал о Деннисе Финнегане, накушавшемся хорошего виски, и его мечте о Говардах, когда он вспоминал о своей первой встрече с Джоном Говардом и его двумя ангельскими девочками. Две ангельских девочки, из которых в живых осталась только одна.

Я вернулся к калитке в надежде, что мимо проедет машина или грузовик или пролетит самолет – все, что угодно, только бы отвлечься от этого места, – но вокруг виднелись только черные облака, стоял туман и холодная темная ночь. Я подумал, что так оно и должно быть, раз там лежит мертвый ребенок: от этого не скрыться, нет такой молитвы, чтобы облегчить боль. Затем я подумал, насколько мало мои собственные чувства значат во всем этом деле и как мало времени у меня осталось, если я хочу все закончить. Затем я вернулся к могиле и принялся за работу.

Футляр на фотографии казался новым, он совершенно определенно еще не подвергся влиянию стихий, как это должно было бы быть. И похоже, он был приклеен к камню клеем. Могилу недавно кто-то посещал – на земле остались следы. Они вели к могиле и напоминали следы от мотоциклетных ботинок. Были следы и поменьше, они могли принадлежать Эмили, и побольше – их мог оставить Джерри Далтон. И кто-то насыпал вокруг могилы ребенка красных ягод рябины.

В доме Джерри Далтона в Вудпарке горел свет, но даже если бы света не было, я бы все равно постучал в дверь. Я постучал так, как стучал бы судебный пристав, пришедший выселять жильцов, так, что и соседи могли проснуться. Из-за двери послышался голос Эмили Говард.

– Кто там? – спросила она.

– Эд Ноу. Пора поговорить.

Она открыла дверь, сказала «Привет» и прошла в дом. За дверью оказался крошечный холл, дверь справа вела в гостиную. Эмили села на пол в середине комнаты, подобрав под себя ноги, как только женщины умеют делать. На ней были ярко-синие джинсы и черный свитер; волосы теперь были черными, что делало кожу на ее лице еще более прозрачной; глаза были темными, как у панды, на ресницах толстый слой туши, кольца с кровавыми камнями сверкали в свете газового камина. Вокруг нее на полу были разложены старые альбомы с фотографиями и журналы, пахло пылью и старой бумагой, пожухлым и старинным. Пахло прошлым.

– Они перебрали все альбомы, выбросили все фотографии. Даже снимки ее в младенчестве. Правда, жуть берет? Это же хрен знает что!

– Ты говоришь о Мариан Говард?

– Да.

– Откуда взялась фотография на ее надгробье?

– А, это мы наклеили, – сказала Эмили, уставившись на меня серьезными карими глазами. Казалось, с той поры как я ее узнал, она постарела. Сейчас она выглядела молодой, но взрослой.

– Мы?

– Мы – это я и Джерри.

– Ты и Джерри. Так вы работаете вместе?

– Не знаю насчет «вместе». И насчет «работаете» тоже не знаю. Нам… ему стали присылать эти бумаги о его настоящих родителях, о его прошлом. И это пересекается со всякими делами в моей семье. Вот мы вроде сравниваем, что у кого есть. Пытаемся выяснить, кто потрудился все так запутать.

– Когда я в первый раз встретился с твоим отцом, он сказал, что ты была совершенно нормальным ребенком, а потом вдруг выкрасила волосы, бросила своего идеального бойфренда и пустилась во все тяжкие. Это потому, что ты встретила Далтона?

– Наверное. Джерри мне много что рассказал про мою семью – о том, как умирали люди, близкие к Говардам.

– Такие, как Одри О'Коннор, Стивен Кейси и Эйлин Кейси?

