Текст книги "Цвет крови"

Автор книги: Деклан Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Глава 24

Пэт Трейси жил в маленьком террасном доме, выходящем на улицу, недалеко от бара «Якорь». В своей записке Марта О'Коннор уверила меня, что он поздно ложится спать, и точно: когда я туда приехал, в доме горел свет. Я представился через отверстие почтового ящика. Он открыл дверь и оглядел меня с ног до головы. Мы сразу узнали друг друга; по крайней мере я его узнал: он был завсегдатаем «Якоря», где консультировал сотрудников газеты по поводу приливов и отливов, неожиданных изменений в расписании паромов, штормовых предупреждений или относительно того, какой вред рыбной промышленности могли нанести новые правила рыболовства, установленные Европейским союзом. Молчаливый Джон звал его капитаном, но я думаю, так он над ним подсмеивался. У него были глубокие морщины и вставные зубы, не самым лучшим образом подогнанные, поэтому он постоянно двигал их языком по деснам; на голове плоская кепочка, засаленная до блеска. Я сел за маленький, видавший виды пластиковый столик, и он церемонно налил остатки «Гиннесса» в небольшой стакан, добытый где-то в своей ужасной кухне. Мне пива не хотелось, тем более из такого стакана, но нельзя же так реагировать на гостеприимство хозяина. Рядом с ним на столе лежала открытая потрепанная книжка «Потопи Бисмарка!». В плетеной корзинке свернулся светлый терьер; в доме пахло заплесневелым хлебом и псиной.

– Я проработал на пирсе большую часть своей жизни, – возвестил Пэт. – Ночным сторожем у импортеров угля, яхт-клубов, ловцов лобстеров, ремонтников, продавцов навесных моторов, сторожил корабли, поставленные на ремонт. Глаза и уши. Вот за что они мне платили, сынок, за мои глаза и уши.

– Я хотел спросить вас о женщине, Эйлин Харви. Ее также знали как Эйлин Кейси или Эйлин Далтон.

– У нее было несколько псевдонимов, ты это хочешь сказать? Он произнес «псе-до-намов».

– Вроде того. Вы были главным – по сути, единственным – свидетелем ее исчезновения.

– Да? – удивился он. – В самом деле? – Голос стал многозначительным, скептическим, как будто он хотел предупредить меня, что он не из тех, кого можно легко разговорить. – Неужели? – добавил он, делая особое ударение на этом слове, напомнив мне прокурора из плохого телевизионного фильма.

– В самом деле. Если верить вам, она сложила одежду в стопку, оставила ее на пирсе и бросилась в воду, а вы позвонили спасателям и кому-то там еще, но ее так и не нашли и на этом успокоились.

– Оттуда вы все это знаете, мистер Лоу?

– Об этом писали в газетах и по телевизору говорили. Да и вы всем рассказывали.

Пэт уселся поудобнее, зафиксировал свою челюсть и задумался над моими словами.

– Ну и что? – спросил он, как будто швырнул мне перчатку через весь зал суда.

– Мне стало интересно, сколько заплатила вам эта дама. Говорят, она была хороша собой. На что она ссылалась? Что ее избил дружок?

Он несколько секунд смотрел на меня, потом отвернулся, затем посмотрел снова. Мне даже показалось, что он не может вспомнить, кто я такой, но тут мне пришло в голову, что каждый раз, когда я бывал в «Якоре», он обязательно присутствовал. Такой прием алкоголя в течение многих лет вполне мог привести к провалам в памяти. Но тут выяснилось, что его поведение было частью рекламной стратегии.

– Дело не в том, – начал он и помолчал – скорее всего ради драматического эффекта. Пауза затянулась настолько, что стало уже казаться, что он забыл, в чем же состояло дело. Даже старый терьер зевнул во сне. Внезапно Пэт оглушительно крикнул: – Нет! Дело не в том!

Я подумал, не придется ли мне вернуться к началу и объяснить все снова, когда совсем другим голосом, куда более мягким, гибким и хитрым, как будто сам Пэт уснул, а другой человек, его близнец, появился из соседней комнаты, он сказал:

– Дело не в том, видел я ее или нет и сколько она заплатила. Дело в том, что вы ее почему-то ищете, и любопытно, сколько вы за это готовы заплатить.

Мне уже было не до смеха, когда он изложил все открытым текстом. Как часто со мной бывает, я не сумел найти ничего лучшего, как сказать правду.

– Я думаю, она смогла бы помочь мне узнать, почему умерла двенадцатилетняя девочка. Я также хотел бы соединить ее с давно потерянным сыном.

То была чистая правда, но Пэт Трейси воспринял ее как мелодраму. Его глаза загорелись, он ритмично покачался на стуле и снова поставил на место свою вставную челюсть.

Я вытащил банкноту в десять евро и положил на стол. Он взглянул на нее, потом отвернулся от меня градусов на сорок пять, взял «Потопи Бисмарка!», поднес книгу одной рукой к носу и принялся за чтение. Впечатление от этого телодвижения слегка смазалось тем, что книгу он держал вверх ногами. Я добавил к десятке еще двадцать, на которые он взглянул более благосклонно, но все равно вернулся к «чтению». Я решил применить свою собственную стратегию. Смахнул обе банкноты, встал и направился к окну, изобразив глубокое негодование. В стекле я видел его отражение. Он таращился на стол, как будто деньги были все еще там, но их каким-то образом поглотил стол. Я медленно и демонстративно повернулся, подошел к столу и шмякнул на стол полтинник, придерживая пальцами половину банкноты. Он взглянул на деньги, попытался взять, посмотрел на меня и кивнул. Я убрал руку, он быстро сунул деньги в карман, а я снова сел. Пэт осторожно огляделся, затем наклонился ко мне.

– Она действительно была хороша, – сказал он. – Сказала, что ее обидел папашка. Хотел выдать замуж за какого-то старика, чтобы воспользоваться землей, которой тот владел. Но она была влюблена в молодого парня и, поскольку отец не давал согласия на брак, решила сбежать. И самое главное – никогда больше не встречаться со своим отцом.

– Немного сурово в отношении папашки, – заметил я.

– А он бил ее до синяков, – возразил он. – И кое-что еще. – Пэт снова оглянулся, затем наклонился и сказал: – Я поверил в двадцать фунтов. Двадцать лет назад двадцать фунтов были двадцатью фунтами.

– И что еще вы помните?

– О ней? Ничего. Она принесла одежду, оставила ее кучкой, отдала мне деньги и уехала со своим дружком на его мотоцикле.

– Вы дружка видели?

– Почти не видел. На нем был такой защитный шлем, ну, знаете, из тех, которые закрывают все лицо.

Я встал, чтобы уйти. Я практически был уверен, что знаю, кем был тот дружок. Последнее, что сказал Трейси, подтвердило мою догадку.

– Но я могу сказать, какой модели был мотоцикл. «Норман коммандо». Британская модель. Надо признаться, эти бриты умели делать эти долбаные мотоциклы.

Я оставил машину в конце пирса. Когда шел к ней, я проверил свой мобильный на предмет входящих звонков: создавалось впечатление, что, для того чтобы заставить людей звонить вам в любое время дня и ночи, следовало выключить телефон. Пять минут назад звонил Дейв Доннелли. Я сразу же перезвонил ему.

– Дейв, что-то ты засиделся допоздна.

– Полагал, ты забеспокоишься.

– С чего бы это?

– Что мы еще добудем пленку из комплекса «Вид на море» на время убийства Дэвида Брэди.

– Добыли?

– Обязательно. Есть камера на другой стороне улицы.

– И какое это имеет отношение ко мне? Мне что, уже пора искать адвоката?

– Не помешало бы. К сожалению, там только твоя спина, как и на внутренней камере.

– Или спина человека моего роста в таком же черном пальто.

– Твою мать, ты не слишком умничай, Эд.

Рано или поздно, но Дейв всегда напоминал мне, кто правит бал. Я ничуть не сомневался, что у него может кончиться терпение; и оно обязательно кончится, если я не поостерегусь. Но все так складывалось, что мне было глубоко наплевать.

– Зато у нас есть дивные кадры с Шейном Говардом. Как он в ярости врывается туда.

– Да?