– Вы свою детективную работу проделали на славу, не так ли? Да, такие, люди, Тед. Но насчет того, что сказал мой отец, будто я была нормальной… С тринадцати лет я страдала булемией, с того же времени посещала психотерапевта; мой идеальный бойфренд оказался наркоманом, свихнувшимся на порно, и это меня заводило. Разве это нормально, мать твою? И знаете, что самое смешное? Мои родители даже не замечали. Не обращали внимания. Папа был слишком занят на работе или погружался в свое регби с этим жирным Деннисом недоносками из Сифилда, а мамочка была зачарована собой любимой, своей угасающей внешностью, карьерой или угасающей карьерой, изменяла отцу с каждым подвернувшимся под руку мужчиной. Удивляюсь, как это отец заметил, что я исчезла. Наверняка, не получи он требование о выкупе, даже бы и не спохватился. – Она сказала все это безразличным тоном, без жалости к самой себе. Очевидно, она испугалась, что я могу так подумать, поэтому поспешно добавила: – Я не пытаюсь изобразить бедную богатую девочку, просто… что-то во всем этом неправильно. Ненормально, вопреки мнению моей тети, что я трахаю своего кузена; неправильно, что она устроила меня к психотерапевту и ничего не сказала моим родителям; неправильно, что я все это терпела. Даже если я была ребенком, но ведь я уже не ребенок. Но я никак не могла сделать с этим что-то самостоятельно. Джерри сказал, в чем проблема? Что-то не так с моей семьей? Что же делать? Ну если после шести лет терапии ответ не найден, возможно, нужно выяснить, где собака зарыта. И я сдвинулась с места, стала лучше себя чувствовать, в чем-то копаясь, наблюдая за Говардами, за отцом, за тетей Сандрой, даже за Джонни, пытаясь определить, в чем они мне врут, порой сами об этом не догадываясь. И бросила Дэвида Брэди, который был для меня вроде наркотика. И тут эти проклятые порнофильмы вернулись, чтобы преследовать меня. Господи.

Ее глаза наполнились слезами, по щекам потекли слезы. У меня в кармане нашелся чистый носовой платок. Я предложил его ей, и она вытерла глаза, размазав тушь. Посмотрела на черное пятно на платке и заставила себя рассмеяться.

– Могу поспорить, что сейчас я похожа на девчонку, которая впервые пришла на танцульки, обычно не красится и не знает, что плакать в макияже – последнее дело.

– Ты выглядишь нормально, – сказал я. – И никто не запрещает тебе плакать.

– Это что, такая философия, Тед?

– Я бы предпочел, чтобы ты не называла меня Тедом.

Она хихикнула, потом высморкалась, испачкав кончик носа черной тушью. Затем начала перебирать лежащие на полу альбомы, пока не нашла что искала.

– Посмотрите. Мне кажется, я уже близка к тому, чтобы понять, в чем дело. Сегодня Джерри получил фотографию Мариан Говард и газетную вырезку. Взгляните.

Она передала мне пожелтевшую от времени вырезку из газеты «Айриш индепендент», датированную 18 января 1976 года.

СМЕРТЬ РЕБЕНКА ДОКТОРА.

ТРАГИЧЕСКИЙ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

При расследовании смерти путем утопления Мариан Говард (12), младшей дочери широко известного доктора Джона Говарда, выяснилось, что девочка отличалась озорным характером и своеобразным чувством юмора и часто возилась в большом пруду на заднем дворе семейного дома. Ее старшая сестра Сандра рассказала, что Мариан часто задерживала дыхание и пряталась в выемках пруда и разломах стенок под водой во всей одежде, чтобы она, ее брат и родители запаниковали и поверили, что она утонула. Такая у нее была любимая шутка. Очевидно, в данном случае она попала под какой-то камень, откуда не смогла выбраться, зацепившись одеждой. Вердикт: смерть в результате несчастного случая.

– Потрясающе, верно? Какую только лапшу ты можешь вешать на уши, если ты знаменитый и богатый врач.

– Ты думаешь, они просто согласились с тем, что рассказала им семья, и замяли дело?

– Это же был ноябрь, Тед. В смысле это в любом случае чушь собачья – в этом пруду воды максимум три фута, так что как можно застрять там в двенадцать лет, невозможно себе представить. Но положим, все так, и ты не умеешь плавать, и у тебя страсть какое озорное чувство юмора, да поможет нам Господь, так ты можешь выкинуть такую штуку в июле или августе, но ведь не в ноябре? Ведь кто в это время взглянет на пруд, кто вообще выйдет в этот гребаный сад в ноябре? Холодно ведь, черт возьми. Идиотизм.