– Но еще до него там есть три молодых парня: одного мы не опознали – в длинном черном пальто и черной бейсболке; двух мы знаем: Даррен и Уэйн Рейлли. Ты их знаешь?

– Я знаю, кто они такие.

«И где они сейчас и как умерли».

– Не знаю, каким образом они обошли камеру в вестибюле, – может быть, поднялись по пожарной лестнице. Короче, у нас прекрасные отпечатки пальцев по всей квартире и на ноже. Припоминаешь нож, Эд?

– Кухонный нож «Сабатье»? Я не должен ничего знать насчет ножа, Дейв.

– Ты гребаный клоун, ты это знаешь? Остерегись, как бы тебе не пришлось смеяться последним.

– А мотив? Не сошлись в цене на кокаин?

– Вроде того. Брэди был у них крупным клиентом. Его друзья говорят, он всегда спорил, когда приходилось им платить. Они еще говорят, что отец у Брэди человек состоятельный; отсюда шикарная квартира. Но он пригрозил перестать давать ему деньги, если Брэди не станет играть лучше. Старик считал, что сынок уж очень любил повеселиться.

– Так где вы теперь? В Вудпарке, ждете, когда Рейлли вернутся домой?

– Мы на перекрестке. Решил, что тебе лучше знать, хотя черт знает почему. Слушай, на двусторонней дороге в последнее время информация двигалась только в одном направлении. Ты меня ничем не порадуешь?

Как насчет двух трупов Рейлли, Шона Муна, орудия убийства и Брока Тейлора? Как насчет убийцы Одри О'Коннор, Стивена Кейси и доктора Рока? Как насчет загадки мертвой девочки, о которой все хотят забыть, и самоубийстве, никогда не имевшем места? Почему отец, изнасиловавший по меньшей мере одну дочь, восхваляется всеми? И какое отношение ко всему этому имеет охваченный пламенем человек, упавший на землю? Как насчет того, чтобы ты делал свою работу, Дейв, а я бы сидел на заднице и ждал, когда полицейские эксперты придут и предъявят мне совпадающие с моими отпечатки?

Я посмотрел на темное пятно залива и вдохнул глоток влажного воздуха, едва не задохнувшись.

– У Джонатана О'Коннора есть черная бейсболка. И длинное черное пальто.

– У меня тоже. И что?

Мне хотелось отдать ему Рейлли, но я еще не закончил с Броком Тейлором. И мне нельзя было впутывать в это Аниту и Марию Венклова – в противном случае их тут же вышлют из страны.

– У меня еще звонок, Дейв. Я тебе перезвоню.

Я отключился раньше, чем Дейв кончил ругаться. Следующий звонок был от Томми. Сначала я не мог ничего разобрать – так тихо он говорил. Я уже было решил, что он взялся за старое и напился или употребил всю свою аптечку.

– Я не могу разобрать ни слова из того, что ты говоришь, Томми.

Тут он сказал все четко.

– Шон Мун в твоем доме.

Кварри-Филдс находился в пяти минутах езды от пирса, я доехал за три. И я не вдумался как следует в то, что делаю. Наверное, мне следовало выждать. Но в три ночи проще поддаться порыву, чем думать головой. Я припарковался через дорогу на небольшом расстоянии от серого «БМВ», которого раньше не видел, и рванул через дорогу, положив руку на «ЗИГ» в кармане пиджака. У моего дома стояла еще одна машина, горел свет над входом, и дверь была распахнута настежь. Я вытащил пистолет и вломился в калитку, но тут же получил удар по правой стороне головы. Я споткнулся, «ЗИГ» полетел на землю. Мне удалось встать на ноги, но я едва не упал снова от удара по голове. Как мне показалось, бейсбольной битой. Наверное, я выглядел довольно комично, пытаясь встать и крутясь как новорожденный жеребенок, но у парня с битой не было чувства юмора: он поднял биту и, когда я закрыл голову руками и раздвинул ноги, чтобы крепче стоять, ударил меня по яйцам, причем так сильно, что я решил, будто умираю, и очень на это надеялся. Я упал на руки и колени, меня вырвало, из глаз потекли слезы, и тут я почувствовал тупую боль в затылке и провалился в темный красный омут.

Во сне я видел стройную брюнетку в узкой черной юбке и черной шелковой блузке, с волосами, поднятыми наверх и свисающими сзади, красивыми ногами в черных чулках, бродившую по комнате с высокими окнами, белыми стенами, белой мебелью, белым ковром; все абсолютно белое, на фоне которого она, казалось, колыхалась, как темная тень. Она постоянно что-то делала: закрывала жалюзи, зажигала сигарету, переставляла белые безделушки на белой каминной доске и поправляла макияж перед зеркалом над ней. Когда растущая боль в паху и голове доказала мне, что это не сон, движения брюнетки стали более беспокойными и суетливыми. Закончив очередное действие, она садилась на длинный белый диван напротив меня и затягивалась сигаретой. Иногда ей приходилось снова прикуривать ее. Моя голова лежала на левом плече, я мог смотреть обоими глазами, но мне чудилось, что на голове у меня лежит тяжелый груз. Я пришел к выводу, что это часы, какие-то старые антикварные часы, тяжелые, возможно, сделанные из свинца. А часы из свинца делают? Я слышал их тиканье в голове, напоминающее ритм движения дизельного локомотива, слышал их удары в своей груди, чувствовал, что лоб покрыт потом, а на языке соленый вкус металла. Я поднял голову, и боль в животе скользнула вниз, к яйцам, и я забыл, что меня тошнит, потому что решил, что умираю. Я мог видеть белые часы в центре каминной доски. Почему-то они вселили в меня уверенность. Я мог видеть лодыжки брюнетки, но у меня не было сил поднять глаза и увидеть ее целиком. Приступ тошноты подкатил к горлу, я открыл рот, но комок повернулся и ринулся вниз, к яйцам. На коленях у меня лежала белая пластмассовая посудина, в каких возят салат на пикник, и кусок чего-то белого величиной с мозг человека был засунут между моих ног. Это был пакет льда, завернутый в мягкий пластик. Через какое-то время боль поутихла настолько, что я рискнул поднять голову.

– Сможете что-нибудь удержать в себе? – спросила брюнетка. У нее был мягкий дублинский акцент. В руке она держала пузырек с таблетками.

– Что это? – спросил я – вернее, попытался спросить. Голос прозвучал как треск горящих дров.

– Понстан, – ответила она. – Поможет.

– Морфию! – рявкнул я.

– Доверьтесь мне, я медсестра, – пояснила она. – Морфий понадобился бы, если бы он отрезал вам яйца.

Я был привязан к стулу с прямой спинкой. Не знаю, белому или нет. Вообще-то мне было наплевать, но, видно, не совсем, раз такая мысль пришла в голову. Брюнетка стояла передо мной с таблетками и стаканом воды; я отпил глоток, чтобы смочить рот и горло, затем она положила таблетки мне на язык, одну за другой, и я запил их остатком воды. В животе снова что-то задвигалось и поднялось, по лицу потек пот. Правая часть моего лица ощущалась как кусок вареного мяса, прикрепленного к мозгу колючей проволокой и ржавыми гвоздями. От боли по моим щекам текли слезы. Брюнетка вышла из комнаты и вернулась с мокрой салфеткой. Она села на диван рядом с моим стулом, вытерла мне лоб и щеки и осторожно приложила салфетку к правой стороне лица.

Ей, вероятно, было лет пятьдесят пять, но выглядела она хорошо – вполне можно было дать не более сорока пяти. Наверное, ей хотелось выглядеть на сорок, и ей это почти удалось. Лицо ее имело жемчужный оттенок, свойственный сегодня богатым женщинам, карие глаза и естественный смуглый цвет лица говорили о том, что она не слишком нуждается в макияже; блузка с плечиками и прическа делали ее похожей на женщину сороковых годов.

Она бросила салфетку в пластиковую посудину и унесла куда-то, затем вернулась и снова села напротив меня и закурила новую сигарету.

– Спасибо, – сказал я. – Спасибо, Эйлин… Далтон? Или правильнее будет Тейлор?

Она показалась мне довольной и обеспокоенной одновременно, как будто наконец исполнилось ее желание, но она инстинктивно поняла, что жить с этим исполненным желанием будет труднее, чем просто желать.

– Тейлор, – сказала она. – Эйлин Тейлор.