– Тогда что случилось?

– Откуда я знаю? Но послушайте, случилось такое, ребенок утонул. Моя тетя. Как вышло, что отец никогда ничего мне об этом не рассказывал? Почему Сандра никогда ничего не говорила Джонни? В смысле это случилось тридцать лет назад, разумеется, все были расстроены, но ведь пора уже было пережить, так? Вот только они не пережили. Интересно почему?

– Откуда ты взяла все эти альбомы с фотографиями?

– Мне их оставила бабушка Говард. Здесь есть и блокноты тоже. Кое-что писала она, кое-что писали дети. Еще одно: когда бабушка Говард умерла, ее кремировали. Я сначала ничего такого не подумала, но ведь было бы куда логичней похоронить ее рядом с дедушкой. Но если бы мы стали ходить на могилу, мы бы узнали о Мариан.

– Ты принесла их из Рябинового дома?

Эмили кивнула.

– В то утро, когда пришли полицейские и начали задавать мне вопросы насчет мамы и Дэвида. Они и с Сандрой разговаривали. Тут появился Дэвид Мануэль, и Сандра решила, что уже можно отправиться в клинику и командовать там людьми. Ее любимое занятие. И я немного поговорила с Дэвидом, а потом он ушел.

– Что ты рассказала Дэвиду Мануэлю?

– Не много. Не в тот раз. Я потом опять с ним разговаривала. А потом я поругалась со своим кузеном, потому что он считал, что я не должна была говорить с Дэвидом, а я настаивала, чтобы и он с ним поговорил. Я сказала, что самое время рассказать обо всем правду. Но Джонни… Бог ты мой, он ведь настоящий Говард – он хочет, чтобы все было шито-крыто. И… еще кое-что.

– Что еще?

– Он хотел заняться со мной сексом. Он всегда хочет потрахаться со мной. А я не делала этого давным-давно, если не считать эти гребаные порнофильмы. Это все Дэвид Брэди придумал – ему хотелось меня унизить, отомстить за то, что я его бросила. И я подумала: кто знает, может, это все же лучше, чем совсем незнакомый мужик. Видите, я снова стала нормальной. Ну, он в ярости выскочил из дома в этом своем длинном пальто. Я всегда его дразнила – он походил в нем на тех уродов, которые стреляют в школах.

– Джонатан сказал, что в тот день вы с ним переспали в доме в Ханипарке.

– Он так сказал? Каким образом? Его там вообще не было, черт возьми.

– Что? И где же он был?

– Он ушел утром и вернулся незадолго до того, как появились вы. И он скверно выглядел.

– Он сказал то же самое про тебя. И что когда ты вернулась, ты приняла душ и переоделась.

Эмили смотрела не меня, вытаращив глаза.

– Бог мой! Он пытался подставить меня.

– Так он принял душ и переоделся, после того как вернулся?

Она кивнула, и на ее глазах снова показались слезы.

– Почему ему хотелось, чтобы люди думали, что я кого-то убила?

– Может быть, он боялся, что я подумаю, что убил он. Ты выходила из дома в Ханипарке?

– Ненадолго. Я ходила, чтобы встретиться с Джерри в гостинице «Вудпарк» – у его группы там должна была быть репетиция, – но я не смогла его найти.

– В какое время это приблизительно было?

– Около полудня. Я выпила там чашку кофе, вернулась около двух. Джонни все еще не было.

– Хорошо. Вернемся к вчерашнему дню. После того, как вы поссорились с Джонни.

– Он выскочил из дома. Я осталась одна. Сандра дала прислуге выходной. Тогда я пошла к старому дому. Бродила повсюду, все искала… ну, вдруг увижу, что что-нибудь не так.

– И ты все это нашла? – спросил я, показывая на фотографии.