– Но ведь Брока звали Далтон, когда вы поженились. Он что, поменял имя?

– Давайте не будем говорить о Брайане.

– К сожалению, не получится, Эйлин. Но не стоит нам болтать без него и его душевного друга Шона Муна. Как вы думаете, я бы мог выпить виски?

Она удивленно подняла брови.

– Не рекомендуется, Эд Лоу. Не в вашем состоянии.

– Вам мое имя назвал святой отец Мэсси?

– Он рассказал, что вы что-то вынюхиваете.

– Значит, вы поддерживаете отношения. Он ведь в курсе вашего псевдоисчезновения, так?

– Он узнал позже. Я написала ему письмо немного погодя. Просила прощения.

– И получили его.

– Он был очень добр ко мне. Немногие священники тех времен были способны на сочувствие.

– Объясните мне кое-что. Вы оставили ребенка на паперти церкви. Святой отец Мэсси отдал его Говардам, которые нашли ему приемных родителей. Все было шито-крыто. Как так вышло? Ведь шел 1986 год, большой город. Он был священником, у него должны были быть… юридические обязательства.

Эйлин Тейлор встала и отошла к окну, снова превратившись в суетливую тень. Оттуда она взглянула на меня с жалостью и осуждением, как будто я невероятно наивный идиот, а она дура, что тратит на меня время. У меня было ощущение, что таким взглядом она пользовалась и раньше.

– Думала, вы знаете почему.

– Думаю, что знаю. Не потому ли, что вы каким-то образом признались святому отцу Мэсси…

– Я оставила конверт вместе с ребенком.

– И написали, кто отец этого младенца.

– Правильно. Короче, вы знаете.

– Думаю, что знаю. Но хотелось бы услышать.

Она посмотрела в темное стекло на свое отражение. Она дрожала. Когда она повернулась, ей пришлось придержаться за ручку жалюзи, чтобы не упасть.

– Ладно, – произнесла она, задыхаясь от волнения, как будто в этих словах таилась вся ее боль и многолетняя тоска по сыну. – Ладно. Отцом Джерри Далтона был доктор Джон Говард.

Глава 25

В каждом деле бывает момент, когда вдруг забрезжит конец. Дело не в том, что вы уже нашли ответы на все вопросы, но вам уже ясен ход событий. Такое часто случается, когда вы далеко не в лучшем виде, когда перед вами только тьма. Таким моментом стала для меня та минута, когда Эйлин Далтон сказала, что отцом ее ребенка был Джон Говард. Казалось, энергия в комнате распалась на две части, чтобы снова слиться, но уже в новой конфигурации. Я все еще был привязан к стулу в доме Брока Тейлора на Фитцуильям-сквер, но чувствовал себя так, будто у меня на руках не то чтобы выигрышная, но хотя бы сносная карта. Если Эйлин Тейлор снабжала сына информацией относительно семьи Говард, можно было надеяться, что она хочет, чтобы что-то случилось, и это помогло бы ей избавиться от Брока Тейлора и пойти своим путем. Возможно, в этом ей следовало помочь.

Послышался стук в дверь, и Эйлин вышла из комнаты. Когда она вернулась, то оглядела меня с ног до головы, нервно улыбнулась, подошла к буфету, на что-то нажала, и дверца распахнулась.

– Что вы пьете? – спросила она.

– «Джеймисон», – ответил я. – Две трети виски и треть воды.

– Я сделаю пополам. Вам не стоит торопиться.

Она налила виски и себе, подошла и села рядом, держа оба стакана.

– Кто приходил? – спросил я.

– Один из… охранников Брайана. Проверял, всели в порядке.

– Ну и как?

– Выпейте, тогда посмотрим.

Она поднесла стакан к моим губам, и я выпил половину. Она чокнулась моим стаканом со своим, сказала «Будем здоровы!» и выпила.

– Как долго вы живете с Броком?

– Я же сказала, что не хочу о нем говорить.

– А он посылает парня, чтобы проверить, как вы тут.

– Чтобы проверить, как тут вы.

– Как вы думаете, что он собирается со мной сделать?

– Хочет убедиться, что вы основательно напуганы и не будете больше совать нос в его дела.