– Вряд ли Сандра хотела, чтобы я их увидела. Вот я и решила забрать их, пока никого не было. Еще я побывала в той комнате… в спальне девочки со Спящей красавицей на обоях…

– Я тоже там побывал.

– И видела модель Рябинового дома для кукол.

– Ты под крышу заглядывала?

Она кивнула и проглотила комок в горле.

– Я подумала, что это была комната Сандры. Решила, вот оно, я наконец все нашла. Тетя Сандру изнасиловал мой дедушка… вот что случилось. Я вернулась в свою комнату в бунгало, принесла все эти альбомы, но не знала, что дальше делать. Я хочу сказать, говорить отцу было бесполезно, он не выносил, когда говорили что-то плохое о Сандре или дедушке.

– И как ты поступила?

– Я собрала все альбомы и газеты, вызвала такси и убралась оттуда. Приехала прямо сюда, Джерри впустил меня. Я еще не успела ничего ему рассказать, как он показал мне фотографию Мариан и газетную вырезку. И все сошлось: эта комната, содержащаяся в таком виде, будто девочка еще жива, но застыла в двенадцатилетнем возрасте. И мы решили, что должны сходить на кладбище…

– Откуда вы узнали, где это?

– Было написано на обороте фотографии. Мы решили поехать туда и приклеить фотографию на надгробье, если там таковое имеется, а потом… не знаю, что мы собирались делать потом. Мы были слишком расстроены; я, во всяком случае. Двенадцать лет. Бог мой.

– Кому-нибудь рассказывала?

– Я позвонила Дэвиду Мануэлю… и Джонатану. Считала, он имеет право знать. Он совсем взбесился. Сказал, что я не должна никому говорить, что это семейное дело и все должно оставаться в семье.

– Ты призналась, что уже рассказала Дэвиду Мануэлю?

– Да. А что?

Я вспомнил, как умер Мануэль, и прикинул, кто мог быть в этом виноват, и решил, что Эмили пока этого знать не стоит.

– Да так. А в записях есть что-нибудь интересное?

– Я только начала просматривать. Рассказы о праздниках, вечера бриджа, семейные сборы вокруг пианино – все в этом роде. Иногда записи позволяли делать детям. Вот что написала Сандра:

Ездила с папой на матч Сифилда против Олд-Уэсли. Сифилд выиграл со счетом 24:16. Папа купил мне шоколадку и пакет карамели. Сказал, что очень отличился Рок О'Коннор. В моем новом пальто с меховой опушкой и помпонами мне было тепло.

– Это было в 1968 году; ей было лет восемь или девять.

– Обычная девочка, – заметил я.

Мы не смотрели друг на друга и держали свои мысли при себе: она не была обычной маленькой девочкой, а если и была, то быть такой ей оставалось недолго. Я дал Эмили свою визитку.

– Мне пора. Если попадется что-нибудь и ты решишь, что я должен об этом знать, позвони. Есть еще один человек, с которым тебе полезно было бы поговорить, – Марта О'Коннор. Ты знаешь, кто это?

Эмили улыбнулась:

– Сводная сестра Джонни? Журналистка? Я знаю, кто она такая, но никогда с ней не встречалась.

– Если не сумеешь дозвониться до меня, свяжись с ней. Она девушка разговорчивая.

– Вы хотите сказать, болтливая?

– В хорошем смысле.

Я оставил Эмили сидящей на полу и разглядывающей страничку в одном из дневников Мэри Говард. Я направился к двери, но вернулся.

– Еще кое-что: второй кукольный домик, тот, что в твоей спальне в Бельвью, – он всегда был у тебя?

– Нет. Нет, это тоже бабушка Говард мне оставила. Если честно, я едва на него взглянула.

– Там у порога рассыпаны рябиновые ягоды. Это ты их оставила, и на могиле Мариан тоже?

Она кивнула.

– Они вроде должны отгонять злых духов. Так считается.

– Пока не слишком срабатывало, верно?

Эмили потерла кольца на своих пальцах.

– Мы живем в надежде. Мы живем в надежде.