– И вы полагаете, что это все?

– Возможно, Брайан в свое время и ограбил несколько банков и фургонов инкассаторов, но он утряс все эти дела с бюро по криминальным доходам и больше ничем таким не занимается. И никто никогда не говорил, что он кого-то убивал. Никто и никогда.

Это повторение, казалось, подорвало ее святую веру в невиновность Тейлора. Она взяла пепельницу и поставила рядом с собой. Достала сигарету, я тоже попросил закурить. Когда она поднесла огонь к моей сигарете, рука у нее дрожала.

– Вы очень напуганы. В чем дело?

Она выпила еще глоток виски.

– Я почти двадцать лет жила в Лондоне. Работала в больнице Святого Томаса. Я бы не вернулась, если бы не думала, что Брайан встал на правильный путь. Не делайте из него своего рода гангстера.

– Вы Шона Муна знаете?

Эйлин поморщилась.

– Ему иногда приходится иметь дело с людьми из своего прошлого, которые не понимают, кем он стал…

– Сегодня Шон Мун убил двух бандитов из Вудпарка, братьев Рейлли. Брайан сидел в машине и наблюдал.

– Не верю.

– Я видел все собственными глазами. После этого они посадили в «бентли» женщину из Литвы по имени Мария Венклова и привезли сюда. Мун держал ее насильно, заставлял заниматься проституцией. Полагаю, это называется изнасилованием.

Эйлин качала головой.

– Я отнял ее у них и разрешил ей и сестре пожить в моем доме. Но они ворвались туда и забрали их, а когда я попытался их остановить, они напали на меня. Вы видели сестер Венклова сегодня? На чем меня сюда привезли?

– Я не видела… никого… Я не видела, как вас привезли. Я была наверху, Брайан пришел и сказал…

Она с трудом составляла предложения – видимо, мысли ее путались.

– Что он вам сказал? Или вы уже привыкли к тому, что вам приходится, как бы это сказать, развлекать деловых клиентов вашего мужа, избитых до потери сознания и привязанных к стулу?

– Мы знаем, что вы работаете на Говардов. Он решил, что может что-нибудь от вас узнать. Сказал, что вы очень упирались, вот Мун и призвал вас к порядку.

– Меня, случайно, не подставил Томми Оуэнс?

– Я понятия не имею, кто такой Томми Оуэнс, лапочка.

Она искоса взглянула на меня, взяла окурок у меня изо рта и положила в пепельницу. Затем стряхнула пепел с моей рубашки.

– И он ничего не говорил ни о каких девушках, – добавила она тоном, в котором звучала надежда.

Я кивнул – мол, ясное дело.

– Что вы с Броком надеялись узнать у меня? Зачем Брок все скупает в Вудпарке? Например, купил тот старый дом, где вы когда-то жили, верно?

– Ему не нужно было его покупать. Он и так принадлежал ему и мне, хотя, разумеется, я ведь была мертва. Брайан через семь лет объявил меня юридически мертвой.

– Но ведь уже не мертвая, так? Вы снова возвращаетесь в жизнь, полностью. Намекаете своему сыну Джерри насчет Говардов, сыну, который никогда вас не видел. Чего вы хотите, Эйлин? Денег? Вы вроде тут неплохо устроились, на Фитцуильям-сквер, вас не переплюнешь. Так в чем дело?

– Дело не в деньгах. Я хочу, чтобы все узнали правду о моем сыне Стивене, – сказала она. – Я хочу, чтобы Говарды публично признались в том, что сделали.

– Что же они такое сделали? Почему бы вам не сказать мне, что сделали Говарды? Джон Говард изнасиловал вас?

Все осветительные приборы в комнате контролировались с панели у двери. Эйлин встала, перешла через комнату и убавила свет, затем темной тенью остановилась между двумя окнами и закурила новую сигарету. Желтый свет с улицы смешивался со слабым молочным светом в комнате. Я вспомнил Ханипарк, как он выглядел в ноябре, тающий снег, смешанный с грязью. Эйлин смотрела вниз, на улицу, и наконец заговорила: голосом, какого я еще от нее не слышал, – высоким, чистым, девчачьим, казалось, доносившимся издалека, из прошлого, из того времени, когда случилось все то, о чем она начала рассказывать.

– Мы жили в одном из коттеджей вдоль дороги, ведущей из Рябинового дома, где мой отец работал садовником. Мне кажется, в свое время эти коттеджи сдавались в аренду, и Говарды вели себя так, будто это все продолжалось – подарки на Рождество, покровительственный тон, ну вы понимаете. В семнадцать лет я попала в беду – местный парень, настоящий гребаный придурок, и я, такая же идиотка. Мои родители были в ярости, стали придумывать, как мне спрятать ребенка, затем сделать вид, что его родила моя мать, чтобы она могла его вырастить. Или же меня следовало отправить в дом для незамужних матерей, и тогда ребенка отняли бы у меня и отдали в хорошую семью. Так вышло, что я заболела, у меня поднялась температура, родители испугались, и мой отец побежал в Рябиновый дом. Пришел доктор Говард и обнаружил, что я беременна. На следующий день миссис Говард сделала моим родителям предложение: если я поступлю в услужение в Рябиновый дом, то смогу спокойно родить вдалеке от чужих глаз, в родильном центре Говарда, ни больше ни меньше, и смогу воспитывать ребенка, пока работаю в доме. У меня будет своя собственная комната, и Говарды за все заплатят.

– Когда это было?

– В шестьдесят девятом. Нет, в семидесятом.

– Значит, вы старше Сандры.

– О да. Предполагалось, что я буду присматривать за детьми. Сандре тогда было десять, а маленькой Мариан шесть.

– Очень щедрое предложение со стороны Говардов.

– Так подумали мои родители. Наверное, и я тоже. Или, скорее, я обрадовалась, что меня не ушлют ни в какой дом, где будет полно монахинь. Но мне не хотелось провести свою жизнь в прислугах. Я мечтала о курсах секретарш, хотела переехать в город, начать работать. Но с ребенком на руках об этом мечтать было бесполезно. Итак, я перебралась в Рябиновый дом и родила там сына, Стивена.

– Его отца звали Кейси?

– Нет, это я сама придумала. А также и то, что отец ребенка умер. Могла же я быть вдовой в восемнадцать лет? Я посоветовалась с миссис Говард, и она меня поддержала. Тогда мы вписали это имя в свидетельство о рождении. Кажется, Ноуэл. Ноуэл Кейси. С той поры я стала Кейси для детей. Так вышло, что Стивен вырос в Рябиновом доме. Он ходил в местную начальную школу, но он был умницей, и Джон Говард заплатил за его обучение в Каслхилле. Мои родители устранились, как будто Стивен был внуком Говардов, а не их. Я тоже не возражала.

– Как реагировали дети Джона Говарда?

– Сначала очень хорошо. Для Сандры я стала вроде старшей сестры. Шейн был проказником – всегда носился по дому, – а маленькая Мариан была такой прелестной, просто изумительной. Настоящей маленькой принцессой. И они любили играть со Стивеном. Затем, когда ему исполнилось два или три года, все изменилось.

– Каким образом?

– Весьма драматично. Однажды утром ко мне зашла Мэри Говард и сказала, что, по ее мнению, мне следует жить самостоятельно, что они нашли мне маленький дом, где я смогу поселиться, а к ним приходить надень.

– Почему она так поступила? Боялась, что ее муж слишком к вам привяжется? Он приставал к вам?

– Тогда нет. Он был настоящим джентльменом. Нет, я тогда решила, что Мэри заботилась обо мне, считала, что мне необходима независимость. Коттедж находился в Вудпарке – оттуда автобусом можно было доехать до Рябинового дома. Простой район, но мне нравилось иметь собственную входную дверь. Вообще-то, как мне казалось, ревновала тогда ко всем, кто имел какое-то отношение к ее отцу, Сандра. Ей тогда стукнуло двенадцать-тринадцать, подростковые закидоны, но она была настроена против меня. Она весьма тонко, но ясно давала мне понять, что я никакой не член семьи. Замечания насчет прически, одежды, всякие глупости, но довольно злые, даже жестокие.

– Но Сандра была особенно близка с отцом?

– Он всегда был ее идолом. Она была маленькой папенькиной дочкой. И она начала ссориться с матерью – не то чтобы они воевали, вернее будет сказать, что они стали холодны друг к другу, избегали друг друга, разговаривали грубо, когда случалось находиться вместе.

– Довольно обычная ситуация. Девочки-подростки зацикливаются на отце и ссорятся с матерью. Случается в тысячах семей по всей стране.

– Это вполне нормально, я уверена, что так оно и было.

Она не повернулась от окна. Я видел в отражении на стекле, как светится кончик ее сигареты – маленький маячок в ночи.

– Я всего лишь рассказываю вам, что помню. Я сказала, что хочу, чтобы Говарды повинились в том, что сделали. Но я не знаю степени их вины. Вот почему я надеялась, что Джерри найдет способ… и теперь, возможно, ему сможете помочь вы. Узнать правду.

– Именно этого и я собираюсь добиться. И мне кажется, что без этих веревок у меня больше шансов.

Эйлин Тейлор отвернулась и взглянула на меня, привязанного к стулу, снова повернулась к стеклу и продолжила:

– Расследование смерти Мариан Говард было бессмысленным, я это хорошо помню. Ребенок болел многие месяцы до этого, она жила изолированно в комнате в конце коридора. Корь, воспаление легких, бронхит. Я ни разу ее не видела. Доктор Говард сам лечил ее, а из клиники приходила медсестра. Это все, что я знаю. Затем вдруг ее находят в пруду утонувшей. Я не могла этому поверить.

– А во что вы верили?

– Однажды вечером я внизу готовила ужин для Шейна и Сандры – они собирались вместе в кино или еще куда-то. Тогда еще Мариан была жива, все еще болела. Я прибралась после ужина и собиралась уходить домой, поднялась наверх, в ротонду. Там, в темноте, стояла Мэри Говард, в халате, непричесанная, глядя в конец коридора, и по лицу ее катились слезы. Она была грозной женщиной, и я бы в обычной ситуации опустила глаза и прошла мимо. Но она находилась в таком состоянии, что я про все забыла и подбежала к ней. Она плакала на моем плече и все время повторяла одно и то же: «По крайней мере теперь все кончено», «По крайней мере все должно быть кончено». И мне показалось, что я услышала… я все еще не могу поклясться, да и Мэри все время повторяла эти слова мне в ухо, но мне показалось, что я услышала плач ребенка. Я посмотрела ей в глаза, она взяла себя в руки, извинилась, начала суетиться вокруг Стивена, который только что вошел в холл, и выставила нас за дверь.

– Вы не можете в этом поклясться. Что Мариан была не больна, а беременна. Что она родила ребенка, которого у нее отобрали или он умер, и тогда что? Она покончила с собой? Ее убили?

– Я ни в чем таком не могу поклясться.

– Но что вы сами думаете?

Кончик сигареты Эйлин вспыхнул красным, и ее темную голову окружило облако дыма.

– После смерти Мариан они построили новый дом, бунгало. Мэри отказалась жить в Рябиновом доме, ей хотелось начать все сначала. Но Джон Говард переезжать не желал. У него была эта мечта насчет трех башен, хотя при его жизни успели построить только одну; вот он и считал, что если уедет, то потеряет шанс на исполнение этой мечты. Поэтому они пришли к компромиссу, построив новый дом почти вплотную к старому. Но когда пришла пора, Мэри переезжать в бунгало отказалась. Я думаю, ей казалось, что это ее как-то принизит.

Я училась на медсестру по совету Мэри и на деньги Говардов. Мне кажется, Мэри тогда как-то на меня рассчитывала. Шейн и Сандра учились в университете, и она попросила нас со Стивеном снова вернуться к ним. Мы жили в бунгало. Джон Говард большую часть времени жил в старом доме. Сандра тоже много времени проводила там, и мы с ней очень сблизились. Я думаю, в тот период она старалась как можно больше сделать для обоих родителей, все меньше заботившихся о том, чтобы скрыть взаимную неприязнь.

– А Стивен пошел в школу.

– Верно, в Каслхилле, а я работала в клинике Говарда. Когда Джон Говард заболел раком, я ухаживала за ним до самой его смерти.

– Сандра рассказывала мне, что она сама ухаживала за отцом.